«Эшелон на Самарканд» kitobidan iqtiboslar

Иногда быть добрым – это казаться злым!

Благоразумие сейчас было лишним: никто в трезвом уме не взялся бы искать в Поволжье яйца или сливочное масло, сметану или сахар. Вот уже несколько лет эти слова существовали не как названия продуктов, а как воспоминания о прошлой жизни. Масло не ели – о нем мечтали. Конфеты не ели – о них рассказывали детям. А ели – суррогаты. Лучший суррогатный хлеб получался с просом, овсом и отрубями. Очень даже неплохой – со жмыхами всех сортов. Вовсе невкусный – со мхами и травами: крапивой, лебедой, корням

в нас, теперь мы с Ним и в Нем. Его дыхание становится нашим дыханием и нашей молитвой

любил людей. Любил ощущать себя частью громады – армии, страны, да и всего человечества.

– Стоять на месте, сестра! Дверь не открывать. Я сам открою, сам! Не то сбежит. Дверь. Площадка. Хлоп! Снова дверь. Хлоп

все четыре, но карабкаться на самую верхотуру дети могли побояться. Вагон-кухню прислали пару суток спустя, изпод Симбирска, – кургузую коробчонку на колесах, сбитую наспех из струганых

этой дверью Белую – по спине или даже по прекрасному высокомерному лицу. А та уже летела по лестнице на третий этаж, едва не сбила с ног какого-то мелкого пацаненка. – Раздайся, море, – говно плывет! – огрызнулся тот. – Одно говно другому не равно!  – мгновенно парировала Белая. был так велик, что подол смялся и складками лежал на

Только вспоминать про это нельзя, Деев. И мыслями выжигать себя – тоже нельзя. Не думать, не помнить, оставить позади и дальше идти – только так. Иначе с ума сойдете. Заткнуть бы уши, да руки меж коленей зажаты, не вытащить. Закрыть бы глаза, да веки не слушаются.

большими окнами. У двери натоптано порядком, с крыши сбита наледь – приметы жизни

мягкое женское тело и утопить в нем пылающее лицо, утопить