Kitobni o'qish: «Дом, что в сердце живет»
Наверное, у каждого человека есть воспоминания детства, которые с возрастом становятся особенно ценными. Они по-особенному греют душу, а иногда становятся тихой гаванью, где можно, хотя бы мысленно, переждать житейские бури. У меня тоже есть такой "дом", куда я время от времени возвращаюсь – к сожалению, теперь только в мечтах…
Даже если мы считаем, что прошлое – позади, говорят, оно все равно где-то рядом с нами. Перелистывая страницы моего детства, я словно вновь ощущаю те же запахи, во мне просыпаются те же чувства и переживания, и даже люди, которых уже давно нет на этом свете, словно оживают.
Вот идет по улице мой дед – в своем коричневом костюме и неизменной шляпе. Входит в дом, вешает головной убор на один из гвоздиков на стене в прихожей. Медленно подходит к стене, где висит отрывной календарь, и, щурясь, отрывает листок с датой вчерашнего дня…
И ко мне возвращается то удивительное ощущение покоя, которого я, возможно, никогда уже не испытаю в будущем. Ведь тогда, в детстве, все было совсем иначе: обиды – сильнее, радости – ярче, а жизнь казалась такой беззаботной…
Еще мне хочется сказать большое спасибо, пусть и через годы и расстояния, тем, кто дарил мне свою любовь, делая мое детство счастливым. Я правда чувствую ее, даже сейчас, и иногда она просто спасает меня.
Жаль, что со временем многое забывается. Поэтому я решила собрать истории моего детства и записать их. Изменив некоторые имена, чтобы не раскрывать всех секретов.
Мне бы хотелось, чтобы, читая эту книгу, и вы вспомнили что-то очень дорогое вам.
Синий забор с ромашками
Я – башкирская татарка
Я по национальности татарка, но родом из Башкортостана. Сразу поясню: это республика на территории России, соседствующая с другой – Татарстаном. Разница между "татарскими" татарами и башкирскими не существенная. В Башкортостане есть целые татарские районы, и от "чистых" татар их башкирских собратьев отличает разве что речь, на которую, как это нередко бывает, оказала влияние башкирская – например, в районе, откуда я родом, немного "башкиризовались" окончания глаголов. К слову, и татарский, и башкирский языки очень схожи между собой, и два человека этих национальностей вполне друг друга понимают. Если говорить кратко, отличия – лишь в некоторых словах и некоторых особенностях произношения. А вообще, татар в России много, в некоторых областях они живут целыми районами, по численности это вторая национальность в нашей стране после русских.
Таким образом, мне повезло стать носителем двух культур. Наряду с родным татарским, до сих пор моим любимым танцем является изящная башкирская "Бурзяночка" (Бурзян – название села). Я росла на песнях башкирских звезд эстрады Фарита Бикбулатова и Ильфака Смакова, с детства самостоятельно научилась читать башкирские книги, а мелодия башкирского народного музыкального инструмента под названием курай для меня всегда связана с родиной.
Родная деревня
Мое детство прошло, в основном, в деревне. И мне порой обидно, когда о селе думают исключительно как о месте с низким уровнем образования и культуры, где якобы много пьют и вообще живут бедно и незавидно. В те времена деревня такой не была: я помню замечательных людей, прекрасную, особую атмосферу, которой не найти в городе. Там просто все по-другому: тише, спокойнее. Иначе, чем в городе, относятся друг к другу люди: здесь все на виду, поэтому особенно стыдно сделать что-нибудь не так, важно, чтобы о тебе не говорили дурно, в то же время в большей цене человеческие качества: например, соседа-алкоголика и ругают, но и жалеют. Две ровесницы могут и накричать друг на друга, а потом пойти помочь друг другу. Конечно, не стоит считать, что в деревне все идеально: там быстро расходятся слухи и сплетни, да и люди бывают, как и везде, разные. Случается, и враждуют годами, или не желают родниться с некой семьей, потому что хорошо знают их не очень заслуживающий доверия род. Хотя сейчас, конечно, жизнь в деревне все более современная, и многие пережитки ходят в прошлое. Я же буду рассказывать о том, как было тогда, в 80-е.
Улица моего детства
В детстве большую часть времени я провела у маминых родителей. Мы жили отдельно, но часто приезжали, потому что жили недалеко, а уж на лето оставались у бабушки с дедушкой постоянно. Поэтому, когда разговор заходит о детстве, мне все время вспоминается именно эта деревня и этот дом. Там все такое родное, что я и сейчас вижу все как будто наяву, стоит только закрыть глаза и начать вспоминать.
Небольшая улица была на самом краю деревни, причем, по ней проходило небольшое шоссе. Напротив нашего двора через дорогу стояла колонка, и водители нередко останавливались рядом попить воды или залить ее в машину. Дедушка, человек общительный, мог завести с проезжим шофером разговор, а то и пригласить его попить к нам чайку. Конечно, тогда времена были другие. Говорят, что еще раньше, когда наши мамы были детьми, было принято не отказывать чужим людям даже в ночлеге. Более того, гостю полагались лучшие еда и постель, что есть в доме. При этом, безусловно, имеется в виду только ночевка, ничего более.
Хотя я слышала одну связанную с этим обычаем драматическую историю. В благодарность за ночлег некий путник оставил пожилой хозяйке красивый шарфик, та передарила его своей дочери, которая в тот день случайно гостила у нее с младенцем. А муж дочери, ревнивец, почему-то решил, что шарфик оставили его жене, известно, за что, и простой добрый жест незнакомца привел к печальным последствиям – семья была разбита. Но это редкий случай, обычно люди ночевали, вставали и уезжали, все это было в порядке вещей и без особых последствий.
Здравствуйте, бабушки!"
Дедушку и бабушку мы называли не как обычно: эткей и энкей (с ударением на последний слог), что значит на немного устаревший сегодня манер "отец" и "мать": самый старший внук, мой двоюродный брат, начал повторять эти обращения вслед за своими родителями, а потом за ним повторили все остальные. Обычно у нас бабушек и дедушек называют по-другому – "картэни", что значит примерно как "пожилая мать" или "нэнэй" (возможно, от русского слова "няня") и "картэти" ("пожилой отец"), есть также диалектные варианты этих слов.
Иногда дедушка брал меня с собой в магазин. Как-то мы шли с ним по улице, а в деревне ведь принято здороваться. Встретили несколько пожилых женщин, сидящих на лавочке, дедушка перекинулся с ними парой слов-приветствий, а потом сделал мне замечание, что не поздоровалась, а нужно было. Я было запротестовала: мол, я их совсем не знаю, да их еще и несколько, и тогда дедушка подсказал: "Значит, надо сказать: "Здравствуйте, бабушки!". Помню, что не сразу с этим согласилась, но, когда мы увидели следующую скамейку с несколькими старушками, все-таки торжественно произнесла свое приветствие, и дедушка мне сказал, что вот теперь правильно: бабушкам приятно, и меня будут считать воспитанной девочкой. По-моему, я даже шла и гордилась.
Неутомимая Бахия
Нашу улицу населяли, в основном, пожилые люди, за 60. В самом крайнем доме жила Бахия тэй со своим мужем Агзам абзый. Бахия – это имя (у татар ударение во многих словах ставится на последний слог, и в именах тоже), а "тэй" в наших краях иногда добавляли к имени в знак уважения к женщинам в возрасте – скорее всего, это было сокращение от слова "тутэй", что значит "тетя". "Абзый", соответственно – нечто подобное русскому слову "дядя". Это была очень бодрая, живая старуха, говорили, она спокойно сама косит траву на своем участке и за его пределами. Добавляли, правда, что для настроения любит за работой употребить рюмочку-другую, но все было в рамках приличия, пьяной или шатающейся ее никто не видел. Мужа Бахии тэй я помню мало: опираясь на свою палку, в своей вечной кепке, он восседал на скамейке у дома на мрачноватом фоне их темно-зеленого забора. На приветствия отвечал, но разговорчивым человеком не был. Выйдет и сидит тихонько один, сам по себе. Он умер, когда я была подростком. Зато Бахия тэй запомнилась куда лучше: она дожила до преклонных лет, отличаясь живым характером и чувством юмора. Так, однажды она зашла к нам после пребывания в районной больнице и, весело смеясь, стащила с головы платок и показала свой короткий "ежик": "А вот вам моя новая прическа!". Примечательна была она и тем, что ее овцы в стаде были самые нарядные: неизвестно, где она брала такие яркие ткани, но лоскуты на их шерсти, которые вешались для опознавания, были синие, зеленые или красные, и ее питомцев было видно издалека. А когда стадо возвращалось с выпаса, она призывала "своих" громче всех. Бахия тэй даже ходила по-особенному бодро, она была очень энергичной женщиной…
В соседнем от них доме жители периодически менялись. Поэтому в памяти он остался как ничейный. Одно время там жила семья нашего дальнего родственника, и я ходила к его жене, сидящей дома с маленьким ребенком, в гости. Ей была нужна компания от скуки, а мне было интересно общаться, поэтому как-то мы находили с ней общий язык, несмотря на разницу в возрасте.
Ведьма, что ведьмой не была
В следующем небольшом доме, поближе к нам, жила еще одна пожилая тетушка – Минниса тэй. Эта невысокая, довольно вредная старушка выделялась тем, что на старинный манер надевала под платье цветистые штаны (обычно бабушки в деревне носили плотные хлопчатобумажные чулки на резинке). Еще запомнились ее длинные серьги. Прямо рядом со скамейкой у ее калитки был разбит небольшой палисадник, где росли длинные гладиолусы, золотые шары и еще какие-то очень яркие цветы. Его было видно издалека. Я мало общалась с этой соседкой, но помню, что одно время, когда мы с подружками или сестрами любили гулять за огородами и ходили неподалеку от ее участка, ей чудилось, что мы рвем растения на ее территории. Едва завидев нас поблизости, она начинала громко ругаться, хотя никто из нас, девочек, в чужой огород залезть бы не посмел. Однажды мы даже бежали от нее, а она что-то кричала, размахивая руками. С тех пор мы стали побаиваться ее и называть за глаза Бабой Ягой. Вдобавок кто-то из детворы пустил слух, что она не разрешает проходить мимо ее того красивого палисадника, чтобы не срывали цветы. Понятное дело, мы старались пройти эту часть пути быстрее и подальше от ее дома, а тетушка Минниса обиженно спрашивала потом кого-то из взрослых: мол, почему ее дом дети так демонстративно обходят, она что, кусается?
Видимо, моя бабушка с Миннисой тэй не особо дружила, раз я ни разу не была у нее в гостях и не видела ее у нас. Но помню: когда однажды я говорила об этой старушке что-то неприятное, мама сказала мне, что у нее была не очень счастливая жизнь, вроде даже она не дождалась своего мужа с войны, поэтому не следует ее воспринимать как плохую.
Дом, где прошло мое детство
А через еще один дом (о нем чуть позднее) стоял наш – моих бабушки с дедушкой по матери. Родной, нарядный: всегда неизменно синего цвета с белыми наличниками окон и блестящей серебристой крышей. Тогда он казался очень большим, но теперь я понимаю, что это довольно добротный дом по размеру чуть больше среднего. Забор и калитка тоже были того же оттенка синего. За домом ухаживали: я сама не раз помогала маме или бабушке обновлять его цвет (с тех пор люблю запах краски и на всю жизнь запомнила, что лучше всего она смывается с рук и лица олифой или подсолнечным маслом).
На заборе и воротах были вырезанные из дерева фигурки белых ромашек с красной серединкой. Когда я стала старше, ворота поменяли на более современные железные, и часть ромашек осталась лишь на заборе, а потом и эти части отвалились, но знакомый синий цвет все тот же.
Разговоры на скамейке
Рядом с калиткой – традиционная деревенская скамья, где можно посидеть и отдохнуть вечерами после окончания хозяйственных дел. Иногда туда присаживается какой-нибудь проходивший мимо односельчанин, и сидящие ведут неспешные разговоры. Если на скамье сидит дедушка, то разговоры обычно о политике, о том, что происходит в мире или о самой деревне. Там могут сообщить новости, обсудить действия колхозного председателя, обменяться мнениями по тому или иному поводу. Если на лавочке женщины, то, как и везде, это больше деревенские сплетни, интересные истории или воспоминания. Во время таких посиделок с мамой, бабушкой и соседками я услышала множество рассказов, в том числе с упоминанием людей, которых я не видела никогда в жизни, но их образы представлялись мне порой настолько ярко, словно я их знала. Хотя, возможно, на самом деле они были совершенно другими, и мои придуманные персонажи не имели с ними ничего общего.
Например, там я услышала о немыслимом по тем временам в деревне случае. Оказывается, несколько лет назад на соседней улице зарубили топором некую старушку. Это была история из ряда вон (тогда о таком не сообщали ежедневно по телевизору, как сейчас), и женщины пытались, ахая и охая, свести услышанное из разных источников воедино и строили догадки. Говорили, что все это было связано с дочкой той пожилой женщины, которая когда-то уехала в город и спуталась там с бандитами, а те по каким-то причинам решили расквитаться с ее матерью. Дочка несчастной женщины тоже спустя какое-то время погибла, и также при странных обстоятельствах, и я, видя на кладбище ее могилу, долгое время содрогалась, вспоминая о той истории.
Иногда мимо проходили доярки или телятницы, возвращавшиеся домой из фермы. Помню одну, что останавливалась перекинуться словом-другим. Всегда серьезная, немного мужиковатая, в темном рабочем халате, в любое время года в синем или зеленом утепленном платке. На ногах у нее было черное спортивное трико, заправленное в темные носки, а носила она или галоши, или грубоватые сапоги. Кисти рук у нее были большие и обветренные – неудивительно: тогда доили, в основном, вручную, да и вообще в деревне ухаживать за руками и не принято, и некогда. Словом, ничего общего с красивыми селянками из кинофильмов в белых косыночках и светлых в цветочек платьицах. На ферме было не очень чисто, да и работа непростая, поэтому почти все доярки и скотницы выглядели примерно так. Одетой по-другому я ее никогда не видела, такой она мне и запомнилась. Говорили, что у нее сложная судьба: шестеро детей, муж – горький пьяница, и когда он устраивает дебоши, семье приходится ночевать то в бане, то у соседей, а то и (страшно представить!) на кладбище. Женщины очень сочувствовали ей. К слову, будущее у нее тоже оказалось печальным. Пресловутое "ради детей, чтобы у них был отец" сослужило плохую службу: когда ее муж умер, хозяином в доме остался старший сын, который вскоре стал так же нещадно выпивать и выгонять пожилую мать ночами из дому. Старушка продолжала скитаться, как и прежде, по добрым людям. Хороших дней в ее жизни оказалось до обидного мало.
Нередко на скамейку выносили семечки, тогда разговаривать было еще интереснее: сравнивали, чьи семечки вкуснее, кто как жарит и это становилось еще одной темой для беседы. Иногда, в сезон, выносили целые головки подсолнуха, и ели семечки натуральные, прямо из "гнездышек". Почему-то мне нравились мягкие, недоспевшие семена. А в подростковом возрасте мы выходили на скамейку с кузенами и кузинами с магнитофоном: приоденешься и сидишь, разговариваешь, а рядом играет модная музыка – высший пилотаж! Умудрялись провести из окна дома удлинитель, чтобы любимые песни играли долго и никакие севшие батарейки не могли этому помешать!
Сейчас почему-то на скамейку выходит мало селян, а раньше вечерами была занята почти каждая вторая скамья, это было некое ежедневное деревенское развлечение. Дождался вечером стадо с выпаса, подоил корову, покормил скот, сделал домашние дела и – на скамейку. И никакой телевизор с новостями не нужен, все там! Даже если вышла только с мамой или бабушкой – рядом обязательно присядет хотя бы одна соседка, и, считай, вечер удался!
Сад, полный яблок
Во дворе, слева от ворот, был сад: в углу у забора рос огромный тополь, а рядом – яблони. Ветви одной из яблонь свисали прямо на улицу и ее плодами часто угощались проезжающие по улице на велосипедах подростки. Тополь недавно срубили – якобы его ветви мешают проходящим линиям электропередач, и это место осталось невыразимо голым, как будто не стало чего-то родного и очень важного. Он красиво шумел листвой, заодно деликатно заслоняя соседский дом, и теперь неудобно: окна в дом соседей как на ладони и рядом странная тишина.
В саду стоял небольшой домик с разной утварью, а внутри него был погреб, где хранили картошку. (По просьбе бабушки я пару раз спускалась туда за овощами, и это почему-то было очень страшно). С другой стороны домика, подальше от ворот – две большие рябины по углам вперемешку с кустами малины и ульи.
Ой, вы сени…
Входная дверь в дом с маленьким крылечком вела в небольшие сени, где на стенах висели фуфайки и старые пальто и куртки, которые можно было быстро набросить, когда нужно выйти по хозяйственным делам. Под ними – место для обуви. Пол именно в этом месте был с облупившейся краской – видимо, из-за того, что там все время ходили. Я часто мыла его: в дождливую погоду приходилось даже отскабливать грязь, потому что она слегка въедалась в трещины в полу. Также помню, что не раз красила этот пол – сначала он был светло-желтым, потом – коричневым.
Чуть дальше – окно, над которым висели шапки или шляпы пчеловода. А напротив входа был небольшой закуток, где хранили разную хозяйственную мелочь. Летом в сенях всегда пахло медом и прополисом.
Дальше шел большой коридор, без окон, потому всегда темный. Там справа от входа стоял большой сундук, о нем я расскажу чуть позже.
Слева, в чулане бабушка хранила продукты вроде мешков с мукой, сахаром, ведро, в котором ставит закваску для хлеба, доску, где раскатывалось тесто для пирогов и домашней лапши, флягу с медом и прочую домашнюю утварь. Иногда я убиралась в оранжево-черном деревянном шкафу, который там стоял, и видела много интересных вещей: старые железные подстаканники, полупустые сахарницы, в которых мог найтись не только сахар, стопку разномастной посуды, пачки чая и каких-то сушеных трав…
Иногда бабушка грозилась за плохое поведение запереть в чулане, но так никто из внуков наказан не был. У деда был свой метод воздействия: длинный свежий зеленый прут (возможно, ивовый), который он пару раз деловито и со значением вносил и ставил в угол дома, рядом со столом. Мы немного побаивались прута, но он так и стоял неиспользованным, пока его не выбрасывали.
Веранда и мечты о соседских яблоках
Напротив чулана была комната, которую почему-то называли верандой. Это было именно летнее помещение, в другие времена года там было холодно, и она становилась просто дополнительной комнатой для хранения вещей. В веранде стояли диван, кровать с множеством перин, старый полированный шифоньер и круглый стол с цветистой клеенкой, на котором часто стояли рамы с сотами или таз с медом, накрытый газетой, или только что сваренное варенье. До сих пор вижу, как наяву: сквозь нагретые солнцем занавески в цветочек проходит лучистый свет, в комнате жарко и пахнет медом. Иногда в окне бьется случайно забредшая пчела. Иногда за этим столом летом пили чай.
На веранде было прохладнее, чем в доме, поэтому в жаркие ночи мы любили там спать. Часто нас, детей, укладывали там одних, и это был дополнительный повод для веселья. Иногда мы ночью выбегали в сад срывать зеленые яблоки, которые бабушка не разрешала есть, потому как они неспелые и могли спровоцировать несварение (другими словами – понос), но мы все равно набирали их, прятали под подушку и жевали, морщась от кислоты и вязкости.
Однажды мы решили пойти в сад к соседу через дом, долго переговаривались и составляли план, но, когда уже выходили из дому, во двор по своим делам внезапно вышла бабушка и сорвала все дело. На ее вопрос: "Куда это вы?" мы пытались придумать отговорку, что, мол, по нужде, но она строго сказала: "Мальчики с девочками в туалет вместе не ходят!" и подождала, когда мы по очереди сделаем свои дела и зайдем спать обратно. В итоге поход так и не состоялся. И хорошо: тем соседом был очень умный дядька, который, как рассказывали, выращивал не только обычные для нашей местности фрукты, но и южные сливы и был, по сельским меркам, немного "чокнутый". Его странность выражалась в том, что он… читал на лавочке книги! В деревне, где ценят тех, кто хорошо и много трудится, это воспринималось как сомнительное занятие, что-то вроде безделья. А мы, детвора, посмеивались над ним по другому поводу: он косил траву в своем огороде в трусах и носовом платочке, у которого на всех четырех углах были завязано по узлу – в итоге получалась своеобразная "кепка". В селе, где не принято ходить раздетым даже в страшную жару, это выглядело очень забавно.
