Kitobni o'qish: «Равнение на Софулу»

Shrift:

* * *

О Конкурсе

Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почетным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.

В августе 2009 года С. В. Михалков ушел из жизни. В память о нем было решено проводить конкурсы регулярно, что происходит до настоящего времени. Каждые два года жюри рассматривает от 300 до 600 рукописей. В 2009 году, на втором Конкурсе, был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ».

В 2018 году подведены итоги уже шестого конкурса.

Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.

Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его подростковом «секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.

С 2014 года издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. К началу 2018 года в серии уже издано более 30 книг. Готовятся к выпуску повести, романы и стихи лауреатов шестого Конкурса. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.

Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.

Равнение на Софулу
^{Повесть}

Глава 1

Попалась! – выскочил из прибрежных кустов Палёный. Растопырился поперёк дороги, разведя руки в стороны.

– Сдурел? – натянув поводья, успела осадить коня Софийка. – копытом в лоб захотел?

Палёный стоял, демонстрируя бронзовый загар и ослепительную улыбку, неотразимую, одну-единственную на две деревни.

– Дай прокатиться.

– Мой конь – это не твой драндулет, – кивнула Софийка на красный мотоцикл. – Грин кому попало не разрешает на себя садиться.

– Хана тебе, Софула! – разозлился Палёный.

– Догони сначала!

Мальчишки, отдыхающие на берегу, погнали коня свистом. Из воды послышалось улюлюканье купающихся ребят.

– Догоню! – заверил всех Палёный, заводя дедовскую «Яву».

Софийка выждала момент, когда он поравняется с ней, – суженные чёрточки глаз, обветренные губы…

«А мы вот так!» – прижавшись к холке, она с галопа подняла Грина на дыбы.

Мотоцикл пронёсся мимо.

– Пока, Маратик, нам не по пути!

И Софийка пустила коня рысцой по петляющей тропе в сторону гор: бабушка просила её провести разведку, где этим летом ягод больше.

* * *

Тимошка лихорадочно скрёб забор, стараясь расширить узкую прореху между ссохшимися досками. Услышав со стороны соседей голос Ивана Фёдоровича, перестал корябать и попробовал просунуть в вертикальный просвет нос. Ничего не вышло. Тогда приблизил к щели один глаз. Небольшой фрагмент двора, который он привык разглядывать ежедневно, на этот раз загородил шарообразный индюк – стоял как раз напротив зоны видимости, раскинув веером хвост.

«Ходячие перья! – сердито подумал Тимка на манер Ивана Фёдоровича, который так ругал собственного драчливого петуха. – Ощипать тебя треба!» – продолжая копировать хозяина, мысленно пригрозил Тимка «ходячим перьям».

Веерохвостый словно почувствовал скрытый взгляд – степенно покачиваясь, медленно развернулся…

«Уже ощипанный?!» – изумился Тимка, увидев абсолютно лысый верх птицы.

У Ивана Фёдоровича индюков не водилось, и у соседей Тимошка раньше их не замечал, поэтому с любопытством рассматривал пупырчато-бугристую кожу, обтянувшую неровными вздутыми складками маленькую головку и шею веерохвостого. Излишки кожи, в виде сморщенной мокрой тряпицы, свисали с клюва и болтались красными помпончиками на груди.

Индюк, немного покачав пупырчатой головой, неожиданно кинул вперёд длинную шею и пронзительно кулдыкнул. Одновременно с ним что-то сказала баба Ли́душка. Из-за индюшачьего клокотания Тимка слов соседки не разобрал.

– Чушь, не верю я во все эти наговоры-заговоры! – ответил ей Иван Фёдорович, он же Кряж, прозванный так односельчанами из-за фигуры, напоминающей толстый обрубок бревна. – Шарлатанство сплошное, чертовщина всякая, ведьмы!..

«Кулды-ы-ык!..» – встрял в разговор индюк.

– Кыш! – прикрикнула на индюка Лидушка и горячо возразила Ивану Фёдоровичу: – Окстись! Какая ведьма? Марийка – народная целительница.

– Серьёзную болезнь плевками и шептаниями не вывести.

– Беда-а-а… – после недолгой паузы выдохнула соседка. – Сама сказала?

– Зять. А сама ни словечка, – с едва скрываемой обидой пожаловался Иван Фёдорович, – только предупредила – скоро будут. Внука привезут.

– От те на́! Радуйся. За столько лет впервые приедут. Выходит…

«Кулды-ы-ык!»

– Да чтоб тебя! Сгинь! Выходит, помирились?

– Не это важно, – сухо произнёс Иван Федорович.

– И то… – согласилась соседка. – Вань, всё ж послушай меня, свози дочку к Марийке. Веришь не веришь, а шанс есть. Лучше, если поверишь.

– В слова пустые не верю, треба доказательств.

– От те на! А я? Живое доказательство! Суставами мучилась, выкручивало, как бельё после стирки. Съездила, теперь – тьфу, тьфу…

– Как тебя понять? Сама давеча хвалилась, что суставы сабельником да мокрицей подлечила.

– С детства упрямый, Кряж тугоухий! Чем слушал? Травы-то по её наставлению пить стала. Марийка и надоумила. Мне не веришь, посмотри на Валерку Силантьева – результат налицо. Припомни, как он месяц назад, согнувшись дугой, еле ковылял. К ней съездил и выпрямился. Стал осанистый, линейный, утюжком выглаженный.

– И Силантьев к ней ездил?

– Я тут ещё припомнила…

– Достаточно. Попробую убедить дочь. Рассказывай, где живёт твоя Марийка, лекарка непревзойдённая.

– Рядышком, в Низовке.

– Фамилия?

– Не знаю фамилию, знаю, что Петьки Агадюкова жена. С Сибири её привёз.

– Ха-ах, хах!.. Агадюкова… жена, а фамилию не знаешь!.. а-хах!..

– От те на! Сказанула! А ты смейся, смейся – наплакаться ещё успеешь.

«Кулды-ы-ык, кулды-ы-ык!..» – выдал новую порцию протяжно-булькающих звуков неугомонный индюк.

Тимоха, не дожидаясь, что ответит Иван Фёдорович, отпрянул от поста наблюдения. Постоял, прислушиваясь к собственным чувствам, и вдруг снова набросился на забор. Ещё ожесточённее принялся корябать доски. Он разозлился на Ивана Фёдоровича: «Ходит по гостям, меня с собой не берёт!»

– Тимоха! – послышался зов со стороны калитки. – Немтырь! Вон ты где… вижу.

«Засёк», – запоздало припал к земле Тимоха, зная, что он сейчас «творит безобразие» и Ивану Фёдоровичу это не понравится.

– Вот ты где, – приволакивая правую ногу, подошёл Кряж. – и тут траву скосить треба. – озабоченно оглядел заросли, буйно разросшиеся вдоль забора, будто увидел их впервые. – слушай, у меня глотка не лужёная и не казённая, не заставляй два раза кряду кричать. Как заслышал, что кличу, шементом¹ ко мне. Понял? А это что? Опять дыру наколупал? – Он сунул палец в зазор между досками. – Ну да, расковырял-таки. Безобразие творишь? Ни на минуту одного оставить нельзя…

Тимошке хотелось ответить: «Так не оставляй! Мне скучно», но, как ни старался, кроме сипа и шипения, нормального лая из себя выдавить не смог.

Их дом, прячась от соседей и улицы, был огорожен по периметру высоким дощатым забором. Это щенку не нравилось, его интересовало, что происходит вокруг.

– Видно, общения тебе не хватает, – догадался Иван Фёдорович. – Ничего, скоро наиграешься: на днях внук приедет. Айда-пошли, не обтирайся тут, не лежи в траве, её не косить – с корнями повыдёргивать треба, до безобразия клещей… покажи-ка пузо! У-у-у, слюни-то ручьём! Дюже слюнявый ты, и шерсть, как с овцы, стричь можно. В этих зарослях ничего не увидишь – вычёсывать треба. Ты, случаем, не потомок йети? – Иван Фёдорович, продолжая ворчать, заботливо оглядел Тимку. – не будешь слушаться – за уши драть стану. Ты – немота, но уши-то чуткие, не притворяйся глухим. Понял? Разбаловал я тебя, Тимошка, забывать ты стал, кто в доме главный. Напоминаю, я – главный. Ну, не скули, успокойся, – погладил его по голове хозяин. – Вот погоди пару деньков, сена накошу, тутошний бурьян повыдёргиваю и к Айболиту Петровичу тебя поведу. Пусть глянет твою глотку, скажет, что не так…

Тимоха смотрел прямо в глаза Ивану Фёдоровичу, пробуя донести до хозяина другое желание: «Хоть раз пусти меня на улицу одного. Свободно хочу побегать».

Однако Иван Фёдорович не был телепатом, талдычил своё:

– Ну не ешь глазами-то, знаю, хоть убогий ты, немтырь, да умный. Проживём. Я за шестой десяток перевалил с деревяшкой вместо стопы и ещё до ста доживу… айда-пошли!

Тимка, выслушав длинную речь, которую Кряж произносил ежедневно, понуро поплёлся за ним. А тот и по дороге к дому не унимался:

– Я тут думками извёлся по твоему поводу. Треба тебя чему-то обучать. Сам-то что думаешь? Или поздно? Сразу следовало? Вон сколько любопытства и энергии, хоть лампочки к тебе привязывай, ей-богу, засветятся!

Глава 2

На улице скандальная баба Поля с соседнего подъезда, охраняя от пыли развешенное бельё, криком отгоняла мальчишек, играющих в футбол. За ребят заступался Валеркин отец, дядя Толик. Он иногда брал на себя роль тренера или судьи и поэтому был всегда на стороне детей. Мальчишки, чувствуя защиту взрослого, дерзили бабушке. И хохотали.

Айнур не подходил к окну, чтобы чужим весельем и царящим на улице чудесным летним настроением ещё сильнее не растревожить душевную боль.

Этим летом из его жизни утекла беззаботная радость.

Началось с мелочи: в последний день майских праздников он, сняв футболку, целый день гонял на велике. Обезумевшее солнце, радуясь отсутствию туч и облаков, палило не по-весеннему яро. Вечером шея, спина и руки Айнура покраснели и начали гореть, будто их натёрли наждачной бумагой. Папа, глядя, как мама смазывает сыну сметаной самые болезненные участки, пошутил: «Шашлык недожаренный». Айнур бодро посмеялся, будучи уверен, что через пару дней «всё будет норм». Он и раньше краснел от первых жарких лучей, хотя, может, не так сильно, но никогда не облезал.

Прошла неделя, и коричневая кожа, обнажая розовые участки тела, начала отходить лоскутами, как обои на кухне после потопа, устроенного соседями сверху. Айнур плевать хотел на собственную облезлость, если бы Валерка не обозвал его «заразным татарином». Многие обрадовались, тут же подхватили, лишь бы их не трогали, хотя у некоторых даже носы были облупленные. Айнур считал глупым смеяться над неудачным загаром и подрался с Валеркой, украсив его лоб синяком.

Тот пожаловался отцу.

Дядя Толя прибежал разбираться с отцом Айнура. Они закрылись на кухне и сначала спорили, кто правильнее воспитывает ребёнка, и хвалились каждый своим сыном. Потом о чём-то шептались и смеялись. Перед уходом дядя Толя, показывая, как умеет красиво петь, нудно затянул что-то из «Сплина», а папа решил станцевать брейк-данс. Когда пришла мама, он как раз крутил на полу нижний брейк, вернее, лёжа на спине, дрыгал ногами в воздухе, а дядя Толя выпевал очередной куплет.

Валеркин отец, застеснявшись, скорее убежал.

Маме папа не стал рассказывать, зачем тот приходил, кратко сообщив:

– Просто пообщались.

– Или просто винишком побаловались! – усмехнулась мама.

На следующий день Айнур во время игры в футбол заметил: дядя Толя подсуживает команде сына, назначая неправильные штрафные, поэтому команда Айнура проиграла. И дальше на каждой игре дядя Толя судил нечестно.

Три игры Айнур терпел. На четвёртый день, не выдержав, крикнул:

– Вы нарочно назначаете одиннадцатиметровые!

– Что ты гонишь? – заступаясь за отца, заорал Валерка.

– Твой фазер сейчас придумал нарушение, которого не было.

– Не было! – загудела команда Айнура.

– Было! – протестовала команда Валерки.

Сам Валерка, сверкая разноцветным синяком на лбу, бросился на Айнура. Дядя Толя их разнял, назвав Айнура «наглым татарчонком». Тот, обидевшись, ушёл домой и вечером попросил отца взять путёвку в лагерь на первый заезд. Он за тринадцать лет в загородный лагерь ездил один раз, и с того единственного раза возненавидел его, потому что там всё приходилось делать по команде, по разрешению и по расписанию. Но гулять во дворе больше не хотелось. Еле дождался начала каникул и отправился в добровольную ссылку.

* * *

Вернувшись, Айнур понял: обгорание на солнце, драка с Валеркой, несправедливость дяди Толи в судействе и загубленный месяц в лагере – ерунда. За время его отсутствия мама удивительным образом из крепенькой хохотушки превратилась в печальную Дюймовочку с большими, глубоко запавшими глазами. Айнур вначале порадовался за неё, похудевшую, постройневшую. Однако по выражению папиного лица и его поведению – а он стал слишком обходительным с мамой – понял: с ней что-то не так.

Мама день за днём таяла, становясь прозрачной и хрупкой. Даже её смех, раньше не умещавшийся в их маленькой квартире, разбивавшийся о стены и вылетающий на улицу, сделался тихим – слабым ручейком вытекал через узкую щёлку высохших губ.

Вместе с прежней мамой ушли, растаяли дни, когда они все вместе обсуждали новости, спорили о космосе, придумывали подводный крабоход и играли в шахматы. Иногда Айнуру казалось, что настоящую маму похитили пришельцы, заменив не совсем удачной копией. Её погруженность в себя и отчуждённость пугали.

Папа ходил угрюмо-озабоченный.

– Иди обследуйся, – гнал маму в больницу. – ты в медицине ни бум-бум, как можешь сама себе диагноз ставить?

Мама молчала. Ещё сильнее поджимала губы.

Сейчас она призрачным фантомом стояла у открытого окна, смотрела на улицу, где властвовал зычный голос бабы Поли и дерзкий смех детей. Солнце, пронзая насквозь лёгкую ткань мешковатого халата, высвечивало ее худобу.

– Ты заболела? – спросил Айнур.

– Завтра поедем в Верхоречье, – отозвался тихим голосом фантом, не оборачиваясь, словно обращаясь к солнцу, а не к Айнуру.

Глава 3

Вода журчала и радовала.

Речка!

С ней можно соревноваться наперегонки. А можно, разрезая поперёк шустрое течение, переплыть на другую сторону, пока Кряж не видит. Но он видит. Он всё видит. Погрозив кулаком с берега, закричал:

– Тимоха, шементом ко мне! Течением смоет. Будь рядом!

Расстегнув крепление, стряхнул с правой ноги протез, поскакал на левой и с криком «ух-хы!» нырнул.

Иван Фёдорович телом бревно кряжистое, без правой стопы, но ловкий и умелый во всём, в воде – рыба. Тимоха, хоть и знал это, вернувшись на берег, напрягся в ожидании. В такие минуты в его сердце прокрадывался страх: «Вдруг утонет?» – и он стоял наготове.

В середине реки, раскидывая брызги, появилась голова Кряжа.

– Айда-пошли! – позвал, взмахнув рукой.

Тимошка, радуясь разрешению купаться, а больше тому, что Иван Фёдорович не утонул, по второму кругу понёсся по мелководью, прерывисто дыша. Потеряв дно, поплыл.

На речку они ходили каждый вечер после сенокоса. Уходили ниже по течению от импровизированного пляжа.

Купались независимо от погоды.

Находиться в игривой воде Тимошке нравилось. И косить тоже. Вернее, наблюдать, как косит Кряж. Иван Фёдорович был скуп на движения – работал точно и выверено. Взмах – чирх! – трава у ног, взмах – раз-два! – без передышки. Тимка, уставая смотреть на него, начинал ловить «звуки», которые были разными по размеру, форме, цвету; некоторые трепетали крылышками, попадались и кусачие. Набегавшись и напрыгавшись, он застывал. Вслушиваясь в звон и жужжание насекомых, стоял в напряжённой позе, словно силясь что-то вспомнить. Оглядывался на Ивана Фёдоровича, – тот, шевеля мускулистыми плечами, отлаженным часовым механизмом продолжал укладывать на землю траву: взмах – чирх!..

Плавание утомило Тимку. Он успел три-четыре раза выскочить на берег и всякий раз, переживая за Ивана Фёдоровича, возвращался. Стерёг его.

Наконец Кряж выполз на четвереньках, мотая головой и отфыркиваясь, словно изображая соседского коня Грина, которого внучка Лидушки привела для купания.

«Откуда у Софийки бланш?» – разглядел Иван Фёдорович у девочки синяк под левым глазом. При встречах с ней ему хотелось улыбаться: вспоминал первую реакцию бабы Лиды на новость о беременности невестки: «От те на, привалила нечаянность!» Сама сноха Полина и Лидушкин сын Борис приняли это как должное, хотя были ровесниками Ивана Фёдоровича. В Москве у них росли два внука от старшего сына. Младший, неугомонный Вовка, засиделся в парнях и больше всех обрадовался появлению сестрёнки. Везде таскал с собой, научил играть в футбол, плавать, скакать верхом. А Софийка ему выбрала невесту, когда пошла в школу. В первый же день понравилась ей учительница физкультуры. Вернувшись с уроков, велела брату: «Женись на Марине Сергеевне. Она физкультурная, как ты». Все посмеялись, Вовка громче всех, а через полгода «физкультурная учительница» стала его женой.

– Стрекоза, откуда бланш? – не выдержав, поинтересовался Иван Фёдорович.

– С Палёным подралась.

– Расскажи-ка.

– Сначала Палёный говорил, что у меня шишковатые коленки. Я думала: «Ладно, не буду ссориться из-за ерунды». А вчера он выдал: «Ты не можешь играть в футбол с вывернутыми коленками». Нормально, да? Я, естественно, не выдержала: «Ты, Палёный, слепошара, что ли? Сначала мои коленки тебе кажутся шишковатыми, теперь вывернутыми. Это у тебя мозги вывернутые, поэтому в глазах мутно. Теперь я поняла, почему ты всё время мимо ворот бьёшь». Он разозлился и толкнул меня, потом я его, и мы тыдыщ-тыдыщ друг друга. У него тоже синяк. Я умею драться. И в футбол играть тоже умею. И коленки мои совсем не вывернутые.

Иван Фёдорович, едва сдерживая улыбку, сказал:

– Согласен, вывернутыми их назвать нельзя. Вот голенастая ты – да, оттого и колени шишковатыми кажутся. Это пока, потом израстёшься, и ноги покрасивеют, конечно, если в футбол гонять не будешь. Тут он прав. Вреден девчатам футбол. Всё повывихиваешь, к чертям, лучше шить учись да стряпать.

– Ещё один! – перестав намывать коню бок, возмутилась девочка. – Палёный и вы думаете, как вымершие динозавры. Он тоже твердит: «Иди вышивай. Нельзя девочкам с пацанами, мы боимся тебя травмировать». Главное, драться можно, не боится травмировать, – потрогала синяк Софийка, – а в футбол со мной нельзя. Придурок вообще Палёный.

– У Палёного есть имя?

– Марат.

– Это не Сафаргуловых младший, который чуть родной дом не сжёг?

– Он, неадекват, поэтому Палёный.

– Вот что скажу: нравишься ты ему, худышка. В вашем возрасте мальчики симпатию показывают через антипатию.

– Ну конечно! Ему Катька городская нравится. С ней переписывается. Лайки ставит на все фотки. Вообще, он не в моём вкусе, – по-взрослому сообщила Софийка. – а в футбол не принимает из-за страха, что я его затмю.

– Затмю? – переспросил Иван Фёдорович, изобразив недоумение.

– Не притворяйтесь, вы же поняли, о чём я.

Кряж, посмеиваясь, пожал плечами.

– Могу затмить, – пояснила девочка. – так говорят?

– Так, так, – продолжая посмеиваться, успокоил её Иван Фёдорович.

– Я же голы лучше всех забиваю, – гордо заявила Софийка. – раньше с Маратом в одной команде были, теперь с низовскими против него буду играть. – и, кивнув на Тимошку, спросила: – Какой породы?

– Понятия не имею.

– Видно, что породистый. Покупали щенка и не спросили?

– Нет.

– Почему?

– Я в породах ни бельмеса, для меня любая собака – собака, хоть породистая, хоть дворняга, её понимать, воспитывать и любить треба.

– То есть просто пришли, взяли и ушли молча?

– Ну-у-у да… примерно так… – Иван Фёдорович явно тяготился её пристрастным расспросом.

– Дядь Вань, что-то скрываете, по глазам вижу.

Кряж рассмеялся.

– Шпионка. Вся в бабулю.

– Я хуже. Пристану – не отстану. А ну быстро рассказывайте! – шутливо приказала Софийка.

– Хорошо, – сдался Кряж. – в мае, помнишь, жаркие дни были?

– Ещё бы! Палёный меня прямо в одежде в речку столкнул и всем кричал, что я первая купальный сезон открыла, хотя до меня уже сто человек искупалось. Придурок, вообще.

– А я за сморчками ходил, в низинах искал. В этом году их мало было: снег быстро сошёл, солнце палило, земля подсохла…

– И сморчки сморщились! – со смехом вставила Софийка.

– Даже сморщиться не успели – вообще не проклюнулись. Походил, походил, грибов практически не нашёл, поэтому решил пройти на заливные луга дикого лука набрать. Подобрал ещё одну хорошую палку для опоры – подъёмы тяжеловато даются – и вверх поковылял. Смотрю, стоит «опель», на открытом участке. Обычно городские оставляют свои машины ближе к деревьям, прячут, а эта на середине тропы. Когда мимо проходил, увидел вот этого, – Иван Фёдорович показал на Тимку, – скрёбся, метался по салону. Не знаю, сколько он пробыл закупоренным под солнцем, но то, что задыхается, понял сразу. Стукнул я со всей дури по лобовому стеклу палками.

– Зачем?

– Думал, сигнализация включится. Ничего не сработало. Одна палка треснула, другая сломалась. Отстегнул я тогда приставную стопу, вынул деревяшку из кожуха и долбанул по окну… разбил.

– Всё-таки разбили!

– В таких ситуациях треба быстро решения принимать. Мог бы, конечно, пошуметь, хозяев покричать, но злость меня взяла на них.

– Получается, вы Тимошку украли.

– Спас! – рассердился Кряж и горячо, будто оправдываясь, продолжил: – После того как вытащил его, сколько по тропе ковылял!.. Протез-то после удара лопнул, поэтому еле тащился, да ещё с этим на руках. Черепашьим шагом. Потом на дороге его отпустил. Не убежал, рядом шёл. Нас никто не догнал. Хозяева забыли о нём, не включили мозги, что в такую жару в закрытом автомобиле любой сварится. Не разбей я окно, что бы с ним стало?

Софийка промолчала, не зная, как оценить поступок соседа.

Иван Фёдорович уже раскаялся, что раскрыл секрет появления Тимошки, – не хотел никому признаваться, а тут – нате вам! – взял да выложил.

– Я бы, наверное, тоже так сделала, – после недолгих раздумий сказала Софийка.

– А у меня потом думки появились: тот день не за грибами пошёл – за ним.

Софийка заулыбалась.

– Спасательная миссия?

– Да, – серьёзно ответил Кряж. – Пока ногу пристёгивал, Тимошка, прижавшись к бедру, рядом сопел, а мог убежать.

– Точно. Значит, не зря к вам попал, вон как хорошо дрессируете: слушается и лает смешно, без голоса. Голоса ни разу не слышала. Как научили?

– Разве ж можно научить пса беззвучно лаять?

– А Тимошка?

– Немтырь он.

– Не поняла?

– Собачья немота, – придумал Кряж название Тимошкиной болезни, не зная, как объяснить неполноценность щенка.

– Собачья немота? – удивилась Софийка, посмотрев на Тимку более заинтересованно. – слышала о куриной слепоте, а… – хотела ещё что-то спросить, но Грин, недовольный тем, что хозяйка надолго отвлеклась, заржал, нервно прядая ушами. – Спокойно! – похлопала его Софийка.

Она вывела Грина на берег, подвела к пригорку; оттолкнувшись от него, вскочила на коня и, уже отъехав на приличное расстояние, развернула, пустила с места в галоп. Грин стремительно вбежал в реку, измяв копытами течение, фонтаном взметнул прибрежные воды.

– И-и-и!.. – по-жеребячьи тонко закричала Софийка.

Тимка, поддавшись азарту коня и девочки, хотел припустить вслед за ними, но Кряж осадил: «Куда?» Тимошка понурился. Купаться с Лидушкиной внучкой и конём показалось интереснее, чем просто охранять в воде Ивана Фёдоровича. А тот, пристегнув к правой ноге деревяшку, сказал:

– Дюжая бесовка… – и непонятно было, поругал он внучку бабы Лиды или похвалил. – айда-пошли!..

1.Ше́ментом – мигом, быстро (жарг.).