Kitobni o'qish: «О себе. Воспоминания, мысли и выводы. 1904-1921»

От автора

Будучи вынужденным волею обстоятельств временно прервать активную борьбу с Красным интернационалом, которой я посвятил себя с первых же дней захвата власти над моей родной страной его агентами, я ни одной минуты не думал, что эта борьба закончена и что большевистский опыт будет продолжаться впредь без всякого противодействия ему со стороны здоровых элементов нации.

Вести, приходящие к нам из России, говорят за то, что ныне, более чем когда-либо, русский народ тяготится властью Советов и только полная невозможность в кошмарной обстановке советской действительности каких-либо организованных выступлений способствует сохранению существующего в России строя.

До сего времени красное правительство, засевшее в Кремле, пользовалось поддержкой некоторых государств, которые находили для себя выгодным существование в России правительства, интересующегося более чужими делами, чем устроением собственной страны, жестоко разоренной тяжелой войной и последовавшей за ней революцией, со всеми ее эксцессами и неурядицей.

Теперь наступает, наконец, время, когда сомнительная выгодность такого общения с гнездом мировой красной заразы начинает сознаваться иностранцами, и мы присутствуем ныне при знаменательном факте постепенной изоляции Советского Союза.

В мире совершаются определенные сдвиги, и это вселяет надежду в наши сердца на близость грядущего освобождения нашей страны от поработившего ее ига. Одушевленные этой надеждой, мы должны усиленно готовиться к грядущим событиям, чтобы не оказаться застигнутыми ими врасплох.

В этих целях я решил восстановить в своей памяти прошедшие события, анализ которых имеет громадное значение в том отношении, чтобы, имея перед собой опыт прошлого, избегнуть повторения роковых ошибок его в будущем.

Я надеюсь также, что, опубликовывая свои записки, которые я старался составить возможно объективнее, не увлекаясь ни личными симпатиями или антипатиями, ни стремлением представить себя в каком-либо особенно благожелательном свете, я помогу внести ясность и необходимые исправления в изданные до сего времени исторические материалы о течении революции в Сибири, потому что все, что печаталось до сего времени о российской революции и Гражданской войне, в части, касающейся Сибири и Дальнего Востока, было далеко не полно, частью искажено, частью ложно истолковано.

Вместе с тем я хочу обратить внимание читателя на то, что этот мой труд отнюдь не претендует на роль строгого исторического исследования прошедших на наших глазах событий. Эта книга не есть история, это просто мои личные воспоминания, мысли, вызванные ими, и некоторые выводы, которыми я хочу поделиться с моими читателями, подавляющее большинство которых являются такими же русскими националистами и эмигрантами, каким являюсь и я сам.

Автор

Дайрен

1936—1938 гг.

Часть первая
Революция

Глава 1
Что было

Русско-японская война, впечатления от неудач на фронте. Революционная пропаганда. Мое решение посвятить себя армии. Военные училища и постановка дела в них. Оренбургское казачье училище. Начальствующие лица и преподаватели. Основные принципы воспитания. Расписание дня. Дух и традиция училища.

Начало XX столетия было временем полного расцвета российского благополучия. Страна развивалась и богатела, несмотря на невзгоды в связи с внешними политическими неудачами 1904—1905 годов и только что пережитыми революционными потрясениями.

Период Русско-японской войны застал меня в родной забайкальской станице. В то время я жил в семье своего отца, в поселке Куранжа, расположенном по среднему течению реки Онона.

Мне было 14 лет. Читая в газетах сообщения Штаба Главнокомандующего о действиях на фронте против Японии, я болезненно переживал боевые события, складывающиеся на фронте не в нашу пользу. Я никогда не забуду впечатления, которое произвели на меня сообщения об отступлении от Ляояна и от Мукдена. Эти события весьма остро переживались всем населением России, и только социалисты разных толков и оттенков радовались несчастиям своей родины, считая, что неудачная война создаст обстановку, благоприятствующую революционным выступлениям против веками сложившегося государственного порядка.

Мобилизация 1904 года была встречена повсеместно с бурным восторгом уверенности в победе. Первые неудачи на фронте; роковые ошибки нашего командования, повлекшие за собой утрату инициативы и глубокий отход; сдача Порт-Артура и цусимская катастрофа ослабили силу сопротивляемости армии и погасили в народе волю к победе. Этим воспользовались революционеры, возбудившие брожение в народных массах и спешившие использовать нараставшее недовольство в своих целях. Тактика революционеров заключалась в возбуждении недовольства крестьян и рабочих. Объектом их действий служили также и прифронтовые районы, где появились юркие агитаторы, настраивавшие солдат против офицеров, которых обвиняли во всех военных неудачах.

Однако в то время Россия была велика и территориально, и экономически. Неудачи Русско-японской войны не подорвали мощи страны; экономический порядок не был нарушен; армия осталась верна присяге, и потому поднять массы на баррикады не удалось.

Руководители революционного движения учли, что без расстройства экономической жизни страны и без привлечения к себе симпатий армии они не могут рассчитывать на успех своего движения, и потому штаб революции ушел в подполье и, изменив тактику своей работы, повел ее в направлении подготовки масс к новому выступлению при благоприятных условиях. Эти благоприятные условия создались в начале 1917 года, когда небывало тяжелая война подорвала экономическую жизнь страны и когда вся армия находилась в окопах. При этих условиях революционеры сравнительно легко овладели положением и взяли под полный свой контроль вышедшие на улицу голодные толпы, направив их на путь революции. Этот опыт принят к строгому учету всеми революционерами, и мы видим теперь, что, где бы ни намечалось поднятие революционного флага, везде предварительно нарушаются функции экономической жизни страны, создается хаос и недовольство, при наличии которых социалисты легко овладевают положением, суля массам улучшение экономических условий жизни и создание такого порядка, при котором все кризисы будут легко и навсегда изжиты. Революционная пропаганда при таких условиях тем действительнее, что большинство людей всегда склонно стремиться к лучшему и свою действительность оценивает ниже того, что она стоит.

* * *

Пришел 1906 год, когда мои родители решили дать мне возможность поступить в гимназию для получения дальнейшего образования. К тому времени я уже два года как закончил двухклассное училище в станице и был вполне подготовлен к экзаменам на поступление в 5-й класс гимназии. С этой целью в июне месяце я был отправлен в Читу. Повторив с усердием всю программу, я осенью с полным успехом выдержал экзамен для поступления в Читинскую гимназию, но, за отсутствием вакансий, был вынужден остаться вне стен учебного заведения и должен был проходить курс за шесть классов классической гимназии дома с репетитором, имея в виду впоследствии сдать экстерном экзамен за шесть классов гимназии и поступить в Оренбургское военное училище, при котором находился общеобразовательный класс, помимо двух специальных. В 1908 году вступительный экзамен в училище был благополучно сдан, и я был зачислен юнкером младшего класса училища.

Постановка военного воспитания и образования в военных училищах старой императорской России была настолько хороша, что, по справедливости, она может служить образчиком и на будущее время, когда Россия освободится от оков Коминтерна и станет прежней благоденствующей страной, под сенью которой находили приют и благополучие все народы ее населяющие.

Военные училища были организованы таким образом, что только военные лица, получившие законченное образование, имели право быть в них принятыми. Но вследствие большого некомплекта в армии офицеров, некоторые училища, помимо специальных классов, имели при себе общеобразовательный класс, и в такие училища принимались молодые люди с аттестатом за шесть классов гимназии. Проведя один год в общеобразовательном классе, они заканчивали свое среднее образование в объеме программы кадетских корпусов, после чего переходили на первый специальный курс.

Что касается постановки воспитания в училищах, то за два или три года обработки, которой подвергался юнкер, он становился совершенно подготовленным к офицерскому званию. Война и последующая революция показали высокое качество и преданность своему долгу и родине юнкеров военных училищ, несмотря на то что во время войны все курсы были сокращены и общеобразовательный ценз для поступления в училище значительно понижен.

* * *

Начальником Оренбургского казачьего училища в мое время был терский казак, Генерального штаба генерал-майор Слесарев. По своему образованию, знанию и любви к порученному ему делу это был выдающийся офицер, который пользовался большим уважением и любовью своих питомцев. Инспектором классов был ученый артиллерист, окончивший Михайловскую артиллерийскую академию, полковник Михайлов, а его помощником – войсковой старшина Дутов, впоследствии Войсковой атаман Оренбургского казачьего войска и известный деятель Белого движения. Грозой юнкеров был преподаватель математики, артиллерийский подполковник и академик Дмитрий Владимирович Нарбут – строгий педагог, исключительных знаний и дарований.

Командовал сотней юнкеров терец, войсковой старшина Бочаров. Он также окончил Академию Генерального штаба, и потому, помимо руководства чисто строевой подготовкой юнкеров, он вел также курс военной администрации.

Тактику нам читал Генерального штаба подполковник Веселаго, талантливый лектор и веселый в компании человек. Помимо внедрения в наши головы чисто научных истин он, при случае, руководил нашим светским образованием.

Воспоминания об училище уносят в даль былого величия и благополучия нашей родины и вселяют уверенность в неизбежности ее возрождения. Мощь армии и те основы, на которых она воспитывалась, являются краеугольным камнем всей государственной постройки, и устойчивость ее осталась непоколебимой, несмотря на продолжительную войну и тяжелые потери, пока реформаторы, типа Керенского, не привили армии бацилл политической борьбы и партийности, которые быстро раскололи монолит армии на враждующие между собой партийные группировки.

Опыт был произведен, и результаты оказались весьма показательны: в короткий срок армия фактически перестала существовать. Теперь должно быть ясно, что участие армии в политической жизни страны может быть допущено в пределах исполнения своего долга перед родиной, во имя ее блага и охранения незыблемости ее политического строя. Преступно вовлекать армию в борьбу политических партий, потому что совершенно бессмысленно верить в возможность существования такой идеальной партийной программы, которую можно было бы считать безусловным рецептом спасения родины. На политическом поле гибкость боевого порядка и свобода маневрирования необходимы не в меньшей степени, чем на поле брани; только при этих условиях возможно отстаивать реально выгодные для блага родины позиции и идти вперед по пути развития ее мощи и народного благосостояния.

День юнкера распределялся так, что для безделья времени не оставалось. Программа была весьма обширной, и, кроме того, юнкера обязаны были ежедневно уделять время для ознакомления с литературой, как классической, так и специально военной.

Зимой день начинался в 6 часов, по сигналу. Через 15 минут после побудки юнкера выстраивались на утренний осмотр и молитву, после которых полагалась обязательная прогулка в пешем строю, продолжавшаяся при всякой погоде не менее часа.

После прогулки давался утренний чай и начинались занятия по расписанию – классные и строевые. С двухчасовым перерывом на обед, занятия продолжались до 4 часов дня, причем около пяти часов ежедневно отводилось занятиям в классе и три часа – строю.

Юнкера особенно увлекались спортом во всех его видах: джигитовка, вольтижировка, фехтование, гимнастика, легкая атлетика, бег и проч. пользовались неизменными симпатиями юнкеров и процветали в училище.

Вечер посвящался подготовке к периодическим репетициям, на которых преподаватели проверяли знания питомцев, каждый по своему предмету, и в 11 часов вечера все огни в помещениях юнкеров тушились.

В Оренбургском училище, как и вообще у казаков, между юнкерами разных классов существовали чисто дружеские отношения, и то своеобразное явление, которое наблюдалось в иных, преимущественно кавалерийских училищах и которое было известно под названием «цук», никогда у нас не наблюдалось. Традиционно казачий характер взаимоотношений юнкеров между собою исключал возникновение цука в училище, в котором воспитывались представители всех казачьих войск, кроме Донского. Донцы имели свое войсковое училище в Новочеркасске на Дону.

До 1908 года юнкера носили каждый свою войсковую форму и она представляла собою весьма пеструю смесь цветов и покроя одежды. С 1908 года в училище была введена однообразная форма, состоящая из мундира с красными погонами и серебряным галуном вокруг них и шаровар с синими лампасами. Головной убор – черная большешерстная папаха или фуражка с синим околышем и темно-синим верхом.

В последнюю войну многие воспитанники Оренбургского училища удостоились высоких боевых наград – ордена Св. Георгия и золотого оружия, а наш бывший юнкер, ныне полковник, Гамалий совершил совершенно легендарный поход с сотней казаков через Аравийскую пустыню, связавшись в Месопотамии с англичанами, за что и получил высший английский орден за храбрость и боевые заслуги.

Глава 2
Монголия

Производство в офицеры. 1-й Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска. Командировка в Монголию. Первые связи. Монгольская революция. Мое участие в событиях. Разная оценка его военными и консульскими властями. Высылка из Монголии. Рекордный пробег Урга – Троицкосавск. Чжожен-геген. Духовная прозорливость. Политическая осведомленность. Значение религии.

В 1911 году, 20 лет от роду, я окончил курс училища по 1-му разряду и был произведен в хорунжие, с назначением в 1-й Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска. После установленного 28-дневного отпуска, проведенного мною в дому своего отца, я прибыл в полк, который в то время квартировал в городе Троицкосавске, на границе Халхи (Северная Монголия).

Полком командовал блестящий офицер, полковник, граф Артур Артурович Келлер, впоследствии принявший Астраханскую казачью бригаду, с которой он вышел на войну.

В полку я пробыл всего лишь около трех недель и был послан в Монголию для производства маршрутных съемок. По окончании этой работы я был оставлен при 6-й сотне полка, бывшей в то время на охране нашего консульства в Урге.

В столицу Монголии я прибыл в начале октября месяца 1911 года. С европейской точки зрения, Урга, конечно, мало походила на столицу, но этот город является действительным центром сосредоточения видных представителей монгольской теократии, возглавляемой Богдо-Хутухтой.

Время пребывания в Урге дало мне, с детства знающему монгольский язык, возможность близко сойтись с наиболее видными представителями монгольского общества, руководившими политической жизнью страны.

Намсарайгун, кандидат на пост военного министра Монголии, изучал у меня современное военное дело. В то же время, при содействии г. Норбо, я перевел на монгольский язык наш устав строевой казачьей службы.

Урга кипела в водовороте политических страстей и новых устремлений. Только что совершившаяся в Китае революция, подорвав, как всякая революция, основные устои империи, способствовала ее расчленению, вызвав в народах, населяющих Китай, стремление к отделению от государства и полной самостоятельности. Уничтожение единства империи и возникновение розни и сепаратистских стремлений среди народов, составлявших ее, явилось одним из главных достижений революционеров, воспитанных в полном подчинении партийной дисциплине, во имя которой они не остановились перед ущемлением интересов своей родины.

11 декабря 1911 года произошло историческое событие – отложение Халхи от Китая и провозглашение независимой Монголии.

По распоряжению нашего консула я со взводом казаков взял на себя охрану Амбаня – китайского резидента в Урге, дворец которого подвергался опасности быть разграбленным возбужденной монгольской толпой. Доставив перепуганного Амбаня в наше консульство, я не ограничил этим свое вмешательство в развертывающиеся события и, видя, что наличие вооруженного китайского гарнизона в стенах импани в Курени раздражает толпу и вызывает ее на эксцессы, со своим взводом казаков, уже по собственной инициативе, разоружил китайских солдат, которые, сняв форму и превратившись в мирных жителей, рассосались в толпе без каких-либо дальнейших неприятностей. После этого, получив сведения о назревавшем нападении на Дайцинский банк в Маймачене, я со взводом отправился туда и, заняв его, предотвратил таким образом неминуемый грабеж и расправу со служащими банка.

Мое военное начальство, которому я донес о своих действиях, одобрило мою инициативу, и через несколько дней я получил телеграфную благодарность штаба округа за содействие восстановлению порядка и спокойствия в Урге. Но наш консул нашел, что мое вмешательство в дела монгол может послужить поводом для обвинения нас в нарушении нейтралитета, и, по настоянию Министерства иностранных дел, я получил предписание в 48 часов покинуть Ургу.

Администрация Дайцинского банка в Маймачене подчеркнула свою благодарность мне за помощь и защиту в дни переворота путем присылки подарка, состоявшего из 5000 лан (или долларов, теперь уже не помню), одного цибика душистого чая, весом около 4 пудов, и 10 откормленных быков. Все эти подарки были мною с благодарностью возвращены, со ссылкой на то, что, будучи офицером, я не имею права принимать от кого-либо подарки, да еще денежные. Однако директор банка настоял на том, чтобы с разрешения начальства подарки все же были мною приняты. Пришлось, в конце концов, принять все присланное и зачислить в артельное имущество сотни. Для меня лично банк присоединил до дюжины кусков шелка превосходного качества, которым я наделил своих друзей и знакомых, так как для меня, носившего форму, материал не подходил ни по расцветке, ни по качеству.

Авторитета одной нашей сотни, стоявшей в Урге, и одного взвода, принявшего под моей командой непосредственное участие в событиях, оказалось достаточно для того, чтобы сохранить порядок в Урге и направить революционное движение по определенному руслу.

Несмотря на неудачу войны с Японией, наш престиж в Восточной Азии стоял в то время очень высоко, и мои монгольские друзья, ставшие во главе правительства, возбудили перед нашими властями ходатайство о назначении меня в Ургу для участия в работе по организации национальной монгольской армии на современных началах. Однако мое самовольное вмешательство в течение революции в Урге послужило для консула основанием настаивать на моем отозвании из Урги, и потому мое назначение утверждено не было.

20 лет от роду мне пришлось впервые стать на путь политической деятельности, вмешавшись в создание истории страны великого Чингисхана. Результатом явилось: вынужденный отъезд из Урги и специальное расследование моих действий штабом Иркутского военного округа, которое было прекращено только по особому ходатайству командира полка, полковника, графа Келлера.

Отъезд мой из Урги задержался, так как проводы, организованные моими монгольскими друзьями, затянулись на несколько дней. Я уже просрочил время, когда, согласно полученного предписания, должен был явиться в полк. Телеграмма о болезни, которую я послал в полк по совету доктора Цибиктарова, не возымела должного действия, ибо наш консул в Урге был отлично осведомлен о состоянии моего здоровья. К тому же предстоял еще трехдневный путь по уртонам (станциям) от Урги до Троицкосавска. В этих обстоятельствах власти национальной Монголии пришли мне на помощь особым распоряжением по уртонам предоставлять мне немедленно по прибытии лучших заводных лошадей, не задерживая меня нисколько. Таким образом, я смог покрыть расстояние от Урги до Троицкосавска, равное 350 верстам, на 12 переменных лошадях в 26 часов времени. Это – безусловно рекорд для всадника, принимая во внимание гололедицу и жестокий мороз.

По прибытии в полк, рано утром, я явился к командиру полка, который был восхищен моим пробегом настолько, что вопрос о моем опоздании заглох сам собой.

Мои монгольские приключения и расследование по ним были преданы забвению, но я все же был откомандирован от полка в фехтовально-гимнастическую школу и должен был выехать в Читу.

Вспоминая свои молодые годы и время, проведенное в Монголии, я не могу не остановиться на личности Чжожен-гегена, который был наиболее выдающимся из всех известных мне руководителей ламаистской религии.

Чжожен-геген хорошо знал Россию. Он обладал исключительным даром провидения, и сила его духовных способностей в этой области производила поистине поражающее впечатление.

Я часто беседовал с ним и могу засвидетельствовать, что он с поразительной точностью предвидел события, о которых, казалось бы, не мог иметь никакого представления. Он предсказал мне большую войну, в которой должна принять участие Россия, падение царской власти, последующую Гражданскую войну и мою роль в ней.

Уже находясь в эмиграции, я получил сообщение от одного из моих друзей в Монголии о том, что Чжожен-геген совершенно точно предсказал тогдашнему главе Монгольской красной армии Сухе-Батору его грядущую гибель от руки коммунистов. Вскоре после этого Сухе-Батор пытался поднять восстание против коммунистов в Урге и был ими расстрелян. Чжожен-геген также предсказал конец коммунизма, за что был убит красными в Урге.

Наблюдая за людьми, обладающими, подобно Чжожен-гегену, силой духовной прозорливости, я, на основании своих наблюдений, пришел к выводу, что силой этой наделен от рождения каждый человек, но не каждый обладает способностью ее развить и использовать.

Прозорливость, или способность человека предвидеть события и роль в них отдельных индивидуумов, несомненно, связана с религиозностью и способностью человека углубляться в себя и своим духовным взором приподнимать завесу, скрывающую от нас будущее. Таким образом, несомненно, что степень развития дара прозорливости связана неразрывно со степенью духовного совершенствования человека и отрешенностью его от материальных интересов и условий.

Дар прозорливости не следует смешивать с интуицией общественного или политического деятеля, который, изучив досконально текущие события и их первоисточник, будучи к тому же ознакомлен с общей обстановкой, может в сфере своей специальности дать безошибочный прогноз на ближайшее будущее. Эта осведомленность специалиста, дающая ему возможность предугадывать грядущие события, не имеет ничего общего со способностью видеть духовными очами, каковой, с достаточной силой, обладают только весьма немногие люди, посвятившие себя духовному самоусовершенствованию.

Связь с религией в этом случае совершенно неразрывна, и потому многие мыслители, с высоко развитыми философским даром и духовной культурой, интересовались вопросами религии, детально изучали их и неизбежно приходили к выводу о чрезвычайном значении религии для человечества. М. Мюллер усматривает в религии способность ума, которая, независимо от чувств и разума, дает возможность человеку постичь бесконечное. Кант усматривает в ней чувство наших обязанностей постольку, поскольку они основаны на божественных велениях. Самое трудное в этом вопросе – необходимость допуска гипотетических оснований, потому что, если отбросить веру в святость и непререкаемость евангельского учения, не останется ничего, что можно было бы принять за неоспоримую, ясно утверждающую истину. Таким образом, можно принять, что религиозное чувство человека исходит от его душевных переживаний и разума и это есть вера в существование Высшего Начала, которое мы обозначаем словом «Бог». Значение религии в жизни человека не допускает направления ее во вред другим, т. е. ограничивает ее известными рамками, которые мы подразумеваем под термином «совесть».

Чувство совести выливается в духовный кодекс разграничения добра и зла, регулируемый понятием о нравственности. Понятие это различно у разных народов и зависит от степени их развития, но в определении понятия добра и зла все религии сходятся между собою, формулируя это заповедью: «Не желай ближнему твоему того, чего не пожелаешь себе».

Любопытно отметить, что мне много раз приходилось наблюдать совершенно бессознательное чувство уважения к чужой религии в самой низшей по развитию среде многих народов. Этот факт ярко свидетельствует о врожденности в человеке чувства познания Божества. Я убежден, что абсолютное неверие свойственно невеждам, узость мировоззрения которых закрывает перед ними кругозор и мешает им видеть и понять Высшее Начало во вселенной. Недалеко уже то время, когда мир стряхнет с себя гипноз материалистических воззрений марксизма и вернется на путь полного признания Божества. Тогда придется сугубо опасаться разного рода сектантских теорий, могущих своей тенденциозностью и узостью миросозерцания направить людей, ищущих Бога, на ложный путь.

Говоря о Чжожен-гегене, я должен сказать, что ламаизм, который исповедовал он, в основе своей является одной из гуманнейших религий, но, к сожалению, следует признать, что ламаизм в наше время сильно загрязнен пережитками суеверий и нуждается в реформах более, чем какая-либо иная религиозная доктрина.