Kitobni o'qish: «Детектив из Мойдодыра. Том 2»

Shrift:

Сезон тайфунов

Пролог

Дора вела себя, как злой и капризный ребенок, получивший, наконец, слишком долго и настойчиво требуемую игрушку. Она снова и снова набрасывалась на нее с ревом и визгом, била, трясла и мяла, стараясь сломать, разорвать или хотя бы сделать больно. На самом же деле она была совсем не ребенком, а вполне уже взрослой дамой, и ее безрассудные порывы влекли за собой значительные последствия.

Впрочем, на этом этапе другого поведения от Доры никто и не ожидал.

Еще неделю назад ничего не предвещало появления Доры в районе. Она и не должна была появиться раньше начала лета, но в середине мая орбитальным спутникам удалось засечь глубокие предродовые схватки в области тропической депрессии к западу от Маршалловых островов. Давление неуклонно падало, и роженица, пытаясь восстановить барическое равновесие, тяжело дышала, вбирая в себя стремительные потоки воздуха. Воздушные массы, словно резвые повивальные бабки, неслись со всех сторон и, наконец, сшиблись в эпицентре, и закружились в неистовом хороводе.

В этом танце ветров и родилась Дора. Спутники сфотографировали новорожденную без всякого умиления, люди по традиции присвоили ей имя, не задумываясь о том, что имя определяет пол и характер, а беспристрастные вычислительные машины спрогнозировали короткий жизненный путь.

Первые два дня жизни Дора училась ходить и при этом зарекомендовала себя примерной и послушной девочкой. Она осторожно продвигалась вдоль многочисленных архипелагов Микронезии, не касаясь берегов и, вообще, не выходя за рамки параметров назначенного ей развития.

С каждым часом Дора набирала уверенность и силу. Убедившись в своей самостоятельности, темпераментная южанка вырвалась из плена прогнозов и, повернув на северо-запад, стремительно понеслась над Тихим океаном. Старик не выдержал ее юного страстного натиска, тряхнул зелеными с проседью кудрями и взметнулся в диком двенадцатибалльном плясе.

На шестой день после рождения, пролетев около двух с половиной тысяч морских миль под непрерывный тревожный писк морзянки, Дора обрушилась на остров Гуам со всей мощью, безрассудством и азартом зрелой женщины.

Над островом бушевал тайфун. Свист ветра, грохот и шипение волн, разбивших барьерный коралловый риф и прорвавшихся в лагуну, треск пальмовых стволов – все слилось в один хриплый непрекращающийся рев. Небо и море тоже слились, сплотились в единое серое кипящее облако, и казалось, весь остров дрожит, кряхтит и трещит в безумных объятиях Доры.

Между тем, своенравная леди всего лишь изучала новый мир. Она ворошила длинными упругими пальцами густую шевелюру джунглей, пробиралась вниз, к самой земле, трясла стены построек или просто сбивала с них крыши хлесткими щелчками. Она пыталась дотянуться до кораблей Базы, застывших серыми глыбами под высоким берегом Агат-Бэй. Иногда ей это удавалось, и тогда лопались, как нитки, якорные цепи, в свист ветра вплетался вой сирены, по палубам с трудом передвигались смешные неуклюжие фигурки, а Дора все подталкивала и подталкивала беспомощную игрушку в сторону острозубых, кипящих бурунами рифов.

Западный склон Санта-Розы укутался плотным дождем. Гора надежно укрыла базальтовым трехгранным углом намокшие джунгли от ветра и грохота, несущихся с побережья. Ровный шелест крон араукарий смешивался с шорохом сбегающей по каменистому желобу воды. Ручей срывался откуда-то сверху, заполнял небольшую выемку в скале, низвергался из нее широким каскадом и свободно падал вниз, рассыпаясь и дробясь о камни веером брызг.

В струях водопада стояла девушка. Она громко смеялась, запрокинув голову и подняв вверх сложенные чашей ладони, звала кого-то и тянулась на носках навстречу падающей воде. Намокшие черные волосы жестким крылом хлопали по плечам, когда она медленно покачивалась, ловя искрящиеся брызги, смешанные с дождем, ее обнаженные бедра мерно подрагивали в такт движениям танцующего тела.

Девушка смеялась, повернувшись лицом к скале, звала и ждала, и ей не было никакого дела до Доры.

Внезапно смех оборвался. Она непроизвольно свела лопатки и замерла на мгновение, потом откинула волосы со лба и медленно повернула голову, настороженно оглядывая из-под локтя темно-зеленый полумрак притаившихся за спиной джунглей. Ничего не заметив, она снова позвала кого-то, и в ее голосе явно прозвучала тревога.

Человек, оставивший свой равнодушный взгляд на обнаженной спине молодой женщины, торопливо удалялся вглубь леса. Закутанная в истрепанный камуфляж фигура то исчезала, вдруг слившись со стволом дерева, то так же неожиданно появлялась из-за другого ствола. Призрачная тень, созданная бликами леса, и только. Не зря обитатели острова, кто с ненавистью, кто с благоговейным ужасом, называли его Spirit of Jungles – Призраком Джунглей.

Человек-призрак лишь на секунду задержался у водопада. Он не охотился на голых женщин. Он охотился на одетых в военную форму мужчин, и многие из них умерли, так и не успев понять, откуда пришла смерть.

Он двигался расчетливо и бесшумно, легко проходя сквозь переплетение ветвей и лиан, словно челнок сквозь ячеи сети. Через час он вышел к размытой, сочащейся красно-коричневой грязью дороге и сразу почувствовал дыхание тайфуна. Ветер неистово хлестал мокрой плетью по кронам деревьев, заглушая все остальные звуки, и все же человек-призрак услышал. Сквозь свист, треск и гул он услышал надсадный хрип работающего двигателя и замер, укрывшись за широким стволом камедного дуба.

Из пелены дождя неуверенно выполз открытый военный джип. Мотор ревел на пониженных оборотах, колеса проскальзывали, разбрасывая жидкую грязь, через щели под дверцами ручьями стекала вода из кабины, но машина медленно продвигалась вперед. Водитель, откинув на спину капюшон плаща, вытягивал вбок шею, разглядывая дорогу. Похоже, плохая погода его нисколько не смущала – он стряхивал воду с лица, размазывая мелкие капли грязи, и что-то весело кричал через плечо пассажиру, который, закутавшись в длинный плащ, съежился на заднем сиденье.

Джип приближался. Человек, стоявший за деревом, шевельнулся, перенося центр тяжести тела на левую ногу, поднял руку и слегка отвел ее назад. Застывшие глаза оценили расстояние, силу и направление ветра, мозг рассчитал движение и передал импульс в мышцы руки. Кисть пошла вперед, резко распрямились пальцы, и ощетинившийся заостренными зубьями кусок металла, крутясь, вгрызся в воздух, набирая скорость.

А мужчина за рулем пытался разглядеть дорогу в струях дождя и не подозревал, что его жизнь, его будущие надежды и планы внезапно сжались в несколько секунд, в несколько хрустящих песчинок, которым оставалось упасть на дно вдруг опустевшей колбы.

Но и этих мгновений оказалось достаточно, чтобы все изменить. На заднем сиденье автомобиля взметнулся отброшенный плащ, взметнулись тяжелым черным крылом отброшенные с лица волосы, и насквозь помокшая девушка, засмеявшись так же задорно, громко и радостно, как она смеялась час назад в брызгах водопада, навалилась на плечи водителю, обхватила его за шею и потянула к себе.

Джип дернулся. Стальная оса ужалила ее прямо в вибрирующее смехом горло. Ладонь замерла и медленно соскользнула с плеча. Девушка откинулась назад, сползла на залитый водой пол, и ветер разорвал в клочки легкий вздох то ли боли, то ли прощания.

Мужчина крепче схватился за руль и, улыбаясь, что-то отвечал своей спутнице. Для него она еще оставалась живой, теплой и желанной несколько недолгих минут – до тех пор, пока он не обернулся.

Вряд ли мужчина, сидевший за рулем, согласился бы таким образом спасти свою жизнь, имей он выбор. Возможно, и сама женщина не захотела бы заплатить за жизнь своего возлюбленного такую цену. Что же касается человека, пославшего смерть, то и он этой смерти совсем не хотел. Он не охотился на женщин.

Словно ужаснувшись увиденному, Дора ослабила натиск и устремилась дальше, в безлюдные просторы океана. Но ей не удалось оторваться от земли. Подтянувшийся следом серо-фиолетовый шлейф низких клубящихся туч зацепился за вершины гор и мягко осел вниз, обволакивая остров плотной пелериной отвесного дождя. Густые ливни сбивали и сглаживали гребни волн, растворяли клочья пены, беспорядочно разбросанные по воде.

Дора вернулась и кружила вокруг острова, стремительно теряя баллы. Она устала, и океан устал. Но океан был вечен, а Дора – нет.

А дождь лил и лил, не переставая. Вода серыми ручейками стекала с крестов и надгробий, с лакированных козырьков фуражек и с аксельбантов почетного караула, с промокшего до черноты флага, покрывавшего гроб. База отдавала прощальные почести одному из своих солдат. Может быть, потому, что впервые за много лет погибший солдат оказался не мужчиной, на похороны явилось все высшее командование Базы.

Но не впервые старинное воинское кладбище под Аганьей, примирившее в месте последнего привала бойцов враждующих армий, удостоилось таким скоплением высоких чинов. Похожая церемония проходила совсем рядом, на другой стороне неширокого канала двадцать семь лет назад, третьего сентября 1945 года, в самый разгар сезона тайфунов. Только форма была иной, и на шелковых траурных флагах вышиты не белые на синем фоне звезды, а красный круг восходящего солнца. Ранним утром командир наполовину уцелевшего после непрерывных бомбежек гарнизона зачитал приказ о капитуляции Японии, опустился на колени и вонзил в живот ритуальный кинжал. Еще около восьмидесяти офицеров и солдат в течение часа отправились сопровождать командира в материнские объятия богини Аматэрасу. Остальные подчинились приказу беспрекословно. И лишь два с небольшим десятка изгоев осмелились ослушаться Императора, но никто из пяти сотен, оставшихся на площади в ожидании сдачи Базы, не пытался их остановить. Забрав оружие, они растворились в джунглях Гуама…

Худой узкоглазый старик, одетый в потрепанный камуфляж, появился неожиданно, он словно возник из густого промокшего воздуха позади строя. Прозвучала запоздалая команда, с десяток ладоней туго обхватили приклады карабинов, выдавливая влагу из белых перчаток.

Старик вытянул перед собой руки, показывая, что он безоружен, и повернулся к покрытому флагом телу. Что-то далекое, забытое, оставленное за многочисленными морщинами и шрамами, промелькнуло на его застывшем, отрешенном лице. Не обращая внимания на сжимающееся вокруг него кольцо вооруженных врагов, он медленно свел руки к груди, соединил подушечки пальцев и склонил седую, неровно стриженую голову в безмолвном поклоне.

И так же застыли, закаменели в молчании, подчиняясь укоризненному жесту не прервавшего молитву капеллана, лица военных. И только чуждая человеческим условностям обессиленная Дора, тяжело дыша, давилась свистящими всхлипами и рыдала, рыдала взахлеб, орошая крупными теплыми слезами финальную сцену Второй Мировой войны.

1

Первый раз он ворвался в «Мойдодыр» хрустящим морозом мартовским утром. Я его не звал и не томился в ожидании. Парочка недавно законченных совершенно дурацких дел вполне позволяла мне поддерживать на уровне семейный бюджет и содержание Ленкиной косметички.

Но все же он ворвался и хлопнул дверью, и затопал по приемной, не реагируя ни на Ленкино строгое:

– Вы к кому? – ни на Ленкино раздраженное:

– Да вы к кому это, собственно?! – ни на Ленкино истерическое:

– Виктор Эдуардович!!!

А я сидел в кресле и надеялся, что обойдется – с назойливыми коробейниками и перепившими пиво некультурными прохожими, блуждающими иногда по подъезду в поисках несанкционированного облегчения участи, Ленка обычно справлялась сама. Но тут уж пришлось действовать, хотя с утра действовать как-то не хотелось.

Я метнулся на крик, опрокинув кресло, и, распахнув дверь в приемную, очутился в самом разгаре сражения.

Молодой, очень перепуганный солдатик с красным мокрым носом и красными ушами хватал Ленку за руки и пытался зажать ей рот. Это была заранее проигранная баталия. Во-первых, ему очень не хватало третьей руки, да и четвертая не помешала бы, во-вторых, я сам пытаюсь зажать Ленке рот вот уже сколько времени и – безуспешно.

Так что, тоже красная и перепуганная Ленка еще раз завопила:

– Виктор Эдуардович! – хотя я уже стоял в приемной.

Я обхватил его сзади, расстегнул два верхних крючка и рывком спустил шинель на локти, после чего, на всякий случай прохлопал карманы. Черт его знает, чему их сейчас в армии учат.

Ленка быстро пришла в себя. Она небрежным кивком одобрила мои действия, перевела дух и влепила злодею чувствительную оплеуху.

– Он меня за грудь тронул! – с надрывом пояснила она.

Ее возмущение показалось мне не совсем искренним. Я развернул парня за плечи и слегка подтолкнул к стене.

Он не пытался сопротивляться или хотя бы выпутаться из шинели. Он выглядел, как утопающий, как падающий с десятого этажа, как стоящий перед строем в ожидании команды: «Пли!» – в общем, выглядел неважно. Он затравленно переводил взгляд с Ленки на меня и тяжело дышал, как будто для того, чтобы тронуть Ленку за грудь, он прибежал, по меньшей мере, из Москвы, не обращая внимания на все другие встреченные по дороге груди.

– Да он, наверное, сексуальный маньяк, – озабоченно проговорила Ленка. – Они в армии все такими делаются. Ну-ка, дайте ему хорошенько, Виктор Эдуардович!

Он забулькал легкими, стараясь удержать дыхание, и, наконец, выдавил:

– Патруль… Не надо… Пожалуйста…

Что-то подобное я, честно говоря, и ожидал.

– Лена, отведи маньяка на кухню, засунь за плиту и прикрой занавеской. И задвинь чем-нибудь на всякий случай. Давайте быстро, бегом! – добавил я шепотом, потому что в незапертую дверь уже звонили.

– Чем это я его задвину? – огрызнулась Ленка, но послушно схватила парня за рукав и потащила в коридор, ведущий на кухню.

Я знал ответ, но промолчал, только скользнул взглядом по ее спине и ниже и пошел к двери.

– Входите, открыто!

Увидев пехотного лейтенанта и двух морских курсантов, я удивился в меру своих способностей и вторично пригласил их войти.

Они вошли и стали, как гуси, вытягивать шеи в разные стороны, стараясь заглянуть в кабинет через приоткрытую дверь и в коридор, в котором шелестели неопределенные звуки из кухни.

Как только лейтенант приступил к делу, шеи курсантов дисциплинированно сократились до обычных размеров.

– Лейтенант Вашенкин. Извините за беспокойство. К вам сейчас не забегал солдат? – произнес он быстро и подозрительно.

– Нет, – снова очень искренне удивился я, – еще не забегал. А что случилось? Всеобщая мобилизация? Друг Саддам опять в беде?

Он хотел ответить, но не успел. Из коридора выплыла Ленка с подносом в руках. На подносе понуро стояли две чашки остывшего кофе.

Лейтенант Вашенкин выстрелил по Ленке холодным взглядом и никак не оценил ее интригующей улыбки. Я бы, например, сразу догадался, что она кого-то прячет.

– Курсант Самсонов почти догнал его у этого дома. Он, видимо, заскочил в ваш подъезд.

Один из курсантов кивнул.

Я пожал плечами.

– В подъезде шесть этажей.

– Курсант Самсонов оббежал все этажи. Еще он слышал, как на первом этаже кричали женским голосом: «Иван Теодорыч!» Ему показалось, что кричали у вас, и дверь у вас не заперта.

Я укоризненно взглянул на курсанта Самсонова. Он снова кивнул, не сводя с Ленки откровенно поедающих глаз.

Ленка покосилась на меня, поощрительно улыбнулась курсанту и задрала нос.

– А у меня в столе два пирожных есть! – зачем-то похвасталась она в никуда.

Мне этот театр двух актеров совсем не понравился. Уж не собирается ли она пригласить курсанта Самсонова попить кофе на кухню? А что собирается сделать курсант Самсонов, слишком уж недвусмысленно написано на его лице. Кроме того, мне она пирожные никогда не рекламировала и не предлагала.

Отвернувшись от Ленки, я доверительно понизил голос:

– Кричали, действительно, у нас. Она всегда кричит женским голосом, когда ко мне обращается. Видите ли, эта славная девушка – глухая. Еще у нее часто бывают провалы в памяти, и она забывает, как меня зовут. Бесполезно спрашивать, кто такой Иван Теодорыч, и бегал ли он когда-нибудь от патруля – этого она тоже не вспомнит. – Я уперся взглядом в курсанта и добавил металла. – Так что, не надо на нее облизываться, курсант Самсонов. Ее все равно не призовут на военную службу.

Курсант Самсонов облизываться перестал и отвел глаза.

– Спасибо, отнеси поднос в кабинет, Леночка! – заорал я через плечо. – И застегни верхние пуговицы кофточки – сегодня здесь дует суровый балтийский ветер.

– Я кричала: «Виктор Эдуардович»! – дрожащим от ярости голосом произнесла Ленка. – Я всегда кричу, когда вы ко мне пристаете, шеф. Только так вас можно остановить.

Три пары глаз взглянули на меня, словно через прорезь прицела. Мне ничего не оставалось, как развести руками в предельном изумлении.

– Да? Действительно: Виктор Эдуардович? Ну… тогда… Ну, тогда, значит, глухой – курсант Самсонов.

– Курсант Самсонов, курсант Ткачев, на выход! – жестко скомандовал лейтенант и первым шагнул к двери.

Я вяло покивал им вслед.

– Жаль… А то бы зашли на кухню, за плитой бы пошарили…

Дверь в подъезде хлопнула преувеличенно громко.

– Здорово я их выпроводила, шеф?

– Здорово, юная леди, просто здорово!

Внешне довольные друг другом мы вернулись на кухню. Он уже успел отдышаться, но смотрел все еще, как из форточки.

– Спасибо…

– Пустяки, – отмахнулся я, – нам это ничего не стоило. Эти военные готовы поверить любой ерунде. Поэтому в случае очередного военного переворота курсант Самсонов отыщет меня под землей и расстреляет из главного корабельного калибра. – Я повернулся к Ленке. – А тебя утащит в казарму, и там уж кричи – не кричи, никакой Иван Теодорыч тебе не поможет… котик.

Ленка презрительно фыркнула по поводу нарисованной перспективы, и я снова обратился к нашему незваному гостю:

– Чего бегаешь-то, боец? В самоволке?

Он виновато взглянул на меня, потом на Ленку.

– Извини, я не хотел… В смысле, нечаянно… Я дезертировал из части.

Я присвистнул.

– И давно?

– Вчера вечером. Перелез через забор и убежал.

Он снял шапку, положил на колени и стал ее пристально рассматривать.

– Ух, какие красные уши! Замерз, наверное? – пожалела преступника Ленка.

– Ему стыдно за свой поступок, – пояснил я и продолжил допрос:

– Как тебя зовут, защитник? Одним словом, без «гвардии рядовой».

– Алексей.

– Так вот, Алексей… – Я хмыкнул. – Алешенька, сынок! Дезертиром ты станешь через двое с половиной суток, а пока ты только самовольщик, не надо набивать себе цену. Тебя что, в учебке Уставом по голове не били? Возвращайся в родную часть, к родному котлу с кашей, в худшем случае – пять суток «губы», и все дела. Знаешь солдатскую поговорку, отчего «а мы все крепче»?

Он вздохнул длинно и тяжело, совсем как взрослый.

– Мне надо срочно вернуться домой.

Он прямо так и сказал. Он не сказал, что ему хочется к маме, что ему плохо, трудно – нет. Он сказал, что ему надо, и это «надо» важнее всего остального. Во всяком случае, я его заявление понял именно так, и он меня порядком озадачил.

И, по-видимому, Ленку тоже, потому что она решила прояснить все до конца.

– А чего это ты вдруг домой собрался? – строго спросила она. – Не нравится Родину защищать?

Он недоверчиво взглянул на меня исподлобья и снова завздыхал.

Я кивнул.

– Если ты не скажешь, она побежит за патрулем и, будь уверен, догонит даже быстроногого курсанта Самсонова. А может просто заехать в ухо, ты же знаешь. Так что, не говори, конечно, если не хочешь. У нас самый демократичный «Мойдодыр» в городе.

Ленка надулась, и Алексей решил, что на него.

– Хорошо, я скажу, – заторопился он. – Если честно, я совсем не знаю, что мне делать дальше. Может быть, вы мне что-нибудь посоветуете?

До призыва, то есть, всего месяц назад, он жил в городке безработных шахтеров и неполучающих зарплату металлургов где-то далеко на востоке, по ту сторону Уральского хребта. До десяти лет жил с родителями, пока с залетным артистом не сбежала мать. До двенадцати лет жил с отцом, командиром батальона внутренних войск. Отец погиб при исполнении, и Алексей остался с теткой, сестрой отца. Мать домой так и не вернулась.

Вскоре после его ухода в армию на тетку наехали. От нее требовали продать квартиру, в которой она выросла, квартиру в доме, построенном еще пленными немцами, и поэтому просторном, добротном и теплом. Тетка крепилась, как могла, отвечала на угрожающие требования нервно-обреченными жалобами в милицию и каждую неделю писала племяннику отвлеченные письма о погоде и ценах.

Вчера Алексей получил письмо от Танечки. Танечка – это не тетка, это та, самая красивая и самая единственная девушка на Земле, которая ждет его возвращения, чтобы сыграть свадьбу, нарожать детей, в общем, создать свой маленький уютный мирок, в котором хоть как-то можно будет отгородиться от страны. Танечка сама совсем недавно узнала о шантаже после того, как тетке пригрозили, что в случае дальнейшего упорства они займутся Таней вплотную, и разъяснили, что это значит. Тетку увезла «Скорая» с сердечным приступом в больницу, где она и рассказала девушке о надвигающейся беде, попросив ничего не сообщать Алешеньке.

Танечка подумала, поплакала и сообщила. Без паники, но сообщила, что она одна, она боится, и она беременна.

Тем же вечером Алешка маханул через забор.

Он согрелся от нашего кофе и участия и рассказывал охотно и долго. В основном, он говорил о Танечке, но кроме того, какая она чудесная и замечательная, ничего нового не сообщил. О тетке он упомянул довольно скупо, но выдал гораздо больше информации.

Тетка Саша была женщина нервная, постоянно всем и всеми недовольная, в том числе, и Алешкой. Правда, после смерти Алешкиного отца она никогда больше не кричала на племянника и прощала ему все, от двоек до Танечки. Только перед самым уходом в армию Алешка вдруг как-то неожиданно подумал, что, возможно, есть еще кто-то, кому тетка все прощала или простила бы, но спросить об этом суровую тетку не решился.

Он показал нам письмо и фотографию симпатичной девушки с широко распахнутыми, чему-то слегка удивленными глазами. Это было все, что он прихватил с собой в побег.

А я сидел, уныло постукивая пальцами по крышке стола, и помнил, что он ждет от меня совета.

Что я мог ему посоветовать? Только заново родиться в другом времени, а еще лучше – в другом месте, но с этим делом нам всем, кажется, крупно не повезло. Да и нет никакой гарантии, что в том же времени и в том же месте кто-нибудь родит ему Танечку с такими доверчиво-удивленными глазами.

– А Таня твоя живет с родителями? – спросил я без энтузиазма.

Ему, видимо, показалось, что я ткнул пальцем в обратный адрес на конверте без должного благоговения, поэтому он сгреб со стола письмо с фотографией и спрятал в карман.

– Таня живет в общежитии. Она учится в институте и работает, – заявил он с гордостью. – А по вечерам заходит к тетке Саше чаю попить. Я письма на наш адрес пишу, потому что в общежитии могут пропасть.

– Это было бы ужасно, – проскрипел я.

После демонстрации Танечкиной фотографии и чувств Ленка потеряла к Алексею возникший было интерес, но, изнуренная вынужденным длительным молчанием, направила разговор в деловое русло.

– Ты, наверное, на самолете полетишь? Так тебя в аэропорту сразу и схватят!

– Нет, самолетом очень дорого, – ответил Алексей, подумал и добавил, опустив голову: – У меня пока и на поезд денег нет.

– Ну, это сущая ерунда, – заметил я. – У нас тут недалеко находится валютник Промстройбанка. Ломанешь кассу и – бегом в «Мойдодыр». За плитой на кухне отсидишься, если что… Куда ты собрался, воин?! Да ты не успел через забор перепрыгнуть, как напоролся на патруль. А еще надеешься проехать пол-России без денег, без документов, и потом…

Я махнул рукой.

– Так ему, наоборот, повезло, – вступилась за парня Ленка. – Если бы не патруль, он бы к нам не попал. А денег на дорогу тебе Виктор Эдуардович даст, это не проблема, – обратилась она к Алексею. – Ты не думай, он добрый.

– Я бы вернул, – тихо пробормотал Алешка, внимательно рассматривая мои ботинки. – Я бы потом прислал переводом.

Я бросил на щедрую юную мисс неприязненный взгляд, вздохнул, встал и повернулся к сейфу.

– Ладно… По сравнению со всем остальным это, действительно, не проблема. Лена, одевайся, поедешь на Московский вокзал за билетом. Постарайся взять на завтра. На обратном пути купи ему что-нибудь поесть на вечер и в дорогу. Ты, Алексей, переночуешь здесь. На улицу не высовывайся, понял? Завтра я тебе что-нибудь из одежды привезу. Телефон у вас дома есть? Ну, и отлично, позвонишь вечером Танечке, расскажешь, как ты готовишься стать отцом.

Он недоверчиво посмотрел на меня, на Ленку, покраснел и счастливо заулыбался.

– Вот-вот, – сказал я неизвестно к чему, – это тебе не обычных честных девушек за грудь трогать.

***

Второй раз он проник в «Мойдодыр» по телефонному проводу через трое суток после отъезда.

– Ее до сих пор нет, Виктор Эдуардович, – сказал он ровным звенящим голосом. – Они ее все-таки забрали. Тетка Саша подписала им все документы, а Тани до сих пор нет.

– Откуда ты звонишь, Алеша? Из дома?

Для него мой вопрос не имел никакого смысла, но все же он послушно ответил:

– Дома у нас больше нет. Мы живем пока у знакомых. Я звоню с переговорного…

В трубке затрещало, защелкало, потом снова донесся голос Алексея.

– Ее надо спасти, Виктор Эдуардович, иначе, ее, наверное, не отпустят.

– Ты знаешь, где она может быть? – закричал я и не сразу заметил, что кричу. – Где ее искать, ты знаешь?

– Я знаю, с чего начать, – ответил он.

– Подожди, Алешка…

Я чуть не крикнул: «Подожди, я еду!», но вовремя спохватился. У меня была очень уважительная причина, чтобы спохватиться.

– Я не могу ждать, Виктор Эдуардович. Ее надо спасать. Я хотел вам сказать, что, если у меня не получится, ее все равно надо спасти.

Он замолчал. Наверное, он думал, что я все-таки крикну: «Я еду!». Но я тоже молчал.

В трубке щелкнуло, и запели гудки.