Kitobni o'qish: «Сын сирены»

Чего? Лодку до северного острова ищешь? Ха! Ищи дураков в другом месте, туда уже лет двадцать никто не плавает, так что и думать не смей доставать других такими вопросами, тебе за них только рожу начистят, да выволокут за ноги из таверны прочь. Ты не думай, что мы трусы какие-то или моря боимся, в наших краях много славных мореходов! Да только есть разница между молодецкой удалью и самоубийством, и мы её тут знаем.

Хочешь знать, что сталось с последним моряком, что осмелился взять курс на тот остров? Приглядись внимательнее: видишь, в дальнем углу сидит старик? Да, вон тот, в рваной засаленной куртке, с пунцовым носом и обвислыми губами, который едва держит голову над кружкой, того и гляди нырнёт в неё с головой – только поминай как звали. Да не пялься так! Что ж он, раз спивается, теперь и за человека не считается? Нет, брат, мы его тут хоть и жалеем, но страшно уважаем, потому как судьба ему досталась – врагу не пожелаешь.

Сам у него можешь ничего не спрашивать – глухой он уж двадцать лет, как с северного острова вернулся. Не слышит ничего, хоть из пушки стреляй рядом – и бровью не поведёт. Да и на волосы седые не гляди, он меня всего на пару лет старше, вместе в море ходили в молодости. Только мне однажды руку снастями прижало – так и отняли, пришлось, вон, в корчмари податься. Эль-то и культёй налить можно, а сети тащить – можно и не пробовать. А он добрый был рыбак, всегда с уловом приходил, даже если у всех остальных даже медузы в невод не попадались. И в шторм ходил и в штиль, руки – что у твоего медведя лапищи, на вёслах гнал быстрее, чем под парусом. А под парусом-то и вовсе только бриз его один догонял, и тот отдышаться не мог.

Первым парнем он слыл в городишке нашем, все девки за ним гурьбой увивались. Даже, говорят, банкирская дочка обещалась из папенькиных хором сбежать, да в рыбацкой хижине с любимым жить. Ну бог уберёг, сейчас с генералом каким-то в столицу уехала… А он всё носом воротил, хочу, дескать, такую жену, чтоб дыхание перехватывало, как на неё взглянешь. Губа не дура! Куда там местным селёдкам, на наших девиц без слёз не взглянешь – тут солнца и нет почти, из провианта только рыба и водоросли в достатке, красавиц век не рождалось…

Так вот, северный остров! К нему много лет никто не ходил, потому как моряки оттуда не возвращаются. По крайней мере целиком. Только руку или ногу прибьёт к берегу, по татуировкам поймём, даст бог, что за несчастный с жизнью расстался, так и хоронили – заместо всего боцмана только руку от локтя, хах-ах… Что, не смешно? Эх, брат, а мы к такому давно привыкшие.

Чего рыбаки боялись на том острове – то известно. Земля там дрянь – голая скала замшелая, потому облюбовали этот островок сирены… Чего ты ухмыляешься, сам бы увидал разодранные тела моряков, я б на тебя посмотрел! Говорят, лишь сирены запевали, как море вокруг них аж вскипало от волн, ветер становился до того сильный, что паруса в клочья рвал, а кто слышал это пение – не мог противиться и сам шёл к бестиям в логово. А там уж как повезёт: кого сразу на части порвут и кости обглодают, а кто сначала будет должен с одной из них ложе разделить. А что? Размножаться-то нужно как-то окаянным, а самцов у них не водится. Если рождалась девочка, то по роду матери получалась, морской дьяволицей, а вот мальчики сплошь человеческие получались, но они их того – сразу съедали.

Рыбаки ж не дураки, как поняли, что не возвращается никто, так и плавать туда перестали. Так и перемёрли бы сирены сами собой, да однажды голодный год случился, как раз лет двадцать назад. Уж не знаю, кто нас проклял, да рыбы в окрестностях стало меньше прежнего. Если раньше даже мальчишка у берега на шнурок и хлебный мякиш мог себе что-то выловить, то теперь целые команды опытных рыбаков с пустыми руками возвращались. А места-то у нас отдалённые, другую еду с большой земли довозят не каждый день. А как торговцы уяснили, что мы тут впроголодь живём, так и цены сразу заломили втридорога. От голода, конечно, не умирал никто, но собачьего лая я потом ещё лет пять не слыхивал…