Kitobni o'qish: «Смерть меня подождет»

Shrift:

Часть первая. Судьба беспризорника

В тайгу! Скорее в тайгу!

Не прошло и двух месяцев, как мы вернулись из очередной экспедиции и приобщились к культуре, а уже устали от беспечной городской жизни, от расписаний, от вечного спокойствия города.

Вечерами у меня дома собирались геодезисты, люди беспокойной профессии, и тогда все чаще и чаще возникали опасные разговоры о кострах, о горах, о походах. Мечта уносила нас к безграничным просторам тайги, к заснеженным хребтам, рисовала сцены схватки с медведем.

Начались сборы…

Который раз, так вот, с волнением и тревогой, я покидаю родной очаг, чтобы один на один столкнуться с дикой природой, с препятствиями, которые невозможно предугадать, но которые, конечно, будут всюду подстерегать нас. Много тревожных мыслей возникает в голове, когда ты надолго отрываешься от семьи, друзей, культуры. И хотя предшествующие походы, не менее трудные, убеждают тебя, что все обойдется хорошо и ты через год снова окажешься дома, в кругу друзей, все же сердце наливается болью. Но ты твердо веришь, что вернешься, непременно вернешься!..

Рано утром мы покинули заснеженный Новосибирск, и в этот же день нас высадили на восточной оконечности материка.

Много лет штаб экспедиции располагается в крошечном дальневосточном городке Зея. В мартовские дни в штабе шумно. Люди готовятся в поход, торопятся скорее попасть в тайгу. Это слово в их устах теперь звучит необычно торжественно. В нем и простор, и вольность, и что-то неодолимо манящее. В человеке, видимо, еще до сих пор живет дух далекого предка-кочевника – тянет его к природе, к открытому небу, к бродяжничьей жизни.

Еще несколько беспокойных дней, и самолеты приступят к переброске подразделений. Одних увезут на Шантарские острова, других – к Охотскому морю, многих забросят на Алданское нагорье, к Чагарским гольцам, к Джугджуру, на Удские мари… И там на огромной территории смелые исследователи будут вытаптывать тропки по необитаемым местам, жечь костры, испытывать мужество и силу.

С первого дня меня полностью захватывают экспедиционные дела. Надо торопиться, пока еще на реках и озерах толстый лед, способный принять груженый самолет, и пока по заснеженной тайге еще можно передвигаться на нартах.

Первым отлетает техник Трофим Николаевич Королев с кадровыми рабочими Николаем Юшмановым, Михаилом Богдановым, Иваном Харитоновым и Филиппом Деморчуком. Они должны будут попасть в одну бухту на Охотском побережье и пробраться в центральную часть Джугджура. Участок их работы самый отдаленный и трудный, поэтому-то туда и назначен Королев, смелый и напористый человек.

Вылет подразделения Королева назначили на двенадцатое марта. Накануне я задержался в штабе до полуночи. Вместе с главным инженером Хетагуровым и помощником Плоткиным окончательно просмотрели маршрут Королева, проверили списки полученного снаряжения, продовольствия. Условились о местах встреч.

Когда мы вышли из штаба экспедиции, город спал, прикрытый черным крылом зимней ночи. Две одинокие звезды перемигивались у горизонта. Издалека доносилась протяжная девичья песня.

– У Пугачева огонь горит, сегодня проводы товарищей, может, зайдем? – предложил Трофим, когда мы поравнялись с квартирой Пугачева.

Нужно было оторваться хотя бы на час от цифр, схем, канцелярщины. Последние дни были полны хлопот и тревог. По двадцать часов на ногах, и так устанешь, что даже сон не берет!

Зашли. В комнате накурено. На столе беспорядок, как это часто бывает после званого ужина.

Нас встречают друзья. Почти двадцать лет мы вместе бродили по обширным, мало или совсем не исследованным окраинам страны, и мне радостно было видеть всех их у Пугачева.

Давно еще, в 1930 году, будучи мальчишкой, Пугачев приехал на Кольский полуостров из глухой пензенской деревушки. Ему хотелось своими глазами посмотреть на северное сияние. Его манили горы, леса, в нем пробуждался будущий путешественник. Нас он встретил в хибинской тундре. Мы тогда делали первую карту апатитовых месторождений.

Мечтательному парнишке понравилась наша работа, кочевая жизнь, и он остался с нами. Трофим Васильевич побывал с экспедицией в Закавказье, на Охотском побережье, в Тункинских Альпах, Забайкалье; дважды посетил центральную часть Восточного Саяна, был на всех трех Тунгусках, прошел маршрутом по необжитой тайге от Байкала, через Улан – Макит – Чару – Бомнак – Наманчик почти до Амура и снова попал на Охотское побережье. Жизнь научила его смело смотреть в лицо опасностям и испытаниям. Незнакомцу, повстречавшемуся с этим внешне ничем не приметным, к тому же кротким и застенчивым человеком, ни за что не угадать в нем отважного путешественника.

Сегодня у Трофима Васильевича собрались такие же, как и он сам, следопыты и неугомонные путешественники: Лебедев, Мищенко, Коротков и другие.

Едва мы уселись за стол, ввалилась молодежь.

– Откуда бредете, полуночники? – раздался из угла чей-то голос.

– Из кино. Увидели свет и зашли. Ведь завтра Королев открывает навигацию. Вот и не спится. Охота в тайгу, – слышится ответ. – Есть, товарищи, предложение: поскольку здесь тепло и уютно и учитывая «настойчивую» просьбу хозяина, давайте останемся тут до рассвета. А утром проводим Королева.

Гости раздеваются, гремит посуда, комната гудит свежими голосами…

Через час мы с Королевым шли по пустынным улицам.

– Что с тобою, Трофим, почему ты последние дни такой молчаливый? – спросил я своего спутника, совершенно не различая в темноте его лица. – Или не хочешь отвечать?

– А какой толк таиться? Вы ведь знаете: вот уже год, как я не получаю писем от Нины. Мною пренебрегли…

– Пора, Трофим, забыть Нину, как это ни тяжело. Ничего у тебя с ней не получится, и нечего тешить себя пустой надеждой.

– Это так. Но обидно: не сумел устроить свою жизнь. Все у меня косогором идет, не как у людей… Скорей бы в тайгу, там все проще.

– Не хочется мне отпускать тебя с таким настроением.

Я затащил его к себе ночевать. До утра оставалось часа три. Хозяйка подала ужин.

– Мое прошлое – непоправимая ошибка, а настоящее кажется мне случайностью. К моим ногам, вероятно, упала чужая звезда, – говорил Трофим Николаевич медленно, не отводя от меня темно-серых глаз. – Если бы я мог забыть трущобы, Ермака и все, что связывает меня с этим именем, я был бы счастлив. Вы только не посчитайте меня неблагодарным и не подумайте, что я не чувствую хорошего отношения к себе… Все это мне и близко, и дорого. Но следом за собой я тащу тележку с прошлым.

– Удивляюсь тебе, Трофим, – возразил я. – Шестнадцать лет прошло с тех пор, как ты ушел от преступного мира. Пора бы о нем забыть!

– Легко сказать – забыть! Это ведь не папироска: выбросил, как выкурил. Прошлое присосалось как пиявка. А слово «вор», кто бы его ни произнес, бьет меня. Но ведь я столько же виноват в своем прошлом, сколько и в своем рождении. Меня семилетним мальчишкой подобрали чужие люди. Они сделали из меня вора и вором толкнули в жизнь. Тогда, еще в трущобах, я каким-то скрытым чувством сознавал, что не это мне надо. Но разве просто уйти от привычной среды, подавить в себе неравнодушие к чужим вещам, научиться иначе думать? И все же я ушел. А вот забыть прошлое не смог. Так и кажется, что я иду сбоку жизни, спотыкаюсь на ухабах, как незрячий мерин. Знаю, что меня никто не упрекнет, что мне открыты все дороги. Чего же не жить спокойно? Так нет! Скажите, кому, как не злой судьбе, нужна была наша встреча с Ниной? Она напомнила мне о прошлом и оттолкнула меня, потому что я бывший вор и могу теперь скомпрометировать ее.

– Ты не прав, – перебил я его. – Нина любит тебя, и ее не смущает ни ее собственное, ни твое прошлое, но ты знаешь, почему она не может стать твоей женой. При всей моей привязанности к тебе, Трофим, я должен сказать: Нина поступила правильно. Тебе нужно жениться на другой. Разве мало хороших девушек у нас? А насчет того, что идешь сбоку жизни, – неверно. Убеждаешь себя в ложном. Что с того, что твоя дорога вначале шла по ухабам? Все это уже давно позади. Сейчас у тебя интересная работа. Ты любишь жизнь и не во имя ли ее столько пережил? Я не узнаю тебя, Трофим! Может быть, действительно задержаться дня на два с вылетом?

– Нет, полечу, мне нужно скорее в тайгу!

– Боюсь, поедешь с таким настроением – рисковать начнешь и потеряешь голову.

Трофим молчал, сдерживая волнение.

– Ложись-ка ты лучше спать. Отдохни. Утро вечера мудренее!

– Да, скорее бы рассвело… Знаете, что мне хочется? – вдруг сказал он, повернувшись ко мне. – В пороги, на скалы! Ломать, грызть зубами, кричать, чтобы все заглушить! Вы же не знаете всего моего прошлого… – Он встал и бесшумными шагами отошел к кровати.

В комнате наступила тишина. Ветер хлопнул ставней, и отдыхавшая на диване кошка поспешно убралась за перегородку. Я чувствовал, как тяжелыми ударами пульсирует в голове кровь. Трофим стоял спиною ко мне, заложив за затылок сцепленные руки и устало опустив взлохмаченную голову.

– Об одном я никогда тебя, Трофим, не спрашивал… Скажи, ты когда-нибудь встречался с главарем вашим, с Ермаком, после того как пришел к нам?

Он не ответил, и мне показалось, что я ни о чем и не спросил, а только подумал.

У соседей проскрипел хриплым голосом петух. В окна робко заползало утро.

– Скоро за нами подъедет машина… Я пойду домой, у меня еще не все собрано, – сказал Трофим. – А вас прошу, не спрашивайте меня больше про Ермака.

– Странно… Оказывается, у тебя есть какая-то тайна, которую ты скрываешь от меня… Хорошо, забудем наш сегодняшний разговор, и я больше никогда тебе не напомню о нем… Иди собирайся!

На розовеющем востоке нарождалось солнце, и навстречу ему плыло по небу свежее, как зимнее утро, облачко. Город просыпался медленно. Нехотя перекликались петухи. У реки тяжело пыхтел локомобиль. Из труб высоко-высоко поднимались столбы мутного дыма.

У самолета собралась толпа провожающих. Слышался шум, смех. Чувствовалось, что все живут одними мыслями, желаниями, одной целью. Приятно смотреть на этих людей, уже готовых покинуть жилые места, чтобы там, в далекой тайге, схватиться с дикой природой.

Королев повеселел. Его лицо, округлое, усеянное рябинками, посвежело от румянца. Отъезжая, он верил, что в тайге не будет одинок. В беде ему всегда придут на помощь. Тому, кто испытал верность друзей, кто знает настоящую дружбу, тому легче живется.

До отлета остались минуты. Машина загружена. Экипаж корабля на местах, но люди еще прощались. Все говорили одновременно, понять ничего нельзя. Королев вырвал из толпы Пугачева, обнял и, не выпуская его из своих объятий, сказал, обращаясь ко всем:

– Спасибо вам! Я счастлив, что имею так много друзей!

Вдруг чихнул один из моторов и загудел, бросая в нас клочья едкого дыма. Тотчас заработал второй, и самолет забился мелкой нетерпеливой дрожью. Отлетающие заторопились.

Я попрощался с Трофимом последним.

– Приедете ко мне в этом году? – спросил он, пряча свой взгляд где-то в складках моей шубы.

Легкая тень скользнула по его лицу; вероятно, он вспомнил наш ночной разговор.

– Не обещаю. Скорее всего на инспекцию к тебе приедет Хетагуров. Ему будет ближе.

Мы крепко пожали друг другу руки.

Лучи поднявшегося солнца серебрили степь, узкой полоской прижавшуюся к горе. В березовой роще жесткий ветер перевеивал сыпучий снег.

Самолет, покачиваясь, вышел на дорожку. Моторы стихли в минутной передышке, потом снова взревели, и машина, пробежав мимо нас, взлетела. Через несколько минут она потерялась в синеве безоблачного неба…

В штабе все меньше и меньше остается народу. Мы торопимся до наступления распутицы разбросать все подразделения по тайге. Главное – не упустить время, использовать полностью неожиданно наступившие хорошие летние дни.

Двадцать шестого марта пришел и наш черед. Мы должны будем весну провести у топографов на Удских марях. Со мною Василий Николаевич Мищенко – вот уже четырнадцатый год мы не разлучаемся – и Геннадий Чернышев – радист, тоже не новичок в тайге. У нас давно все готово, проверено, упаковано. Сознаюсь, с удовольствием покидаю канцелярию, сводки, телефонные звонки, расстаюсь с однообразной жизнью. Иное ждет нас там, в глуши лесов, манящих к себе своей загадочностью.

Мы должны попасть на озеро Лилимун, где нас ждет топограф Михаил Закусин со своим подразделением, и оттуда с ним уйдем в первый маршрут к Чагарским гольцам.

И вот мы летим над тайгой. Кругом зима – ни единой проталины, пустынно. Самолет набирает высоту, отклоняется, идет на юго-восток. За равниной вздыбленные горы. На их каменных уступах, у их подножий клубятся облака, и лишь пологие гребни, поднятые титанической силой земли к небу, облиты солнцем. Облака движутся, меняют свои мягкие очертания, остаются позади. За горами тайга, с накинутой ворсистой шубой на холмах, тоже остается позади. Ее сменяет широкая равнина, вся в брызгах озер, исполосованная витиеватыми прожилками рек и прикрытая щетиной сгоревшего леса. В центре равнины лежит ледяной плешиной озеро Лилимун, огромное, окольцованное темно-зеленой хвоей.

Машина теряет высоту, быстро приближается к ледяному полю озера. Где-то на противоположном берегу вспыхивает сигнальный дымок: нас заметили. Еще две минуты, и мы видим на снежной белизне посадочный знак, выложенный из еловых веток.

Нас встречают знакомые лица, голоса. На берегу под охраной чащи стоят палатки, лежит груз, и оттуда наносит каким-то вкусным варевом. Как все это знакомо, близко и дорого!

Мы быстро и весело разгружаемся. Но больше всех довольны собаки Бойка и Кучум. Они носятся по льду, играют, лают и, наконец, исчезают в тайге.

Михаил Закусин приглашает экипаж самолета зайти в палатку.

– В городе вас таким обедом не угостят, – убеждает он. – Даже заправскому повару не приготовить так вкусно! К тому же, учтите, у нас все из свежей рыбы и мяса, порции объемные. А какой воздух, обстановка – куда там вашему ресторану!

– Напрасно ты, Михаил, уговариваешь, мы ведь знаем твое гостеприимство, – отвечает командир Булыгин. – Знаем ваши таежные прейскуранты, умышленно сегодня не завтракали. Пошли!

В палатке просторно. Пахнет жареной дичью, свежей хвоей, устилающей пол, и еще чем-то острым.

– Откуда это у вас петрушка? Зеленая – и так рано! – удивляется Булыгин, пробуя уху.

– Обращайтесь к Мищенко, он у нас мичуринец. Даже тропические растения выращивает в походе, – сказал Закусин, рассаживая гостей.

– Он наговорит – на березе груши! – отозвался Василий Николаевич. – Ей-богу, в жизни не видел тропического дерева! В прошлом году по Саянам лазили, лимон в потке сгнил, а одно зернышко проросло – жить, значит, захотело. Дай, думаю, посажу в баночку, пусть растет. Ну и провозили лето в потке на олене, а теперь лимон дома на четверть метра поднялся. А петрушки от прошлого года осталось немного, вот я и бросил щепотку в ушицу. Травка хотя и сухая, но запах держит куда с добром!

Через час самолет поднялся в воздух, махнул нам на прощание крылом и скрылся за редкими облаками.

Ну, вот мы на пороге новой, давно желанной жизни!

До вечера успели поставить еще одну палатку, заготовить дров и установить рацию.

День угасал. Скрылось солнце. Отблеском вечерней зари осветились лагерь, макушки тополей и вершины гор, но мало-помалу и этот свет исчез. Появилась звезда, потом вторая, и плотная ночь окутала лагерь. К нам в палатку пришел Закусин. Геннадий, забившись в угол, принимал радиограммы.

– Проводники наши прибыли? – спросил я Закусина.

– Тут где-то на морях живут с оленями, километрах в десяти от озера. Давно ждут вас. Вчера приезжал за продуктами Улукиткан. Ему за восемьдесят перевалило, высох весь. А какой чудесный старичок! Что ни слово, то мудрость житейская. Живая летопись эвенков. Мы тут с ним посидели с полчаса за чаем, и он уехал, а я все время думаю: как может человек в таком возрасте столько хранить в своей памяти? Посуди сам, он мне рассказал подробно, как пробраться отсюда до Чагарских гольцов и к вершинам Шевли. «Ты недавно тут был?» – спросил я его. «Что ты, – говорит он, – однако, лет пятьдесят, больше». А рассказал, будто на карту смотрел. Есть же такие люди!

Я ему ничего не ответил. Я не могу равнодушно слышать имя Улукиткана. Не дождусь момента, когда наконец-то после зимней разлуки обниму старика, услышу его кроткий голос. Этот старый эвенк слишком дорог мне, и не потому, что не раз спасал мою жизнь, – дорог как человек, обладающий удивительным проникновением в душу человека, в отношения людей и в тайны природы. Он мой друг, спутник, советчик. Наши с ним путешествия – для меня сплошные открытия. Благодаря Улукиткану я полюбил скудную и суровую природу этого края, она стала еще более понятна и близка мне.

Завтра утром непременно пойду на море, к нему на стоянку.

Мы молча пьем чай.

– Есть неприятное сообщение от Плоткина, – вдруг заявляет Геннадий, отрываясь от аппарата и передавая мне радиограмму, принятую из штаба.

– «Только что получили “молнию” от наблюдателя Виноградова с побережья Охотского моря следующего содержания: по пути на свой участок заезжал в подразделение Королева к Алгычанскому пику, где они работают. Нашел палатку, занесенную снегом, но людей там не оказалось. По всему видно, люди ушли из лагеря ненадолго и заблудились или погибли. В течение двух дней искали, но безрезультатно, никаких следов нет. Необходимо срочно организовать поиски. В горах сейчас небывалый холод. Работа на пике Королевым, вероятно, закончена; видел на вершине отстроенную пирамиду. Молнируйте ваше решение. Виноградов».

Я еще и еще раз прочел радиограмму вслух и как-то сразу вспомнил наш последний разговор с Трофимом. Теперь мне показалось, что он остался далеко не законченным и Королев увез с собой тяжелые, угнетавшие его сомнения, в которых я не мог разобраться до конца. Мысли одна за другой, словно метелица, закружились в голове…

– Не может быть, чтобы заблудились! Горы не тайга, а вот настроение у него… – Василий Николаевич не закончил фразу.

С минуту длилось молчание. Случайный ветер, ворвавшись в палатку, погасил свечу. На реке глухо треснул лед.

– В горах все может случиться! Долго ли оборваться, а то и замерзнуть! Отправьте нас на розыски, ребята у меня надежные, – заговорил взволнованно Закусин.

Мищенко зажег свечу, и снова наступила тишина.

– Плоткин ждет у аппарата, – буркнул Геннадий.

– Передай ему, пусть утром высылает за нами самолет, а тебе, Михаил, придется добираться до Чагара без нас. Мы должны поспешить на помощь Трофиму. Не дай бог, если там какая-то катастрофа, кто простит мне промедление, а тем более безучастность.

Я попросил Плоткина телеграфировать Виноградову: «Завтра вылетаю с поисковой группой на побережье, далее пойдем на оленях маршрутом Королева к Алгычанскому пику, будем искать затерявшихся в районе западного склона гольца. Вам предлагаю не дожидаться нас, завтра выходить на розыски в район восточных склонов Алгычана. Оставьте письмо о своем маршруте и планах поисков. В случае удачи к нам вышлите нарочного. Поиски не прекращать до получения распоряжения».

Тревожная весть быстро облетела маленький лагерь. Все собрались в нашей палатке. В долине темно, шальной ветер рыщет по дуплам старых елей, да неприятно стонет горбатый тополь.

Хотя жизнь и приучила нас ко всяким неожиданностям, все же случай на Алгычанском пике глубоко встревожил всех. Конечно, Трофим в любом испытании не будет сдаваться до последнего удара сердца, и его товарищи – люди стойкие. Они не могли стать жертвами оплошности. Однако надо спешить им на помощь.

Геннадий, закончив работу, держал в руках книгу, но не читал, а о чем-то думал. Закусин беспрерывно курил. Про ужин забыли. Жаль Трофима! Неужели нужно было пройти такой тяжелый жизненный путь, чтобы безвременно погибнуть где-то далеко у холодных берегов Охотского моря?!

Наступила полночь. Лагерь уснул. Стих и ветер. Запоздалая луна осветила палатку. Я не сплю. Стольких усилий мне стоило вырвать Трофима из преступного мира, вернуть к настоящей жизни! Зачем я отпустил его от себя? Он мог под влиянием гнетущего состояния где-то безрассудно рискнуть и погибнуть. Это с ним может случиться. Может… Нет, как бы ни была для него тяжела утрата Нины, он слишком любит жизнь, чтобы намеренно погибнуть. Предо мною возникали заснеженные горы, пики, провалы, пурга и замерзающие люди… Нет, не уснуть. Скорее бы утро…

Лагерь проснулся рано. На душе тяжесть от сознания, что ты не можешь мгновенно перенестись к Алгычанскому пику. Люди мрачные. Небо затянуто серым войлоком облаков. Ветер доносит с противоположного берега озера надсадный вой голодного волка. Неужели наши погибли на Алгычане? Как неудачно начинается этот год!..

Утром за нами прилетела машина. Снова загружаем в самолет свои вещи, насильно вталкиваем недоумевающих собак. Я передаю своим проводникам Улукиткану и Николаю Лиханову распоряжение идти с оленями на базу партии к устью Шевли и там ждать дальнейших указаний. Жаль, что не пришлось повидаться с ними. Прощаемся с Михаилом Закусиным и его спутниками. Сюда, на Лилимун, мы не вернемся.

В штабе пришлось задержаться. Нужно было все до мелочи предусмотреть, отобрать горнопоисковое снаряжение, а главное – выслушать советы врачей, что делать в том случае, если мы найдем своих товарищей обмороженными, истощенными голодом или изувеченными при какой-то катастрофе. Сборы отняли у нас полдня.

Алгычанский пик, который занимал теперь все наши мысли, расположен в центральной части Джугджура, близ Охотского моря. В описании геодезиста Е. Васюткина, побывавшего у этой части хребта на год раньше нашего, сказано: «…пик не является господствующей вершиной, но он очень скалистый и труднодоступный. Его окружают глубокие цирки, кручи и пропасти. Нам удалось подняться на пик только с западной стороны. Этот путь идет по единственной лощине, очень крутой, и требует при подъеме большой осторожности. В других местах не подняться. Лес для постройки пирамиды на вершине Алгычана можно вынести только в марте, когда лощина забита снегом».

После полудня двадцать седьмого марта мы уже летели над Охотским морем, вернее – над разрозненными полями льдов. Под нами изредка проплывали скалистые островки да иногда слева обозначался мрачный контур материка. Открытое же море виднелось строгой чертой справа, далеко за льдами.

– Машина на подходе, – неожиданно предупредил нас командир.

Самолет, словно гигантская птица, ворвался в бухту и, пробежав по льду, остановился. Мы стали выгружаться. Слева по широкому распаду и по склонам сопок раскинулся поселок. На берегу расположились склады, судоремонтные мастерские и здания рыбозаводов. За поселком виднелись горы. Вклиниваясь далеко в море, они образуют бухту и защищают ее от штормов и стужи.

К Алгычанскому пику нам предстояло добираться на оленях. Здесь мы впервые. И, прежде чем тронуться в этот незнакомый путь, необходимо было собрать сведения о местности, которую придется пересечь, добираясь до лагеря Королева.

Вечером я зашел к председателю райисполкома. Меня встретил высокий мужчина с крупными чертами лица и проницательным взглядом. Встретил тепло и радушно.

– Мы всегда рады новому человеку, не часто нас балуют гости, – сказал он, убирая со стола бумаги. – Я получил телеграмму, подписанную Плоткиным, о затерявшихся людях и с просьбой выделить проводников для вас. Раздевайтесь, садитесь сюда вот, поближе к печке, и рассказывайте, что случилось. Только прошу поподробнее.

Я изложил ему все, что было мне известно о подразделении Королева и о планах поисков.

– Зимою в глубину Джугджурского хребта местные жители почти не ходят. Это ведь мертвые горы: камень да мхи, кажется, больше ничто там не растет, – говорил председатель, изредка поглядывая на стену, где висела карта побережья. – Но я, признаться, не верю, чтобы там могли заблудиться геодезисты, да еще опытные таежники… Случай, конечно, загадочный, Нет ли тут чего-нибудь другого? Не сорвались ли они со скалы? И нехорошо, что все это случилось именно на Джугджуре, далеко от населенных пунктов в зимнее время.

– Где бы человек ни потерялся, в горах или в тайге, одинаково плохо, – заметил я.

– Но хуже на Джугджуре, – перебил меня председатель. – Недоброй славой пользуется он у наших эвенков, неохотно посещают они эти горы, тем более зимой. Впрочем, пусть это вас не смущает. Страшного ничего нет. Поедете, сами увидите. Мы выделили надежных проводников, хороших оленей. Надо торопиться. Кто знает, какое несчастье постигло людей…

– Вы уж договаривайте до конца. Почему о Джугджуре сложилась плохая слава?

– Джугджур – это горный район неукротимых ветров.

– Кажется, все тут у вас подвластно неукротимым силам стихии?

– Да, ветру, – уточнил председатель. – Здесь ведь длительные пурги часто бывают. Ветер – это наше несчастье. Суровый облик побережья создан главным образом им, ветром. То он приносит сюда слишком много влаги, тумана, то продолжительный холод.

– А море со своими штормами, бурями, подводными скалами разве меньше причиняет неприятностей?

Председатель громко рассмеялся и, заметив мое смущение, предложил папироску. Мы закурили.

– Извините, но я должен разочаровать вас. Нелестное мнение о нашем море сложилось еще во времена первых мореплавателей. Для парусных судов, на которых они предпринимали свои рискованные путешествия, море действительно было опасным. Оно приносило им много бедствий. Но ведь это было давно. Теперь на смену неуклюжим судам со сложным парусным управлением пришли пароходы, катера с мощными двигателями, и, хотя море по-прежнему шалит, моряки давно уже перестали называть его неукротимым. Человек ведь ко всему быстро привыкает, сживается, приспосабливается. Да и не в этом дело. Главное – что дает море человеку? Ради чего он пришел сюда? Море – наше богатство, его сокровища неисчислимы. Вы только подумайте, сколько тут работы для человека, любящего природу! Мы еще мало изучали морские пастбища рыб, жизнь нерпы, птиц, вообще мало знаем морскую флору, фауну. Пользуемся пока что только скупыми подачками моря. А оно ждет смелых разведчиков. И не из глубины материка нам, северянам, нужно ожидать изобилия. Надо добывать его из недр нашего моря и посылать туда, на материк…

Мы расстались в полночь.

Я возвращался берегом, огибая бухту, щедро политую лунным светом. Было тихо, пустынно, и только струйка дыма, словно живой ручеек, просачивалась от палатки в глубину мутного неба. Вот она, северная ночь! Торосы, изуродованные стужей береговые лиственницы, скальные выступы – словом, все, что видит глаз, не имеет строгих линий, твердых очертаний, все мерцает в бледном сиянии, переливается, как бы живет в этой холодной ночи…

Для сна оставалось немного времени.

Море дышало предутренним холодом. Румянился восток, и береговые скалы медленно выползали из темноты уже поредевшей ночи. В палатке на раскаленной печке булькал чайник. Пахло распаренным мясом.

– Люди есть? – послышался внезапно громкий голое; и в палатку заглянуло скуластое лицо. – Мы проводники, приехали за вами. Куда кочевать будем? – спросил молодой эвенк, просовываясь внутрь. Следом за ним влез и второй проводник.

– Садитесь. Сейчас завтрак будет готов, за чаем и поговорим, – ответил Василий Николаевич Мищенко. – Звать-то вас как?

– Меня Николай, а его Афанасий. Мы из колхоза «Рассвет», – бойко ответил молодой эвенк.

Афанасий утвердительно кивнул и стал стягивать с себя старенькую дошку. Затей сбил рукавицами снег с унтов и, подойдя к печке, протянул к ней ладони со скрюченными пальцами. Ему было лет пятьдесят пять. Николай же продолжал стоять у входа. Лихо сбив на затылок пыжиковую ушанку, он с любопытством осматривал внутренность палатки.

– Какое место кочевать будем? – снова спросил он.

– Поедем через Джугджурский перевал, а там видно будет, – ответил я.

– Хо… Джугджур?! – вдруг воскликнул Афанасий. Это прозвучало в его устах как нечто грозное. – На лешего гнать это время оленей через перевал?

И Афанасий, повернувшись к Николаю, перебросился с ним несколькими словами на родном языке. Наш маршрут явно встревожил проводников.

– Что вас пугает? – спросил я.

– Ничего, переедем, только обязательно торопиться надо, пока небо не замутило, – ответил уже спокойно Афанасий.

Позавтракав, мы свернули лагерь.