Kitobni o'qish: «Плагиаторы»

1.

Солнце нагрело дерматин сидения и высветило грязные разводы на лобовом стекле. Первое – от того, что неправильно припарковал вчера “Жигули”, второе… Да он сам никогда чисто стекла и не мыл. Даже когда старался, но давно уже заметил, что не получается и давно не старается. Со стеклами хорошо получалось у Таньки, но Танька…

Не надо о грустном: ни о стеклах, ни о Таньке.

Валентин завел мотор, придавил газ и широкий проспект стал все быстрее наматываться на лысые покрышки – передние еще ничего, а задние давно пора менять. Время точное, глянул он на циферблат, и скорость хорошая. Как там, в пятом классе: “Из пункта А в пункт Б..?”

…Эх, Танька, Танька, что же я по твоей милости творю?

И это не важно. Важно то, что у него утром мелькнула классная мысль. Великолепная. Такая, что Валентин даже отогнал ее от себя. Не отогнал, а отложил. Что за привычка думать в уточняющих терминах, да еще избегая повторов слов? Как будто он постоянно пишет. Или таки пишет? Во сне и наяву, за рулем и в постели. Не важно.

Так вот, мысль, если она гениальная, она должна отлежаться. Потому что такая мысль ослепляет мозг, он реагирует на нее, как зрачок на солнце, сужается до боли. К такой мысли надо привыкать понемногу, постепенно, поэтапно. Только так ее можно переварить и освоить. Так что даже подобие хорошей мысли Валентин привык откладывать на потом. Озарение – это практически ослепление. Только привыкнув к этому свету, к лучу этой мысли, можно ее измерить, понять: так ли она хороша, как кажется? Надо пропустить ее через себя, но по фотону, по капле, ведь от жажды можно так глотнуть, что подавишься.

Когда утром забрезжила интересная мысль, Валентин тут же отодвинул ее на край сознания. Пусть отлежится, придет время – сама наружу попросится. А он сядет за родной письменный стол, достанет план нового романа, нарисованный на здоровом куске бумаги в виде стрелок, кружочков и полочек. И тогда Валентин дорисует последний кружок – узел повествования, в котором сойдутся все линии, герои закружатся в чехарде событий и наступит развязка. Такая, какая должна быть у хорошего романа, у классного романа, такая, какую он не может придумать уже три месяца. Его новый роман уже давно перевалил за середину, уже катится к концу. Валентин даже стал сомневаться: мелькнет ли та заветная мысль, с виду простой легкий сдвиг, перемена акцента, которая вдруг превратит полотно романа в объемную картинку, сделает героев окончательно живыми, самостоятельными, неподвластными его авторской воле. Именно эту перемену больше всего он и ждет. Если она происходит, то книжка получается, так было и с первой – “Перехват” и со второй – “Поцелуй навылет”. А потом только с четвертой, и еще с шестой… Так будет снова, почувствовал утром Валентин. Обязательно будет, а издатели оценят его роман, как ценили первую и вторую книжки. Оценят и напечатают.

Или не оценят?

Воспоминание о потаенной мысли вдруг потянуло за собой ту ассоциацию, из которой она родилась, а потом, помимо его воли, выползла из глубины и сама мысль. Теперь ее не спрятать обратно. Валентин от волнения поправил очки и прибавил газу. Отличный ход: пусть любовница героя окажется девушкой, которая росла и воспитывалась вместе с его женой! Двоюродная сестра или приемная дочь. Вот это коллизия! Валентин опять нажал на газ. Можно еще лучше! Отлично: любовница героя будет близнецом его жены, но не похожим внешне, не однояйцовым близнецом, как бывает в плохих сериалах. То есть во всем похожа, кроме внешности. И тогда дежа вю, преследующее героя, кажущая ему близость и притягательность, загадочность этого внешне случайного знакомства обретет простое объяснение. Не мог он пройти мимо этой девушки, как задолго до этого не смог пройти мимо своей будущей жены. Потом он женится на сестре, и после свадьбы она превратится в такую же стервочку, как и первая и…

Что-то он от дела отвлекся!

Прямо перед бампером “Жигулей” возник необъятный зад черного джипа с номерным знаком АВ 356. Валентин почувствовал, что скорость слишком велика, попытался притормозить, но лысые покрышки скользили по асфальту, словно имели намерение добыть из него огонь. Джип еще приблизился и стал размером с…с… катафалк, успел подобрать слово Валентин. Затем наступила темнота.

– Эй, мужик!

В бесконечной темноте появились разноцветные искорки новогоднего фейерверка.

– Эй, мужик! Ты живой?

Кто-то потряс Валентина за плечо так, что искорки в глазах заметались. Он открыл веки и тут же закрыл – таким нестерпимо ярким показался свет.

– Кончай придуриваться, ботаник. Разуй зенки!

Валентин повторил попытку более удачно.

– Вот, другое дело! – весело воскликнул здоровый бородач, склонившийся к дверке и пахнущий чем-то неуловимо-дорогим. – А то косишь под жмурика… Кости целы? Башка не болит?

– Что?

– Кумпол, спрашиваю, цел?

– Вроде… да.

– Тогда выходи, – бородач открыл дверцу и схватил Валентина за шиворот. Тот вылез, опираясь о машину и следуя направляющему движению руки хозяина джипа.

– Отпустите меня, – Валентин поправил сползшие очки и оттер высыпавший, как оспины, пот. – Я могу стоять на ногах.

– Раз можешь стоять, можешь и удрать.

– В смысле?

– Да ты что, козел, не видишь, что ты натворил?! – бородач толкнул Валентина вперед, к точке, где бампер его “Жигуля” утонул в развороченном заду джипа и так ловко, что фирменный лейбл вывернуло вверх: “Мерседес”. Коротко и ясно. Так, что захолодило внизу живота.

Бородач переместил точку приложения сил с загривка и ткнул железным пальцем в спину. Или уже не пальцем?

– Ты посмотри, козел, что ты сделал! Внимательно посмотри, – сказал бородач каким-то задушевно-избыточным тоном. – Знаешь, сколько стоит эта машина?

– Догадываюсь, – проблеял Валентин.

– А я знаю, – жестко закончил бородач. – Ты как платить думаешь?

– Не знаю. Может быть, моя машина еще…

– Издеваешься, ботаник?

– Нет.

– Тогда знай, что если откладывал сбережения на черный день, то он наступил. Понял, придурок?

– Меня зовут Валентин Павлович Куницын.

– Ну и что?

– Да нет, я, конечно, не рассчитывал, что вы знаете мое имя, но предпочитаю, чтобы меня звали по имени, а не ботаником или козлом.

– Ишь, какие мы нежные! – заржал бородач. – Будем знакомы, я – Валерий Бровко!.. Скажешь, не слыхал?

– Нет, простите.

– Универмаг “Бровко” не знаешь?

– Извините, я, видите ли, неправильно ставил ударение.

– Ну, ты и перец! Ударение… ха-ха! – бородатый хлопнул Валентина по плечу так, что в нем что-то хрустнуло.

– Я не перец, – с достоинством сказал Валентин. – Я – известный писатель.

– Иди ты! – Валерий пошевелил в пальцами, как в детской считалочке “Наши пальчики устали”. – Вот так, да?

– Приблизительно.

– И что ты пишешь, куницын сын?

– Это не ваше дело, – сдвинул брови Валентин.

– Может, как раз мое… Ладно, как рассчитываться будешь, Валентин? Машина твоя – рухлядь, квартира есть?

– Нет, жилье я снимаю…

– Что, я тебя должен за язык тянуть? Это не мой профиль, но есть знакомые братки, которые из кого хочешь долг вытрясут. Да еще себе сверху процент за работу. Ты же не хочешь платить сверху?

– Нет.

– Ну, так думай скорей, иначе с ментами делиться придется!

– Я смогу заплатить только из гонорара за книгу.

– Когда она выходит?

– Через год.

– Ты охренел!

– Я ее еще не закончил.

– Нет, ты точно – ботаник! – убежденно сказал Валерий. – Какой нормальный мужик скажет, что заплатит через год? За такой базар в приличной компании могут и в асфальт закатать, – для убедительности Бровко топнул по мостовой. Валентин посмотрел на его огромные кроссовки и вздрогнул.

– Уверяю вас, Валерий, что книга получается очень хорошей, и я смогу заплатить даже проценты за ожидание.

– Проценты?

– Я даже дам вам почитать рукопись!

– Ну, все, я – в шоколаде, – заржал Валерий. – Пою и корчусь!.. Ну, выбирай: ментов звать или братков?

– Обещаю, что вы не прогадаете, – твердо заявил Валентин.

Валерий достал мобильник и набрал номер. Куницын замер, ожидая решения участи.

– Степаныч?.. Это Бровко. Мне тут один архаровец задок разворотил, ты бы подогнал свой эвакуатор… Нет, для него, моя на ходу, даже подушки не сработали, но повозиться придется, – Валерий убрал трубу. – Ну, смотри, ботаник, я верю человеку только один раз. Не разочаруй меня, а то я тебя так огорчу…

2.

…Нет, с повторной женитьбой – это перебор, это уже комедия какая-то, фарс, а он пишет роман, и не просто роман, а не больше не меньше как любовную историю поколения. Нет, надо вернуться назад.

Итак, после того, как выясняется родство жены и любовницы, герой осознает, что мир вновь становится реальным. Но, с другой стороны, его возвращение на твердую почву реальности изменяет самого героя. Он так рад этому, что не может больше быть сумасбродным, отчаянным. И вдруг, это оказывается как раз той чертой, которую ценила в нем любовница. Тогда она бросает героя, потому что ее внутренний мир – это мир близнеца не похожего на талантливую сестру. Или это мир альтернативно талантливого близнеца?

Где-то он это уже встречал, что-то про альтернативно развитых даунов. Это уже какой-то американизм, так недолго впасть в состояние Евгения – что ни слово, то…

Размышления Валентина прервал звонок. Он отложил рукопись и поспешил в прихожую. Вдруг это Таня? – мелькнула шальная мысль. Но за дверью оказался Евгений Большов с неизменной папкой под мышкой. Права поговорка: не поминай черта к ночи…

– Привет, Евгений.

– Здравствуй, Валентин. Не ждал?

– Нет, ты ведь как обычно – без звонка.

– А ты – желчный.

– Хоть не желтушный.

– Может, пригласишь?

– Входи.

– Я ведь не просто так, – сказал Евгений, упав в любимое кресло хозяина. – Ты же знаешь!

Валентин пожал плечами. Большов повторял это со дня их знакомства и не исключено, что в тот раз он его с кем-то перепутал.

– Я в отчаянном положении. Представляешь, Родин пишет любовный роман!

– О твоей жене?

– Нет.

– Так чего ты расстраиваешься?

– Он пишет роман о сложных взаимоотношениях мужчины и женщины.

– Что же ты от него хочешь, – он же писатель.

– Так ведь и я начал роман на ту же самую тему! Причем, заметь, раньше, чем Родин.

– Да ну?

– Ты не мог бы разузнать поточнее? Как там, что, когда? Мне-то он не скажет, побоится, а вот ты…

– Не могу.

– Не хочешь помочь другу?

– Я-я… ну, ты же понимаешь, – многозначительно сказал Валентин.

– Не валяй дурака, Валя!

– Я тоже пишу роман как раз об этих самых взаимоотношениях.

– Не может быть! Вы что, сговорились против меня?

– Не забывай, что мы все в некотором роде коллеги.

– То есть я хотел сказать… меня удивляет, что ты взял ту же тему, – Евгений испытующе посмотрел на Куницына. – Понимаешь, я хочу изобразить, как умеет любить наше поколение, показать, что мы последние, кто высоко несет моральные принципы российской интеллигенции!

– А я не хочу, – соврал Валентин. Какое несчастье, что о совершенно разных вещах они с Женькой думают одними словами. И настоящее горе случится, если это заметит Большов. Поэтому он повторил, – я – не хочу!

– Это хорошо, а то бы я попросил тебя… Ты же понимаешь, что все темы избиты, а я вынашивал эту идею с отрочества. С младых ногтей. С твоей стороны было бы большим свинством претендовать на мысли, выстраданные твоим другом. Ты же не Родин!

– Нет, не Родин, – поручился Валентин.

– Он меня сильно беспокоит, – Евгений заерзал так, что кресло заскрипело. – Черт с ним, я бы даже отступился, но ведь я вынашивал, я писал… – он раскрыл папку. – Вот послушай начало: “Все несчастные браки несчастливы по-разному, а все счастливые счастливы одинаково…” Каково?!

– Отлично, – не моргнув, сказал Валентин. – Ты все собираешься читать? – кивнул он на увесистую папку гостя.

– Нет, не хочу вводить тебя во искушение… Вот, кстати, тоже хорошая строка.

– Ты, я вижу, ничего не упускаешь! – восхитился коллега.

– Да, у меня тут, – похлопал себя по темечку Евгений, – целая библиотека. Не написанная. Ждет своего часа. Главное, чтобы издатели созрели.

– Это верно, – про себя опять Валентин поразился совпадению их мыслей. Может, Женька – телепат? Нет, тогда бы он не Толстого перефразировал, а кого-нибудь поновей. Неужели они могут быть так похожи? От такого соображения Куницын вздрогнул. Нет, скорее все мысли – избиты. Тьфу, это Большов тоже уже говорил.

– Ты думаешь Родин – это псевдоним?

– Не знаю.

– А я думаю, что псевдоним.

– Я заметил, что псевдонимами чаще других пользуются писатели и шпионы. Им есть что скрывать.

– А мне скрывать нечего! – гордо заявил Евгений.

– Вот один писатель, – сказал Валентин, чтобы снизить градус разговора, – любил бывать на свадьбах и кричать там. Поэтому его и прозвали – Горький. А другой…

– Не веришь?

– Не верю!

– Так уже кто-то говорил, – заметил Большов. – Что-то неуловимо знакомое…

– Все слова кто-то уже говорил.

– Слова, слова, слова, – призадумался Евгений. – Зачем ему роман?

– Кому?

– Родину. Он же все рассказы сочинял. Кажется. Но я не читал!

– Верю!

– Не паясничай, – вздохнул Большов. – Дело-то серьезное. Думаю пойти завтра в Российское авторское общество и зарегистрировать новую рукопись. Вдруг героиню у него тоже Любой зовут? Любовь – это же так логично, даже Родин может догадаться. А у тебя не Люба?

– Нет, Татьяна.

– Осторожней Валя, это имя уже использовал Пушкин. Зачем тебе лишние ассоциации?

– Я это в честь жены.

– Так она же тебя бросила.

– Надеюсь, что вернется.

– Я помню Татьяну по институту, она, скажу на правах старого товарища, всегда была взбалмошной особой. Кроме того, любовь замутняет рассудок, эмоции противоположны чистому разуму, я об этом еще напишу.

– Про великого сыщика?

– Может быть… а ты откуда…? – Большов сверкнул на Валентина дурным глазом. – Ну, мне пора.

Гость вскочил и метнулся в коридор, чтобы избежать дальнейших расспросов. Куницын потащился следом, чувствуя себя шпионом, сделавшим неосторожный шаг. В конце концов, Женька никому не мешает хотя бы тем, что до сих пор не опубликовал ни одной книжки.

– Знаешь, тут один знакомый выпускает юбилейный сборник, предлагает очерки писать. Хорошая халтура, может дать ему твой телефон?

– Нет, я занимаюсь творчеством и на всякую чепуху не размениваюсь! – отмахнулся папочкой Большов. – А твою неразборчивость, прости, не понимаю.

Валентин остолбенел.

– Ну, ты, Женя, и хамло!

– Предпочитаю прямо в глаза говорить то, что думаю! – вскинул подбородок Большов, но предусмотрительно шагнул за порог. – А если ты принимаешь дружескую честность за оскорбление, то ты – ограниченный и тупой обыватель!

– Я – писатель-профессионал. Это вот ты, Женя, действительно вдохновенный плагиатор, обворовывающий всех, вплоть до Льва Николаевича.

– Не трогал я никакого Льва Николаича! – заявил с площадки Большов. И, спускаясь, добавил, – а ты, ты – акробат пера, виртуоз фарса и шакал…

– Ротационных машин, – закончил Валентин. – “Двенадцать стульев”.

– Скотина, хулиган, мерзавец!

– “Похождения бравого солдата Швейка”.

– Идиот! – донеслось уже с лестницы.

– Одноименный роман Достоевского! – крикнул вслед Валентин и захлопнул дверь. По крайней мере, не придется больше сочувствовать этому идиоту. Тьфу, снова повтор!

Куницын расстроился и вернулся в комнату. Что за дурацкая манера – испытывать вину за чужую инфантильность и глупость? Видимо, это традиционная отечественная любовь к блаженненьким. Но божьи люди забыли, что их традиционное место – на паперти, а они так и лезут в писатели и поэты – упорно, без проблеска успеха, от провала к провалу, с неизменной верой в собственные таланты, об отсутствии которых им из деликатности никто не говорит.

В прихожей вновь раздался звонок, Валентин отбросил взятую было ручку. Вот удобный случай забыть о деликатности настолько, чтобы гость забыл его адрес. Куницын подошел к двери и щелкнул замком.

– Графоман недоделанный! Если ты еще раз явишься, то я возьму твою папку, сверну трубой и запихаю ее тебе в глотку, станешь пароходом и человеком!

– Что, поклонники одолели? – на пороге стоял Бровко и пробовал на изгиб кожаную папку.

– Извините, это я не вас… то есть не вам… Ходит тут один…

– Можно войти?

– Пожалуйста, – отступил Куницын. – Признаться, я вас не ждал. У вас дело?

– Я по твою душу. В прямом смысле, – Валерий прошел в комнату и стал шагать вокруг стола. С каждым кругом рука с папой отлетала все размашистей и резче, так что Валентин предпочел остаться на пороге кабинета. – Ты меня надул! – наконец выпалил гость, – твой роман – фуфло!

– Вы ошибаетесь.

– Я навел справки у издателей.

– Они ничего в этом не понимают.

– Да?! Тогда почему они отдыхают на Багамах, а ты сидишь в съемной квартире? Потому что сильно понятливый, а, ботаник?

– Понятливый, – сказал Валентин, – и в подобном тоне разговаривать не намерен.

– Значит, типа, мы тут равные партнеры и ведем переговоры?

– Типа, – кивнул Куницын.

– Хорошо, партнер, – вдруг тихо согласился Бровко и сел все в то же хозяйское кресло. Валентину пришлось устроиться на стуле. – Подвожу баланс: ты вместо книги подсунул мне какой-то огрызок с “постмодернистским” уклоном. Что это значит – не знаю, но понял, что оно теперь не в моде. Твоя рукопись не соответствует товарному объему книги…

– Я предупреждал, что еще две главы…

– Десять, как минимум. Действие вялое, герои – трепачи и хлюпики. Это никто читать не будет, потому что это и издавать никто не возьмется. Вопрос: как я получу свои деньги?

– Вы, Валерий, очевидно, говорили с издателями детективов, но моя книга…

– Повторяю – фуфло! – Валера вскочил и приподнял Куницына за грудки. – Вопрос понятен?

– Про деньги?

Бровко стал трясти Валентина, как копилку. Одной рукой все еще держа писателя, другой Валера раскрыл папку и, скомкав титульный лист, поднес его к лицу жертвы.

– Раз уж у нас переговоры, то я довожу до твоего сведения, что если ты не согласишься на мои условия, то я скормлю тебе твой вшивый роман по листочку. Понял?

– Он не вшивый, – прохрипел Куницын.

– Смелость уважаю, упрямство не люблю, – сказал Бровко. – На условия согласен?

Валентин кивнул, за что был отпущен обратно на стул, где и смог отдышаться.

– Что вы хотите? – спросил он.

– К роману должно быть добавлено десять глав.

– Хорошо.

– Срок – три месяца.

– Это слишком…

– Два месяца! – рявкнул Бровко.

– Согласен.

– Я буду непосредственно участвовать в написании романа, вернее – в его планировании.

– Но…

– Герои и сюжет должны быть изменены. Чуть–чуть, – улыбнулся Валерий. – И не надо возражать, я трачу на тебя столько времени лишь потому, что мне твоя мазня понравилась. Другой на моем месте прислал бы бригаду пацанов, которые закатали бы тебя в асфальт в тот самом месте, где ты на меня наехал в прямом смысле слова. Знаешь, что за наезд бывает?

– Может, обратимся в ГИБДД? – на всякий случай спросил писатель.

– Поздно. Согласен?

– Да. Если, правда, чуть-чуть.

– Не боись, солдат ботаника не обидит!

– Перестаньте называть меня ботаником, – попросил Куницын.

– Извини, Валентин, вырвалось, – сказал Бровко. – Без обид, мы ведь теперь почти партнеры.

Он достал из папки несколько листов, скрепленных вместе.

– Вот, подпиши, и мы станем настоящими партнерами.

– Что это?

– Контракт, в котором изложены все мои условия. Хочешь прочесть?

– Я вам доверяю.

– А что тебе еще остается? – хохотнул Валерий, глядя, как Куницын расписывается. – Вот теперь я верю, что получу деньги обратно. Или… хотя бы рукопись.

– То есть как? – писатель схватился за контракт, но Бровко легко разжал его пальцы. – Первое правило бизнеса: смотри, что подписываешь. Правило второе: партнеру верь, только после того, как он подпишет твои условия.