Kitobni o'qish: «Художник по призванию»
«Хорошо, если бы каждый из нас
оставлял после себя школу, колодезь
или что-нибудь вроде, чтобы жизнь не
проходила и не уходила в вечность
бесследно»
А.П.Чехов
1963 г.
Зинаида устало отложила перо и посмотрела на картину над столом – букет желтых и красных степных оренбургских тюльпанов в золотистой раме. Острые лепестки цветов изящно изогнулись и уже раскрылись. Еще чуть-чуть – и увянут. Это была любимая акварель мужа. "Нет, ее не отдам. Это как кусочек сердца оторвать, – вздохнула она. – Пусть висит."
Она помнила, когда они веселые и счастливые вернулись тогда из степи. Как хохоча и отбиваясь от поцелуев, она ставила цветы в вазу. Как муж деланно возмутился ("Ах так?! Ну тогда я – рисовать!"), небрежно бросил на стол синее покрывало и, пока она готовила обед, нарисовал ей желто-багряное счастье. Их счастье.
Муж – Николай Прохоров, пропал без вести в Отечественную почти 20 лет назад.
Зинаида перечитала строки, адресованные директору Оренбургского музея изобразительных искусств:
"Сергей Андреевич!1 Музей хотел приобрести акварель “Пушкин А.С. в Бердах”, этот вариант другой, чем гравюра. Я почему-то решила предложить сначала оренбургскому музею…"
– Да, так! – удовлетворенно кивнула она сама себе. – Столько осталось колиных работ! Нельзя, чтобы они пропали. Как Коля бы горевал! Да я сама себе не прощу, если пропадут. Музей в Оренбурге сможет все это сохранить. Тем более, что директором там Сергей Варламов, он Колю знал и уважал. И ценил его работы.
Зинаида откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Усталость тяжело придавила веки – годы, что поделаешь…
Несмотря на возраст и морщины, она до сих пор привлекала взгляды, но ее красота не относилась к правильности черт. Прямая осанка, высоко поднятый подбородок, внимательный взгляд, неспешность – в ней было достоинство и уважение к себе, к людям, ко всему миру. Зинаида до сих пор слегка подкрашивала губы и ресницы и укладывала волосы в причёску перед выходом на улицу. Потому что так надо. Она цепляла взгляд, даже если рядом шла хорошенькая моложавая подружка. "Интересная", – слышала она о себе.
– А Николая в детстве звали забавно, – вдруг подумалось ей. – Кока…
–-
1 Сергей Андреевич Варламов (1908-1971) –искусствовед, организатор и первый директор Оренбургского областного музея
1898 г. Переезд в Оренбург
Николаю 2 года
Дмитрий Прохорович вздохнул и оглядел дом.
Дом был светлым и просторным, для большой семьи, шесть окон по лицу да два этажа, в огромном дворе легко могла развернуться лошадь с телегой. Конечно, можно бы достроить, да и жить с братьями, здесь, в костромском Шалабино, но, видно, не судьба…
Ну да ничего. Старший брат, Александр, уже обзаведшийся семьей, будет только рад, что весь первый этаж ему достанется. А наверху потом Миша разместится, еще пара лет – и он тоже остепенится. Совсем взрослый уже. Достроят вдвоем, справятся.
Шесть больших кустов черемухи охраняли огород от заморозков и северного ветра со стороны озера. Так делали во всей деревне.
Дмитрий помнил, как с братьями и отцом заботливо прикапывал ещё небольшие кустики с тонюсенькими веточками. А сейчас – ишь, как разрослись. И дух от них по весне отменный, терпкий и густой, заливался в окна, пропитывая насквозь комнаты, закрепляясь в подушках, полотенцах, волосах жены и детей. Каждый раз, заходя в дом, ещё стоя в сенях, Дмитрий удивлялся этому черемуховому зною, к которому вроде и привык. Но каждый раз он обдавал его родным и знакомым прикосновением, обнимая и утешая.
Теперь все.
Тяжело стало с заработком. Двое детей, Параша и Кока, уже чуть окрепли, переезд выдержат. Пока дядька зовет, надо, надо ехать сейчас! Мастерские требуют рук, если остаться, то руки найдутся другие.
Слава богу, Пашка подрос, вдвоем оно сподручней будет.
Младший брат, Пашка, долговязый подросток с правильными чертами лица, уже сидел на тюках с вещами, нетерпеливо вертя головой. Он впервые покидал отчий дом. Ему было и страшно, и любопытно: что там, в Оренбурге?
Дмитрий тряхнул головой, отгоняя ненужные сомнения. Документы на руках, можно ехать. Теперь он не просто Митька, а Дмитрий Прохорович. Над фамилией думал недолго: "Пусть будет Прохоров". Он еще раз достал из-за пазухи паспорта, перепроверил их, поклонился провожавшим, подсадил жену на телегу и тронул вожжи.
Весна 1912 г., Оренбург
Николаю 16 лет, брату Ивану – 13, Илье – 7, сестре Кате -11
– Кока! Ну Ко-о-о-ка! – тоненько позвал Илюшка.
Илья, младший брат, сидел на полене рядом с мастерской и гонял прутиком по луже деревянную лодочку, вырезанную Николаем.
Работать по дереву Николай любил. Оно было живым и отзывалось на вдумчивую старательность его рук. Лодочка – это так, пустяки. Вот рама – это дело!
Николай сосредоточено счищал старую краску с деревянной рамы. Краска, неаккуратно нанесенная легкомысленным хозяином картины, забилась в резные завитки, сгладила кропотливую работу неизвестного мастера, превратив произведение искусства в заляпанного краской уродца. Во-от, сейчас поправим.
Дело знакомое лет с десяти, не сложное, но скучное. Привычным взглядом он отмечал изъяны: вот здесь надо будет восстановить, здесь трещину подлатать, и здесь еще…
Отец рядом молча грунтовал вывеску. Рядом валялись заготовки для рынка. Заказы шли ни шатко ни валко. До смерти подрядчика Алексеева дела были прибыльнее. Алексеев Михаил Григорьевич приходился отцу дядюшкой, и работа в его мастерской была целью переезда семьи в Оренбург. Как коммерсант, Михаил Григорьевич оказался весьма успешен, его душная щепетильность и честность принесла свои плоды: подряды ему доверяли и авансы за работу платили безоговорочно. Мастерская слыла надежной, и этот статус, закрепившийся при Алексееве, теперь помогал Прохоровым получать заказы.
Долговязый Пашка тоже покинул мастерскую. Он вырос, вернулся в деревню, женился и теперь присоединился к бригаде "питерцев" – в столице заказов всегда хватало. Звал работать в Питер и Колю, но не настаивал. Николай скучал по нему: его младший дядька был терпеливей отца и объяснял понятней.
– Что тебе? – буркнул Николай брату.
– Ванька-то меня на Меновой двор не берёт! И дразнит! А сам обещал, что верблюда покажет!
Второй брат, Ваня, учился в школе, в отцовских художественных мастерских старался не показываться – не его это. Тщательность в работе и усидчивость Ивана тяготила, а вот животные нравились.
– Погодите, – смеялся он. – Вот поступлю в Самару на животноводческий, та-акую корову вам выведу, прям одни сливки давать будет! Все мастерские содержать станет!
– Ну Ко-о-о-ка! Ко-ка! Ты же видел верблюда? Расскажи, какой он? ‐ снова проныл Илюшка.
Взметнулось воспоминание.
Меновой двор Николая впечатлил – глаза не успевали схватывать сменяющиеся выражения лиц, жесты людей, красочность товаров.
Огороженный стенами с четырех сторон, двор имел четыре полуразрушенных бастиона, где более ста лет назад стояли пушки и несли службу солдаты.
Попасть в Меновой двор можно было двумя путями: через русские ворота, которые были обращены к городу, и через азиатские, которые смотрели в сторону казахских степей.
Говорят, что раньше русским купцам рекомендовали приезжать сюда на всякий случай вооруженными огнестрельным или холодным оружием.
Товары здесь меняли на товары. И главным мерилом был скот.
Взамен скота киргизы получали разный металл, ткани, табак, хлеб, и прочие хозяйственные нужности.
До сих пор в народе осталась недобрая слава о Дюковом овраге – продавал тайно некий Дюков будто бы хивинцам русских девчат, а баранов в оплату брал столько, сколько можно было выстроить вдоль оврага…
Зимой Меновой двор был безлюден. Киргизы приходили к купцам Оренбурга и брали у них нужный товар, договаривались о стоимости, и расплачивались летом, честно пригоняя скот и отдавая его по летней базарной цене.
Пустовавший зимой, к лету Меновой двор оживлялся. Запах разогретой кожи, пота и навоза витал вокруг.
Кольку ещё школьником взял с собой на Меновой двор Михал Григорич – он был старостой в тамошней церкви и очень гордился тем, что лично встречал нового оренбургского Владыку, внепланово заехавшего в их церквуху. Газетную вырезку о сем событии он хранил в красном углу за образами и на Меновом дворе бывал частенько. По базару Михал Григорич передвигался степенно и неспешно, осознавая солидность своей должности. Колька семенил следом, еле успевая вертеть по сторонам головой.
Палило солнце, толкотня и галдеж базара нахлынули и оглушили. В мареве полдня приехавшие татары, киргизы, башкиры, русские, хивинцы спорили, стучали, кричали, торговались, расхваливали товар, размахивая руками и смешивая языки и жесты.
Взгляд зацепился за странные мохнатые лошадиные ноги с когтями. На минуту Коле показалось, что напекло голову. С трудом отведя взгляд от узловатых двупалых когтистых лап, Николай посмотрел вверх. Сверху на него, покачиваясь на изогнутой шее, смотрела печально и мудро волоокая голова животного.
– Верблюд! – догадался Колька.
Толстые губы верблюда неспешно шлёпали вправо и влево, показывая крупные пеньки желтоватых зубов. Тихо позвякивая, покачивалась на морде упряжь, огромные ресницы редко взмахивали, спугивая сидевших мух. Два горба на спине дополняли эту чудо-картинку. Шум базара отодвинулся на задний план, и мальчик застыл, заглядывая в печальные зрачки, в которых притихла мудрость вселенной.
