Говард Филлипс Лавкрафт

...что мы видим сегодня, — все эти бледно-розовые, изнеженные мозги так называемых художников, которые содрогаются от страха и бьются в корчах, если картина хотя бы на малую толику выходит за рамки традиционных представлений о вкусах обитателей чайных салонов на Бикон-стрит!

Вчера вечером я проглотил этот наркотик и поплыл во сне в золотую долину и тенистые рощи; и когда я в этот раз подошел к древней стене, то увидел, что калитка была приоткрыта. Сквозь нее пробивалось таинственное сияние, озарявшее гигантские кривые деревья и верхушки погребенных под землей храмов, и я мелодично поплыл дальше, ожидая увидеть красоты страны, откуда я никогда не вернусь.

Но когда калитка открылась пошире и чары наркотика и сна провели меня через нее, я понял, что всем пейзажам и красотам пришел конец, так как в этом новом пространстве не было ни земли, ни моря - одна лишь белая пустота безлюдного и безграничного космоса. И, будучи счастлив до такой степени, какую я раньше не осмеливался представить, я вновь растворился в этой знакомой неопределенности кристально-чистого забвения, из которого искусительница-Жизнь призвала меня на один короткий и несчастный миг.

Время неподвижно, и, соответственно, не имеет ни начала, ни конца. Представление о времени как о чем-то движущемся и вызывающем перемены есть иллюзия. Да и само время, в сущности, является иллюзией. Прошлое, настоящее и будущее существует лишь в представлениях обитателей низших миров с малыми числом измерений. Люди связывают движение времени с происходящими переменами, каковые также суть иллюзия, ибо все что было, есть и будет, существует одновременно.

И чем больше он удалялся от мира, тем изумительнее становились его сны, и всякая попытка описать их была заранее обречена на неудачу.

В мрачном свете луны мелькали картины, которые я не в силах описать, которые я не в силах забыть: пустыни, покрытые истлевшими трупами, джунгли из руин и разложения на месте оживленных некогда равнин и селений моей родины, водовороты бурлящего океана там, где когда-то вздымались крепкие замки моих предков. Вокруг северного полюса гигантские топи изрыгали из себя зловонные пузыри и облака ядовитых испарений и с бессильной яростью шипели в ожидании натиска вздымавшихся к небу волн, что кружились и бесновались в дрожащих глубинах. Но вот оглушительный взрыв расколол ночь, и опустевшую землю рассекла огнедышащая трещина. Черный океан все пенился, пожирая пустыню по краям, а трещина в центре неумолимо росла.Не осталось больше суши, кроме страшной пустыни, но грозово дымящийся океан продолжал наступать на нее. Вдруг бешеное море словно испугалось чего-то, оно замерло на миг, ужаснувшись лика темных богов земных недр, превосходящих своею силою злого бога вод. Но, как бы то ни было, океан уже не мог повернуть вспять, да и пустыня слишком долго страдала от его кошмарных волн, чтобы помогать теперь старому недругу. А посему воды, поглотив остатки земли, устремились в дымящуюся пропасть, теряя при этом все свои былые завоевания. Они уходили с недавно затопленной суши, вновь являя глазу картины смерти и распада, мутными струями они уходили с древнего океанского дна, на котором покоились с тех незапамятных времен, когда время только начиналось, а земные боги еще не родились. Сначала над водой поднялись одетые в траур развалины знакомых столиц. Луна возложила свои бледные лилии на мертвое тело Лондона, Париж же поднялся из своей влажной могилы, чтобы получить благословение далеких звезд. Потом появились развалины не менее мрачные, но совсем незнакомые - ужасные башни и монолиты в тех местах, где, как думают люди, никогда и не было суши.

...в моей вновь обретенной свободе одиночества я почти рад горечи отчуждения.

Невозможно доказать то, во что всë равно не поверят.