Kitobni o'qish: «Цусима. «Помни войну»»

Герман Романов

Shrift:

Серия «Военная фантастика»

Выпуск 282

Иллюстрация на обложке Владимира Гуркова

Часть первая
Нам бы ночь простоять

Глава 1

15 мая 1905 года

– Что там происходит, что?!

Контр-адмирал Небогатов стоял на левом крыле мостика и пристально всматривался в еле видимые даже в мощный бинокль чуть светлые пятнышки на западной части ночного горизонта. А это означало только одно – на следующие за его 1-м отрядом броненосцев корабли 2-й Тихоокеанской эскадры под командованием контр-адмирала Фелькерзама совершили нападение японские миноносцы. И приходится тяжко, иначе бы прожектора не включили – приказ Фелькерзама был четок и категоричен. И не допускал какого-либо двойного толкования – открывать огонь и задействовать освещение можно только после пуска неприятелем торпед в русские корабли.

– Вначале миноносцы атаковали один наш броненосец или крейсер и торпедировали его сразу же, – голос командира флагманского броненосца «Князь Суворов» капитана 1-го ранга Игнациуса прозвучал с отрешенностью, что можно было принять за природное спокойствие, если бы в нем не было столько горечи.

– Прожектора светили тускло, и свечение скоро прекратилось. А теперь оно стало намного ярче, будто два корабля зажгли боевое освещение. А это может означать только одно – неприятель их настиг. И сейчас там идет отражение атаки японцев, причем успешной.

– Пожалуй, тут вы правы, Василий Васильевич, – отозвался Небогатов, вглядываясь в далекое свечение, которое словно пульсировало и совершенно неожиданно пропало.

Контр-адмирал ощутил тяжелый вздох командира броненосца, что стоял с ним рядом. И произнес с надеждой, хотя разумом понимал, что это могло означать только одно – броненосец «Наварин» и оба броненосных крейсера с буксиром «Свирь» погибли.

– Может быть, и отбились от неприятеля, будем надеяться на лучшее. Командующий у нас за вчерашний день столько раз проводил японцев, и мы нанесли им серьезные потери, чтобы не надеяться на лучший исход этой ночи. Хотя до рассвета еще далеко…

– После «собачьей вахты» станет сильно светлеть, ваше превосходительство, – отозвался Игнациус. – И тогда нам ни какие атаки миноносцев не будут страшны – артиллерия на наших броненосцах лишь частью выбита, и боекомплекта вполне достаточно – мы три пятых лишь израсходовали.

– Снарядов хватит – и это уже хорошо, потому что днем эскадра адмирала Того нас несомненно догонит. Так что боя нам не миновать, погода будет хорошей, зыбь стихла…

Небогатов нервно вздохнул, вытер платком испарину со лба. И негромко добавил чуть дрогнувшим голосом:

– Как и предсказывал Дмитрий Густавович, я уже не удивляюсь поразительному предвидению нашего нового командующего…

– Николай Иванович, – Игнациус тихим голосом обратился к адмиралу по имени-отчеству, – день будет долгий, неизбежно сражение. Вашему превосходительству нужно отдохнуть хотя бы несколько часов. Ведь вторая ночь без сна, а вы уже не так молоды. Следуем по курсу, штурмана знающие и выведут отряд в точку сбора эскадры.

– Вам тоже следует отдохнуть, Василий Васильевич, это приказ – вы командуете флагманским кораблем.

– Я немедленно лягу, меня сменит старший офицер – вот кому действительно не до сна.

– Так оно и есть, – усмехнулся Небогатов, сам прекрасно зная, что эту должность на русском флоте не зря именуют «собачьей». Тут капитану 2-го ранга Македонскому не позавидуешь – пока до Владивостока броненосец не дойдет, отдыхать ему не придется. Хотя ему все же полегче сейчас придется, благо экипаж затонувшего «Орла» распределили равными частями по всем трем новым «бородинцам» по приказу контр-адмирала Фелькерзама – для восполнения убыли в личном составе.

Вполне разумное распоряжение и своевременно отдано командующим – каждый из трех броненосцев получил свыше двухсот нижних чинов при десятке офицеров, хорошо знакомых с матчастью, ведь их погибший корабль был однотипным с уцелевшими «систершипами». В несение корабельной службы все «орловцы» уже включились, жаждая мести японцам. И про «Ослябю» не забыто – броненосец принял сотню без малого моряков, спасенных с героически погибшего в последнем бою броненосца «Император Николай I». И те тоже жаждали отплатить японцам сторицей.

– Ничего, надеюсь, мы уже прорвались сквозь заслоны миноносцев. И больше атак не будет…

Николай Иванович тяжело вздохнул – потерять сразу два быстроходных броненосца, причем в самом конце затянувшегося дневного сражения, было неимоверно болезненно. Противник одним махом подравнял с русскими убыль в кораблях боевой линии, компенсировав гибель «Фудзи» и «Асамы». Если отряд Фелькерзама погиб, этого предположения исключать нельзя, то днем будет крайне тяжело. Идти на прорыв с одними новыми броненосцами он не станет, будет до последнего вытягивать старые корабли, что ведет командир «Ушакова» капитан 1-го ранга Миклуха, потому что других взять неоткуда, и каждый вымпел невероятно дорог.

– Пожалуй, вы правы, Василий Васильевич, – негромко произнес Небогатов, пожав плечами. – Скоро рассветет, и мне нужно будет командовать в бою, который неизбежно будет. Хэйхатиро Того жаждет реванша, его броненосцы и броненосные крейсера нас догонят. Мы просто не сможем потеряться в море – у неприятеля слишком много крейсеров, что с рассветом обязательно начнут поиски.

– Так оно и будет, ваше превосходительство, – флегматично отозвался Игнациус, совершенно в этом не сомневавшийся…

Николай Иванович отпил горячего чая из кружки, напряженно размышляя о делах. Все же контр-адмиралу Фелькерзаму удалось выполнить главную задачу – не просто прорваться Цусимским проливом, но и нанести неприятелю совершенно неприемлемые для него потери. Сам бы он никогда не рискнул сунуться в проход между Кореей и Японией – это казалось еще позавчера либо сумасшествием, либо неслыханной дерзостью. И ведь Дмитрий Густавович оказался полностью прав насчет «слона в посудной лавке» – неприятель оказался не готов к столь решительному наступлению.

Сейчас контр-адмирал находился в салоне флагмана, который немного пострадал во время боя, получив шестидюймовый фугас. Пробоину уже заделали, изломанное железо трогать не стали до Владивостока – там уже будут исправлять повреждения. Зато сохранился стол и два стула, благо из железа, да еще ложе, на которое положили пару пробковых матросских коек. Вполне уютно, если сравнивать со всеми теми разрушениями, что сейчас стараются исправить силами вахтенных.

И мысли Николая Ивановича сейчас были заняты произошедшим сражением. Он отставил чай, добрался до койки и устало прилег, чуть тихо бормоча себе под нос:

– Но каково предвидение ситуации! На небесах ему, что ли, ворожат или с нечистым спутался?!

Небогатов фыркнул, не сдержав накативших эмоций. Ладно, проход между Квельпатром и островами Гото удалось очистить от японских вспомогательных крейсеров, «прочесав гребенкой» море. И как итог семь потопленных вооруженных пароходов, что не могли ни драться против броненосцев и крейсеров, ни убежать от них. И ведь прав оказался остзейский барон – такая первая убедительная победа принесла уверенность русским морякам. В бою все дрались с чрезвычайной энергией, действовали инициативно и решительно, чего просто не могло быть при Рожественском, с его самодурством и апломбом на «истинность» исключительно его собственных взглядов. Так что смена командующих пошла только во благо, и он сам ощутил эти перемены еще третьего дня. Да и все офицеры вздохнули с нескрываемым облегчением, когда Зиновия Петровича вынесли с «Князя Суворова» на носилках и отправили на госпитальный «Орел».

– И ведь прав оказался – Того стал делать свою «петлю», на чем и попался, потеряв в завязке боя два корабля! Если бы не это, то нам пришлось бы гораздо горше, и потери были бы куда серьезнее!

Небогатов продолжал бормотать себе под нос, вспоминая минувшие часы. Голос становился глуше – усталость навалилась такая, что не только говорить, думать было тяжело. Все же года не те, за середину шестого десятка перевалило, да и плавание через три океана было крайне утомительным, а после соединения с главными силами эскадры у вьетнамских берегов и чрезвычайно нервным. Если Рожественский буквально изводил его, младшего флагмана, своими придирками и оскорблениями, то можно представить, что чувствовали командиры кораблей и офицеры.

– Нет уж, пусть и дальше Дмитрий Густавович нами командует…

Шепот оборвался – усталость взяла свое, и под мерный рокот паровых машин старый моряк уснул чуть ли не как младенец, даже слюна на краешке губ выступила, осев на седой бороде…

Глава 2

– Приплыли…

Слова застряли в горле – Дмитрий Густавович всей кожей ощущал, что через несколько секунд под бортом рванет несколько пудов взрывчатки, и он с искореженного мостика «Наварина» спорхнет вниз аки птица, прямиком в лежащие внизу обломки. И чтобы избежать сей участи, вцепился изо всех сил в поручни, понимая, что иначе не удержится.

И в этот момент жахнули шестидюймовые пушки броненосца – каземат заволокло дымом. Но с мостика было видно, как на неприятельском миноносце вспухли два разрыва. Почти трехпудовые фугасные снаряды, пусть и начиненные порохом, для кораблика водоизмещением чуть больше полусотни тонн, фактически катера, причем небольшого, произвели поразительное действие. Бомбы пробили тонкую обшивку, и взрыватели сработали в самом нутре, в котельном отделении. А за этими взрывами последовал еще один, более мощный, и миноносец буквально развалился.

– Надо же – три снаряда и два прямо в цель?! Хотя дистанция меньше кабельтова, для этих пушек такая стрельба практически в упор, – пробормотал Фелькерзам от удивления и моментально опомнился, понимая, что пропустил очень важное.

– Не взорвалась мина, – совершенно флегматичным тоном произнес командир «Наварина» капитан 1-го ранга Фитингоф, что наклонился над леерами, что-то рассматривая внизу.

– Что там, Бруно Александрович?

Хоть голос Фелькерзама прозвучал вполне спокойно, вот только внутри бушевала целая буря эмоций, да бешено колотилось сердечко, отстукивая «алярм» барабанной палочкой.

– Не сработал взрыватель, головная часть отломилась и утонула. Такое бывает – вышел на слишком короткую дистанцию, горячность подвела японца. Обычно срабатывает половина торпед, – медленно, с прорезавшимся акцентом, произнес Фитингоф и добавил что-то едва разборчивое на немецком языке, где Дмитрию Густавовичу удалось только разобрать еле слышимое «грюн швайне хунд».

– А что со второй торпедой?

– Мы чуть довернули – мина либо прошла за кормой, либо ее отбросил бурун за винтами. Но в любом случае цели она не достигла, господь нас уберег от этой напасти.

Два немецких барона, забыв о своем лютеранстве, осенили себя православными знамениями, как и стоявшие на мостике офицеры и матросы. Кое-кто из нижних чинов забормотал молитву, послышался даже сдавленный мат, произнесенный с несказанным облегчением.

– Отключить прожектора, – спокойно произнес Фитингоф, успев заметить, что следующий за «Наварином» броненосный крейсер «Адмирал Нахимов» погрузился в темноту. Наступила прямо-таки мертвящая тишина, какая бывает только на войне, когда не гремят пушки. И в этот момент, когда все сипло вздыхали, мысленно переживая случившееся, с идущего позади мателота замигал фонарь, рассыпая морзянкой бесконечные «точки-тире». Не в состоянии разобрать послание, Фелькерзам только мысленно выругался, понимая, что запрашивать «Нахимов» о повреждениях поздно.

– Ваше превосходительство, с «Адмирала Нахимова» докладывают, что идти не могут, оседают кормой, переборки начали сдавать. Через полчаса они могут потонуть, просят снять команду!

Голос сигнальщика дрожал, да и сам Фелькерзам понимал, что ситуация скверная. Плавсредств нет, выгрузили заранее, чтобы избежать огня, а теперь бы они пригодились. Так что придется рисковать и подходить борт о борт, хорошо, что волнение стихло.

– Бруно Александрович, вы моряк опытный – швартуйтесь к борту, даже если еще раз повредим «Нахимов», то ничего страшного. Главное успеть снять команду. Но наши прожектора лучше не включать – на их свет подойдет неприятель, и тогда атака будет проделана по неподвижным кораблям. А этого надо избежать, и все сделать быстро. Да, командира «Нахимова» снимите, если нужно, то силой! Это приказ!

– Есть, ваше превосходительство!

Фитингоф отвечал совершенно спокойно – старый моряк был уверен и в себе, и в собственной команде. А Дмитрий Густавович решил спуститься вниз, чтобы не мешать командиру своим присутствием, к тому же прекрасно понимая, что его уход с мостика будет воспринят за полное доверие начальника к подчиненному, а такое, знаете ли, немало окрыляет. К тому же он долго не курил, не принимал «обезболивающего» и сейчас едва сдерживал стоны, приложив ладонь к животу.

– Сами тут без меня как-то… Я внизу… Постарайтесь только побыстрее – каждая минута на счету…

И отмахнувшись от ответа, стал спускаться вниз по трапу, поддерживаемый двумя здоровыми лбами. Эти матросы фактически и донесли его до каюты, идти он уже не мог, настолько ослабел и уже постанывал, не в силах сдерживать нахлынувшую боль. Не помнил, как и оказался в каюте, где его положили на пробковую койку.

– Федор, ты «микстуру» мне дай, мочи нет терпеть, в брюхе огонь горит, – простонал Дмитрий Густавович, затравленно глядя на железную полку, где стояли склянки. Федор тут же взял заветный флакончик и, поняв по голосу адмирала, что тому требуется как минимум двойная доза, щедро плеснул в кружку коньяка.

Фелькерзам оприходовал жестянку в два глотка, но не остановился, выразительно постучал пальцем по кружке, не до бокалов как-то в такой ситуации, в походе, а не на балу. Квартирмейстер моментально наполнил емкость, окончательно опростав флакон, вытряхнув из него содержимое до капли. И эта порция последовала за первой, правда потребовалось уже три глотка. И где-то через минутку, которую Дмитрий Густавович стоически перетерпел, наступило несказанное облегчение – боль отхлынула, будто оглушенная коньяком, а на лбу даже выступила испарина. Состояние стало блаженным – тело от чудовищной усталости превратилось чуть ли не в кисель, который пожелал расплыться по койке.

Однако неимоверным усилием воли Фелькерзам отогнал сон, взял папиросу и прикурил ее от спички. Пыхнул дымком, затянулся еще раз и так, что перед глазами все поплыло. Хрипло произнес:

– Федор, а ведь японцы нас не разгромили – не будет теперь позора Цусимы, никак не будет…

– Да какой позор, ваше превосходительство?! Это мы их вчера победили, и утопленников у японцев больше, чем у нас будет.

– Эх, Федя, знал бы ты, что случилось бы, если Рожественский повел в бой эскадру, а не я, – пробормотал адмирал и осекся, понимая, что та реальность, о которой он знал, не состоялась.

– А ничего хорошего бы и не было, их превосходительство всех бы разом и загубили по своей бестолковости и гордыне, вы уж меня простите за эти слова, – квартирмейстер говорил рассудительно, они так иной раз между собой и беседовали, откровенно и честно.

– Матросы меж собою так и говорят, что вы их в пустую растрату не дали, и токмо на ваше превосходительство надежды имеют. Вы бы поели хоть немного, Дмитрий Густавович, третий день на одном коньяке живете, да на чашке бульона. Ведь месяц прошел, как отощали страшно.

– А что у тебя заготовлено?!

Фелькерзам спросил без интереса, есть ему совершенно не хотелось. Но вестовой обрадовался от вопроса и быстро ответил:

– Консервы разогреты давно, хлебушек вчерашний остался, чай горячий ждет. Я мигом, Дмитрий Густавович, одна нога здесь, другая там.

– Сходи, если усну, не буди, сон дороже будет, – еле произнес Фелькерзам и, стоило двери закрыться, неожиданно для себя рухнул в пучину сна, больше похожего на беспамятство…

Глава 3

– Вляпались…

Командир «Олега» капитан 1-го ранга Добротворский глухо выругался, пристально глядя на «Ивате», что продолжал настойчиво гнаться за его кораблем, поразив уже двумя шестидюймовыми снарядами. И это еще хорошо, как ни странно… Было бы намного хуже получить 203-миллиметровые фугасы, что чуть ли не втрое тяжелее по весу. Если таким снарядом попадут в корму, повредят руль или винты, или обеспечат подводную пробоину, вот тогда будет полная хана. Замедливший свой бег русский крейсер будет обречен на безжалостное добивание. Потому что «Ивате» как раз тот противник, с которым даже его кораблю не следует встречаться в бою один на один.

Ничего хорошего не будет – шансов выйти из такой передряги до прискорбия маловато. Но не исчезающе мало, есть возможность не только продержаться под вражеским огнем, но и достойно ответить!

Японский крейсер буквально осыпал «Олег» трехдюймовыми снарядами из противоминных пушек, вот только причинить большого ущерба те никак не могли. Вся артиллерия русского корабля, как и наиболее важные места, были достаточно прилично прикрыты отличной крупповской броней.

Главной защитой служила карапасная броневая палуба, называвшаяся так потому, что имела форму панциря черепахи толщиной в 35 миллиметров. И располагалась она на высоте 75 сантиметров над ватерлинией, если крейсер не был перегружен. А вот скосы были удвоенной толщины, так как защищали корабль от опасных попаданий в борт и не позволяли снарядам добраться до паровых котлов с машинами. И уходили они на добрую сажень, почти на полтора метра ниже ватерлинии. Дополнительной защитой здесь служили угольные ямы с дюймовыми листами обшивки – энергия снаряда тратилась на их пробитие, а заодно стирался бронепробивающий «макаровский колпачок», названный так по имени создателя, погибшего на броненосце «Петропавловск» под Порт-Артуром 31 марта 1904 года.

«Олег», как и построенный ранее в Германии «Богатырь», в отличие от всех русских крейсеров 1-го ранга – «Аскольда», «Варяга» и трех «богинь», получили максимальную защищенность всех уязвимых точек. Русские кораблестроители сделали все возможное, чтобы они смогли выдержать столкновение, и даже короткий бой с более крупными и хорошо защищенными японскими броненосными крейсерами.

Для дополнительной защиты броневой палубы над машинными отделениями установили приподнятые бортовые стенки-гласисы толщиной в 85 миллиметров, котельные кожухи-дымоходы прикрыли 30-миллиметровыми листами. Сделали таким образом, чтобы во время боя крейсер не потерял своего главного преимущества – высокую скорость, которая позволяла ему удрать от более сильного и лучше вооруженного противника.

Боевая рубка была прикрыта 140-миллиметровыми толстыми плитами, почти такими же по толщине, как на броненосце «Ослябя». Трубы защиты кабелей и приводов, что вели из нее в центральный пост под броневую палубу, хотя и были вдвое тоньше, но так ведь располагались внутри, и обшивка с переборками служила здесь дополнительной защитой. Это было сделано для того, чтобы не потерять управление кораблем даже под жестоким обстрелом.

Главное внимание было обращено на прикрытие шестидюймовой артиллерии, чтобы корабль получил возможность стрелять по врагу как можно дольше. По паре 152-миллиметровых орудий в носовой и кормовой башнях со стенками оной в пять дюймов. Еще четыре такие же пушки в хорошо забронированных 80-миллиметровыми плитами казематах за башнями, и еще два орудия по каждому борту располагались на верхней палубе за дюймовыми броневыми щитами.

Все 75-миллиметровые противоминные пушки имели такое же надежное щитовое прикрытие из броневых листов, что значительно снижало потери среди расчетов, как показало вчерашнее сражение.

К тому же приказ командующего изготовить для всех находящихся на верхней палубе офицеров и матросов кирасы с касками был не просто исполнен, а перевыполнен. Леонид Федорович счел задумку контр-адмирала Фелькерзама стоящей внимания – силами команды их быстро изготовили из тонких листов железа и пошили из брезента чехлы. И как результат за весь день только шесть убитых нижних чинов и два десятка раненых, причем в конечности – кирасы были пробиты осколками лишь несколько раз. А потому и он сам сейчас стоял на открытом мостике, чувствуя на своих плечах тяжесть относительно надежной защиты, что придавало ему уверенности, что ничего плохого с ним не может произойти…

У борта взметнулся высоченный всплеск – на японском крейсере снова пустили в ход носовую башню с 203-миллиметровыми орудиями. Добротворский поморщился – получить такой снаряд очень не хотелось. Но «Ивате» не отставал, подсвечивая беглеца время от времени лучами прожектора. Это было скверно, ведь «Олег» набрал максимальный ход, больше выдать его изношенные за долгий поход машины просто не могли. Да и обросшее за плавание днище снижало скорость на узел, а то и больше. Так что выданные двадцать узлов были максимумом, которые сейчас набрал русский крейсер, хотя на испытаниях показал скорость почти на два узла больше.

– Если получим снаряд в борт под ватерлинию, то нас догонят, а без пластыря наберем воды, – фыркнул Добротворский, по привычке охаял свой корабль. – Кто мог придумать такую нелепость?! Это как человек, на которого надета шапка, на ногах сапоги, в трусах все спрятано, руки в перчатках, а тело голое?! Лень было броневой пояс поставить, как на том же «Баяне», пожадничали на тысячу тонн водоизмещение увеличить?! Вот и получили это убожество, а не полноценный броненосный крейсер!

Ругал он так свой, в общем-то, неплохой корабль, все плавание почем свет – все его раздражало. И частые поломки в машине, ведь корабль достраивали наспех, и на нем была масса недоделок. И постоянные погрузки угля – ведь кораблестроители должны были чем-то поступиться, раз выбрали приоритетом броневую защиту и скорость, то в жертву принесли дальность плавания.

Если на «Варяге» пушки не имели даже щитов, то на «Аскольде» их уже прикрыли, а это сразу же сказалось на дальности плавания. Детище американской верфи Крампа могло проплыть пять тысяч миль, а пятитрубный красавец, что сейчас интернировался в Шанхае, – чуть более трех с половиной тысяч миль. А вот «Олег» мог пройти едва две тысячи на экономическом ходу, а если выдавал полную скорость, то едва девятьсот миль.

Но так и предназначался этот быстроходный корабль не для длительного крейсерства в океане, а для реального эскадренного боя, а именно такие корабли были построены для японцев на европейских и американских верфях…

– Есть, попали! Прямо под скулу!

Действительно, чуть ли не на форштевне «Ивате» произошла короткая вспышка, и стоявшие на мостике русские моряки ее заметили. А на короткой дистанции 152-миллиметровые снаряды могли пробить не только трехдюймовую защиту носовой оконечности, но и более толстую бортовую броню «самурая».

– «Ивате» замедляет ход!

Доклад сигнальщика несказанно обрадовал Добротворского – продолжать бегство он не желал, хорошо понимая, что угольные ямы не бездонны, и они изрядно опустошены, почти на треть, хорошо, что приняли с изрядным запасом. Хотя он ругал за это вице-адмирала Рожественского на все лады, не стесняясь в выражениях, но такой у него был едкий характер вечного хулителя флотских порядков, которые считал косными и вредными.

– Ого, это что за иллюминация?! Неужто «Аврора» не убежала, а пришла добивать торпедированного «подранка»?!

Далеко позади небо располосовали лучи прожекторов, которые судорожно и хаотично двигались. Догадка могла оказаться верной, так как Леонид Федорович увидел, что «Ивате» прекратил погоню, начав поворот на обратный курс, явно получив радиограмму с призывом о помощи.

– Поворачиваем на обратный курс! Только снизить скорость, чтобы искры из труб не вылетали!

Отдав приказ, Добротворский задумался – возвращаться и снова принимать бой ему очень не хотелось. Но другого варианта просто не оставалось – за то, что он бросил «Аврору», выполнявшую до конца приказ командующего, отрешением от должности тут не обойдется.

За такие вещи могут под суд отдать, в лучшем случае уволят без мундира и пенсии. А то, что в офицерской среде он моментально станет «нерукопожатным», тут к бабке не ходи. Могут простить многое боевому офицеру – женитьбу на проститутке, революционное вольнодумство, даже если «на бровях» придет в собрание и прилюдно обложит там адмирала в три «загиба». Поймут и простят, даже сами найдут оправдание – «любовь зла» и ее чарам все возрасты покорны, а власть все горазды ругать и есть за что. А уж адмирала-самодура «обложить» матами, так о том многие мечтают. И даже если за последнюю выходку разжалуют, то никто не отвернется, наоборот, демонстративно руку пожимать будут.

Но трусость непростительна, особенно если товарища в бою бросил. И если бы он спятил и сейчас отдал бы приказ продолжать бегство, то могло случиться всякое. Офицеры и матросы его попросту бы не поняли и исполнять приказание не стали, арестовали бы сами, и на то имели полное право, исполняя решение командующего эскадрой…