Kitobni o'qish: ««Город, что люблю всей кожею…»: Москва в 100 стихотворениях. Москва в отражениях»

Shrift:

Размышляя о новой книге Германа Гецевича

При слове Москва каждому из нас невольно приходят на память хрестоматийные строки: «Москва… как много в этом звуке // Для сердца русского слилось! //Как много в нём отозвалось!» Или: «Москва, Москва!.. Люблю тебя, как сын, // Как русский, сильно, пламенно и нежно!» Или: «Москва – какой огромный, // странноприимный дом». Или: «Ах, Арбат, мой Арбат»… Кто из русских поэтов не писал о Москве? И Пушкин писал, и Лермонтов, и Цветаева, и Окуджава… Легче сказать, кто не писал о ней. Но больше всего стихов о Москве у поэта Германа Гецевича! Не два, не три, не десять, а сто!!! Из них теперь сложилась целая книга – она вся о нашей столице, в которой поэт родился и умер и без которой не мог жить, о чём в своём «Заклинанье» он так и говорил Москве: «Я не могу без тебя».

Герман в своих стихах показывает нам свою Москву, ведёт нас «средь гуляющих зевак и зевающих гуляк» разными своими маршрутами, исхоженными им самим вдоль и поперёк. Тут и места его детства и юности, Сокольники с Сокольническим кругом, который помог Герману «стать собой и на круги своя… возвратиться», тут и Чистые пруды, «где люди, будто Чистые пруды» (такие чистые), тут и улицы и переулки, названия которых (и вообще топонимы) он искусно обыгрывает в стихах, как, например, Мерзляковский переулок, в котором он не замёрзнет, или Стромынка, которую он рифмует со «стремянкой», или Садовая-Триумфальная, «где не растут давно сады», тут и метро «Красные ворота», а самих ворот нет, тут и бульвары и мосты, тут и москвичи, и иногородние жители, и «мужики из ЖКХ», и гастарбайтеры, и «трёхвокзальная толпища», и стихи, посвящённые близким ему поэтам Семёну Кирсанову, Генриху Сапгиру, Белле Ахмадулиной и «андреевскому Гоголю» «в районе Арбата» (эти наши классики идут с ним по жизни и сопровождают его), тут и Измайлово с собором, сверкающим «изразцами», где Герман гуляет со своей любимой, которая для него, как и любовь, – «богатство дороже, чем золото»: «Моё золотце – рядом со мной».

Показывает он и рисует яркими красками своей палитры слов и старую Москву с её усадьбами, с её «сталинским ампиром», с Иваном Великим и Василием Блаженным, и с домом Веневитинова, и с коммуналками и бараками в «стиле» не «Барокко», а в стиле (неологизм Германа) «Баракко», и с «хрущобами», и новую Москву с новой архитектурой, с воскресшим Богородским храмом, с «собянинскими плитками», с МКАДом, похожим на «орбиту» Сатурна, с пейзажами, которые хороши в каждое время года, как в стихах «Ноябрь» («Дожди… Холодные дожди»), «Зимние экспромты», «Мартовский снег», «Июль», и с ярмаркой – «Эх, гуляй, Москва – // Нынче ярмарка», и с «Артистическим кафе» «в переулке Камергерском», где «познакомились когда-то мама с папой» Германа Гецевича.

Это у Германа получился такой своеобразный – очень эмоциональный, лирический, культурологический, философский, биографический, художественный, калейдоскопный и историко-просветительский – стихотворный путеводитель по Москве, по дорогим для поэта достопримечательным местам, которые, как и вся Москва, так или иначе дороги не только ему и не только москвичам, и будут ещё дороже после прочтения этой книги, которая не для одноразового чтения и может стать настольной.

…«Немало городов», в которых побывал Герман Гецевич, которые видел воочию или не воочию, а по телевизору или в интернете, на картинах и фотографиях: «Я видел разные города», – пишет он.

Прекрасны – спору нет,
И Лондон, и Берлин,
И Хельсинки…

Но для меня родней
Тот город, что люблю
Всей кожею.

Прекрасен и Париж со своими достопримечательностями, но Москва Герману всё равно родней и дороже: «Прекрасен Люксембургский сад, // Но Александровский – родней», и Ямское поле ему «дороже в сотню раз», «чем Елисейские Поля», а Арбат «дороже, чем Монмартр».

Книга Германа Гецевича о Москве – это уникальная, беспрецедентная, великая книга коренного москвича, поэта-урбаниста, о своей великой любви к Москве, к столице нашей Родины, это такой гимн ей, такая Песнь Песней, это ценнейший вклад выдающегося поэта нашего времени в Золотой фонд, в сокровищницу русской и мировой поэзии о Москве.

НИНА КРАСНОВА,

член Союза писателей СССР с 1980 года,

член Союза писателей Москвы и других союзов писателей и Русского ПЕН-Клуба, член редсовета журнала «Юность», основатель и главный редактор альманаха «Эолова арфа», лауреат нескольких международных премий, а также премий им. А. Ахматовой, им. Н. Рубцова, «Писатель XXI века», «Парабола», обладатель спецприза «За талант» от Благотворительного Фонда им. А. Вознесенского, академик Международной организации развития литературы и искусства (МАРЛИ)

Москва Германа Гецевича

У каждого поэта своя Москва. Герман Гецевич обладал счастливой для поэта профессией: он был врачом скорой помощи. Эта профессия предполагает множество черт, полезных для человека, пишущего стихи: умение решать задачу в кратчайшие сроки, решительность в решении самой задачи, наконец, главное – необходимость спасать и давать человеку надежду на спасение.

Герман Гецевич отлично знал Москву. Честно говоря, у меня были сомнения, так ли хорошо Москва знает поэта, как он знал её. Но вечер Гецевича в Центральном доме литераторов, уже после его такой неожиданной смерти, эти сомнения полностью развеял. Да, поэзию у нас любят не толпы. Но зал был переполнен, и люди, сидящие в нём, хорошо знали, куда пришли и чьи стихи услышат.

Москва для Гецевича – город, вобравший в себя всю его жизнь.

Любой перекрёсток, любая улица центра или окраины – это часть биографии, это далёкое воспоминание или близкий человек:

И растворяясь в городской толпе,
Спешу я на окраину пробраться,
Чтобы наполнить грустью о тебе
Меж двух домов зажатое пространство.

Москва – источник горя и радости и для поэта, и для городского пространства, и даже для дождя и снега: Город участвует в жизни поэта всеми своими памятными ему местами. И поэт участвует в жизни этих мест: Герман Гецевич очень разнообразен в свой ритмике. У него много стихов, положенных на музыку. Это можно почувствовать даже без гитары или аккордеона:

Устав лежать горизонтально,
Тот снег, бледнея от обид,
На мир глядит суицидально:
Всё прыгнуть с крыши норовит…

А мы подымемся на лифте
До самых звёзд, до облаков…
И комья грязи, что налипли,
Собьём у входа с каблуков.

Помимо прочных свай, пролётов и столбов,
У городских мостов надёжней нет посредников:
На этом – повстречал я первую любовь,
На том – без лишних слов я проводил последнюю…

Между строк,
Без обид скажу и без обиняков,
Что в долгах
Как в шелках погрязая, память стольких чувств,
Дай мне срок,
Растяни его на сорок сороков,
Всё отдам,
Хоть расплачусь я скорей, чем расплачусь.

Поэты, увы, уходят. Но остаются города, где они жили, любили, иногда, как Герман Гецевич, спасали людей. Так было всегда. Так будет и дальше.

ЮРИЙ РЯШЕНЦЕВ,

российский поэт, прозаик и сценарист, автор стихов

к песням для театра и кино, мастер мюзикла, переводчик,

член Союза писателей России, член русского ПЕН-центра,

трёхкратный победитель Всесоюзных конкурсов

по стихотворному переводу, лауреат Государственной

премии имени Булата Окуджавы

Родившись в Москве, всю жизнь прожив в этом городе, поэт Герман Гецевич не только сам писал о нём, но и собирал антологию стихотворений о Москве русских и советских поэтов XХ – XXI веков. И даже написал к ней вступительную статью «Поэзия московских улиц». Эта статья и открывает книгу.

Поэзия московских улиц

(в сокращении)

Последнее время всё меньше и меньше уделяется внимания одной из самых выразительных сфер словесного искусства – Поэзии. А ведь поэтическое Слово – это духовная перекличка корней и листьев дерева, где стволом является великая русская традиция.

Если Москва – столица нашего государства, то поэзию можно уверенно назвать столицей литературы. Современная поэзия, разумеется, моложе Москвы, но по мере своего существования и развития она всегда обращалась к теме большого города. Город был и остаётся сердцем поэзии, а поэзия является ритмическим выражением культуры урбанизированного общества.

Нет, пожалуй, ни одного великого русского поэта, который так или иначе не коснулся бы темы Москвы. Стихи о городе – это своего рода художественная летопись эпохи, её история. Каждый поэт по-своему воссоздаёт образ Москвы в своих произведениях, используя детали с такой топографической точностью, что возникает эффект соприсутствия, ощущение экскурса в историю города, в его быт и бытиё.

В этих произведениях заключено Время, которое движется беспощадно и необратимо. Проходят годы и столетия, изменяются многие реалии прошлой жизни, но в стихах поэтов они остаются навсегда в своей первоначальной сущности. Я не говорю уже о вечных ценностях и достижениях города в области архитектуры, которые не раз вдохновляли и будут вдохновлять поэтов следующих поколений.

Стихи будут формироваться вокруг названия самых известных литературных мест города, таких как Арбат, Чистые пруды, Патриаршие пруды, Сокольники. <…> Книга станет своеобразной прогулкой из настоящего «Прошлого» в настоящее «Настоящее». <…> Думаю, что такое издание <…> может быть презентабельным подарком к очередному Дню города, а также путеводным знаком для тех, кто видит не только Москву в поэзии, но и Поэзию в Москве.

Это своеобразное приглашение к путешествию по любимому городу. Я уверен, что такая книга необходима городу, потому что у человечества нет шансов выжить, если оно откажется от своих святынь, от самого возвышенного и прекрасного.

ГЕРМАН ГЕЦЕВИЧ,

член Союза писателей г. Москвы, поэт

2020 г., Москва

Вот здесь я родился

Road blues

Я видел разные города,
Но этот вряд ли забыть смогу:
Там все дороги ведут в никуда
И друг равен врагу.

Там все дома на один покрой,
Блочно-панельные корабли,
И дым асфальта застыл горой —
От неба и до земли.

И я в этом самом городе,
Забыв о вражде и голоде,
Со всеми дворами в сговоре,
Как рыба в ладонях бьюсь…
Деревья обриты на́голо,
Все двери закрыты на́глухо,
Но эхо поёт мне на́ ухо
Свой
Road Blues.

Там за се́мь бед лишь один ответ
И безнадёжен любой визит:
Свернёшь налево – проезда нет,
Направо – «кирпич» висит.

Там жизнь отложена на потом,
Любое дело там – не в цене:
Быть наяву страшно в городе том,
Во сне – опасней вдвойне.
Там звёзды тревожно светятся,
Медведем бредит Медведица
И юзом грозит гололедица,

Но юза я не боюсь,
Ну мало ли что покажется?
Не поздно ещё покаяться,
Пока мне поют пакгаузы
Свой
Road Blues.

Не повернуть это русло вспять,
И дважды путь свой нельзя пройти,
Где на развязке судьбы опять
Сходятся все пути.

Кольцом бульваров я взят, как в плен,
И словно в замкнутой западне —
Не я проживаю в городе N,
А город живёт во мне.

Но я, не повесив голову,
Шагаю походкой гордою,
Чужой и домам, и городу,
Как пятый в колоде туз,
Пока, распрямляя волосы,
Дождю, что рисует полосы,
Мне ветер поёт вполголоса
Свой
Road Blues.

Монолог асфальта

Я – асфальт раскалённый. От зноя и пыли
Деформирован я и в полуденном гаме
Разутюжен колёсами автомобилей,
Приплюсован к земле паровыми катками.

Я – асфальтовый призрак, я – серый на сером,
Моя мёртвая жизнь – городская волчица —
Приучила меня к пуританским манерам,
Но из каждой расщелины зелень сочится.

Я – асфальт, чьё дождями изрытое тело,
Как суровый наждак в трёхвокзальной толпище,
Где стальные заточки штампует умело
Искромётное солнце – небесный точильщик.

Меня клал гастарбайтер в оранжевой куртке,
Я – асфальт, почерневший от дней непогожих,
На который плюют и бросают окурки —
Пузырящийся пласт под ногами прохожих.

Я – асфальт… Я спрессован, распят, утрамбован…
И, фатальную быль превратив в небылицу,
Я к примятой земле Прометеем прикован:
Неужели всё это до смерти продлится?

Два окна

На отшибе столицы
Из судьбы городской
Две любимых страницы
Кто-то вырвал рукой.

Два окна, два недуга,
Белой вьюгой в ночи
Окольцованы туго,
Будто в связке ключи.

Где былое добито,
А грядущего нет,
И вино не допито,
И не выключен свет.

Но без мыслей о гневе
Мы у тьмы на крючке:
Ни журавлика в небе,
Ни синицы в руке.

Наши чувства на грани
Обречённой вражды,
Словно буря в стакане
Кипячёной воды.

Кораблей потонувших
Нам не сжечь всё равно,
Наши дни, наши души
Погрузились на дно.

Мы зашли, вероятно,
Далеко в том пути,
И вернуться обратно
Невозможно почти.

И ни тросы, ни строфы
Не поднимут со дна:
Две панельных Голгофы —
Два закрытых окна.

Городская поэма

В городе, что от жира
Часто сходил с ума,
Сталинского ампира
Высились терема.

Вид из окна был соткан
Кровью «святых» основ:
Зубья семи высоток
Вместо семи холмов.

Выхлопами распорот,
Хлопьями снега сшит,
Этот помпезный город
Стал только тем знаменит,

Что на доске из клеток,
Пешкою сделав шаг,
Ходки всех пятилеток
В сумме слагались в шах

Памяти, чья шкатулка
Знала почти на зубок
Каждый излом переулка,
Каждый его завиток.

Каждый дом, где с нахрапом
Время наверняка
Влажной побелкой на пол
Падало с потолка.

Город играл азартно
В розу семи ветров,
Но состоял из асфальта
И проходных дворов.

Из кутерьмы, из мрака,
Из коммунальных ссор,
В стиле того «Баракко»,
Что уцелел с тех пор.

Пробками сплошь забитый,
Город был окружён,
Будто Сатурн орбитой,
МКАДом со всех сторон.

Бился в угаре с горя
И от обид лютей,
Кольца сжимал на горле
Каждой из площадей.

В городе было трудно
Противоречить судьбе
И отыскать друг друга
В многолюдной толпе.

И, укрощая гонор
Разноголосых шумих,
Был этот зимний город
Только для нас двоих.

Но возводя улыбки
Судеб в квадрат беды,
Город скрывал улики
И заметал следы.

Строился, расширялся,
Каялся, предвещал…
В прошлом – не умещался,
Прошлое – не умещал.

С кем бы ни спорил: с теми,
С этими – всё равно:
Вмиг вырастали стены,
Тенью затмив окно

Истины, что не ложь ведь,
Но, чтоб не слиться в тень,
Нужно очистить площадь
От равнодушных стен.

Город склонял к авантюрам.
Он добивал живьём.
Тайных и явных тюрем
Было немало в нём.

В камерах мыслей чёрных
Сердце спешило скорей
Сделать для заключённых —
День открытых дверей.

Будто бы в окна пряжа,
Ловко вплетались мы
В тему того пейзажа,
В изморозь той зимы.

Вскоре нам стало тесно
В рамках имперских вех,
Как дрожжевое тесто,
Мы поднимались вверх.

Снежная крошка липла
К мокрым воротникам,
Выпрямив шахтой лифта
Белую вертикаль.

Тщетно мечтая в стужу
Город перебороть,
Ночь возвышала душу
И окрыляла плоть.

Оторопью вокзала
Нам диктовала страсть
Вечный сюжет Шагала,
Что не давал упасть.

С бытом вступая в сговор,
Новый обжив объём —
В нас растворялся город.
Мы растворялись в нём.