Kitobni o'qish: «Прятки с детством»

Фотография навсегда останавливает жизнь,

но жизнь на фото вечна.

Кирилл Учёный

Снимок со временем потускнел, впрочем, как и мои воспоминания.

Я, как изваяние, стоял посередине комнаты, рассматривая невесть как тут появившуюся карточку.

На каком-то ином уровне я чувствовал, насколько она была для меня важна, но воспоминания навсегда покинули мой страдающий разум.

Продолжая рассматривать снимок, решил пойти от обратного, проанализировать то, что изображено: горы, мальчик в красной футболке, разрушенная колокольня, покосившаяся ограда.

«Дедушка сделал снимок» – мысль бабочкой трепыхнулась в памяти.

«Уже хоть что-то. Продолжай», – подумал я.

На красной футболке мальчика была число пятьдесят девять.

«Мы ведь его именно так звали?!»

«Кого?»

«Пятьдесят Девятого».

«Британец и я».

Я провел большим пальцем по поцарапанной поверхности глянцевого снимка, там свет вечернего солнца струился через вечно клубившиеся над горами облака.

Мне хотелось заглянуть за границы кадра, осмотреться, увидеть, но это не панорама.

«Там – дом, где мы проводили лучшие дни детства».

На фото пестрили горные травы, переливаясь васильковыми цветами.

«А какой там был запах! Прежде чем я окончательно отделюсь от реальности и забуду, кто есть, вот бы его почувствовать, хотя бы ещё раз».

Мне не давала покоя разрушенная колокольня, я был уверен, что там случилось что-то страшное, но никак не мог вспомнить, что именно. Как жаром в сауне, меня обдало первобытным страхом, исходящим от фото.

На секунду я увидел истерзанное тело, и воспоминание оборвалось.

«Кто умер?»

Учёный

– У вас Болезнь Крейтцфельдта – Якоба, – проговорил врач, переводя взгляд от экрана компьютера на меня.

– Что это? Вряд ли хороший диагноз будет носить такое длинное название. – Замешательство не давало голосу дрожать, но тошнота от волнения комком подступала к горлу.

– Болезнь Крейтцфельдта, или «коровье бешенство», – прогрессирующее дистрофическое заболевание коры головного мозга. – Врач нервно потирал руки. – Мне очень жаль.

– Я не понимаю. Поясните.

– Болезнь прогрессирует быстро в течение года, максимум двух… – Он не закончил предложение, но было и без этого всё понятно.

Я словно опустился на дно бассейна с ледяной водой. Пальцы на руках покалывало, а ноги сводили судороги.

Всё, что врач говорил мне дальше, слышалось размыто и непонятно.

– Болезнь поражает кору головного или спинного мозга, нервные окончания, мозг превращается в буквальном смысле в губку, что ведёт к потере зрения, слуха, речи, психическим заболеваниям, нарушению координации, потере памяти. Вы меня понимаете?

«Нет, это не дно бассейна, это Марианская впадина».

– Причиной её возникновения становятся так называемые прионы, или аномальные белки, которые безвредны, пока они в норме, но, преобразуясь в патогенные, запускают разрушительную болезнь. М-м-м… – Врач, замычал, подбирая слово. – Заболевание чаще всего спонтанное: возникает беспричинно, как в вашем случае.

– Лечение? – прохрипел я. – Какое лечение? – Мне пришлось поднести кулак ко рту, сдерживая тошноту.

Врач медлил. Наверное, собирался с силами для вынесения приговора.

– К сожалению, болезнь Крейтцфельдта – Якоба неизлечима.

У меня в голове, как от колокола, прозвенел удар. Я ещё сильнее прижал кулак ко рту.

После последней реплики врача практически не слышал. Тошнота стала невыносима.

– Традиционно назначают противовирусные средства, но нет ни одного препарата с подтвержденной клинической эффективностью. – Он жестикулировал, как на экзамене, но, скорее всего, хотел поскорее от меня избавиться. Кто хочет видеть ходячего мертвеца перед собой?

Я выбежал из кабинета как ошпаренный.

«Хватит с меня врачей и анализов!»

На несколько дней я заперся от всего мира.

Меня обуял неистовый гнев. Поисковик браузера заполнился лекарствами и адресами придурковатых знахарей.

За последние месяцы головные боли стали моими сожителями и всё чаще я не мог вспомнить, что я искал на полках, в портфеле, в шкафу.

Парадокс в том, что в минуту, когда весь мир падает на плечи, мы хотим скрыть страшное от всех, но есть острая необходимость поделиться с кем-то близким.

Даже для меня было полной неожиданностью, что самым близким мне оказался Британец.

Нет, не кот и не житель туманного Альбиона, а Женя по прозвищу Британец.

– Так-так-так, это уже что-то новое. После стольких лет обмена сообщениями ты решил позвонить? – раздалось в трубке. – Ну и крепкие же у тебя нервы, Учёный.

– А почему ты мне отвечаешь не на родном? Хау а ю, Брит?

– А не пошёл бы ты куда подальше, например в лабораторию, где пригодятся твои учёные способности?!

В детстве мы называли Женю Британцем за то, что он, после неудовлетворительных годовых оценок, был приговорён к занятиям английским с репетитором.

Меня же все называли Учёным за мои огромные очки, которые создавали мне образ знатока, но на деле я был таким же троечником, как Брит.

– Что стряслось? Рассказывай, – сказал Британец после непродолжительного хихиканья.

«Как же здорово, что с людьми из детства можно быть тем, кто давно скрывается под оболочкой взрослого» – эта мысль тёплой волной разлилась по душе.

Я по-прежнему ощущал себя безответственным, ленивым подростком, которого заботят гулянки с друзьями, глупые игры и полное отсутствие желания тратить драгоценные дни на чтение и учёбу, но седина на висках и глубокие морщины на лбу красноречиво говорили о реальном раскладе.

– Брит, мы можем встретиться? Мне нужна твоя помощь.

– Да, без вопросов. Где, когда?

– Ты знаешь где есть хороший британский паб?

***

– И что, с этим ничего нельзя поделать? – спросил позеленевший от известий о моей беде Британец.

Мы привыкли, что смерть забирает стариков, но, когда уходят молодые, нас накрывает ужас.

В ответ я помотал головой, продолжая внимательно изучать собеседника: Брит так и оставался худым, высоким. Прямая осанка, как у караульного возле Букингемского дворца, пронзительный взгляд, на который моя новость накинула вуаль печали, русые волосы чуть покрылись сединой, и залысины открыли лоб чуть больше, чем раньше.

Мы не виделись двадцать два года, но черты ребёнка в нем до сих пор улавливались, хотя и скрылись за морщинками в уголках глаз, а в остальном – всё тот же Британец.

Улыбка покинула лицо собеседника, как только я рассказал ему о диагнозе.

– Как проявляется болезнь? – спросил он.

Я поморщился:

– Начал терять память. Подумал, ерунда, все так или иначе что-то забывают, но, когда забыл, где живу, испугался не на шутку и решил обследоваться.

– А тут такое! – закончил Британец и в порыве ухода от гнетущих мыслей принялся изучать стол.

Я решил сменить тему и переключить беседу в более позитивное русло:

– Недавно нашёл фото. – Взгляд Брита прояснился, он оторвался от изучения подстаканника. – То, которое дедушка ещё снял на старый плёночный фотоаппарат. На ней Пятьдесят Девятый мчится на велосипеде к колокольне. Когда смотрел на фотографию, меня окатило волной страха, только не помню почему. Имя-то его вспомнить не мог.

Я выложил снимок на стол.

Брит долго его изучал и спросил:

– Ты вообще ничего не помнишь?

Я печально помотал головой и поправил очки. Мне было даже стыдно.

Тут Британец хмыкнул и снова спросил:

– Помнишь, как мы сбегали из дома, чтобы до рассвета жечь костер и рассказывать страшилки?

Я напрягся и, как вспышку, увидел эпизод:

– Да! А потом Пятьдесят Девятый попался, и бабушка закрыла его, как он его называл, «тайный лаз»?

– Он бы не попался, если бы Агата за ним не увязалась. Их бабуля потом запретила с нами общаться. Мы, городские, плохо влияем на её внуков, – уперев руки в бока спародировал Брит. – Агата всегда бегала с нами, брату постоянно кричала: «Мишка, подожди я с вами!»

– А Пятьдесят Девятый прыгал на велосипед и вдавливал педали с такой силой, что пыль столбом из-под колёс. – Я говорил медленно, с натугой, будто продирался сквозь стену терновника, вытаскивая крупицы воспоминаний на поверхность.