Kitobni o'qish: «Собрание сочинений в 7 томах. Том 3. Провинция живых»

Геннадий Айги

Shrift:

Выражаем искреннюю благодарность

Германскому ПЕН-Центру,

Творческой программе ДААД (Германия),

Шведской Королевской Академии

и всем, кто принял участие в финансировании

настоящего издания

Составление Галины Айги и Александра Макарова-Кроткова

Художник Андрей Бондаренко

На фронтисписе – портрет Геннадия Айги работы Николая Дронникова

за особые заслуги

Надеюсь, никому уже не надо рассказывать о том, кем был Геннадий Николаевич Айги, о подлинном масштабе его стихового высказывания.

Айги был актуальным автором сорок лет назад, остается им и сейчас, после своей смерти. Не теряет актуальности его поэтический язык: всегда, в каждом стихотворении словно пойманный в движении – в становлении понятий. Стихи Айги состоят как будто не из слов, а из пауз. Даже не из ряда пауз, – каждая вещь в целом есть одна невероятно напряженная пауза, из которой вот-вот возникнет главное, самое необходимое слово. Это состояние речи, в сущности, до-языковое. Слова взывают к дословесному опыту – к мышлению, еще не ставшему речью.

Поэтому так трудно писать и даже говорить об Айги: он требует не критического, а художественного описания, как требует его какой-нибудь пейзаж.

“Мы живем, под собою не чуя страны”, но Айгито как раз чуял.

Не “улица корчится безъязыкая”, а лежит вокруг огромное немое пространство. Территория. Не освоенная языком целина.

Лучшие вещи Айги – это какой-то голос бессловесности. Голос пространства – голос немой протяженности. Одушевление природных сил. Как будто человек говорит от имени или вместо темной воды; талого снега; мокрой земли.

Айги с годами не отдавал, а набирал, приобретал. Это редчайший случай: русские поэты не умеют стареть. Сам процесс старения в нашей поэзии опробован, но не отработан.

Поздние впечатления определенно за крепили мое отношение к нему на шкале ценностей – в верхней ее точке. И мне очень жаль тех, кто пропустил последнее чтение Айги 17 января 2006 года в Чеховской библиотеке: в жизни любого человека события такого рода если и случаются, то крайне редко. Хотя читал он не много, а голос звучал слабее, чем обычно. Но это совсем не было важно.

Геннадий Николаевич очень изменился: похудел, побледнел. Но в этой почти бесплотности проступила основа “облика и склада”: какая-то перекрывающая все остальное ясность, приветливость. Даже не доброта, а что-то, по отношению к чему доброта – лишь частное проявление общего.

Похоже, что-то подобное происходило с его стихами, которые восходили от слов к чистому звучанию – к какому-то “белому звуку”. А такое совмещение со своей поэтикой в ее верхнем регистре – лучшее, что может случиться с поэтом, и дается ему не только за талант и правильную жизнь, но и еще – за какие-то особые заслуги.

михаил айзенберг

одежда огня
1967–1970

сон: дорога в поле

зачем тебе – почти несуществующему
искать другого —

праха не имеющего?.. —

что от дороги примешь? тень ее
содержит что-то…

пищу неземную:

не там она… тебе не обнаружить
следов того —

кто раньше посетил…

|1967|

круг тополя – в спящего

о срез… и огнь…
ресницы как порезы…
о сквозь… и все бескрайней приближенье…
одежда в смеси… тела как бумаги
разорванно-живой!.. работая как дном…
и в знаках свет… все глубже воздух-белое…
ребенка крик… и рана в волосах…

|1967|

к заре: после занятий

[в. ш.]

о чудо-камера и волшебство-вселенная:

секунда перед сном:

открыта
словно зала —

как яркий свет
в который помещают:

сверхжизненно и ярко – бить в лицо! —

о чудо сверхпонятное о камера:

секунда-зала: словно сверхживого
раскрытый – до разрыва мозга – свет!.. —

убийцы-двойника: тебя: в тебе же – даль!

|1967|

август: ницше в турине

а в зренье было – словно что-то белое:

без веса – мраморное:

и без вещественности! —

от этого родства оно как будто
открытые провалы чувствовало:

и в мраморе в саду:

и в белизне бумаги —

прокладывались сквозь воздух – как сквозь
шелк! —

в руке они внезапно раскрывались
пустыми
где-то
гроты оставляя —

и в общей и пустой раскрытости
(так долго небом неким отступающей)
самоисче́рпавшихся роз —

изрезано и ярко плакалось
сырой
воздушной будто известковостью

|1967|

и: как белый лист

в прахе нет гласного… смерть – это звук:

к богу ли – крик?
он – в поверхности праха:

что же – п р о с в е т?
о не жертвы сокровище:

не представленье!.. не звуки и песнь:

а – о с л е п и и п рими:

и о т к р о й с я – коль е с т ь обнаружится:

о тишин а – и и с у с!..

|1967|

степень: остоики¹

[варламу шаламову]

Вы сами уже посещаемы чем-то похожим
на зарево:

и образ возможно
для всех состоялся:

от всех независимый:

не пламя ли это незримое нищенства
в ветре бесшумном:

недолгого облика? —

или возможность опасного е с т ь:

в освещаемых лицах —

как будто
раскрытия ждущих:

как что-то хранящие? —

или – не-явным накалом (как будто
уставившись зрением неким
болезни неспешной):

всюду – невидимо – всех озаряющее:

о н о окончательное
Слова-Огня:

давно охватившее
даже места́ уже наших предчувствий
и мыслей? —

оно ли везде словно в ветре бесшумном:

без вести без духа:

само занялось?

|1967|

вещи давнего дома

[сестре луизе]

чему спасаться?
только духу нищенства:

в вещах он наших – жалких и прощенных:

и словно воздух – в воздух:

тиха и одинока встреча их
с единой Емкостью – как свечное мерцанье:

во тьме поминовенья – нас

|1967|

утешение: поле

в образе – в прахе (как в облаке алом):

поля (как в зареве):

поля (как духа):

ты пребывай
о молитва (бессонница) —

словно окрашиваясь! —

радуя (слабого):

(о из огня его:

долго:

до грусти!) —

словно в соборе! —

свободно окрашиваясь:

(зная что будет):

и мысль не приемлющее! —

вечно (как ветер – собор бесконечный):

о независимо!
(ибо без праха):

без столкновения:

поле (как дух)

|1967|

тебе: поляна с птицами

о видно это – к годовщине
как нет тебя – а жар – на воле! —

и – в честь тебя: – вокруг: Мучительное:

Безличное: поя от птиц! —

и вольно! – не принадлежа:

везде бросаясь до пределов
и ударяясь снова вспять:

в огне в огне все стенки рушит:

поя трепещет: лесом-частью:

и больше – богом! – (………….) – более
чем личность:
пылает – н е п р и н а д л е ж а

|1968|

цветы, режьте

[о. м., в прагу, вместо письма]

режьте, цветы! тороплюсь! не бывало такого
Цветения-Акции! —

такой и души
не бывало Горенья-Страны! —

режьте и путайте! я – островами болезни
в спине – современного
горя всемирного мясом
плавлю вас – режьте: горением-кровью! —
как ныне из бездн
стали – пылает страна: наконец-то
Огнем-Своей-Сущности-Ревом-Мильонным:

взрывом гниения: “В Прагу!” – до неба:
знамением – бога “сверх-Места”:

быдло-цветением…

|23 августа 1968|

встречающее со сна

а Кто-то-смотрит-много-Кто-то-смотрит:

река Его невыразимого
того достигнет цвета – невозмож н о г о! —

сказать бы “Лик” – но лучше рябью
шириться! —

и снова засыпать

|1968|

служба: утро: бумаги

[в.с.]

а вы – не о к р у ж е н и е т а к о г о-т о
а л е с т в и ц ы в себе где нищенство —
как зарево:

о п р о р у б и болезни! словно кем-то
они всегда направлены:

со смыслом! —

о в каждом есть – распределенье их! —

и введены – чтоб разрывать:

и чтоб в разрывах
словно в некой рукописи:

то что важнее нас
как некая душа:

не наша – а во имя нас! —
как будто сквозь просветы восходило:

чтобы в сиянии исчезнуть
неком! —

и – “все вы все” мне думается чаще:

“о как вам до конца выдерживать
все что случается
со спинами с одеждами?”:

бумагу рву: “ведь сам не отличаюсь”:

и – п р о р у б и сквозят…
то тут то там по л е с т в и ц а м:

сквозит лишь холод – ярче чем бессолнье

|1968|

поле за ферапонтовым

[и. м.]

о небо-окно!.. —

о в далекое
чистое
окно сотворенное:

ветр – до земли – сквозь короны светил:

без шума
без веса:

в поляну-окно! —

и сосуда прозрачно-холодного
в отверстие – веянье:

в о к н о человека
(над полем по полю):

в чистую Чашу
ума-восприятия!.. —

и – в довершение мира соборно-сияющего:

творящее Смысло-Веленье свое
(Разговору подобное)
Светоналичностью:

ветр-озаренье! – из солнца-окна
удаляющегося:

в ясное:

незамутненное:

поле-окно