Kitobni o'qish: «Письма о войне»

Господь, Ты береги его, пока я с ним не рядом.

Ты последи за ним, пока он далеко.

И Ты храни его – мне больше ничего не надо!

Лишь бы был жив и знать, что с ним все хорошо.

Молитва мамы

–*–

Трус умирает при каждой опасности, грозящей ему..

Храброго же смерть настигает только раз!

–*–

Сталинград. Сообщение BBC (Би-Би-Си) в октябре 1942 г.

«…за 28 дней была завоевана Польша, а в Сталинграде за 29 дней немцы взяли несколько домов. За 38 дней была завоевана Франция, а в Сталинграде за это же время немецкая армия продвинулась с одной стороны улицы на другую»

–*–

Общая боль. Кусочек, очень маленький кусочек общей боли, выразился в этом романе, состоящей из пяти рассказов о пяти родных братьях, пяти, из тридцати пяти миллионов наших граждан, призванных на военную службу за 4 года Войны….

Рассказ первый

Часть первая. Илья. Битва под Москвой

Печать 6-й гвардейской стрелковой дивизии,

25-го гвардейского стрелкового полка

\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\

Добрый день мои Родные, Мама и Нюрочка!

Простите, что я так долго не писал, письма ваши все получил, за которые большое спасибо! Милая моя, родная моя Аннушка! Анна Игнатьевна! Все ли у нас там в порядке? Спешу тебе сообщить, что нынче погода стоит отличная. Мороз градусов 30. Но ты не переживай, после того как мы погнали немца и увидели первых пленных фрицев, к нам пришла уверенность, что сама природа-матушка за нас! Ведь русским людям мороз-то нипочем, а немчура вся ходит-бегает обмороженная, про валенки они и не слыхали, их сапоги-перчатки-шапки из эрзац-кожи¹ на морозе превращаются почти в стекло, и немчура не может толком затвор передернуть, который тоже часто клинит в их фашистских винтовках-автоматах. А техника ихняя, танки да машины, достаются нам целыми стадами! Чтобы убежать от нас, им надо, хотя б завестись, а на таком морозе, да еще и с ветерком и снегом, у них заводятся только вши. Уже толком и не пойму, кого мы больше берем в плен: то ли фашистов, то ли их вошиков, потому как на каждого немца приходится пару десятков вшей.

5 декабря 1941 года² под Москвой вся сила Красной Армии ударила под дых фашистам и погнала эту нечисть кто куда! Мы же гоним их в сторону Орла, но еще по Тульской земле. Немец закрепился на том берегу речки Оки. Недалеко от Мценска. Нашел, гад, такое место, что с нашей стороны берег ниже, чем с ихней на целых десять метров. Полили они склон водой, пока мы ждали подход основных сил (наш полк в погоне оторвался почти на 30 километров), вода замерзла, и подняться по склону нет теперь никакой возможности. Склон превратился в сплошной лёд! Да и обстреливают они сверху нас неприлично точно. За два дня уже полегло 27 человек. Схоронили их тут же, возле окопов и штабного блиндажа.³ Два офицера, сержант и двадцать четыре рядовых красноармейца. Один из них наш с тобой земляк. Из Фрунзе… Командира нашего ранили, Володю Долгих, сдружились мы с ним, будет теперь из госпиталя переживать за наше наступление… Оставил он мне на дружеское хранение собаку свою. Немецкую овчарку по кличке Верный.⁴ Говорят, что эта собака осталась одна живой, после страшного боя в Зелёной Браме (Черкасская область – прим. автора), когда 500 пограничников и 150 собак сошлись в рукопашной с тремя тысячами гитлеровцев… все они погибли… а собаку их командира – майора Лопатина, выходили местные жители… потом она от них сбежала… но как она попала к Володе я не успел узнать, ранило его… всё-таки удивительные существа эти собаки!

Помнишь нашего Шарика. Вроде бы обычный «Алабай»⁵, а как бросился один против стаи волков, когда я работая на пасеке, в пещере спрятался от дождя и задремал… если бы не он – не видать мне белого света больше. Хорошо, что патроны не отсырели, зарезали⁶ бы волки Шарика…собаки – единственные звери на планете, которые отдают жизнь за хозяина без раздумий и размышлений. Для любой собаки видеть своего хозяина – это видеть Бога при жизни, поэтому и бросаются в любой, даже неравный бой не задумываясь, если угрожает кто её хозяину…

Как там поживают мои любимые детишки, Надюша и Володька? Хоть между ними разница в четыре годика, но, наверное, Володька уже взрослый совсем.

Ты писала, что уже в школу пошел, в первый класс. Жаль, что не я его за руку вел в этот момент. Полгода на Войне быстро пролетели… да, я уже вас всех не видел шесть месяцев.

Скучаю сильно. Пока воюю, вроде, как и некогда скучать, а как наступило затишье, наши командиры все еще меркуют, как эту ледяную преграду взять, так и заскучал…, а когда тоска подступает к горлу, то спасение одно – это фотография наша, где мы вчетвером и позади нас Иссык-Куль.⁷ Красавец Иссык-Куль. Сколько смотрю на него – столько любуюсь. А горы! А какие красивые деревья позади моей красавицы жены и детей, Надюши и Вовы, которые разобрали каждый по своей-маминой ноге и смотрят исподлобья на фотографа, единственного фотографа в нашем Беловодском – дядю Сашу. Он настолько колоритный мужчина, что я даже себе представляю, как он пытается привлечь внимание моих малышей деревянной, покрашенной зеленкой птичкой. На самом деле больше походящей на самолет со странным носом.

Этой фотографии аккурат скоро год будет, если доживу, на 1 мая фотографировались. Володе на ней семь годиков, Надюше три. Аннушке моей двадцать семь…

Семья. Родная моя семья, как я далеко от вас сейчас нахожусь. У вас там, небось, сейчас тепло! В Киргизии⁸ в это время года очень тепло, намного теплее, чем и сейчас в окопе под Москвой в декабре.

Ты знаешь, родная, 1941 год удивил своими холодами даже моих однополчан-сибиряков, как говорит один из них, моих боевых товарищей, Егор, которого мы прозвали «Дровосеком», сибиряк – это не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается.

Перед наступлением нас всех хорошо одели, выдали и белые валенки-катанки, и белые полушубки, и многое – многое другое, чего не было с самого начала Войны. А повидать мне пришлось немало. После окончания сержантской школы меня зачислили в 6-ю гвардейскую стрелковую дивизию, где и назначили командиром отделения. Надеюсь, что мои три родных брата воюют, и не ранил, и не убил их фашист.

Четвертый наш, Данилка, еще не достиг совершеннолетия, потому остался дома, поклон ему фронтовой, помню, как побег на фронт учинил, как сняли с поезда и вернули. Все были уверены, что и без него Война скоро закончится, не пройдет и месяца. Месяц плавно растянулся на полгода и конца этой Войне пока не видно даже из моего окопа. Рассказываю своим товарищам по оружию о семейном деле нашем, – пчеловодстве. Отец уже стар годами, знаю, что на фронт рвется, но по возрасту не берут его.

Город, родная, где родился я как солдат, и родилась моя дивизия,⁹ откуда пошел мой путь боевой, зовется Ельня. Смоленская область всегда была на пути врагов России… …Какое-то беспокойство в душе, думаю о братьях своих. Где-то рядом они, Аннушка милая, они в моей же дивизии сражаются. Три моих родных брата, Михаил, да Константин, да Василий. Приходят ли от них письма к вам в Беловодское?

А то одно время, пока стояли в городе Ефремове, недалеко от Тулы, я их иногда видел.

Василия забрали в разведку, он у нас в семье самый шустрый был, видишь, как пригодилось. Костя, мой старший братишка, в кавалерии. Мы все с детства любили коней, но в кавалерии досталось сражаться только старшему брату.

Михаил после учебки¹⁰ получил звание младшего лейтенанта и стал командиром орудийного расчета. Но как пошло наступление, так я их больше и не видел. Считай почти месяц. Обязательно напиши им от меня пару строк. Напиши, жив, мол, и здоров. Дяде Ване, тому, кто остался помогать нашему бате на пасеке, привет передай. Батюшке нашему, Григорию, поклон. Матушке тоже поклон. Детей наших поцелуй обязательно…

С наступающим Новым Годом!

Обнимаю тебя. Люблю и целую!

Твой Илья Григорьевич.

30 декабря 1941 года.

***

Пламенный привет с фронта!

Дорогая Аннушка! Не успел я отправить предыдущее письмо, потому как решили наши отцы-командиры не дать немцу отпраздновать Новый год и готовят нас на штурм ледяной горки. А по полю и по замерзшей Оке до нее шлепать с километр. Снег идет небольшой и тучки нам в подмогу, луна через них пробиться не может… Потому атаковать будем ночью. Выдали нам всем белые маскировочные халаты. И артиллерия должна будет склон тот ледяной обстрелять, чтобы полегче нам было на него взбираться… Даст Бог, не увидит нас издалека гад-фашист, увидит только, когда мы ему будем зубы саперными лопатками выбивать..

Подвезли даже новые винтовки. Карабин называется, скорострельный. Так что скоро будем гнать фашистскую гадину с Оки в сторону Орла и дальше до Берлина!

И мы воины 6-й Гвардейской стрелковой дивизии, надеюсь, войдем в логово врага первыми!

После ночной атаки обязательно в следующем письме напишу, до кудова догнали мы фашистов и поздравлю вас всех с Новым годом!

Все. Выходим. Отдаю оба письма нашему полковому почтальону.

Обнимаю тебя, люблю, крепко целую, всегда твой супруг

Илья Григорьевич Боровой.

31 декабря 1941 г.

***

Дорогой, милый и любимый Илюшенька!

Здравствуй! Получила твои письма. Извини, что сразу не могла ответить, болела сильно, и детки наши тоже приболели. Свалила хвороба нас всех. Холодно у нас дома, топим соломой. Еле выкарабкались, но мы ведь Боровые. И русские – потому не сдаемся. Да и бумаги не было для письма. Спасибо нашим соседям – выручили с тетрадкой. Пишу, правда, карандашиком, чернила¹¹ замерзают и плохо пишут. У нас не такие морозы стоят, как у вас, чуть поменьше, минус два, минус три по ночам, днем все тает. И солнышко так хорошо греет. А какое солнце в горах, ты же знаешь, только нет ветра и туч и можно нежиться на солнце, хоть раздевайся…

Корову пришлось продать, еще осенью, не хотела тебе писать, но врать не хочется, а вдруг спросишь, сильно не ругайся, потому, как некому было за ней смотреть.

Мы сейчас все работаем на фронт, на победу. Встаем в пять утра. В шесть уже вяжем, крутим, чешем, шьем для вас рукавицы, портянки да исподнее¹² белье. Как заканчивается материал – идем пилить лес и рубить дрова. Все стараются для фронта, все что можем, делаем для победы… В Беловодском остались старики, бабы, да дети. Из мужиков председатель, он без руки, да военный комиссар, контуженный он, толком и не слышит ничего… с Халхин-Гола¹³, после Войны с Японцами, да помнишь ты его. Каждый вагон с теплыми вещами провожаем со слезами, думаем с бабами, что хоть бы и нашим что досталось, то, что связано нашими руками… Деток наших вижу я уже вечером. Работа у нас заканчивается с закатом солнца… С ними весь день бабуля сидит. Чаще всего сами. Уже ведут себя как взрослые… Война проклятая забрала у нас мужей, а у деток детство… Иногда дед Григорий на пасеку¹⁴ их забирает, но у него не шибко и тепло в землянке в горах. Хотя он их там балует редкими нынче вкусняшками, на черный день припрятанными, медком и сотами пчелиными…

Да, спешу сообщить, что хоть и ругается председатель, но мы все равно отпраздновали Рождество. Детям накрыли праздничный стол. Видел бы ты их глаза, когда они увидели вместо супа из кожуры картошки, сена и лука с отрубями, целых два больших ломтя черного хлеба с маленьким кусочком масла, и две полных кружки молока! Их счастью не было предела! Мы даже потом пели песни, хотя петь я так и не научилась, но детишки пока еще об этом не знают! Вспоминаю часто, как ты красиво пел и играл на гармошке! Ни один праздник в Беловодском не проходил без тебя. Везде тебя приглашали, и на свадьбы, и на именины¹⁵… Поклоны твои я передала. И тебе от батюшки и матушки земные поклоны. Люблю тебя. Твоя супруга Анна Игнатьевна.

P.S. Братьям твоим тоже написала, что ты жив и здоров, но от них пока писем нет. Поклон тебе также и от младшего твоего братишки Данилки. Если помнишь, то ему в этом году 16 лет исполняется. Пытался опять убежать на фронт, но сейчас вроде бы дурь у него отец выбил… Да и он у нас смышленый от рождения, потому взяли его работать помощником машиниста паровоза. Еще раз обнимаю тебя, целую, скучаю, на веки твоя Анна Игнатьевна.

Киргизская ССР. Районный центр Сталинское

28 января 1942 г.

***

Печать 6-й гвардейской стрелковой дивизии

25-го гвардейского стрелкового полка

\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\

Уважаемая Анна Игнатьевна, милая моя соседушка, здравствуй!

Пишет тебе сосед ваш, Иван Капралов. Надеюсь, помните вы еще меня. Не верь похоронке той, что может и пришла на Илюху твоего, не нашли мы его ни мертвым, ни убитым… …написали, что он без вести пропал… Ты же знаешь, что мы с ним вместе призвались, в один день, на одном поезде приехали в учебку в Москву, и вместе попали в один полк, стрелковый.¹⁶ Он командиром отделения в пехоте, меня же, узнав, что я дипломированный повар, определили на кухню. Поэтому виделись мы с твоим Ильей часто. Три раза в день. Последний раз я его видел, когда в новогоднюю ночь я со старшиной приносил им в окопы наркомовские сто грамм.¹⁷

Тот бой был страшным. Немчура, как будто ждала атаки, и луна, как назло, тогда, когда мы были посередь речки, вышла из-за туч, вся атакующая дивизия¹⁸ стала видна, как на ладони… маскировочный халат не спасал, потому что ты бежишь, и твоя тень бежит, ты ползёшь, и твоя тень ползёт… Положил фашист почти весь полк наш на подступах к горке ледяной. В упор стала расстреливать их артиллерия и минометы под светом проклятой луны… хорошо, хоть знамя полковое осталось, нашего 25-го стрелкового, потому расформировывать нас не будут…¹⁹ Под ногами-то была река, спрятанная в лед. Он-то, хоть и толстый-то был лёд, но от прямого попадания снарядов превращался в большую полынью и сколько наших сгинуло, ушло под лёд – неведомо… и дали ракету об отступлении только тогда, когда ледяная горка и лёд уже были не белые, а красные от кровушки нашей русской… После боя того, луна зашла, и можно было хоть раненых повытаскивать с поля того ужасного…

Я с медицинскими сестрами вытаскивал наших раненых и убитых, пытались успеть вытащить живых, пока их израненных не убил мороз, который к утру был уже под 40 градусов, и застывала кровь и у нас в жилах, когда мы еще живого лейтенантика не смогли освободить ото льда, – примерз он своей же кровью ко льдине и тихонько умирал, а девчушка-санитарка, весом чуть более 45 килограмм била своей каской, а потом скальпелем²⁰ по кровавому льду, который сковал ноги лейтенанта (одна из них была оторвана), но так и не смогла его освободить, – помер он от потери крови у неё на глазах… немчура же фашистская видела красные кресты на девчушках наших, но стрелять по ним, наверное, доставляло удовольствие какое-то. Стреляли, не прекращая. Но, слава Богу, только ранили одну в живот, правда. Не знаю, выживет или нет, увезли её в медсанбат²¹ сразу. Он расположен недалеко от нас в деревне Манаенки. Пока не увезли, держал ее за руку. Понимала она, что рана смертельная. Медик как-никак. Плакала она, умирать не хотела. Рассказала мне, что росла без родителей. Бабушка её воспитывала. И мальчик ей шибко нравился с её улицы. И она ему тоже. Но он так и не решился к ней подойти… даже когда их вместе на фронт забирали… только крикнул, когда уже её вагон первым тронулся с вокзала, что любит её больше жизни… и бежал и кричал пока поезд не скрылся за горизонтом… 18 лет девчушке той. Мальчишке же, её жениху, 17 было, говорит приписал он себе лишний годок, чтобы на фронт пораньше попасть… пол улицы её так сделали, да что там пол улицы, вся страна..

Я до самого рассвета облазил всё, что можно было облазить, был даже под ледяной горкой, но Илью так и не нашел. Так что верю я в то, что может, жив он еще… может в плен попал…ну не правильно это, умирать в 29 лет… Василий, друг мой и брат Ильи родной, разведчик, так он с того боя день через день уходит в разведку и пытается отыскать лагеря с пленными нашими, тоже не верит, что его брат погиб..

Буду тебе еще писать Анна Игнатьевна, может, найдём ещё Илюху твоего, ты главное надежды не теряй, ведь у вас даже дочурка Надежда, а это ведь неспроста.

Пока стоим мы под этой ледяной горкой уже два месяца, третий пошел и не видать никакого просвету. Атакуем чуть ли не через день, но одолеть горку эту распроклятую мы не можем, людей полегло уже немыслимо сколько…

Крепись, Анна Игнатьевна, буду искать твоего Илью дальше, твой сосед Иван Капралов.

С. Кривцово. Орловская область.

15 марта 1942 г.

Папочка Илья, милый и любимый мой папочка, пишу тебе письмо я, твоя любимая дочурка Наденька!

Здравствуй! Мне уже семь лет.

Я уже взрослая. В школу пошла! Вот!

То время, когда ты ушел на Войну помню хорошо, но мне уже кажется, что ты, и жизнь без диктора, который читает новости по радио, мне просто приснилась во сне. В ней, в этой жизни во сне, мы всей семьей ходили на демонстрации, купались в озере, бегали наперегонки, и не было столько седых мам и бабушек вокруг.

У меня горе горькое, папуля, моя лучшая подруга украла у меня твой подарок – деревянную куклу Катьку! Как вспомню теперь, так и реву! Как мне теперь без Катьки-то?

Знаешь, я поняла кто у нас на улице главный человек!

Самый главный человек у нас на улице – это почтальон. Его ждут все! Все без исключения! И мама ждет от тебя писем каждый день. Правда, почему-то, тоже седая она стала, как тётя и бабуля моя. И не говорит мне, что с ней случилось. На мои вопросы не отвечает – просто плачет. Может у нее тоже, украли что… Но когда по улице идет почтальон, его видно издалека, он без одной ноги – все и всегда выбегают ему на встречу! И мамочка тоже…

Но писем от тебя нет и нет, а мы так их ждем! Почему ты не пишешь? Может, ты в руку ранен? И ты не знаешь, почему у нас все взрослые мужчины или без ног, или без рук? Вот у нас сосед есть, дядя Саша, приехал с Войны недавно, так у него нет двух рук по локти, я ему всегда помогаю, воду ношу из колодца… Может потому, что он старый? Ему ведь уже 24 года…

Помнишь, когда ты меня держал на руках и уезжал на Войну, я просила тебя привезти красное платье и красные туфли? Так вот не надо мне ничего! Просто скорее приезжай сам! Я очень-очень соскучилась за тобой! Мама так тебя ждет, и я жду, и бабуля ждет, даже наша собака Шарик, когда я называю твое имя, сразу вскакивает и начинает тихонько гавкать, да свои собачьи песни петь – выть… правда взрослые на него начинают шикать… нам всем тебя очень не хватает, папуля, очень!. Не хватает твоих колыбельных, которые ты нам пел на ночь, когда мама была в ночную на работе, не хватает твоих шуток, игр, веселой твоей гармошки с частушками…

Володька, брат мой, пропал куда-то. Заболел, уехал в больницу и не вернулся. Мама говорит, что его крестный забрал, и он у него загостился, и не приезжает, но, почему-то, плачет при этом.

Дядя Данила уезжает на фронт, провожать его скоро будем всей улицей. Бабуля, почему-то, плачет без остановки последнюю неделю. Это письмо я отдам ему. Я знаю, что вы встретитесь, и он даст тебе его. Мне даже сон приснился, в котором дядя Данил передает тебе моё письмо, а ты его берешь, так бережно и очень грустными глазами смотришь на своего младшего брата и плачешь……и вы потом вдвоём уходите вдаль, а я пытаюсь вас догнать, а вы меня гоните от себя и уходите в берёзовую рощу… Знаю, что ты прочитаешь и сразу-сразу или напишешь, или приедешь! По радио говорят, что фашистскую гадину вы уже бьете на подступах к Германии. Папа, убейте их! Убейте их всех! Всех, кто не сдаётся, всех, у кого руки в крови… Хотя нет, не надо убивать всех. Оставьте одного фашиста, чтобы он рассказывал всем, кто хочет напасть на нас, что вы сделали с теми, кто напал! Хотя я знаю, что победив немцев, ты все-равно их простишь и помилуешь..

Люблю тебя. Целую тебя! Обнимаю тебя! Очень и очень скучаю за тобой! Папочка, мне тебя так сильно не хватает…

Твоя Надюшка!

P.S. Как я могла забыть про Шарика! Твои Надюшка и Шарик!!!

P.P.S. Да, папулечка, меня мамуля просит переписывать все наши письма, отправленные вам на фронт по два раза! А всё потому, что у меня очень красивый почерк! И теперь у нас целый альбом из писем, которые получаем от вас и писем, которые мы все пишем вам на войну!

А Шарик смотрит на твоё письмо и опять воет..

28 октября 1944 года.²²

Часть вторая. Долина Смерти

Расскажу кратко о том месте, которое местные жители прозвали «Долиной Смерти».

После первого удачного контрнаступления под Москвой Сталин уверовал, что сможет закончить Войну в 1942 году и бросил все силы на попытку окружить и уничтожить максимальное количество фашистов.

Например, одна из десятков подобных операций – Болховская наступательная операция, продолжавшаяся с 8 января по 20 апреля 1942 г. Была абсолютно безрезультатна.

Войска Брянского и левого крыла Западного фронтов в конечном итоге не освободили ни метра оккупированной территории, а их потери составили около ста тысяч человек, из которых треть – пропавшие без вести.

–