Kitobni o'qish: «Аськины истории»

День рожденья, или Как нашли Аську

Аська родилась зимой. В тот первый день Нового Года пушистый снег падал хлопьями. Его было так много, что он не успевал таять и лежал большими шапками на деревьях, маленькими горками на воротниках, шляпах и даже ресницах прохожих. Людям надоедало стряхивать эти сугробики и они так и носили их на себе. Носы у них покраснели от мороза, отчего они стали похожи на ходячих снеговиков. То есть Аська, конечно, этого не помнила, но в семье так часто рассказывали историю ее появления на свет, что, получалось, вроде как бы она при этом присутствовала. Ну вот. Завернули Аську в пеленки, сделали из нее длинный кулек с дырочкой для лица и повезли на каталке в большую комнату, где уже лежали в своих кроватках еще штук сорок таких же кульков. Наверное, лежать в таком виде было не очень удобно, поэтому половина этих кулечков громко вопила, остальные же удивленно сопели.

А бабушка, мама Аськиной мамы, ушла утром на работу, и, поэтому еще не знала, что у нее появилась внучка. Она была доктором в больнице, заведующей отделением, и лечила маленьких детей от разных болезней. В выходные и даже по праздникам бабушка всегда заглядывала на работу, как она говорила, “проверить своих разбойников”. Когда ребенок сильно плакал, Людмила Ивановна, так звали бабушку, подходила к нему, ласково улыбалась, клала ему руки на животик и тихо говорила: “Мы тебя обязательно вылечим, дружочек, болезнь испугается и уйдет, а ты скоро снова станешь здоровым и веселым. Ты только немного нам помоги, слушайся нас и потерпи”. После таких слов малыш быстро успокаивался и даже позволял сделать себе укол.

Хозяйство у бабушки было большое: и врачи, и медсестры, и санитарки, и больные. Аська детей, конечно, жалела, но вели они себя, по ее мнению, время от времени весьма бестолково, особенно, когда выздоравливали. Людмила Ивановна то и дело приносила с работы такие истории, которые Аська даже в кино не видела.

– Петенька, – причитает, например, бабушка, обращаясь к Аськиному папе, – сегодня готовлю документы на выписку Игорька, мать его сидит радостная в коридоре, ждет сынка – ребенок был очень тяжелым – а он бегает себе по палате, такой веселый, такой веселый…

– И что? – спрашивает папа.

– Такой веселый…Подбегает к кроватке и сует голову туда…

– Куда? – недоумевает папа.

– Как куда? Между прутьев…

– Зачем?.

– Что, зачем? – возмущается бабушка.

– Зачем голову сунул?

– От радости, наверное…, – вздыхает Людмила Ивановна, – Туда сунул, а обратно голова не выходит – уши мешают…

– И что, уши отрезали?

– Бог с тобой, Петр, – сердится бабушка, – конечно же кровать распилили…

Но все это и еще многое другое Аська услышит потом, когда немного подрастет, а сейчас она лежит маленьким белым пакетиком, из которого видны круглые щечки, нос кнопкой и черные глазки. Такие черные, что даже зрачков не видно. Аська кряхтит, морщится и ждет, когда их с мамой Эммой Григорьевной заберут домой. А Людмила Ивановна уже все-все знает, знает и то, что у нее появилась внучка, и сколько она весит, и какой у нее рост, и какие глазки. Просто ей позвонил ее старый друг Павел Андреевич, с которым она училась в институте и который теперь был самым главным врачом в той больнице, где Аська появилась на свет.

Забирать Аську из роддома приехала целая делегация во главе с сияющими от радости бабушкой, дедушкой и папой. Тут были родные, двоюродные и еще какие-то дяди, тети, дети. Со всеми Аське еще предстояло познакомиться. Сегодня все они бегали, суетились, смеялись и ждали Эмму с ребенком. Наконец, в дверях показался сам Павел Андреевич.

– Ну, что, пойдем выберем тебе внучку, – сказал он важно, обращаясь к бабушке, надел на нее белый халат, взял за руку и увел.

Когда они вошли в комнату, где лежали новорожденные, Павел Андреевич обвел ее руками и сказал:

– Вот, Люся, выбирай любую.

– Пашенька, – застонала бабушка, – я не хочу любую, я хочу свою…

– Хочешь свою – найди свою, – хитро прищурился Павел Андреевич.

– Паша, но их здесь штук тридцать, – испугалась Людмила Ивановна.

– Тридцать шесть, если быть точным. Выбирай, а мы посмотрим, что ты за бабушка, – улыбнулся Павел Андреевич.

Людмила Ивановна вздохнула и стала смотреть на детей. Все они казались такими беспомощными, маленькими, беззащитными.

– Как же я найду среди них свою внучку? – думала бабушка, – Они все мне нравятся.

Вдруг в дальнем углу она заметила пару черных глазок-вишенок. Глазки жалобно смотрели на нее и словно говорили: ”Бабушка, как же ты не узнаешь меня.? Это я, я – твоя внучка.”

– Паша, вон та в углу – моя внучка, – прошептала бабушка.

– Ну что ж, проверим, проверим, мадам, какая вы бабушка… – усмехнулся Павел Андреевич и направился к кроватке. Он нежно освободил Аськину ручку от пеленок, нагнулся и повернул к себе клеенчатый квадратик, привязанный к запястью. На таких квадратиках пишут имя и фамилию мамы новорожденного, чтобы случайно не отдать ребенка другим родителям.

– Туманова Эмма Григорьевна., – прочитал он мамино имя и дату Аськиного рождения, – Ну, Людмила Ивановна, теперь я понял, что вы настоящая бабушка, таких я еще не видывал., – заулыбался он. – Забирай, Люсенька, свое сокровище!.

Бабушка крепко прижала Аську к себе, так крепко, что слышала как бьется ее маленькое родное сердечко, и почему-то заплакала.

Чарлик выбирает Аське имя

Дома Аська быстро освоилась и сразу начала горланить. Тут поднялся такой шум. Бабушка стала кричать, что ребенка слишком закутали и ему жарко, папа требовал заменить пеленки, а дедушка Григорий Игнатьевич тряс перед Аськиным носом здоровенной погремушкой – сидящем на обруче попугаем с вытаращенными глазами и взъерошенным хохолком. От вида этого страшилища Аська заорала еще истошнее. А по всей квартире с яростным лаем носился любимец семьи такса Чарлик, призывая немедленно прекратить все это безобразие. И тогда мама Эмма Григорьевна молча взяла Аську на руки и унесла в другую комнату, где крик тут же прекратился и раздалось тихое причмокивание, потому что Аська хотела есть и вопила от голода.

Наконец настало время выбрать Аське имя. Это потом она стала Аськой, а до этого она долго была просто “лялькой”. Врач и медсестра, которые приходили наблюдать за Аськиным развитием, пожимали плечами:

– Что ж вы, граждане, ребенка никак назвать не можете? У всех нормальных людей дети давно с именами, а у вашей ничего нет.

Ну что “ничего нет” – они просто придумали. У Аськи была фамилия и даже отчество было. Не было только имени, не решили еще какое. Что тут странного. И вообще, разве можно что-нибудь спокойно решить в Аськиной семье, где из-за всякой ерунды поднимается страшный шум? Все понимали, что Аське совсем уже невозможно так долго оставаться без имени, но когда собирался большой семейный совет, чтобы найти ей хоть какое-то имя, начиналось такое…

Дед требовал назвать внучку Пелагеей. Бабушка при этом делала ужасные глаза и поднимала руки к потолку:

– Гриша, ты тридцать лет преподаешь в институте, ты когда-нибудь встречал хоть одну Пелагею?

– Вот именно, что не встречал, – кипятился дед, – Наша будет единственная.

Бабушка почти рыдала:

– Гриша, ну как можно в наше время называть ребенка таким именем? Ты бы еще ее Акулиной назвал! И вообще, не доводи меня до стресса.! Не могу же я с растерзанной нервной системой идти к своим детям!

Людмила Ивановна всегда так говорила, когда ей возражали. После этих слов все почему-то переставали спорить. Аська никогда не понимала, что такое “растерзанная нервная система”, но для себя раз и навсегда решила, что это похоже на рваные бабушкины колготки, которые любил грызть Чарлик.

Григорий Игнатьевич отходил в сторону и, усаживаясь за свой письменный стол, обиженно бормотал себе под нос:

– А, кстати, и Акулина очень неплохое имя.

Сама Людмила Ивановна была совершенно уверена, что девочку следует назвать Александрой в честь сына, которого она хотела родить, но вместо этого почему-то родила двух дочек.

Папа бегал по квартире, размахивал руками и кричал, что отцу не имеют права запрещать называть ребенка тем именем, которое он хочет. А хотел папа назвать Аську Катькой.

Эмма Григорьевна не кричала, она вообще редко повышала голос, но тихо говорила, что дочку будут звать Асей, потому что когда она плачет у нее получается а-а-а-ся-а-а-а-ся-а-а…

Аська с Чарликом из своих углов удивленно пучили глаза на все происходящее. Первой обычно надоедало Аське. Сначала она усиленно кряхтела, и, если никто этого не слышал, а этого никто, конечно, не слышал, она издавала первый писк. Это было сигналом к боевым действиям для Чарлика, который начинал тихо скулить. Но их совместный тихий скулеж присоединялся к общему шуму лишь как жужжание надоевшей мухи. Тогда Аська разражалась диким воплем, к которому вскоре присоединялся истошный лай верного Чарлика. Тут все прекращали спорить, кидались к Аське, начинали ее успокаивать а Чарлик в это время быстро прятался под диван и молча наблюдал за всеми. В результате Аська снова оставалась без имени.

Так бы Аська, навсегда наверное и осталась безымянной, если бы не Анька – дочка маминой подруги Ларисы Александровны. Она была уже взрослая – ей было 8 лет. Однажды, играя с Чарликом, она сказала:

– А пусть Чарлик найдет ляльке имя.

Тут все уставились на нее и спросили, как это собака может дать имя человеку или вообще кому-нибудь?

– А очень просто, объяснила Анька, – надо написать на бумажках все имена, которые нравятся, и бросить на пол. Какую бумажку Чарлик возьмет первой, то имя и будет.

Взрослые оторопело смотрели на Аньку и не понимали, почему такое простое решение им раньше не пришло а голову.

Григория Игнатьевича с трудом уговорили поменять Пелагею на Елену, написали четыре желанных имени на четырех бумажках, бросили их на пол и позвали таксу. Чарлик пулей влетел в комнату, схватил первую попавшуюся записку и с ней куда-то исчез. Все кинулись ловить Чарлика. Анька, деловито собрав оставшиеся бумажки, пошла за взрослыми. Вся семья ловила Чарли, а он забился в свой любимый угол под диван и рвал на куски свою добычу.

– Все пропало, – прошептала Людмила Ивановна, сев на пол, – придется начинать сначала. Этот волкодав все сожрал.

– Это не волкодав, а такса, – заметила Анька, – а все имена здесь. Какого имени не будет – то и съел Чарлик.

Все опять вытаращились на Анька.

– Это не ребенок, а депутат Государственной думы, – сказала Эмма Григорьевна, забирая у нее записки.

– Ася! – радостно воскликнула она, прочитав бумажки – Чарлик слопал Аську!

Так Аська стала Аськой.

Спокойной ночи, малыши!

За обедом Аську уже стали сажать за общий стол. С розовым “слюнявчиком” на шее она важно восседала, болтая ногами, на своем высоком стульчике, неизменно держа в левой руке салфетку Проглотив очередную порцию каши, она тут же вытирала этой салфеткой пухлый ротик. Этому ритуалу Аська не изменяла никогда.

Однажды за обедом Эмма Григорьевна, запихнув Аське в рот очередную порцию пюре, случайно столкнула на пол нож, лежащий на столе. Аська вытерла ротик, уставилась на упавший нож и, ткнув в него пальчиком, невозмутимо объявила:

– Нозь упа.

Мама от неожиданности сунула ложку с Аськиным пюре себе в рот. Папа, уронил на пол сахарную кость, которую он всегда грыз пополам с Чарликом. Дедушкины очки упали в тарелку, а из бабушкиного половника, который она держала в руках, на скатерть лился суп.

– Она что-то сказала?! – очнулся первым папа Петр Аркадьевич.

– Кажется там фигурировал нос, – ответил дедушка.

– Эмма, она что умеет говорить?! – прошептала бабушка.

– Она сказала, что нож упал, – хлопая глазами, пробормотала мама.

– Но ей всего 9 месяцев! – схватился за голову папа. – В таком возрасте ребенок не может говорить предложениями!.

– Как видишь, может, – заметил Григорий Игнатьевич, доставая очки из тарелки с супом.

– Петя, а Гриша прав, почему не может? Так иногда бывает… Ну, это… раннее развитие… – пыталась объяснять Людмила Ивановна, которая уже пришла в себя.

– А я думаю, что у нее просто не было повода вступать с вами в разговоры, – опять вмешался дедушка.

Эмма Григорьевна стала тормошить Аську:

– Асенька, киска, что ты сказала? Повтори, пожалуйста, что ты сказала. Мамочка тебя очень просит. Ну, пожалуйста!

Аська посмотрела на нее своими глазками-вишенками и вдруг выпалила:

– Неть.

– Как это “неть”, ты не хочешь говорить? Ты что, не будешь говорить? – спросил Петр Аркадьевич. И тут Аська сразила всех наповал. Она взяла со стола бутылку с соской и прежде, чем сунуть ее себе в рот спокойно заявила:

– Не будесь.

К двум годам Аська могла целый день трещать без умолку и всем давать ценные советы. Сидя на своем стульчике на кухне она торжественно объявляла:

– Бабуя, сецясь ты меня покойми.

– Асенька, но тебя же я собиралась кормить, – удивлялась мама.

– Неть, мамоцька, ты юководи пьяцессом.

Как-то Эмма Григорьевна играла на пианино. Вдруг из соседней комнаты раздался Аськин вопль:

– Мама, сейцьсь зе пеестань игять – ты мне месяесь яботать!

От Аськи можно было ожидать чего угодно, поэтому все сразу кинулись к ней в комнату посмотреть на ее “работу” и остолбенели. Воткнув в ушки концы трубки, которой бабушка слушала сердце у больных детей, и ухватив Чарлика за хвост, Аська пыталась приставить другой конец этой трубки к чарликиному брюху. Пес жалобно скулил и тщетно пытался вырваться из рук “доктора”, а Аська приговаривала:

– Бойной, вам надо сдеять опеяцию и укой.

Чарлика от операции спасли, а Аське объяснили, что собак нельзя таскать за хвост, даже когда их лечишь.

Особо болтливой Аська становилась, когда ее укладывали вечером спать. Спать Аська совершенно не любила и пускалась на всякие хитрости, чтобы оттянуть это мероприятие, чем доводила всю семью до полного изнеможения. Первым к Аськиной постели посылали Петра Аркадьевича.

– Давай спать, доченька, – ласково начинал папа.

– Давай, – охотно соглашалась Аська, закрывала глазки и тихо добавляла: – Зякази казьку.

– Какую же тебе рассказать сказку? – спрашивал папа, не ожидая подвоха.

Пья куецьку ябу.

– Ну вот, жили – были старик со старухой, и была у них курочка ряба…

– Нет, не так, – тут же встревала Аська, – стаик со стаюхой зили у сямого синего моя, а сейцясь надо гаявить “зили-били дед да баба и бия у них куяцька яба”.

Через десять минут, следуя всем аськиным замечаниям, папа с трудом добирался до конца сказки. Аська лежала с закрытыми глазами. Петр Аркадьевич поднимался, собираясь уйти, и тут слышал:

– А тепей закази пья епку.

Папа со стоном падал на стул. На “Репку”, рассказываемую по Аськиному сценарию, уходило еще двадцать минут, и конец истории, когда на помощь дружному коллективу, вытягивающему из земли заколдованный овощ, прибегала, наконец, мышка, Петр Аркадьевич досказывал заплетающимся от сна языком. Аська примолкала, и папа тихо, стараясь не дышать, выползал из комнаты.

– Что это за ребенок! – кричал папа на кухне, – Эмма, пойми – у меня завтра тяжелая операция, мне надо еще поработать, а из-за нее у меня уже нет сил! Если она еще не угомонилась, то справляйся ней сама! Я иду спать!

Аськин папа тоже доктор. Только он лечит не детей, а взрослых и не уколами, как бабушка, а разрезает им животики. Это у папы называется “делать операцию”. То есть уколы он, конечно, тоже делает, но это, когда уже что-нибудь отрежет. Аська никак не могла понять, зачем надо сначала резать живот, а потом долго-долго его лечить.

Аська, конечно не спала, потому что, когда Эмма Григорьевна приоткрывала дверь, она видела, что Аська, задрав одну ногу на стену, вдохновенно распевает:

– Ка-я-койцики мои, цетики степные сьто гьядите на меня незьно га-ю-бые…

Ты почему не спишь, солнышко?

Мамоцька, закази казьку.

Тебе уже папа рассказывал.

Неть, эту не зяказивал.

Какую?

Из мамы Аська могла выудить истории подлиннее. На этот раз она попросила “Терем-теремок”, вслед за которым следовал “Колобок”. Задолго до того, как Колобка слопали, Эмма уже спала.

С дедом было проще, потому что дед хоть сказок и не помнил, но зато все знал про звезды и луну, про солнце и разные планеты, о которых мог рассказывать часами. Аськин дедушка был астроном. Астроном – это когда все время смотрищь на небо в огромную трубу, а там маленькие звездочки становятся большими и яркими. Дедушка так долго смотрел в эту трубу, что нашел на небе место, где было много-много звезд, которые еще никто и никогда не видел. Это место даже назвали дедушкиным именем – Григорий Игнатьевич Остроумов. Аська очень любила его рассказы, потому что это было даже интереснее и длиннее чем сказки. Просыпался Григорий Игнатьевич от того, что Аська пальчиками открывала его глаза:

– Деда, сьпать на тульцике низзя, иди лозись в кьяватку.

Когда в комнате, где дедушка с бабушкой спали вместе с Аськой, появлялась Людмила Ивановна, Аська как “ванька-встанька” прыгала в кровати, держась за ее спинку.

– Это что такое? – грозно спрашивала бабушка. – Это что за физкультура по ночам? Немедленно всем спать!