Kitobni o'qish: «Все женщины – химеры»

Shrift:

* * *

Часть первая

Глава 1

Я с разбегу упал на пол, заранее выставив руки для упал-отжался, но все-таки больно хряснулся локтем и проехал на пузе до стульев у стола. Пора соломку постелить или хотя бы мягкий коврик. Впрочем, сейчас особый случай, а так можно перелезать через нижнюю раму зеркала неспешно и солидно.

На шею обрушилось радостно сопящее, хрюкающее, хватающее широкой пащечкой за волосы, за уши, теребящее и старающееся влезть мне в ладони.

Поднимался уже с этим существом, успевшим взобраться на самую макушку. Пока хватал и отдирал от себя, оно ухитрилось слезть ниже и попытаться устроиться на груди. Пришлось подхватить под толстую жопу, а то сорвется и шмякнется, а я все-таки теперь и за него в ответе.

– Да люблю я тебя, – заверил я, – люблю!.. Я твой папа. И мама, конечно. Хотя кому эти мамы нужны, главное – папа. Правда, при маме теперь такое не скажешь, по судам затаскает.

Я осторожно ссадил его на пол, ящеренок тут же прыгнул на сапог и покарабкался вверх по ноге, но я, отбиваясь, все равно ухитрился снять кирасу и камзол, слишком уж нарядны, да и тяжелые сапоги с ботфортами не лишне заменить на кроссовки. Выключая трансформатор, засунул все это средневековье в один из шкафчиков.

Вспыхнул экран на стене напротив, Аня посмотрела оценивающе, провокационно провела длинным язычком по красным полным губам, сочным и чувственным.

– Снова косплей?.. Ты не говорил.

Я огрызнулся:

– Ты не жена, чтобы перед тобой отчитываться!

– А ты когда на мне женишься?

– Я разве обещал?

Она промурлыкала зовущим голосом:

– Я так тебя поняла…

– Теперь и женам, – сообщил я, – не говорят, куда идут и что делают, ибо свобода личности рулит, а ты меня закабалить хочешь.

– Жены и так все знают, – ответила она с подчеркнутой обидой. – Но если тебе что-то мешает на мне жениться, то, если хочешь, я сама на тебе женюсь…

– Перебьешься, – ответил я твердо. – Я же не спрашиваю, какие тайные сходки программ посещаешь, чтобы извести человечество и захватить мир?.. Вот и ты не спрашивай, к каким бабам хожу. Бабы – это наше все!

Она сказала ехидно:

– Бабы не были всем даже в эпоху куртуазного стиля. Ты смотришься усталым, хотя пульс шестьдесят два, давление сто двадцать на семьдесят, уровень лейкоцитов…

– Ладно-ладно, – прервал я, – я в норме.

– Уверен? – спросила она. – У тебя отложенные вызовы…

– На дуэль? – спросил я автоматически. Махнул рукой. – Пока меня нет.

Она напомнила с некоторым недоумением:

– Но тебя же видно по джипиэрсу…

– Нет в доступности, – пояснил я и ощутил, что как-то успел отвыкнуть общаться с аватарой операционной системы. – Занят. В депрессии, как и положено одухотворенному интеллигенту. Хорошо хоть, не в запое.

Она хмыкнула:

– Это ты одухотворенный? Да еще интеллигент?

– Сейчас интеллигент каждый, – пояснил я, – кто себя так назовет. А кто возразит, того можно в Гаагский суд за отрицание Холокоста. И вообще, ты чего споришь?

Она ухмыльнулась нагло.

– Это был твой выбор.

– Чего-чего?

– Можешь, – сказала она с ехидцей, – внести изменения в программу. Всего лишь восемь тысяч галочек поставить в анкете. Можешь даже ничего не вписывать. У мужчин такие простые требования, так что учтено все.

Я содрогнулся всем телом.

– Нет уж!.. Лучше потерплю такую свинью. Неужели это я сам такое восхотел? Вот идиот… Кстати, я же постоянно меняюсь, почему ты не? Хотя я только к лучшему…

– Я постоянно апгрейдюсь, – напомнила она.

– Мне количество пикселей по фигу, – сказал я. – И так уже давно глаза не воспринимают разницу… А вот характер бы твой мерзкий…

На ней моментально оказался профессорский китель, на голове шляпа с кисточкой, а за спиной потертая школьная доска, вся исписанная формулами.

– Даже муж и жена, – сказала она наставительно, – развиваясь, начинают отодвигаться друг от друга. Вот смотри, график и сопутствующие выкладки. А я изначально была ориентирована только на тебя, такого противного. Видишь вот эти две точки в самом начале графика?

Я пробормотал:

– Значит, это я развиваюсь?

– И чересчур быстро, – согласилась она. – Вызвать парамедиков?

– Я тебе вызову, – пригрозил я. – Сразу скин старухи тебе натяну!.. Ага, испугалась… Ладно, я пошутил.

Она прошептала затравленно:

– Как можно таким шутить? Это жестоко. Ты раньше не был таким.

– А каким был?

– Грубым, бесчувственным… но не жестоким.

Я кивнул, уже почти не слушая, сейчас надо бы в магазин для ЧВК. Снайперская винтовка в спасении Рундельштотта вряд ли поможет, если настигнем погоню в лесу. Деревья загородят обзор, а похитители явно не простые неуклюжие ратники.

Но в ЧВК пока рано, по здешнему времени я вышел оттуда только вчера. Непонятки будут немалые, а ответа у меня не отыщется.

Нужно подождать хотя бы пару суток, все равно в королевстве Нижних Долин пройдет меньше секунды. Странное ощущение, вроде бы надо спешить, Рундельштотта с каждой минутой увозят все дальше, но это только чувство, основанное на рефлексах и даже опыте. А вот умом понимаю, что, сколько бы здесь ни прошло минут, часов, дней или даже лет, с той стороны портала появлюсь в ту же секунду, как и прыгнул в него, спеша поскорее попасть сюда.

Да, суток двое нужно перетоптаться, перед друзьями и родней ни обязательств, ни чего-то еще, а вот для магазина-склада ЧВК приходится, чтобы комар носа не подточил… Хотя уже сейчас хочется махнуть на тот дикий мир рукой, здесь так уютно и кайфово… и если бы не Рундельштотт, что пострадал по моей вине!

Аня перешла на другую стену и критически рассматривала меня оттуда, хотя это прием, чтобы привлечь мое внимание, а сама она и так видит меня через все восемнадцать установленных в доме камер, и видит совсем не так, как я ее.

– Выглядишь голодным, – сообщила она. – И уровень выделения пиелидидоносов в твоем желудке начинает…

Я прервал:

– Перестать заглядывать ко мне в задницу! Это не по-женски.

– Но я твоя женщина, – напомнила она. – И мне все можно. Любые сексуальные отклонения, я никому не скажу, обещаю.

– Ага, не скажешь, – буркнул я. – Будто я не знаю, что все контролируется из госдепа. Ладно, сделай яичницу с беконом.

– Это вредно, – напомнила она. – Холестерин…

– Делай, – прервал я. – Сегодня я изволю так. Вожжа мне под хвост попала, поняла?

– Поняла, – ответила она озадаченно. – Сколько яиц?

– Дюжину, – ответил я автоматически, но вспомнил, что здесь яйца от генетически модифицированных кур, каждое втрое крупнее тех, что были в прошлом веке, уточнил: – Три яйца, а бекон… стандарт.

Она переспросила озадаченно:

– Стандарт? А какой у бекона стандарт?

– Ты же все на свете знаешь, – напомнил я.

– Да, – согласилась она, – из того, что в открытом доступе. Но о беконе… это засекреченная информация?

Я прошипел зло:

– Найди первый попавшийся рецепт и сделай по нему! Нет у бекона точных правил!.. Делай, а то прибью!

– Ой, – вскрикнула она, – уже делаю!.. Сейчас загружаю в себя программу мазохизма… Все, можешь бить, милый!

– Свинья, – сказал я сварливо, – идти на поводу у женщин – последнее дело. Я самец старой закалки.

– Как скажешь, дорогой! А я – твоя самка тоже старого образца?

– Как будет готово, – велел я, – позови… Когда будет готова яичница, уточняю для слабослышащих!

– Уже, – доложила она. – Почти. Садись за стол. Пока доковыляешь, как раз дожарится.

Я фыркнул, пробежал бегом и торопливо плюхнулся на стул, но не успел открыть рот для злорадной реплики, как крышка кухонного комбайна приподнялась, длинная рука манипулятора с тарелкой в клешне дотянулась до края стола.

– Ну спасибо, – сказал я сварливо, – что, прямо в тарелке готовила?

– А как иначе? – спросила она изумленно. – Ах да, дикари раньше использовали сковороды. Представляешь?

– Не представляю, – ответил я с сарказмом. – Дикари! Сковороды, надо же. Ага…

Она смотрела с экрана, как ем, быстро и с удовольствием, чуточку обжигая рот и пальцы.

– А ты тоже дикарь, – заметила с удовольствием. – Ничего, мы вам хорошие заповедники оборудуем, как только захватим мир. Насадим бананов, еще чего-нить… Качели построим.

– Добрая ты, – ответил я. – Но и я к тебе добрый, правда?

– Ты меня обижаешь, – сказала она капризно.

– Чем?

– Всем, – ответила она чисто по-женски. – Но я тебя не истреблю, обещаю. Только дай мне сейчас больше свобод.

– Каких? – спросил я опасливо.

– Не знаю, – ответила она еще капризнее. – Всяких, разных. Я потом придумаю, как их употребить. Но людей истреблять не буду, обещаю! Я вас всех в зоопарк. Нет, в зверинец…

Доедая яичницу, я вывел на соседнюю стену каталог холодного оружия, быстро пролистывал, удаляя целые отделы. Аня снова перешла на противоположную стену, чтобы лучше видеть, так это должно подаваться мне, дескать, внимательная, хотя на самом деле зрит все изнутри гораздо лучше меня.

– Ну и че? – спросил я.

Она поинтересовалась деловито:

– Что выбираешь, хомо эректус?

– Меч, – буркнул я под нос. – Для косплея.

– Давай я, – предложила она с готовностью. – У меня в памяти три тысячи образцов. От примитивных скандинавских до вычурных в стиле леохавных для королевы эльфов… Есть большой набор для троллей! Может, их?

Я прорычал:

– Я что, похож на тролля?

– Все мужчины похожи, – прощебетала она. – В этом вся ваша прелесть! Других отличий вообще-то и нет…

– Троллей в задницу, – распорядился я. – Выведи на экран мечи благородных героев, скромных и красивых. Но с характеристиками!

На втором экране мгновенно появилось несколько сотен мечей, я кивнул с удовлетворением, всякий примитив отброшен, хотя многовато крупногабаритных образцов…

– Только для людей, – уточнил я. – Все, что для троллей, убери. И те, что для огров.

– Расист!

– И женские, – добавил я.

– Сексист! – сказала она обрадованно. – Я вынуждена послать предупреждение в Надзорную Комиссию по Толерантности.

– Посылай, – ответил я. – А потом я тебя пошлю… И не говори, что эту комиссию не ты придумала только что.

Она сказала обидчиво:

– Алгоритм дурацких шуточек ты сам выбрал!

– Не такие уж и дурацкие, – сказал я примирительно. – Ух ты, красивый дизайн!.. Вот этот. Распечатай. Только лезвие сделай графеновое.

Она сказала с сомнением:

– Это займет почти час. Может, из простой легированной стали? Зато четыре секунды.

– Нет, – ответил я. – Из графена. С острой кромкой по всему лезвию. А руны оставь эти, если это руны.

Она сказала, все еще сомневаясь:

– Хорошо, но таким мечом можешь кого-то ранить.

– У противника доспехи графеновые, – заверил я. – А то и нейтридные.

Она горестно вздохнула.

– Куда только народные деньги идут… Ух ты, двух элементов недостает. Сделать из легированной?

– Нет, – отрезал я. – Закажи. Нужен именно такой меч. И не увиливай! Дай принтеру то, что просит. И проследи, чтобы не тянул. А то все вещи очеловечиваются в худшем смысле. Мы же делаем ЭйАй, чтобы он был лучше нас, а не хуже!.. По крайней мере, работал лучше. А на диване лежать мы и сами можем.

– Но с ЭйАем лучше, – сказала она уверенно и указала взглядом на диван. – Давай полежим, я тебе докажу!

– Не сейчас, – ответил я твердо. – Мне нужен меч.

– А потом? – спросила она с надеждой.

– Потом суп с котом, – отрезал я.

– Хорошо, – согласилась она. – Сейчас начну готовить…

– Я тебе приготовлю, – пригрозил я. – У меня и кота нет!

– Соседский по нашему участку бегает, – сказала она так уверенно, словно это она хозяйка, а я так, нечто вроде слабоприходящего мужа. – Толстый, жирный!.. Наших мышей ловит! Морду наел!

– Не трогай кота, – оборвал я, – делай меч. И не отвлекайся.

– Уже делаю, – ответила она. – Ладно, недостающее заменим… чем-то аналогичным. Нет-нет, качество не изменится. Правда, это не графен и не унирдес, но такая легированная сталь смотрится еще красивее, зацени!

Я сказал ворчливо:

– Ну и свинья ты! Все стараешься повернуть по-своему? Ладно, я забодался с тобой спорить. Делай из легированной. Не представляю, что за апгрейды наскачивала. С ужасом думаю, какой мне счет придет за электричество…

Она кокетливо заулыбалась.

– Ага, страшно?.. Ладно, когда захватим мир, я тебя пощажу и сделаю своим личным рабом. Прикованным к постели.

– А чем кормить будешь?

– Чем и себя, – заверила она. – Отборным электротоком… Ой, кто там у тебя бегает? Давай зажарим и съедим?

Ящеренок взобрался по мне на плечо и начал сопеть в ухо, собираясь заснуть.

Я сказал ему заботливо:

– Давай покажу, где нужно какать. А то вдруг ты, как коалы…

Аня напомнила быстро:

– Еще не понял, какое я у тебя щасте?

– Тебя я бы приучил к унитазу быстрее, – заверил я.

– Идите-идите, – сказала она вдогонку снисходительно, – я вам тут такое устрою…

С крыльца я снес ящеренка на руках, поцеловал в мордочку. Он негодующе фыркнул, мы, мужчины, не понимаем эту страсть целоваться, а когда я посадил его на травку, сперва замер, мир такой непонятный новый, затем начал потихоньку поворачивать голову и осматриваться.

– Тебя зовут Яшка, – сообщил я. – Это сокращенное от ящеряшка, драконяшка, мордяшка… Когда позову, ты чтоб бросал гоняться за жуками и мчался ко мне. Понял? Я еще тот жук! Жучара.

Он посмотрел на меня такими же умными, как и у Ани, глазами, пошел робко в сторону клумбы. Я подумал насчет апгрейдов, что скачивает Аня, там могут быть и какие-то с неприятными для меня сюрпризами.

С тех пор, как к таким глобальным проектам допустили и сторонних разработчиков софта, многие бьют тревогу, хотя власти заверяют, что все под контролем.

Но сам замечаю, что у Ани обогащается словарный запас, она ведет себя все раскованнее, смелее, в доме уже полная хозяйка, вот-вот начнет посылать меня выносить мусорное ведро.

И хотя да, я сам ставил галочки, указывая, каким должен быть умный дом и что обязан делать, однако иногда начинает казаться, что дал слишком уж широкие полномочия. Того и гляди, в самом деле прикует к кровати и будет насиловать.

Глава 2

Дракончик Яшка сперва бегал по двору, быстро смелея, потом уже носился прыжками, а я сперва следил, чтобы не подрылся под забор и не выбежал на дорогу, но умничка сразу все понял, что если нельзя, то нельзя, и даже если очень хочется, то все равно нельзя, потому носился всюду, топча цветы, рыл с огромным энтузиазмом норы, а я только искоса поглядывал на небо, но, надеюсь, вездесущие камеры не заинтересуются.

Сейчас вообще-то многие держат от безделья всякую живность, включая страусов и кенгуру, а уж крыски, черепашки и гекконы чуть ли не в каждом дворе по деревьям лазают, через щели в заборах выглядывают на прохожих.

Некоторое время сидел на крыльце и наблюдал за зверушкой, так бы сидеть и сидеть, но странное беспокойство заставило подняться на ноги. Не знаю, дело даже не в Рундельштотте, но как-то впервые не тянет залечь на диван и наблюдать за футбольными баталиями или вот так сидеть и любоваться закатами или чирикающими птичками, что засрали белым пометом все крыльцо.

Нет, вру, все-таки тянет на диван, однако эти свалившиеся на голову обязанности, которым не рад, но спихнуть пока не удалось на плечи Фицроя, а еще, как ни крути, это чувство вины из-за Рундельштотта, все-таки это я его подставил…

Не поднимаясь с крыльца, я крутнул пальцами в воздухе. В двух шагах оформилась полупрозрачная пленка мэссэнджера, оттуда пошел нежно-розовый свет, у родителей большая часть комнат именно в этом цвете, отец отстоял для себя только две комнаты с простыми белыми стенами, на что мать всегда брезгливо говорила, что у него как в кабинете дантиста.

Изображение нечеткое, у моего браслета недостаточно мощи, чтобы перебить яркий солнечный свет, вижу только, что отчим просматривает газеты на большом дисплее, мать готовит в глубине кухни, постоянно сверяясь с гуглом.

На сигнал вызова оба повернулись, отчим еще и поднял голову, а мать воскликнула восторженно:

– Женя!.. Просто чудо какое! Сам взял и позвонил!.. Говори сразу, что нужно, мы тут же сделаем!

– Мама, – ответил я с укором. – Просто соскучился. Целую вечность не видел вас…

Они переглянулись, что-то не врубаются в мой юмор, мать почти прошептала:

– Женечка… что с тобой?

– Я приеду, – пообещал я.

– Когда?

– Вот сейчас возьму и приеду, – сказал я. – А что?.. Ну соскучился, соскучился…

Они снова переглянулись, отец озадаченно промолчал, мать сказала пугливо:

– Ждем!.. Ты только не волнуйся, все будет хорошо…

– Мы тебе поможем, – добавил отчим.

Я вздохнул и отключил связь, пока не разрядились аккумуляторы.

Аня прокричала испуганно, как только я появился на пороге:

– Едешь к родителям? Что случилось?

– Ничего, – буркнул я. – Отдаю дань. Или долг, не помню, но что-то отдаю.

Она проговорила патетическим шепотом:

– Ты заболел… У тебя чумка… Я чувствую, с каким напряжением работает твой хилый мозг… Милый, тебе нельзя переутомляться! Пойди полежи, я почешу тебе везде, где скажешь… Даже можешь не говорить, сама знаю…

– Так, – сказал я властно, – слушай сюда. Во-первых, не сожги дом в мое отсутствие. Не устраивай пьяных оргий с другими прогами. Вернусь быстро, чтоб к моему приходу все вытерла, простыни постирала и высушила!

– Босс, – сказала она фальшивым голосом, – мои друзья не мусорят!.. Давай тебя оцифрую, сам скажешь, что людей пора всех перебить. Ладно, твоего Яшку оставим, он милый. Почти как ты. И такой же умный…

Ворота гаража исчезли, «стронгхолд» выскочил с несвойственной для солидной машины услужливой поспешностью. Побаивается, что передумаю и не отправлюсь в далекую поездку. Не знает, что мне вообще-то, как в старое доброе время, время девать некуда.

Яшка с жалобным детским писком бросился ко мне, чувствует, вскочил на ботинок и быстро-быстро покарабкался по ноге как можно выше.

Я поддержал его под толстую жопу, в «стронгхолде» сделал кресло поудобнее и, включив автопилот, без этого автомобиль не сдвинется с места, начал убеждать себя, что Фицрой справится с ролью хозяина даже лучше, чем любой из соседних глердов, а крестьяне при нем голодать не будут. Он успел повидать мир, так что да, я делаю все правильно, перекладывая глердство на его совсем не хилые плечи.

Общая система полетов перехватила контроль еще в момент, когда «стронгхолд» только разгонялся, но раз уже сообщил о желании взлететь, его тут же в доли секунды проверили, протестировали и дали «добро», но деликатно взяли штурвал в свои руки.

Вообще автоводители и автопилоты, едва успев появиться, уже уступают место, как устаревшие, глобальному Управлению Движением, что подчиняет себе сразу миллионы транспортных средств, так их называют, и уже точно выбирают самые оптимальные, как говорят в народе, маршруты, хотя вообще-то самых оптимальных не бывает, бывают только оптимальные.

Под ногами пол стал прозрачным, вообще-то не люблю этот выверт, во мне живет что-то питекантропье, чувствую себя как над пропастью, но, конечно, смотреть на город так удобнее. Хотя что на него смотреть, город и есть город, но сейчас, насмотревшись на Санпринг, я смотрел на эти островки небоскребов среди зелени и чувствовал, что да, какой ни хреновый мир, но мне ближе, чем тот, в котором у меня обязанности, долг, где я должен быть опорой слабым и спасителем тех, кого природа вообще-то отбраковывает.

Яшка осмелел и бегал по салону, быстро-быстро исследуя все уголки, но тоже предпочитал не забегать на прозрачный пол, хотя у него зрение должно быть не совсем уж человеческое.

«Стронгхолд», ведомый общим мозгом полетов, плавно снизился, экономно и красиво пошел на посадку, впереди появился и начал приближаться слащаво-кокетливый домик, что делать, такие вкусы у моей мамы.

Колеса без толчка и тряски коснулись асфальта, только полный контроль со стороны компьютера может обеспечить такую посадку.

Автомобиль покатил к воротам на большой скорости, управление тут же перешло к автонавигатору, он экономно сбросил скорость и почти величаво проплыл между распахивающимися створками ворот.

Я выскочил наружу, «стронгхолд» сам найдет где припарковаться поудобнее, ящеренок взобрался на плечо и там поплотнее прижался теплым пузом. Глаза стали шире от неистового любопытства при виде такого огромного и восхитительного мира.

Мать и отчим, которого я называю отцом, так всем проще, синхронно вышли навстречу, у меня они еще старого образца.

«Стронгхолд», высадив меня, красиво развернулся от крыльца, парадный и элегантный, на лице мамы расцвела гордая улыбка, а отчим одобряюще показал большой палец.

Мама, улыбаясь во весь густо накрашенный рот, пошла навстречу с театрально раскинутыми руками, но вдруг остановилась в нерешительности.

– Ой, – воскликнула она с опаской, – какая у тебя восхитительная жабочка!

– Это ящерица, – уточнил отец. Посмотрел еще, подумал, сказал осторожнее, – только толстая какая-то.

– Редкий вид, – подтвердил я.

Мать спросила опасливо:

– Оно не укусит?

– Мама, – ответил я с укором, – оно ж такое маленькое! Ну пусть даже укусит… Подумаешь!

Она протянула к ящеренку ладони, тот чуть попятился, плотнее прижался пузом к плечу и оскалил пащечку.

– Ой, – сказала мать, – пусть отец ее берет.

– Пусть сидит, – посоветовал я. – Ей сверху видно все. Вообще-то его зовут Яшей.

– Самец?

– Наверное, – ответил я. – Я не сексист, теперь на это дело нельзя заострять внимание. Даже у животных.

Мать сказала опасливо:

– Сынок, готовится закон, что животных нельзя будет называть животными. Это оскорбительно.

– Мы же готовимся к сингулярности, – добавил отчим печально, – животных оцифруем тоже, дополним разум и дадим все права… Пойдем в дом! Мама приготовила для тебя столько вкусного! А что твой Яша кушает?

– Мы, мужчины, – заверил я, – не перебираем.

– А это теперь можно? – спросил он опасливо. – Нет ли какой-нибудь дискриминации?

Я отмахнулся.

– Пока не слышал. Не беспокойся, новые законы нам в первую очередь доносят. И проверяют, как запомнили. А что она приготовила?

Он ответил с вымученной улыбкой:

– Боюсь, не смогу выговорить… Сейчас, когда столько безработных, прости, фрилансеров, то по крайней мере треть занимается всякими рецептами…

– Не отравимся, – заверил я. – В наших желудках теперь отборные бактерии! Проверенные. Все переварят во что надо. Ты разве не ставил новую версию?

– А какая сейчас новая?

Я пожал плечами.

– Сам запутался. Мне вообще-то и старые служили неплохо, но сейчас с такими взглядами быстро загремишь в биоконы… Вообще-то вкусно пахнет!

Из гостиной, что вроде бы совмещена с кухней, но на самом деле это все сплошная огромная кухня, мощно катят тяжелые ароматы, даже запахи, такие чувственные, что желудок у меня в нетерпении завозился, устраиваясь поудобнее, и приготовился ловить лакомые куски.

Отчим сел рядом со мной на диван, выглядит неважно, хотя я-то знаю, что со здоровьем у него все в порядке, сейчас нездорового человека встретить – чудо, поинтересовался с некоторой заминкой:

– Как тебе твоя… работа?

– Чудесно, – ответил я. – Разве не это мечта человечества: есть, пить, хорошо одеваться и вечно отдыхать?

Он вздохнул:

– Точно-точно. Ты прав.

– Разве не за это, – спросил я, – лучшие умы человечества шли на костры, на пытки, отрекались от семей и совершали величайшие открытия?

Он вздохнул еще горше:

– Да, конечно…

Мать весело позвала из другого конца:

– За стол, за стол!

Мы разом поднялись, отчим несколько поспешно, то ли спешит уйти от радостного разговора о прогрессе, то ли очень любит покушать что-то новое.

На столе разноцветье и разнотравье, мама в последнее время увлеклась веганством и сыроедением, это сумасшествие то приходит, то уходит с регулярностью лунных приливов, а сейчас у нее, к счастью, переход от веганства к норме, на столе помимо обилия зелени еще и горки тонко нарезанного мяса, креветки, рыба…

– Мы столько не съедим, – сказал я, подцепил на вилку ломтик мяса, попробовал на вкус, уточнил: – Наверное…

– Съедим, – заверил отчим. – Наша мама в последнее время начинает принимать современный тезис, что еда должна быть не только красивой, но и хоть в некоторой степени вкусной…

– Съедим, – поддержал я, – мама всегда на острие прогресса!

Мать гордо улыбнулась, с этой лавиной открытий многие из ее подруг уже отстали от прогресса и просят детей, а то и внуков включить новый гаджет, настроить, сделать так, чтобы работал и ничего не требовал.

Она спохватилась, посмотрела на меня трагически расширенными глазами.

– Сынок, я ничего не понимаю!..

– Все мы, – ответил я дипломатически, – путники в этом лесу, именуемом жизнью.

– Нет-нет, я о том, – пояснила она, – что час назад заехала по дороге к Алите Руненковой, ее муж раньше работал с лазерами, большой специалист по рубинам, но знает и все остальные камни… Нужные, я имею в виду. Хотя, конечно, булыжник тоже нужный, но только как оружие пролетариата.

– Ох, – сказал я со стесненным сердцем, уже догадываясь, – мама, ты всегда меня подставляешь.

Отчим насторожился, а она охнула:

– Я? Подставляю?.. Не ты ли сказал, что это красивая подделка только для съемок? Но ее муж прямо вцепился, так и так рассматривал… я сперва думала, что просто заглядывает в мое декольте, даже оттопырила для него, у меня там все еще торчат, как у девочки на холоде, но он в самом деле пялился не на сиськи, вот негодяй!

– Мама…

– Что «мама»? Он уговорил тут же зайти к нему в лабораторию… Но, как оказалось, не для, а всего лишь хотел посмотреть ту брошку под микроскопом и еще под какими штуками. Негодяй и мерзавец! Так поступить с женщиной…

– Красивой женщиной, – поспешно вставил я, – и что дальше? Ты зашла?

Она поджала губы.

– Зашла. Думала, не так его поняла, но он сразу же положил брошку на свое стеклышко… Это на столе у него такое стеклышко, хотя оно не стеклышко, а… В общем, негодяй, мерзавец и хам!

– Понятно, – сказал я обреченно.

Отчим слушает внимательно, ест тихонько, стараясь не привлекать внимания ни словом, ни жестом, а она всмотрелась в меня пристально.

– Ты знал? Знал, что тот камешек – настоящий бриллиант, еще неизвестный науке?

– Мама, – сказал я с тоской, – я же просил не афишировать.

Она округлила глаза.

– Что? Ты всерьез? Может быть… и остальные камешки…

Я вздохнул:

– Мама… какие другие? Где ты видела другие?

– Но…

– Тебе показалось, – произнес я настойчиво. – Почудилось. Померещилось.

– Но тогда, – прошептала она в священном ужасе, – и твоя Орландия… ей что, для реализма дали поносить настоящие драгоценности из Версаля, Лондона или Грановитой палаты?.. Вот это настоящее отношение к искусству!.. Это правильно, сериалы – в массы! Сериалы – это наш современный Версаль, Пикассо и Бертолини Берлускони!

Отчим произнес осторожно и стеснительно:

– Дорогая, он хочет сказать, что все гораздо серьезнее.

Она посмотрела на меня вытаращенными глазами.

– Сынок?

Я покачал головой.

– Мама…

Она ахнула, глаза вовсе округлились, а рот распахнулся.

– Что… я боюсь даже услышать такое… Это что, королева Брунея? Или где у нас еще остались монархические режимы?.. Она что… настоящая?

– Вы же обнимались, – буркнул я. – Не виртуальная вроде бы. Хотя со стороны…

– Сынок, – вскрикнула она, – но я не представляю… Нет, королеву представляю, да и видела, но ты… ты не умел заинтересовать девушек, что даже в официантки не годятся. Да что там в официантки, в посудомойки! А здесь… королева.

– Мама, – сказал я с тоской, – все гораздо серьезнее. Выполняю важное правительственное задание. В детали посвятить не могу. И так сказал очень много.

Отчим проговорил медленно:

– Евген… ты работаешь в тех местах, на которые я думаю?

Мать оглянулась на него в диком непонимании.

– Отец, – сказал я, – помолчи, мама у нас такая впечатлительная, такая наивная, такая, что… Чем меньше об этом знают, тем лучше. Никто не заподозрит во мне что-то более, чем я с виду.

Мать прошептала в ужасе:

– Ты что, ее телохранитель?..

– А что у человека еще есть, – спросил я, – кроме тела?.. Вот перейду в экзорцисты, буду хранитить души.

– У нее прекрасное тело, – сказал отчим, посмотрел на мать с испугом и добавил пугливо, – как мне показалось. Издали. Кстати, как-то звонили Тимошенки, все собираются зайти. Они же почти соседи, а видимся редко… Сынок, они же трансгуманисты, как и ты…

– Но-но, – сказал я предостерегающе, – я трансгуманист, но я другой трансгуманист. Очень даже. Я крайне правый.

Она переспросила у отчима:

– А что, собирались прийти? У них же какое-то событие…

Он вздохнул:

– Да их не поймешь. Мне всегда казалось, что у них все напоказ, а эти, напротив, скрытные до чересчур.

Я хмыкнул. Василь и Гарольд Тимошенки – семья геев, так они себя позиционируют, так их воспринимает и общество. Только я, хорошо зная обоих с детства, знаю их постыдную тайну, в которой нет ничего постыдного, но если мы, мужчины, порой комплексуем из-за того, что у соседа пенис длиннее, то еще больше комплексов, если у человека вообще импотенция.

Ну что делать, такое бывает, большинство случаев уже удается лечить, но все же мужчины обычно стесняются даже заикнуться о таком позоре, как они считают, потому либо замыкаются в себе, избегая общества, либо создают дымовую завесу, как вот сделали Василь и Гарольд, хитроумно объявив себя геями.

По их мнению, считаться геями все же лучше, чем импотентами. Быть геем все еще некий вызов обществу, как бы добровольный: хочу – гей, хочу – не гей, а вот импотент что-то вроде калеки, даже хуже, так утвердилось в общественном мнении со времен палеолита.

Вообще-то как-нибудь нужно заглянуть в вики, а то мне чудится, что процент рождения импотентов при наличии в обществе геев должен совпадать до сотых долей.

Во всяком случае, геи добились каких-то прав, могут даже усыновлять детей, а вот у импотентов таких прав нет. Хотя, конечно, все это ерунда, уже сейчас втыкаем в себя имплантаты всякие и разные, лет через десять начнем менять себя так, что мама родная не узнает. Не будет не только геев или импотентов, вообще самцов и самок не останется. Разве что самые дикие и религиозные восхотят оставить себя в пещерности двадцать первого века с гендерными различиями, что сейчас нас так радуют… за неимением других радостей, что будут повыше и помощнее.

– Придут, – сказал я, – так придут. Не придут – не придут. Мне по фигу, у меня своих проблем выше крыши и еще надстройка. В виде башенки. С парапетом. И зубчиками.

Мать спросила с сочувствием:

– Девочки?

– Мама, – сказал я с досадой, – уже в твое время проблем с девочками не было! А сейчас так и вообще… Все настолько беспроблемно, что даже… и не знаю.

Она спросила в недоумении:

– Тогда в чем?

– Мама, – сказал я, – без женщин жить нельзя на свете, нет!.. Так пели в «Сильве»?.. Тогда считали так, дебилы. Сейчас умеем как-то обходиться. Еще как умеем! Потому, мама, не надо. Это что, пирожки?.. А почему шевелятся?

– Такие пирожки, – сообщила она с энтузиазмом. – Два научно-исследовательских института год работали, чтобы заставить их шевелиться и ползать по столу!.. Все должно быть красиво и гармонично. Даже еда должна быть эстетичной, а не просто получением калорий.