Kitobni o'qish: «Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника»

© Оформление «Харвест», 2018.

* * *

Предисловие редактора

Эта книга впервые вышла в свет 130 лет назад, и после 1910 года на русском языке не переиздавалась. Поэтому возникает естественный вопрос: чем обусловлен выбор редактора?

Прежде всего тем, что сочинение Гавриила Хрущова-Сокольникова соответствует современной трактовке этнических реалий начала XV века. Подзаголовок романа – «Славяне и немцы». С немцами всё понятно, но откуда в Великом Княжестве Литовском взялись славяне? Ответ простой: славянами, а именно литвинами и русинами в XIV–XV веках были жители варяжской Руси.

Имеются в виду земли местных финских и балтийских племен, господами которых стали дружины чужеземцев, приплывшие с Балтийского моря и далее продвигавшиеся по судоходным рекам на своих ладьях (драк- карах). Пришлые завоеватели основали здесь десятки укреплённых поселений – градов. Наиболее известные – Ладога, Псков, Новгород, Полоцк, Смоленск, Киев, Чернигов. Предводители-конунги вступали в браки с дочерьми вождей местных племен и так начинались княжеские династии.

Вот только никакого Рюрика среди них не было, легенда о нём – это новгородский вариант преданий о конунге Хрёрике, жившем в середине IX века в районе нынешнего Мекленбурга. Впрочем, Рюрик к нашему сюжету отношения не имеет, оставим сказки про рюриковичей в распоряжении нынешних российских фантазёров.

Постепенно и члены семей пришлых завоевателей, и подчиненные им туземцы из язычников превратились в христиан, а с финских и прочих диалектов перешли на славянский язык. В результате те и другие стали славянами. Таким образом, под славянским населением ВКЛ в романе подразумеваются, во-первых, предки нынешних белорусов, проживавшие в бассейнах Западной Двины и Днепра. Наши с вами предки!

А во-вторых, литовцы или литвины, – жители западной части белорусских земель (бассейнов Нёмана, Вилии, Западного Буга), включая нынешний Виленский край. Здешнее население состояло из балтийских племен, говорило на балтских диалектах, являлось поголовно языческим. Постепенно оно повторило судьбу жителей восточной части нашей страны, только завоевателями были не варяги, а славянские князья и дружины с Волыни и Галичины.

Местным балтам тоже пришлось принять христианство, в болгаро-византийском его варианте. Вместе с религией пришёл и новый язык. Южане насаждали свою веру и законы огнём и мечом. Длилось всё это, как минимум, 400 лет – с начала ХI века и до конца XV.

Поэтому автор ничего не выдумывает, когда говорит о двух славянских народах ВКЛ – литовцах, или литвинах (жителях будущей Западной Беларуси), и русских, или русинах (жителях будущей Восточной Беларуси, включая в это понятие Виленщину и Смоленщину с Псковщиной, исконные земли кривичей).

Еще одно важное достоинство романа заключается в том, что автор предлагает свою версию сражения при Грюнвальде, которая серьёзно отличается от версии польского хрониста, католического монаха Яна Длугоша. Длугош люто ненавидел и язычников-литвинов, и православных-русинов, и мусульман-татар. Ему также был ненавистен великий князь Витовт. Поэтому в своей «Хронике Польши» он оболгал наших древних героев, что называется, «по полной программе». А затем выдающийся польский писатель Генрик Сенкевич на основе измышлений Длугоша создал талантливое произведение «Крестоносцы» (1897–1900 гг.), в котором описание Грюнвальдской битвы почти дословно повторяет выдумки Длугоша.

Роман Хрущова-Сокольникова появился раньше книги Сенкевича, но в тогдашней России он пришёлся не ко двору. И был забыт. Впрочем, там и теперь востребованы сказки о великой России, истоки которой нынешние фантазёры выводят кто от древних этрусков, кто от ариев – жителей мифической Гипербореи, кто от таинственных обитателей Аркаима, кто ещё от каких-нибудь древних племен. Зато нам, белорусам, это сочинение интересно.

Но, читая его, надо помнить, что роман – художественное произведение, а не историческое исследование. В нём достаточно много вымысла. Несомненно, к роману Хрущова-Сокольникова можно применить известное высказывание знаменитого романиста Александра Дюма: «История – это гвоздь, на который я вешаю плащ своего повествования».

* * *

При подготовке романа к переизданию я привёл его в соответствие с современной орфографией и пунктуацией, сопроводил многочисленными примечаниями в сносках, подобрал к нему иллюстрации, а также написал послесловие, в котором изложил современные представления о Грюнвальдской битве.

Анатоль Тарас

Часть I. Притеснители

Глава I. Курбан Байрам

Среди расчищенной, огромной, лесной поляны, окаймлённой со всех сторон крутыми обрывистыми холмами, поросшими вековым лесом, стояло нечто похожее и на бедную литовскую деревушку, и на кочевой улус, словно волшебством перенесённый сюда с низовьев Волги, прямо из Золотой Орды.

Среди брёвенчатых и плетнёвых построек, крытых лубком или соломой, выделялись характерные круглые войлочные юрты с куполообразными крышами, и большие, красные переносные палатки, привязанные к рядам кольев. Немного поодаль, ближе к тёмному бору, стояло рядом до 20 юрт, из лучшего белого войлока, многие из них были изукрашены шитьем и цветными вставками, а перед самой большой из них, сплошь покрытой чёрно-красной вышивкой, торчало врытое в землю зелёное знамя, увенчанное полумесяцем, и перед входом стояли два смуглых, высоких татарина, в парадных кафтанах, с большими кривыми саблями наголо.

Очевидно, это была ставка какого-нибудь высокопоставленного лица.

Почти напротив группы юрт виднелась рубленая из толстых сосновых брёвен, довольно большая горница с узкими окнами, с высоко поднятой лубковой крышей и высоким минаретом, поднятым гораздо выше крыши здания. Крыша минарета венчалась длинным шпицем, на котором виднелось грубо сделанное изображение петуха.

Был ещё очень ранний час утра, восток чуть алел, но все обитатели этого посёлка были уже на ногах и с нетерпением поглядывали то на небо, то на минарет, откуда должно было раздаться пение муэдзина, призывающего к молитве.

Сегодняшняя ночь была самой знаменательной в году: вместе с нею кончался сорокадневный ежегодный пост Ураза и начинался торжественный праздник Курбан-Байрам, так задушевно празднуемый всеми правоверными.

Прежде чем продолжить рассказ, мы должны указать время и место действия. Это происходило в лето от рождества Христова 1409, а местом действия был нынешний Трокский уезд Виленской губернии.

Уже при славном Ольгерде, сыне Гедимина, татары выселялись в Литву целыми родами и были обласканы великим князем, но это переселение приняло гораздо большее развитие при теперешнем властителе Литвы, Витольде Кейстутовиче, давшем в Литве приют татарскому хану Тохтамышу с его народом, бежавшему из Золотой Орды от преследования Эдигея, – победителя при Ворскле.

Витольд Кейстутович видел в татарах верных слуг, добрых воинов, безпрекословно поднимавшихся на войну, по первому слову вождей – а воины ему были так нужны! Бесконечные войны с братом Скоригелой, двоюродным братом Ягайлой, теперь королём польским, а в особенности со страшным тевтонским орденом меченосцев, совсем обезлюдили его страну – татары были желанными гостями в Литве.

Местечко, или вернее посёлок, который мы описывали, назывался Ак-Таш и был дан в удел Витольдом одному из предводителей татар, Джелядин-Туган-мирзе, почти 80-ти летнему слепцу, приведшему целое племя¹.

Сам великий Витольд очень полюбил старого слепца за его открытый, прямой характер и за острый, умудрённый долгою опытностью разум. Сколько раз, бывало, проезжая в свои родные Троки, он заезжал поговорить с мудрым старцем, часто беседа их затягивалась на долгие часы, и оба они не замечали как летит время².

Придворные и приближенные к князю тоже старались выказывать старому татарину своё уважение и нередко заезжали к нему в становище. Но старый мудрец редко кого удостаивал приёмом, – болезнь была лучшей отговоркой, чтобы отделаться от навязчивых, а когда подрос его сын, Туган-мирза, писанный портрет матери, кровной ногайки, он предоставил ему заниматься приёмами, а сам всем существом погрузился в созерцание невидимого и недоступного, целыми днями перебирал чётки и чуть слышно шептал великое имя Аллаха!

На это утро ему, однако, предстояло выйти из своей неподвижности и первому подать сигнал ликования по поводу великого праздника.

Уже с вечера великий муэдзин, испросив разрешение, явился к нему, чтобы условиться о церемониале торжества, и старый Джелядин-мирза выказал особую настойчивость, чтобы все обряды, предписанные Кораном, были исполнены в точности.

– Помни, Хаджи Мустафа, – говорил он строго муэдзину, – мы здесь заброшены среди чужих людей, словно песчаный остров среди моря. Если мы не укрепим берегов, море размоет песок и остров исчезнет. Только упорным соблюдением всех правил нашей веры мы останемся теми, чем мы были и есть – правоверными. Погляди, что творится кругом. Поклонники Иссы, великого пророка, разделились на секты, одна проклинает другую, считает другую еретичной. А Господь, да будет свято Его имя и Магомета пророка его, всеединый и предвечный. Помни, Мустафа, не упускай ни единой точки закона, блюди за его исполнением и, если найдёшь нерадивцев, или отступников, – донеси мне, я не пощажу и родного сына.

Мустафа упал на колени перед стариком.

– Велик Аллах в небе и свят пророк его, но на земле нет мудрее тебя, о солнце истины! Ты, подобно дождю в пустыне, освежил моё сердце. Хвала разуму твоему! Клянусь тебе прахом отца великого пророка, как заповедь святой книги исполнить приказание твоё – и горе отступникам!

– Надеюсь, их пока ещё нет? – с некоторым опасением спросил старик.

– Явных пока ещё нет. Но, боюсь, красота здешних бледнолицых женщин может совратить с пути всех пылких молодых людей. Латинские ксендзы не хотят допускать браков без крещёния, а пример заразителен!

– Да, об этом надо подумать. Великий князь дал мне знать, что будет у меня проездом на днях, я поговорю с ним. Он сам не очень любит этих латинских ксендзов. Да, говорят, ему их насильно поляки навязали.

– Больше того, ещё, говорят, свет мудрости, что в тайне-то великий князь старым истуканам – Перкунасу и другим – молится³.

Старый слепец улыбнулся.

– Не всякому слуху верь, Хаджи Мустафа. И помни одно: того, что делает князь, простым людям ни понять, ни судить нельзя. Понял ты?

Муэдзин опять ударил челом.

– О, не суди по себе, солнце истины, я тёмный раб, горсть грязи. Как мне без твоего разъяснения понять великую тайну? Блесни в мозгу моём звездой – и пойму.

– Так слушай же, Мустафа. Великий владыка Витольд – прежде всего великий светоч ума, да ниспошлёт ему Аллах долгую жизнь! Народов, подвластных ему, четыре – и все разной веры. Литовцы и русские – греческой, поляки – латинской, жмудь – языческой, и мы, татары, – правоверные. Пойми ты, нетрудно управить народом, у которого и язык и вера одна, но царствовать над страной, где четыре веры и пять языков; царствовать так, как он, не возвышая никого, не унижая никого; царствовать так, чтобы каждый подданный считал за счастье умереть за него, – это высшее блаженство, которое может дать Аллах своим избранным на земле!

Отвлечённый разговор кончился. Старик отдал последние распоряжения относительно завтрашнего церемониала и отпустил муэдзина.

Никто не спал эту ночь в становище, все готовились к празднику и ждали только сигнала с минарета о том, что солнце показалось из-за горизонта, чтобы начать празднество.

– Алла иль Алла! Алла экбер! – понеслась с минарета песнь муэдзина, и весь стан пришёл в движение.

Старики, в новых чистых халатах и красных туфлях, дружно двинулись к мечети. Молодёжь бросилась резать приготовленных баранов и кропить их кровью двери своего дома или занавеси юрт, женщины хлопотали над очагами, всюду по долине появились струйки беловатого дыма.

Но вот первая молитва в мечети кончилась, и один из телохранителей несколько раз ударил в литавры, стоявшие у входа в юрту Джелядин Туган-мирзы.

Тогда на пороге юрты, ведомый под руки двумя седовласыми стариками, показался сам властитель. На нём был длинный зелёный шёлковый халат, обшитый по борту в три ряда широкими золотыми галунами. Короткая кривая шашка висела у пояса, большая чалма из белой индийской материи укутывала его голову.

Остановившись на пороге, старик поднял руки кверху и громко произнёс:

– Нет бога кроме Аллаха и Магомета, пророка его!

– Аминь! – подхватили духовные лица, бывшие в свите, и вся процессия двинулась в мечеть.

Молитва продолжалась недолго; вся группа окружавших старика-мирзу снова показалась в дверях мечети. Старшина посёлка, высокий, почтенного вида татарин, приблизился тогда к старому слепцу и с низким поклоном вручил ему нож, а его прислужники подвели молодого жирного барана. По обычаю татар, сам мирза должен был зарезать этого барана и раздать его части высшим гражданам улуса.

Туган-мирза

– Велик господь! Мир тебе, Юсуп! – сказал в ответ на приветствие Туган-мирза. – Вот уже десять лет, как великий Аллах не допускает меня совершить святой обряд. но на этот раз я счастлив: мой сын Туган-мирза достиг совершеннолетия, и я, с благословения Аллаха, вручаю ему нож и говорю: «Сын мой, иди и принеси жертву!»

При этих словах окружающие расступились и молодой Туган-мирза вышел вперёд, низко поклонился отцу, принял из его рук жертвенный нож и, сопровождаемый свитой, направился к барану, которого держали слуги.

Быстро, привычной рукою он зарезал животное, свита бросилась сдирать шкуру с трепещущего ещё барана, и через несколько минут, изрезанный на части, он был роздан старейшинам посёлков, ожидавших с нетерпением и каким-то священным трепетом своих долей.

Только с этой минуты праздник считался официально открытым и сорокадневный пост оконченным.

Старый мирза Джелядин сидел на высоких подушках у входа в свою юрту и принимал поздравления от своих подданных. Стар и млад толпились теперь на площадке между мечетью и его юртами. Готовилось необыкновенное зрелище: большая байга, или джигитовка, слух о которой распространился далеко за пределы татарских посёлков.

На это редкое и почти невиданное в Литве зрелище из окрестностей съехалось немало литовских и польских шляхтичей и хлопов. Но они, по возможности, старались держаться подальше от некрещёных, «поганых» татар и расположилась целым становищем вдоль всей опушки леса, которым была покрыта вершина господствующего над долиной холма. Пункт был выбран отлично: ни одно движение татарских удальцов не могло укрыться от взоров наблюдавших, остававшихся, в свою очередь, почти невидимыми.

Но татарские острые глаза давно уже рассмотрели непрошенных свидетелей. О них донесли молодому Туган- мирзе.

– А, пусть смотрят да завидуют! Клянусь Аллахом, во всей Польше и Литве не найти и десятка таких джигитов, которых у нас в Ак-Таше три сотни. А уж коней – ни одного! Пусть смотрят да завидуют!..

Глава II. Турнир

В группе польских шляхтичей, приехавших посмотреть на джигитовку, особенно выделялся красивый молодой человек с длинными белокурыми волосами и слегка вздёрнутым носом. Это был господарь, владетельный пан фольварка Замбржинова, ближайшего к месту татарского посёлка, Иосиф /Юзеф. – Ред./ Сед- лецкий, герба Ястжембца, получивший этот хутор по наследству от матери, кровной литвинки, вышедшей замуж ещё при Скоригелле /Скиргайло – Ред./ за одного из офицеров его отборной польской дружины, пана Мечеслава Седлецкого.

Молодой пан Иосиф переселился в Литву, но считал себя здесь не более как гостем: все мысли и желания его вертелись только на одном – на уютном уголке где- нибудь в Малой Польше, поближе к Кракову. Здесь, среди сумрачного, сурового народа, среди мстительных и несговорчивых литвинов или необщительных с чужаками русских, он считал себя словно в неприятельской земле и давно бы продал и фольварк, и домашний скарб, и рощу заповедных дубов, если бы…

Если бы не Зося, дочь одного из его соседей, родовитого шляхтича Здислава Бельского, герба Козерога, владельца большого фольварка Отрешно, переселившегося в Литву из разграбленных меченосцами земель Новой Мархии, и сугубо вознагражденного Витольдом Кейстутовичем. Великий князь Литвы глубоко уважал этого родовитого шляхтича, храбрость, неустрашимость и самообладание которого много раз мог сам оценить и в несчастливом бою под Ворсклой, и в великой победе под Стравой⁴.

Под Ворсклой Бельский не задумался предложить бегущему Витольду своего свежего коня и сам спасся каким-то чудом от преследования татар Эдигея.

Бельский после войны, по врожденной гордости, старался не попадаться на глаза Витольду, а тем более напоминать об услуге, но тем-то и был велик этот могучий сын героя Кейстута, что он никогда не забывал услуги – и очень часто забывал про козни врагов, и прощал им!

Здислав Бельский, ограбленный немецкими рыцарями путём бесчестного подложного документа от имени Братьев Креста⁵ забравшими в свою власть земли Новой Мархии, не знал куда ему деваться⁶. Он просил защиты у Короны Польской ему даже не ответили, так боялись разрыва с Тевтонским орденом. В Краков, ко двору, он возвращаться не хотел, так как был одним из противников союза Ядвиги с Ягайлой, к князьям Мазовецким Янышу и Монтвиду, последним потомкам Пяста, успевшим сохранить в своих областях призрачную самостоятельность, не лежало сердце. И тут-то письмо самого Витольда, звавшего его в свои пределы, в свою обновляемую, оживляемую, дорогую Литву, решило его участь.

«Приезжай к нам в Литву, собрат по оружию, – писал сын Кейстута, – поживи с нами, и ты сам полюбишь наш край как родину».

Призыв товарища по оружию решил дело. С двумя сыновьями, Яном и Степаном, и малолетней дочерью Зосей (Софией) тронулся в путь родовитый пан. Покидая в жертву немцам свой старинный прадедовский замок, он на пороге отряс прах от своих сапог и поклялся великой клятвой:

– Боже всемогущий! – воскликнул он, – клянусь до тех пор не переступать порога этого замка, пока порог этот не будет омыт кровью двенадцати рыцарей в белых плащах, а трупы их не брошены в подземелья замка. Аминь!

Такая речь показалась до того забавной немецким князьям и чиновникам ордена, следившим за выселением непокорного шляхтича, что громкий смех прокатился по их толпе, и все они, словно сговорившись, крикнули: «Аминь!»

Сверкнув глазами в сторону злодеев, лишавших его дедовского крова, вышел Бельский с детьми из ограды замка. Жену его, больную и слабую женщину, несли на руках. Прислуга, хлопы, забитые крестьяне – все рыдали вокруг. Как ни тяжело было жить под гнётом панской власти в Польше, она была раем в сравнении с подневольной жизнью хлопов в руках рыцарей.

Не оглядываясь, сел старый воин на коня, сыновья последовали его примеру, и только старая пани с молоденькой дочкой поместилась в громадной, запряжённой шестёркой колымаге.

Бельский даже и не ждал такого приёма, который готовил ему Витольд. Фольварк Отрешно, пожалованный ему из великокняжеских земель в вотчину, щедро вознаграждал его за все утраты, и родовитый пан скоро, как и предсказывал великий князь, сжился со своим новым отечеством и полюбил его.

Воин в душе, он плохо понимал политику и считал образцом правителя князя Витольда. Уважение к этому великому наследнику Гедимина переходило у него в обожание! Он не был фанатиком в деле религии, и его особенно умиляла та равноправность, которая царила в Литве для представителей всех религий. Литвин-язычник, католик, православный и мусульманин равны были перед лицом великого князя. Только знатность рода да личная доблесть имели цену в глазах героя-вождя. Он знал по опыту, что сын, внук и правнук героев не может быть трусом, и высоко ценил семейные традиции и родовые предания своих сподвижников. Богатый и знатный, осыпанный милостями великого князя, пан Бельский жил себе царьком в своих владениях и давно уже подумывал о подходящем женихе для своей Зоси, которой шёл семнадцатый год.

В числе других гостей-шляхтичей и молодому Замбрженовскому пану Иосифу Седлецкому подчас приходилось на балах у ясновельможного пана танцевать мазурку с паней Зосей или вести её к ужину, но чтобы у отца её когда бы то ни было мелькнула мысль счесть этого мелкопоместного шляхтича за возможного жениха своей дочери – о, нет и нет. Пан Бельский слишком гордился своими предками! Вот уже три века Бельские наполняли хроники войн своими героическими подвигами. Мог ли он допустить, чтобы какой-то Седлецкий смел поднять глаза на его дочь?

Но любовь не справляется с генеалогическими и геральдическими таблицами. Короче сказать, Зосе, в свою очередь, очень нравился молодой красивый шляхтич, уже целый год безнадёжно, при каждой встрече, шептавший ей всюду вечно юную сказку любви!

Старый Бельский не подозревал ничего. Оба сына его давно уже были в ближней свите великого князя и только изредка наезжали к отцу. Старший, Степан, командовал первой ротой головной хоругви, а Ян, отрядом псковских лучников, лучших стрелков того времени.

За несколько дней до татарского праздника, пан Седлецкий, узнав, что в посёлке Ак-Таш у старого Джелядина Туган-мирзы готовится большая джигитовка, поспешил к Бельскому, предлагая проводить его и его семейство на место, откуда превосходно будет видно невиданное ещё в Литве празднование.

Старый Бельский было заупрямился, но дочь сумела изменить его решение, и рано утром в день татарского праздника тяжёлый рыдван, в котором помещалась красавица Зося с подругами-шляхтянками, няньками и мамками, под эскортом десяти человек вершников⁷ остановился у самой просеки леса, как раз против татарского посёлка.

Старый Бельский приехал верхом. Лихой аргамак так и вился под ним, кусая удила и роя землю копытом. Пан Седлецкий, тоже верхом на прекрасной караковой лошади, поместился несколько позади, отчасти из уважения к старому пану, а отчасти, чтобы иметь возможность перекинуться взглядом со своей возлюбленной.

Татары словно ожидали прибытия таких ясновельможных зрителей, и в ту же секунду, как поезд остановился на горе, началась джигитовка.

Пан Иосиф Седлецкий

Сначала удальцы-татары, одетые в одинаковые костюмы, скакали целыми рядами с пиками наперевес, то рассыпаясь веером, во всю ширину полянки, то, по одному слову предводителя, слетаясь для удара в одну точку.

– Тысяча копий! – ворчал себе под нос старый Бельский, – вот так манёвр. Теперь я понимаю, почему они нас поколотили под Ворсклой! Все врозь, одна минута – налетели как молния. Досконально! Досконально! – твердил он, видя, как тот же манёвр, но повторенный удвоенным и утроенным числом людей, производился с тем же успехом. – Надо сказать об этом новом строе старому Витовту. Пусть-ка он сам посмотрит.

Манёвры массами кончились; на середину площадки вылетели несколько человек джигитов, один из них держал под мышкой небольшого чёрного козлёнка.

– Вур! Вур! – послышалось в толпе, окружавшей джигитов, и державший козлёнка понёсся во всю прыть мимо ставки мирзы Тугана.

Остальные бросились его преследовать, и началась бешеная скачка на небольшой, относительно, площадке, оцепленной зрителями. Много удальства и ловкости выказал джигит, уносивший козлёнка, отбиваясь от пятерых противников: он то падал с седла почти на землю, то снова взбирался на лошадь, но всё-таки козлёнок был отбит – и снова началось преследование нового владельца.

Эта чисто татарская забава не понравилась старому воину. Он хмурился и бормотал себе под нос.

– Глупость!.. Глупость!..

Но вот из-за шатров мирзы Джелядина выехал всадник в полном рыцарском вооружении меченосца. Недоставало только большого белого плаща с вышитым на нём чёрным крестом, зато всё вооружение было безусловно подлинно рыцарское. Огромный шлем, украшенный павлиньими перьями, тяжёлый длинный меч без ножен у седла, огромное копьё, и вороненые доспехи с золотыми девизами на обеих сторонах панциря доказывали, что это рыцарское вооружение – одно из тех, которое было отбито татарами при огромном поражении на Ворскле, где среди поляков и литвинов легло более 10 рыцарей, присланных орденом на помощь против неверных.

Рыцарь выехал на середину площади, поднял забрало и затрубил в рог, словно вызывая соперника на бой.

– Как, и у татар тоже турниры устраиваются? – засмеялся себе в ус старый Бельский, – не ожидал!

Рыцарь протрубил три раза и потом поднял копьё кверху, как и следовало по правилам рыцарства.

Несколько минут никто не решался, казалось, принять вызов закованного в латы великана; вдруг от юрты мирзы на небольшой лошади, словно мяч, вылетел молодой татарин, почти мальчик, и во всю прыть поскакал к рыцарю.

– Ох! Матка Боска! Смотри, Зося, каков удалец! – крикнул Бельский дочери, которая за спиной отца меньше занималась зрелищем джигитовки, чем немым разговором с паном Седлецким.

Конное состязание у татар

– Смотрю, папа, смотрю! Сдаётся мне, что силы неравны! Смотри, смотри, как он ловко увернулся от удара копьём, словно кошка! Смотри, смотри!

Действительно, молодой татарчонок, налетев с размаху на рыцаря, вдруг в пяти шагах перед ним осадил лошадь на месте и бросился в сторону; рыцарь промахнулся копьём и чуть удержался на седле, но справился и полетел преследовать врага. Лошадь его, хотя превосходная и сильная, но закованная сама в латы, да ещё под таким же железным всадником, разумеется, не могла быть так легка и поворотлива, как лёгкая лошадка татарчонка, который снова налетел на рыцаря и вновь повторил тот же манёвр; рыцарь опять промахнулся. Татарчонок же, в свою очередь, ловко поднялся на стременах, махнул чем-то над головой и с места бросился во весь карьер назад. С визгом мелькнул брошенный им аркан и охватил рыцаря за плечо и руку. Латник хотел перерубить захлестнувшую его петлю, но было уже поздно: аркан натянулся как струна, и рыцарь был моментально сброшен с лошади, а ещё через секунду татарчонок сидел уже верхом на поверженном рыцаре и занёс над ним нож.

– Браво! Браво! Вот где погибель треклятых крыжаков! Молодец, джигит, молодец! – воскликнул старый Бельский, совершенно переродившийся при виде этой примерной битвы. Он теперь ясно видел, что и против непобедимых в боях рыцарей есть орудие – аркан, оружие забытое, презренное, но, вместе с тем, неотразимое!

Не один старый пан был увлечён исходом примерного боя между рыцарем и татарином: тысячи глаз пожирали, казалось, это зрелище, и едва закованный в латы рыцарь был повержен на землю, как дружный, победный крик пролетел одновременно и среди татар, окружавших ставку своего властителя, и в толпе литвинов, русских и поляков, собравшихся полюбоваться на невиданное зрелище.

Джигитовка продолжалась. Молодые татары показали своё искусство в стрельбе из луков, в бросании дротиков, в примерных боях кавалерии с пехотой, но ни одно из этих упражнений не произвело такого впечатления, как бой рыцаря против аркана.

Старый Бельский, вояка прежде всего, не выдержал и тотчас после окончания джигитовки решил, несмотря на свою шляхетскую гордость, съездить к старому мирзе Джелядину и расспросить его об этом новом невиданном манёвре.

Сказав несколько слов дочери и отправив её с большею частью челяди домой, он обратился к нескольким шляхтичам, окружавшим его и предложил ехать в гости к татарам.

– А не слишком ли много будет чести для этих нехристей, зазнаются, – рискнул возразить молодой Седлецкий, которому очень хотелось конвоировать до замка панну Зосю и показать своё удальство и искусство управлять конем.

Старый Бельский чуть усмехнулся.

– Если пан Иосиф считает себя родовитее ясного пана Кейстутовича⁸, кто же ему мешает ехать домой и не жаловать честью своего посещёния худородного татарина!

Удар попал метко. Седлецкий ничего не возразил и смиренно присоединился к группе шляхтичей, направлявшейся вслед за паном Бельским к татарскому посёлку. Седлецкий прекрасно знал крутой нрав старого воеводы и хорошо понимал, что отстать от него теперь – значило навеки закрыть для себя дверь в его замок.

Слуга, посланный вперёд к шатрам мирзы Джелядина, вернулся в сопровождении двух старых татар, в расшитых золотом халатах, что указывало на их знатность.

– Раб Божий, мирза Джелядин Туган-бег, шлёт ясному пану поклон и привет. Он ждёт вашего посещёния и опечален, что Аллах, отнявший свет у его глаз, мешает ему встретить дорогих гостей у въезда в улус.

Проговорив это длинное приветствие, послы низко поклонились и поехали вперёд прибывших шляхтичей, показывая дорогу.

На пороге главной юрты стоял молодой мирза Туган. Он был в великолепном кафтане из серебряной парчи, ещё больше выделявшей его смуглое лицо и узкие чёрные глаза.

– Добро пожаловать во имя Аллаха! – сказал он, складывая руки на груди и кланяясь в пояс. – У нас сегодня великий день, праздник Байрама, он нам стал ещё радостнее от приезда таких сиятельных панов.

Татарчонок говорил полупольским, полурусским языком, но жестоко коверкая слова на восточный манер. Старый Бельский пристально взглянул на молодого татарчонка и узнал в нём победителя в бою против рыцаря!

Он обнял его и проговорил:

– Я видел твою ловкость и твоё удальство. Славный сын знаменитого отца. Ты настоящий джигит!

– Похвала великого воеводы лучшая награда молодому воину, – вспыхнув от удовольствия, отвечал татарчонок, – если бы мне услыхать от тебя то же и в день битвы!..

– Услышишь! – как-то определённо торжественно проговорил Бельский. – Услышишь и скоро!

– Пошли Аллах, чтобы предсказание твоё исполнилось, храбрый воевода! – послышался голос старого слепого мирзы Джелядина, которого двое служителей вывели из ставки. Мы, татары, давно горим желанием заплатить Литве и Великому Витольду за хлеб и землю! Да будет благословен приход твой во имя Аллаха, храбрый пан Здислав!

– Разве ты меня знаешь? – с удивлением переспросил старик.

– Со слов великого князя Витольда Кейстутовича давно знаю, знаю и то, как ограбили тебя рыцари, знаю и клятву, что ты дал, уходя из отцовского замка.

Бельский удивлялся всё больше и больше. Он и не предполагал никогда встретить в слепом татарине такое знание, такую светлую память.

Он не мог отказать хозяину в просьбе войти в его ставку и принять угощение, между тем, как сын его делал то же приглашение, но уже от своего имени, остальным шляхтичам и повёл их в свой шатер, стоявший рядом. Хитрые татары распорядились ловко. В ставку к мирзе Джелядину был допущен только один воевода Бельский, а остальные должны были довольствоваться приёмом у молодого мирзы Тугана.

Молодой татарчонок хотел, казалось, заставить забыть этот чувствительный щелчок шляхетской гордости изысканным вниманием и предупредительностью. Он показывал молодым шляхтичам своё оружие, своих лошадей, своих охотничьих беркутов и ястребов.