Kitobni o'qish: «Внимание: неверный муж!»
Глава 1
Абонент недоступен…
Абонент опять и снова был недоступен.
Неприятный, равнодушный до тошноты голос оператора советовал ей перезвонить позже. Он же не мог знать – этот холодный бездушный голос – о том, что смысла в очередном, двадцатом, наверное, по счету звонке не было. Абонент все равно будет недоступен. Он будет недоступен и через полчаса, и через час, и через сутки. Он будет недоступен, даже находясь в непосредственной близости от нее. Даже тогда, когда его можно будет потрогать руками. Он и тогда будет недоступен и недосягаем, этот абонент, будь он трижды проклят!
Пусть вообще будет проклят тот день и час, когда судьбою было дано распоряжение свести их вместе. ЕГО и ЕЕ…
О, она ловко все подстроила, судьба-злодейка! Виртуозно поработав стрелочником, она застигла их врасплох тем майским вечером на бульваре, пропитанном горьковатой клейкостью тополиных листьев. Она – все та же самая судьба – вдруг сгребла в одну кучу все легкомысленные облака, в бреющем полете скользящие по небу, скомкала их, перемешала и, изрядно встряхнув, низвергла этим двоим – ему и ей – на головы ту самую майскую грозу, что положила начало их нелепым отношениям в их нелепой совместной жизни.
Судьбе заведомо было известно, мерзавке, что они, застигнутые врасплох майским ливнем, непременно побегут сломя голову в поисках убежища. Почему не побежать? Все бежали, и они тоже побежали. Причем бежали каждый сам по себе. Она тем вечером шла от подруги. Он… Он, кажется, просто гулял. А как же еще?! Гулял, конечно. Не высматривал же безмозглых наивных дур вроде нее. Просто дышал свежестью майского вечера.
Ага, побежали они, значит, под восторженное улюлюканье фатальной неотвратимости каждый своей дорогой. Бежали каждый своей, но почему-то почти одновременно вбежали в одно и то же чужое парадное. Едва не столкнувшись, вбежали. Нет, она, кажется, чуть приотстала – мешали каблуки.
В парадном было темно, сухо и очень холодно. Дом был сталинской застройки, с высоченными потолками и толстенными добротными стенами, которые еще не успели прогреться с приходом весны. Она замерзла почти сразу. На ней было платье и кофточка с длинными рукавами. И все это такое стильное, такое тонкое и по-европейски едва осязаемое, что промокло почти мгновенно и, плотно облепив ее тело, теперь больше походило на освежающий компресс, нежели на одежду. Она отошла тогда к окну, пристроила локти на чистый свежевыкрашенный подоконник и, выбивая зубами частую дробь, настороженно прислушалась к тому, что происходит за спиной.
А за спиной ничего не происходило. Парень, которого ей не удалось как следует рассмотреть, продолжал стоять, подпирая стену. Стоял и молчал. Пару раз в парадное входили жильцы, взрывая повисшую тишину громким топотом и хлопаньем тяжелых входных дверей. Затем слышалось гудение добротного старого лифта, и снова наступала тишина.
– В лифте теплее… – вдруг сказал он, не обращаясь к ней. Просто сказал, будто вслух подумал, и тут же повторил: – Там намного теплее.
Ей стоило бы что-то ответить, наверное. Что-нибудь вроде: вы так считаете? Или: да, да, может быть, вы правы… Но посиневшие от холода губы не желали шевелиться. И тогда она просто повернулась и на негнущихся, облепленных тонкой материей платья ногах пошла к кабине лифта.
Он пошел следом, она это мгновенно почувствовала. Не услышала, а почувствовала, настолько неслышно он передвигался. Как хищник, готовящийся к прыжку… Но сил на панику у нее не оставалось. Она так застыла, что внутри, казалось, все покрылось хрусткой корочкой льда и позвякивало легонько при каждом ее шаге. Страха определенно не было. Были в избытке холодное, промерзшее равнодушие и дикое желание согреться. А вот страха… нет, точно не было.
Они вошли в лифт. И она тут же затерлась в угол, не переставая подрагивать. Он стоял к ней спиной и что-то делал там такое с кнопками лифта. Пиджак на его плечах вымок, но на спине оставался сухим. Брюки снизу были сырыми, до коленей. Печальная участь постигла и ботинки. Но в основном он был в выигрыше. Ей досталось куда как больше.
Наконец двери лифта плавно сомкнулись, кабина дернулась и медленно поползла вверх. И вот тут он обернулся и ней…
Лучше бы ему этого не делать никогда! Лучше бы ему вообще никогда не появляться на ее пути! Лучше бы никогда, никогда ей его не видеть и не встречать в этой жизни! Да что там в этой – и на том свете она теперь себе такого счастья не желает!
Она пропала почти мгновенно. И поняла это тоже мгновенно. По судорожно вздрогнувшему сердцу так сразу и поняла: пропала!!!
– Леонид, – представился он, не делая попыток сократить расстояние между ними. – А вы?
«Леонид… Леня… Ленечка…» – Она мгновенно перепробовала на вкус каждое из его имен, забыв назвать себя. Стояла, оторопело рассматривала парня и молчала.
– У вас есть имя? – нетерпеливо переспросил он.
– Имя? Кажется… Кажется, есть.
Называть собственное имя ей ужасно не хотелось по той простой причине, что оно ей совершенно не нравилось. Стоит ей сейчас его назвать, как тут же последует непременное сопроводительное хмыканье. Она этого не любила и даже стеснялась.
– Итак? – Леонид вопросительно поднял совершенную по форме темную бровь.
– Ася…
Хмыканье последовало. Многозначительное такое, сопровождаемое характерным для данного случая вопросом. Она вспыхнула и отрицательно качнула головой:
– Нет, не Клячина! Почему обязательно Клячина?!
– Не кипятитесь, я пошутил. – Он сунул руки в карманы брюк, слегка качнулся на каблуках промокших вдрызг ботинок и улыбнулся ей обезоруживающе и раскрепощенно. – Ася так Ася. Согрелись?
Она не знала. Она ничего уже не знала и не соображала. Согрелась ли она или по-прежнему стучит зубами от холода и приставшей к телу сырой одежды? Хорошо ли ей или плохо? И что она вообще сейчас собой являет? Чучело в мокром платье со спутанными прядями вымокших волос, с размазанной тушью, с посиневшими от холода губами и красным кончиком носа… Важно ли это?! Она даже неловкости не испытывала от того, что, возможно, неважно сейчас выглядит. Обычно это ее очень заботило. Сейчас нет. Она смотрела на него и видела только его, додуматься посмотреть на себя со стороны она не сумела. Потом это не раз служило ей упреком. Не раз…
В тот момент она видела только его – Леонида.
Он был потрясающе хорош собой. Чернявый, мускулистый. Но не мачо, нет. От грубой, первобытной силы мачо в нем не было ничего. Ни самоуверенных жестов, ни понимающих пронзительных глаз, ни повелительного шевеления губами. Утонченный, гибкий и… неподражаемо неповторимый.
Ее возбужденный взгляд охватил его всего как-то вдруг и сразу, охватил и тут же как бы примерил на себя.
Охватил едва уловимый, в меру проступающий шарм и физическую силу, натянувшую пуговицы на груди его сорочки, и еще лицо… Таких мужских лиц она всегда боялась. Оно было не просто красивым – оно было очень красивым. И в тот момент она не знала, что ей со всем этим делать.
Кстати, так не узнала и до сих пор.
Ее Ленечка, ее неподражаемо прекрасный Ленечка так и не определился со своим местом в этой жизни. Не сумел определить и ее на нужном месте рядом с собой. Вот и мыкались они третий год – вроде бы вместе, но и как бы врозь.
Ася страдала. Страдала всем своим любящим сердцем, всей своей измотанной душой. Верила, ждала, надеялась, но… ничего не менялось. Не менялось, а становилось только хуже…
Она натянула на кулак рукав свитера и протерла им запотевшее ветровое стекло «Жигулей». Сидеть в машине с выключенным мотором было малоприятно. Стекла без конца запотевали, ноги подмерзали. Но прогревать машину было нельзя. Шум мотора в два часа ночи под окнами чужой двухэтажки непременно привлечет к себе внимание. А привлекать внимание нельзя. Она должна сохранять инкогнито. Она вышла на след, и ей ни в коем случае нельзя допускать, чтобы ее опять запутали и оставили с носом.
Она наконец-то вычислила своего Ленечку. Пускай ей хоть сотню раз твердят пустые бестелесные голоса, что абонент находится сейчас вне зоны действия сети. Она-то знала, что это не так. Сейчас он как раз в зоне действия, ее Ленечка! Определиться бы еще, что это за действия, и тогда…
Ася вдруг заскулила тоненько и противно. Плакать сил уже не было, да и не хотелось. Она именно заскулила, как забытая всеми, брошенная на произвол судьбы собачонка.
Что с ним? Кто с ним? И почему именно с ним?
Она же здесь, рядом, и любит его, и ждет… Почему он не с ней сейчас? Почему?! Неужели та самая роковая случайность, что заставила ее тогда прижаться к его широкой груди в лифте, так и будет вести ее по этому неправильному пути, которым она идет вот уже третий год?
Окно второго этажа вдруг разорвало ночную темень яркой вспышкой света. Ася занервничала. Света в этом окне не было с половины одиннадцатого. Сначала он исправно горел. Загорелся минуты через четыре после того, как ее Ленька зашел в подъезд. Было это… Да, точно, что-то около десяти. Он зашел в подъезд, а Ася кинулась бегом вокруг дома. Быстро просмотрела оба этажа по периметру. Убедилась, что на втором по-прежнему освещено два окна в центре, а на первом – два боковых. Запыхавшись, вернулась в машину, и вот тут свет и зажегся.
Итак, она не ошиблась. Он посещал именно эту квартиру. Именно квартиру под номером восемь. Это был шестой его визит за минувшие две недели, и она теперь в этом была практически уверена. Ленька ходит в восьмую квартиру.
Обычно он приходил, включался свет и горел часа два-три. Сегодня все пошло по другой схеме: свет горел лишь полчаса. Потом погас, но Ленечка выйти не соизволил. Он оставался там. И вот сейчас… почти в два часа ночи он наконец проснулся. Вопрос – с кем?
Ася пристроила руки на руле, уложила на них подбородок и с тоской уставилась на светящийся прямоугольник окна.
Банальное окно с выкрашенной банальной охрой рамой. Дешевые шторы из ацетатного шелка и крупные цветы по тюлевому полотну. Полное отсутствие вкуса – ну полное отсутствие! – попеняла Ася, вспоминая свою ухоженную до стерилизованного лоска квартирку. Но о вкусах не спорят. Может, он и не замечает подобной нелепости. Что ему в этих шторах? Хозяйка дома, должно быть, очень хороша, раз Ленька ходит сюда раз в два-три дня. Завидное постоянство. Хотя чему удивляться, с ней лично он встречался примерно по такой же схеме…
После романтического знакомства в лифте он проводил ее до дома. Облобызал руку и, не напрашиваясь на чай, исчез. Ася затосковала, стоило ему свернуть за угол дома. Леня сразил ее наповал, сразил настолько, что она даже позволила себе неблагоразумно прижаться к его широкой сильной груди. Подобной вольности она себе раньше никогда бы не простила. Но тут был не тот случай. Тут случай был особый. А Ленька взял и просто ушел.
Два дня она ходила сама не своя, плохо ела, плохо спала, почти не разговаривала. Любимая и единственная подруга Сашка сразу заподозрила неладное и хотела даже тащить ее в районную поликлинику. Но потом, присмотревшись к ней повнимательнее, обреченно вздохнула, проговорив: «Ты влюбилась, старуха». Даже спрашивать ни о чем не стала, ограничившись такой вот печальной констатацией. И правильно, между прочим, сделала, что не спросила. Ответить Асе было нечего. Она ровным счетом ничего не знала о парне из гулкого холодного парадного, кроме того, что зовут его Леонид, и того еще, что он неподражаемо хорош собой. Ну, и еще то, что при мыслях о нем с ней начинало твориться что-то невероятное – от внезапно учащающегося пульса до неожиданных необъяснимых слез. Но это уже было из разряда эмоций, их к делу пришивать было нельзя. Александра обошлась без комментариев. Впрочем, Ася и не настаивала.
А Леонид появился под Асиными окнами через два дня после неожиданной майской грозы. Она возвращалась с работы, когда ей позвонила на мобильный Александра и зловещим шепотом предупредила:
– Готовься, мать, он здесь!
– Кто?! – не то чтобы Ася испугалась, но внутри ее все как-то вдруг оборвалось и мелко-мелко задрожало. – Ты о ком, Сань?
– О предмете твоего нездоровья, милочка!
– О каком предмете? – Она начала понемногу прозревать, просто боялась еще откровенно надеяться. А вдруг Сашка ошибается или что-то путает. – Чего говоришь-то, не пойму…
– А то! Тут у нашего подъезда второй час отирается тип один. Судя по его физиономии, это он и есть. – Подруга жила двумя этажами ниже, окна ее, из которых великолепно просматривалась не только территория их двора с длинным рядом ребристых «ракушек», двумя утлыми песочницами и парой подъездных лавочек, но и большая часть проспекта и магазин напротив, выходили как раз во двор. – Слышь, Ася, а у него букет и жуткое недовольство на физиономии. Ты что, опаздываешь?
– Да нет… Я, собственно, ни с кем и не договаривалась… И вообще, может, это и не ко мне… – Она все еще боялась надеяться. – У нас полдома на выданье, чего ты сразу его ко мне приплела?
– Да то, что он, во-первых, жутко похож на мужчину твоей мечты, то есть вылитый Бандерас недорезанный, правда, несколько обрусевший; во-вторых, он просто точная его копия, а в-третьих…
– Ну и что в-третьих?
– Он тут ходил по квартирам, звонил в двери и спрашивал Асю. Второй Аси у нас в доме нет. Как тебе?
– И к тебе заходил? – слабеющим от счастливого предвкушения голосом спросила она Сашку.
– А то! Ко мне он зашел к одной из первых, наверное. Ты же знаешь, как мужикам моя дверь нравится. – Александра довольно хмыкнула. Свою дверь, предмет их постоянных споров, подруга обила ярко-розовой кожей. Отыскала еще к тому же непонятно где гвозди, шляпки которых были в виде пронзенных стрелой сердец. – Это тебе она не по сердцу или не по карману, не берусь утверждать точно. А мужикам… Мужикам она нравится. Она их возбуждает!..
Представлять себе Леонида, возбудившегося на Сашкину дверь, Асе не хотелось. Но сама мысль о том, что он все же вернулся, ее окрыляла. А то, что вернулся не просто так, а с букетом, окрыляла вдвойне.
Свидание было простым и милым. Объяснение через пару месяцев было еще более простым, но от того не менее милым. Ленечка просто вдел ее безымянный палец в узкое колечко с миленьким камушком и проговорил:
– Ну вот, кажется, и все…
– Что все? – спросила тогда она, боясь поверить в счастье, свалившееся на нее так вот вдруг и сразу.
– Теперь мы обручены.
– Считаешь? – Ася радостно фыркнула. – А что потом?
– А потом будет много-много долгих лет, наполненных уютными буднями, счастливыми праздниками и чем-нибудь еще. Ты же не можешь мне отказать в такой малости, а, Аська?
Она не отказала, забыв уточнить, что им подразумевалось под «чем-нибудь еще». Как показало время, зря не уточнила. Ох как зря! Не сидела бы теперь под окнами этого чужого, погруженного в глубокий сон дома в два часа ночи, не караулила бы своего непутевого красавчика Леньку, как называла его Александра. И не заходилось бы ее сердце в такой дикой скорби на предмет загубленной молодости и попранных чувств…
Ася скосила глаза на часы – половина третьего. Свет продолжал гореть. Стало быть, сцена прощания затянулась. Сейчас в перерывах между первым и вторым шнурком на его ботинках должны были журчать какие-нибудь «муси-пуси», «киска-мурыська», «котик-обормотик» и еще какая-нибудь хрень. Потом затяжные поцелуи с фальшивыми непременными стонами. Пошлепывание, пощипывание…
Фу, гадость какая…
Почему-то Асе казалось, что ничего, кроме грязной, тривиальной интрижки, не могло происходить в квартире номер восемь с нагло светившимся окном в половине третьего ночи. Глупой, пустой, распущенной интрижки, которая ничего не могла значить ни для него, ни для нее лично. Она ведь все переживет. Переживала и не такое. А уж тюль в цветках и ацетатные шторки и подавно переживет. Да и кто там может жить, за такими-то шторами? Какая-нибудь продавщица из супермаркета, что неподалеку. Или нелепая библиотекарша, мечтающая сделать карьеру топ-модели. Или…
Асе вдруг снова захотелось завыть. И не просто тоненько попискивая, а завыть в полный голос, во все горло, чтобы стряхнуть дрему с близлежащих домов и деревьев. Чтобы всколыхнуть безмятежность глубокой ночи, заставить ее вздрогнуть, а заодно и тех, чье прощание было сейчас для Аси как затяжной прыжок.
Свет в окне второго этажа продолжал гореть…
Воспаленными от вынужденной бессонницы глазами Ася смотрела на проклятый светящийся прямоугольник, тискала шершавую оплетку руля и пыталась уговорить себя уехать наконец с этого места.
Ну, сколько же можно так себя мучить?! Сколько можно с напряженным вниманием вглядываться в эти дурацкие шторы и мучиться, и страдать, и сдерживать рвущийся наружу вой, пытаясь угадать то, что там за ними сейчас происходит?!
Она устала. Устала, замерзла и хочет спать. Хочет в горячую ванну. Хочет горячего крепкого кофе, такого, чтобы ложка в нем стояла, как в сметане. Огромную кружку сладкого черного кофе с огромным ломтем лимона, лениво омывающим бока в непроглядной глянцевой пахучести… А потом спать! Влезть в теплую удобную пижаму, укутаться с головой одеялом так, чтобы только нос один торчал, и уснуть. И спать потом как можно дольше, не просыпаясь. А проснувшись, обо всем тут же позабыть. И про мучительное ожидание, и про холод, и про окно это идиотское, промозолившее ей все глаза петушиным орнаментом тюлевой занавески. Все, все, все забыть. Потому что утро окажется теплым и милым. Солнце будет неслышно бродить по сонной квартире, тщетно пытаясь натолкнуться на патриархальный пылевой столб. Ленька будет спать рядом, разметав свои темные волосы по подушке. И это – только это! – будет важным тогда. То, что они вместе. То, что он рядом. То, что его рука хозяйски прижимает ее к себе. А он, еще до конца не очнувшись ото сна, губами проделывает брешь в ее волосах, пытаясь раскопать самый нежный участок ее шеи за ухом…
Но вместо того чтобы ехать домой, Ася который час сидит в выстуженной машине и продолжает пялиться на чужое окно, словно ее измученный интерес способен что-то изменить.
Ася потерла глаза, на мгновение прикрыла их, снова распахнула и снова подняла их ко второму этажу.
Свет по-прежнему горел.
Господи, как же она устала! Как она вообще до дома доберется, если сил не осталось почти ни на что? Она даже просто смотреть уже не может. Взгляд расползается, ерзает, перепрыгивает с оконного переплета на подоконник, с подоконника на форточку, и это жутко мешает ей сосредоточиться. Стало даже казаться, будто нелепые шелковые шторы вздымаются парусом и реют по комнате, отбрасывая странные, раскрашенные ацетатным блеском отсветы на оконное стекло.
– Чудеса твои, господи! – прошептала Ася удрученно, снова протерла запотевшее стекло машины и, с минуту поморгав, попыталась сосредоточиться. – Не проходит! Ни черта не проходит!
Застегнув легкую куртку до самого подбородка, она открыла дверь машины и выбралась наружу. Осторожно, стараясь не щелкнуть замком, прикрыла дверь и опасливо оглянулась. Вроде никого…
Дом, где сейчас прелюбодействовал ее красавчик Ленька, располагался в самом центре города. Хороший дом, с толстыми стенами, чугунными перилами мраморных лестниц, добротным полом и высоким потолком. Таких сейчас не строят, такие строились давно и на века. Уютный дворик, с детскими качелями и яркой полиуретановой трубой, причудливым лабиринтом изогнувшейся в окружении кустарника. Все это было неплохим дополнением к патриархальной прочности двухэтажного строения.
Асе здесь не было страшно. Ей здесь даже нравилось. Предыдущее место, куда таскался ее непутевый красавчик Ленечка, нравилось ей куда как меньше – старая хибара на пустыре в забытом богом районе. Бр-р-р, она до сих пор не может без содрогания вспоминать странных людей, незримыми тенями скользивших в ранних сумерках мимо ее машины. Нет, здесь народ совсем другой. К семи часам почти все бывали дома. Ближе к десяти укладывались спать. Только вот квартира номер восемь выбивалась из общей картины своим скандальным неповиновением заведенному порядку.
Ася поежилась в пустоте прохладной ночи и помахала руками вверх-вниз, пытаясь согреться. Потом снова подняла глаза к окну на втором этаже и тут же ахнула. Что за черт?!
Она зажмурилась, сомкнув ресницы с такой силой, что заныла кожа век. И снова распахнула глаза навстречу окну восьмой квартиры.
Ничего ей не мерещится! Кого она пытается обмануть?! И с глазами у нее все в порядке, и с фокусированием взгляда ничего не приключилось. И шторы… идиотские шторы из дешевого ацетатного шелка… реют по комнате самым натуральным образом, потому что снизу от подоконника их лижут языки пламени. А свет… свет по-прежнему горит в этой квартире. И из нее по-прежнему никто так и не вышел. Ее Ленечка, в частности.
На то, чтобы принять решение, Асе понадобилось не больше десяти секунд. Не заботясь больше о сохранении инкогнито, она пискнула сигнализацией, закрывая машину, и помчалась к подъезду, перескакивая через апрельские лужи с прытью антилопы. Тяжелая подъездная дверь отлетела в сторону. Первая ступенька, вторая, третья, площадка, снова лестница. Господи, какие холодные перила! Почему в таких домах всегда ужасно холодные перила?
Дверь в квартиру традиционным для данного случая образом оказалась не заперта. Более того, она была на треть приоткрыта, и в образовавшийся проем был виден узкий темный коридор, оклеенный полосатыми обоями. На лестничной площадке едва ощутимо попахивало дымом, пламени из коридора видно не было. Может, Ася ошиблась? Может, это никакой и не пожар, а ее ночные галлюцинации от долгих бдений в засаде? Тосты подгорели, вот! А она себе все придумала…
– Леня! – позвала она громким шепотом и оглянулась на дверь соседней квартиры за спиной.
Глазка там не было. И слава богу! Не хватало Асе ко всем прочим радостям еще и полуночных свидетелей. Достаточно того, что придется сейчас нос к носу столкнуться с любимым мужем и как-то еще ему объяснять собственное присутствие у двери квартиры под номером восемь.
– Леня! – чуть громче позвала Ася и, поколебавшись с минуту, вошла в узкий коридор. Толкнула спиной входную дверь, глубоко втянула воздух, едва отдающий гарью, и снова крикнула: – Ленька, отзовись немедленно! Я знаю, что ты здесь! Что здесь происходит вообще?! Почему пахнет дымом, ответь?!
«Я определенно схожу с ума, – вдруг запоздало закралось ей в голову мысль. – Ясно же, что в квартире никого нет, раз никто не отзывается. Почему-то дверь открыта… Почему, кстати? Уж не потому ли, что кто-то, убегая, забыл ее запереть? А с чего это кому-то убегать нашкодившим щенком? Из-за забытой на под-оконнике сигареты или… Так, стоп, Ленька же не курит, при чем тут сигарета?!»
– Леня! – снова позвала Ася уже менее уверенно и сделала еще пару шагов по коридору.
Поразительно, какими длинными могут казаться коридоры и какими мелкими и несущественными шаги. Ася оторвала свой взгляд от входа в комнату, освещаемую неровным, дергающимся светом – видимо, пламя все же имелось и разрасталось с каждой минутой, хотя дымом еще пахло слабо.
Нужно, ей нужно войти туда. Войти, убедиться, что ничего страшного не произошло, и уйти. Сесть затем в машину и мчаться домой… Просто нужно пересилить собственную неуверенность и страх и войти, что бы там ни обнаружилось. Может, там и страшного ничего нет. Может, действительно у хозяйки подгорели хлебцы. А дверь квартиры была открыта потому, что хозяйка вышла к соседке. Так ведь?
Ни черта не так! Какая соседка в половине третьего ночи?! Какие тосты, если горелым хлебом не пахнет, а вполне определенно отдает тлеющим текстилем?! И почему же никто так и не отозвался до сих пор?! Пьяные они все тут, что ли?!
Ася продвинулась еще на полметра и замерла на пороге комнаты, отгороженной от узкого, кажущегося бесконечным коридора тонкой застекленной дверью. Все, что теперь требовалось, так это потянуть за ручку дверь на себя, убедиться, что все ее страхи не более чем вымысел, и затем удирать отсюда подобру-поздорову.
Последнее, что успела Ася подумать, прежде чем войти в комнату, так это чтобы Леньки там не оказалось. Все, что угодно, но только не это. Пока он не пойман с поличным, его можно считать невиновным. Пусть призрачная, убогая, но все же отсрочка. Ася понемногу, но уже привыкла к мысли, что ее муж может принадлежать кому угодно, кроме нее. Она свыклась с этой мыслью, срослась с ней костями и мясом, но все же это было не более чем ее мыслью. Пусть мучительной, но всего лишь мыслью. А вот видеть… нет, этого она уж точно не переживет…
Леньки, Ленечки, Ленчика, ее любимого и единственного Леньки в комнате не было. Зато обнаружилось кое-что другое, что мгновенно заставило Асю забыть и о нем, и о собственной боли, и о долгих бесполезных часах, проведенных в ожидании.
В комнате, постепенно окутывающейся густыми клубами дыма, и в самом деле занимался самый настоящий пожар. Шторы, дурацкие шторы, которые последние две недели стояли у нее перед глазами, стоило ей их прикрыть, выгорели почти полностью. Теперь огонь перекинулся на платяной шкаф. Фанера лениво тлела, не желая заниматься ярким пламенем, и жутко дымила. Впору было закашляться от удушья, но Ася кашлять не стала, натянув по самые глаза высокое горло свитера.
Надо было уходить! Надо было непременно уходить, и забыть, и не вспоминать больше ни об этой комнате, ни о причине, заставившей ее здесь оказаться. Леньки здесь нет, это очевидно. Если он и был, то успел уйти. Пора было и Асе уходить, но что-то удерживало ее на месте. Что-то не позволяло метнуться назад и убежать сначала длинным узким коридором, потом гулким парадным с холодными гладкими перилами лестниц. Это что-то привиделось ей сбоку широкого разложенного дивана и по форме своей очень сильно напоминало голую женскую лодыжку. На сам диван Ася старалась не смотреть. Разбросанные подушки, скомканное одеяло и сбитые простыни… О том, что могло происходить на этом расхристанном ложе, можно было только догадываться.
Глаза вдруг нещадно защипало, то ли от дыма, то ли от глупых догадок, которые, тесня друг друга, полезли в голову. Ася глубже спрятала нос в воротник свитера и метнулась к тому месту, где угадывалось очертание женской ноги.
Шкаф продолжал нещадно дымить, никак не желая разгораться, и оттого дышать стало почти невыносимо. К тому же едкий дым вдруг еще настойчивее полез в глаза. Надо было торопиться…
Опуская церемонии, Ася прошла в ботинках прямо по дивану и свесила голову туда, где между диваном и стеной зияло полуметровое пространство. Ася свесила голову и тут же резко отпрянула.
Молодая женщина, которую она успела возненавидеть заочно, лежала на боку, поджав под себя правую ногу. Левая была сильно вытянута, словно женщина пыталась опереться ею во что-то невидимое. Ее-то Ася и заметила, стоя у входа в комнату. Теперь же, старательно подавляя тошноту, она застыла в неудобной позе, глядя на лежащую, и тщетно пыталась уговорить себя сохранять хотя бы видимость спокойствия.
– Твою мать!!! – выдохнула она в жесткую шерсть свитера мгновение спустя. – Что же делать-то? Эй, ты! Ты жива или нет?
Молодая женщина, по Асиным ехидным предположениям продавщица супермаркета либо несостоявшаяся топ-модель, та, что любила тюль в крупный цветочек и яркие шторы из ацетатного шелка, лежала сейчас без единого клочка одежды в луже собственной крови. Длинные светлые волосы, склеившись прядями, были перекинуты на одну сторону, открывая лицо удивительной красоты и бледности. Правое плечо упиралось в подбородок. Руки стиснуты в кулаки и прижаты к груди. Тончайшая талия, длиннющие ноги… На роль топ-модели эта дамочка подходила как нельзя лучше. Только вот ее теперешнее положение оставляло желать лучшего.
Кровь, кровь, повсюду кровь. На спинке дивана, на обоях, на руках, судорожно стиснувших грудь. На животе, на ногах… Столько крови Асе еще никогда не доводилось видеть. Человеческой крови, успевшей подернуться матовой пленкой и издающей тошнотворный сладковатый запах.
Что-то нужно было делать со всем этим. Что-то срочно, просто безотлагательно нужно было со всем этим делать… Только что?!
Ну, вызовет Ася «Скорую»… Та приедет. Затем приедут пожарные. А они непременно вызовут милицию. Начнутся вопросы, понимающее хмыканье, протоколы там какие-нибудь… Появится дознаватель с умным проницательным взглядом выстуженных чужим горем глаз. И снова будут вопросы. Что делала под окнами этого дома в столь поздний час? Так это… мужа своего караулила. А кто у нас муж? Так это… ведущий программист одной солидной фирмы. А что он тут делал в такое время? Так… не трудно же догадаться – навещал свою знакомую. А почему после его визита знакомая оказалась в таком плачевном состоянии? Нет, что она абсолютно голая, это логично. Но вот почему в крови и без сознания? И где, собственно говоря, сейчас этот самый ведущий программист? Почему его нет в квартире? Которая к тому же еще и горит синим пламенем…
Ася крепко зажмурилась и попыталась проглотить комок, который вечно начинал ей мешать дышать в таких вот ситуациях. Какой там, к черту, дым, когда и без дыма дышать стало нечем! Вовсе даже дым и ни при чем!
Нет, не квартира эта дурацкая сейчас горит, это жизнь Асина занялась синим пламенем. И ярко полыхает, выстреливая в небо последними искрами глупых бабьих надежд.
Вся картина допросов и разбирательств с такой поразительной точностью возникла в Асином воображении, что ее в который раз за последние минуты замутило.
Могла ли она допустить подобное?! Могла ли допустить, чтобы эта дрянь – ее непутевый красавчик Ленечка – сотворил с ней, с ними, с их семьей подобное?! Суровые мужи в формах и кокардах, наручники, с омерзительным лязганьем захлопывающиеся на запястьях, сочувственные вздохи и скорбные взгляды ей в спину…
Нет! Все, что угодно, только не это! Пускай Ленечка со своей жизнью делает все, что ему хочется, но с их общей, с ее жизнью конкретно – она не позволит ему ничего такого совершить!
«Позор!!» – прошипел Асе в самое ухо полустертый расстоянием папин голос.
«Ах, боже мой, какой позор!!! – зазвенел в другом ухе истеричный возглас мачехи. – Что скажут люди?»
А в самом деле, что они скажут, всплыви вся эта ужасная история в их великосветских кругах? Что дочь уважаемого Константина Ивановича попала в ужасную историю? Или что это закономерный финал, благодатно взращенный ее упрямством и дочерним неповиновением?..
Ася беспомощно оглянулась. Нет, нет, она точно не допустит ничего подобного. Она что-нибудь непременно придумает.
Резко выпрямившись и снова прошагав прямо в ботинках по дивану, Ася побежала в прихожую. Убедившись, что входная дверь захлопнулась на замок, она ворвалась в ванную и, открыв краны на полную мощность, принялась наливать воду во все имеющиеся в наличии тазики и ведра. Потом, поочередно хватая наполненные, она принялась метаться между ванной и комнатой, заливая огонь. Соседи снизу ее не беспокоили по той простой причине, что за две недели Асиных наблюдений в квартире, что находилась прямо под восьмой, ни разу не горел свет. То ли там никто не жил, то ли хозяева находились в отъезде. Причина ее не волновала. Света не было, значит, не было и людей. Так что с этой стороны неприятностей быть не должно.
