Kitobni o'qish: «В любви брода нет»
Глава 1
Пожилая женщина тискала в руках дерматиновую сумочку цвета конского каштана и робко топталась у порога.
– Проходите, присаживайтесь. – Милая девушка, очень похожая на ее младшую внучку, выпорхнула из-за стола и выдвинула на середину комнаты стул. – Не стесняйтесь, прошу вас.
Женщина осторожно ступила на дорогое ковровое покрытие приемной, прошла и села на самый краешек стула.
– Скоро Инга Витальевна вернется с обеда, – пообещала ей секретарша все так же мягко. – Вы подпишете последние бумаги, и вам передадут деньги.
– Что, прямо сейчас?!
Было заметно, что женщина занервничала. Сумма в договоре значилась немалая, а у нее с собой даже сумки поприличнее нет, только вот эта, старенькая, с которой она обычно ходит за пенсией. Так пенсия-то всего две с половиной тысячи, а здесь – страшно даже выговорить – почти полмиллиона.
– Да. Сейчас, конечно. – Девушка, похожая на ее любимую малышку, забарабанила по компьютерным клавишам, по ходу приговаривая: – Наша контора всего с полгода работает, и мы очень дорожим своим престижем, действуем в интересах клиента. Поэтому никаких проволочек с бумагами и выплатами быть не должно. Так ведь?
И она посмотрела на старушку с трогательной непосредственностью.
– Да, наверное, – не стала расстраивать ее клиентка. – Боязно только как-то. Такая сумма. У нас вон на прошлой неделе у почтальонши пенсию инвалидскую отобрали. Прямо в подъезде у почтовых ящиков, пока она газеты по ящикам рассовывала. И деньги небольшие, а вот польстились…
– Ну, так то пенсия! – секретарша искушенно фыркнула. – Любому дураку, извините, известно, когда приходит почтальон. Запросто могли узнать и день, в который она носила пенсии. Тут любой подросток мог постараться, так ведь?
– Оно верно, – подтвердила женщина, удивившись, что ни разу не подумала об этом, а все удивлялась, как могли так запросто, среди бела дня и наверняка ограбить. – Сейчас преступник пошел изворотливый. Проследит за кем хочешь.
– Ну вот! – обрадованно подхватила девушка. – А вам-то опасаться нечего. Вы же никому не говорили, куда и зачем идете, или я ошибаюсь?
– Нет, что вы! Кому сейчас о таком можно говорить! Кругом зависть да сплетни. Так я и не знала, что деньги именно сегодня будут, как же я могла заранее говорить!
– Именно! – подхватила девушка и, потянувшись, щелкнула тумблером чайника. – Я вас сейчас чаем напою с печеньем. Хотите?
– Конечно, спасибо большое, – обрадовалась женщина и потянула с головы теплый шерстяной платок. – Я так разволновалась, что даже во рту пересохло. Шутка ли, такие деньги. Как поеду на автобусе, ума ни приложу.
– Да зачем же на автобусе?! – изумленно воскликнула девушка, заваривая пакетик с чаем и кидая в чашку пару ложечек сахара. – Мы вам такси вызовем. А родственников у вас нет в городе? Я имею в виду таких, чтобы могли за вами на машине приехать и встретить. Подождали бы пока у нас, они бы и подъехали.
– Нет никого здесь, девочка. Никого! – Лицо пожилой женщины жалобно сморщилось. – Потому и спешу с продажей квартиры. Уехать хочу к сыну на Украину. Там внучка младшая должна вот-вот замуж выйти. Хочу молодой семье деньгами помочь. Глядишь, и пригреют старуху.
На край стола ей поставили поднос с чашкой чая и крохотным блюдцем с рассыпчатым печеньем в виде розочек. Женщина неловко пододвинула стул и, расстегнув тяжелое зимнее пальто, принялась макать печенье в чай. Угощение было вкусным, и, сильно стесняясь, она попросила добавки. Девушка весело расхохоталась, подлила ей еще кипятку, сунула в чашку очередной пакетик чая, всыпала сахару и добавила пару печений. Женщина продолжала угощаться. Через пять минут она обмахнула крошки с пальто, поправила на шее платок и, отодвинув от себя поднос, проговорила:
– Вкусно. Спасибо тебе, милая. Прямо и не знаю, что сказать. Хорошая ты девушка. Очень на младшую внучку мою похожа.
– Это на ту, которая замуж собралась? – девушка лукаво улыбнулась из-под низкой пушистой челки.
– На нее…
Она хотела добавить что-то еще, но тут дверь в приемную распахнулась, и из темного коридора на дорогое ковровое покрытие приемной ступила высокая стройная женщина.
– Добрый день, – проговорила она и вежливо улыбнулась. – Заждались, Анна Степановна? Уж извините за задержку.
– Нет, нет, что вы! Какие могут быть извинения! – Анна Степановна улыбнулась владелице конторы. – Меня тут чаем потчевали, грех жаловаться.
– Ну что же, пройдемте. Поставим последнюю подпись. Дождемся клиента, он должен с минуты на минуту подъехать, и, как говорится, всего вам доброго…
Пожилая женщина поднялась и засеменила следом за Ингой Витальевной. Они скрылись за дубовой дверью, и в приемной воцарилась тишина. Какое-то время, каких-то крохотных пять минут, секретарша прислушивалась к звукам, идущим из кабинета Инги. Потом услышала характерный тяжелый стук о пол и догадливо улыбнулась. Она сноровисто смела на поднос крошки со стола, оставленные Анной Степановной, и пошла в туалет вымыть посуду. В дверях столкнулась с Михалычем, здоровенным меланхоличным малым с рыбьими глазами. Ему было чуть больше тридцати, но в конторе все звали его почему-то Михалычем, то ли из уважения к его физической силе, то ли из-за глубоких морщин, избороздивших низкий лоб.
– Здорово, вертихвостка, – угрюмо поздоровался он с девушкой. – Я не опоздал? Клиент здесь?
– Ты вовремя, Михалыч. Инга Витальевна ждет тебя уже ровно как две минуты.
– Понял, – кивнул тот нечесаной головой, в два прыжка преодолел пространство приемной и скрылся за дверью с табличкой «Директор».
Секретарша догадливо хмыкнула. Толкнула аккуратной попкой дверь, выбралась с подносом в коридор. И нарочито медленно ступая, двинулась к женскому туалету. На лице ее блуждала довольная улыбка.
Самое позднее, к завтрашнему вечеру нужно ждать очень щедрых премиальных, а ведь это только начало…
Глава 2
– Пойдем домой… – проговорила потрясающе красивая Мирошниченко, глядя на ослепшего солдата, которого проникновенно сыграл Глузский. – Пойдем домой…
И столько вселенской скорби было в ее незамысловатых словах, столько тоски и надежды, что Верочка, не выдержав, разрыдалась в полный голос.
Господи! Ну почему?! Почему только в дни великой всеобщей беды человек начинает понимать, что такое истинное счастье! Необструганная ступенька под ногами, стены, пахнувшие свежеспиленной сосной, солнце, бьющее прямо в глаза сквозь незастекленные окна, и еще человек, который рядом. Мужчина, который достоин называться любимым…
Она в десятый раз, наверное, смотрела этот фильм и всякий раз не выдерживала и давилась слезами. Сегодня был особый случай, сегодня на нее навалилась хандра, и ее уже с раннего утра душили рыдания. Она встретила своего бывшего с его нынешней женой. И встретила совершенно случайно, совсем не ожидая увидеть их именно там, в аптеке. Она как раз суетливо рылась в своей необъятной школьной сумке, пытаясь отыскать в ее недрах кошелек, когда над самым ухом раздалось:
– Салют, Вера!
Причем мерзавец умышленно сделал ударение на втором слоге, бездарно подражая Меладзе. А она… Она растерялась и еще более суетливо продолжила свои поиски. Она не собиралась ему отвечать на приветствие, которое сочла всего лишь строкой из песни. К тому же на его руку опиралась неподражаемая Она, чего же тешить публику и, краснея, лепетать что-нибудь в ответ. Нет, Верочка не приняла подачи, продолжая искать кошелек.
– Что собралась покупать, валерьянку? – Бывший, по всей видимости, пребывал в отличном настроении и не собирался упустить случай поглумиться над ней в очередной раз.
– Почему именно валерьянку? – Вера нашла наконец кошелек, стиснула его в потной ладошке и стояла теперь перед ними, чуть дыша.
– Так ты ее, как мартовская кошка, всегда глотала, – фыркнул бывший, приводя свою теперешнюю в состояние трепетного восторга. – Она же тебе от всех болезней помогала. Даже от насморка!
Это был удар ниже пояса, и Верочке сделалось нехорошо. Только что ей было безразлично, ну не совсем, ну почти… И то, что он с этой в обнимку. И то, что выглядят они оба не на одну тысячу долларов. И то, что счастливы и, кажется, даже любят друг друга. А вот стоило ему вспомнить про ее насморк, как на нее тут же накатило.
Он же сам ухаживал за ней, когда она простывала. И чай ей заваривал с липой и сушеной малиной. И бальзамом каким-то пахучим натирал ей виски и затылок. Потом укладывал в постель, надевал ей на ноги шерстяные носки и баюкал, словно ребенка. И сам же тащил ей в спальню эти дурацкие копеечные таблетки, уговаривая принять, считая их панацеей ото всех бед. А теперь что?..
– Насморк не у меня, – проговорила Верочка как можно внятнее, боясь разреветься прямо здесь и сейчас и предстать перед ними – блистающими – эдакой хлюпающей носом развалюхой, тискающей в руках огромный саквояж. – А у твоего сына. Его зовут Данила, если ты забыл.
– Я не забыл, – бывший все еще продолжал улыбаться, но уже как-то неуверенно, словно по инерции.
– А вы что это здесь в такую рань? – Верочка обрела утраченную уверенность и плавным движением руки обвела тесноватый зал. – Вы – и в аптеке? Уж не за «Виагрой» ли пришли? Наверное, приспичило, раз в такое время поднялись.
И она пошла к окошку готовых лекарственных форм, проклиная себя за хамство.
Ну не хотела же! Видит бог, не хотела опускаться до примитивизма. Она же педагог! Ей нельзя быть склочной и мелочной и напоминать своему бывшему мужу о проблемах, которые у него временами возникали. Нет же, не удержалась, уколола. А, уколов, тут же пожалела. Успела заметить, как пошло его холеное лицо багровыми пятнами и как его теперешняя бросила на мужа затравленный, испуганный взгляд. Наверняка попала в десятку. Не нужно было. Совсем не нужно.
Верочка склонила голову к окошку, заученно улыбнулась и быстро проговорила:
– Ксилен, пожалуйста. Одну упаковку. И еще… – тут она быстро оглянулась, нашла взглядом бывшего с его теперешней женой, мающихся в отдалении, и скороговоркой выпалила: – И валерьянку в таблетках. Четыре пластинки, пожалуйста.
Девушка приняла заказ. Отсчитала ей четыре пластинки таблеток, сунула в руки сдачу мелочью и подала капли. Верочка быстро все спрятала в сумку, ссыпала мелочь в карман плаща и скорыми шагами направилась к выходу. В сторону влюбленной парочки она больше не смотрела, искренне надеясь на то, что ее уход они оставят без внимания. Не оставили…
– Вера! – рявкнул Геральд Всеволодович (так именовался ее бывший супруг) на всю аптеку, заставив редких посетителей присесть от неожиданности. – Подожди!
Она, не реагируя, миновала стеклянные вращающиеся двери, остановилась на каменных ступеньках и поискала глазами машину Геральда. Месяц назад он разъезжал на блестящей, как дельфин, и огромной, как танк, «Тойоте». Так, во всяком случае, ее называл Данила, провожая отца взглядом из окна. Что-то похожее Верочке удалось рассмотреть в самом дальнем углу парковочной площадки. Катаются, значит… Ну-ну…
– Ты что, не слышишь?! – пробубнил он ей в самое ухо, выскакивая на ступеньки следом за ней. – Мне поговорить с тобой нужно!
– Позвонил бы. – Она равнодушно пожала плечами и выразительно посмотрела на часы. – Учти, мне ко второму уроку…
– Дело трех минут, – постарался успокоить ее Герочка, интересно, а как его называет теперешняя жена… – Разговор о сыне.
– И? – Верочка мгновенно напряглась, почувствовав внезапную тревогу.
Данилка – это все, что осталось от их большого и красивого чувства, которое они называли любовью на всю жизнь. Чувство Гера сначала задвинул в дальний ящик, потом препарировал его в течение пары месяцев и выбросил за ненадобностью. Выбросил, как давно отслужившую, пришедшую в негодность вещь. Поверить в разрыв Верочке стоило больших трудов. А когда пришло понимание, что все это и правда случилось и поделать ничего уже нельзя, она испугалась. Испугалась за Данилку, к которому отец не думал пока менять свое отношение. Ей делалось жутко от предположения, что все это лишь временно. Что пройдет какой-то срок, и Гера поступит с сыном так же, как поступил когда-то с ней. Потому и напрягалась всякий раз, когда ОНИ желали говорить о сыне.
– Скоро весенние каникулы, – начал издалека Геральд.
– Через два дня, – уточнила Верочка, пугаясь еще сильнее.
– Ну да, через два. Так вот, мы с Никой хотели бы взять его с собой. – Тут ее бывший зашел спереди, опустившись на ступеньку и сделавшись с ней одного роста, умоляюще заглянул ей в глаза и обворожительно улыбнулся. – Мы на недельку решили слетать в Ниццу, вот я и подумал…
– Нет! – с чувством выдохнула Верочка и сделала попытку обойти его.
– Почему, черт возьми, нет?! Что за диктатура, твою мать!!! – Он ухватил ее за локти, не давая тронуться с места.
Он взвивался мгновенно, ей было об этом известно. Прежде ему удавалось держать себя в рамках, в общественном месте всегда и иногда дома. Но времена, видимо, меняются, потому что ее бывший начал орать на всю улицу, совсем не обращая внимания на то, что на них оборачиваются.
– Ты отвоевала себе право быть его матерью! Ты ограничила наши свидания до одного в месяц! Но есть же каникулы! На них твои ограничения не распространяются! – Гера расходился все сильнее, продолжая тискать в ладонях Верочкины локти и время от времени встряхивая ее, как тряпичную куклу. – Я, в конце концов, могу подать на тебя в суд!
– Подавай, – легко согласилась Верочка и коварно ухмыльнулась.
Ей ли было не знать, сколько времени рассматривает наше судопроизводство дела, связанные с детьми. Тут вам и роно, и попечительский совет, и еще целая страсть инстанций, которые ему надлежало бы обежать. А там обязательно кого-нибудь не окажется на месте, придется снова побегать и снова просить. Глядишь, и каникулы к тому времени закончатся. И в Ниццу ему придется лететь со своей длинноногой большеротой макакой, оставив сына на попечение матери. И Данилке не придется скрипеть зубами, когда за ужином или обедом та начнет вываливать на стол свои огромные сиськи и скалить направо и налево свой огромный пухлогубый рот. Как же он этого не может понять?!
– Ты все нарочно делаешь, да?! – с отчаянием прошептал Геральд, приблизив свое лицо почти вплотную к ее. – Ты мстишь за мое счастье?! Ты не можешь смириться с тем, что мне хорошо! Вот если бы мне было плохо, ты бы сдалась. Ты бы пожалела меня, как жалеешь всех сирых и убогих. Ты бы специально навязывала мне Данилу, чтобы мне не было хуже, чем есть. А так ты не можешь мне простить моего успеха…
Верочке хотелось выплюнуть ему в лицо то, что в его успехе есть и ее заслуги, но она промолчала. Стеклянные двери тревожно заметались вокруг своей оси, и на ступеньки выпорхнула его новая жена.
Как же ее звали, дай бог памяти?.. Кажется, Ника. Да, точно Ника. Он только что ей напоминал об этом. Победительное имя – Ника. Наверное, красивое и таящее в себе глубокий смысл. У Верочки же оно ассоциировалось с икотой. С затяжной, выматывающей и надоедливой икотой. «Ни-иик-аа», – мысленно растянула она ее имя и совершенно неожиданно для себя и правда икнула. Геральд отпрянул от нее, как от прокаженной.
– Значит, нет?! – воскликнул он, отступая еще на одну ступеньку и делаясь ниже ее ростом.
– Га-арик, проблемы? – проквакала большеротая макака, зацокав каблуками в их направлении. – Нам не доверяют Дана?!
От мерзкого коверкания имени сына у Верочки помутнело в глазах. Она медленно развернулась в сторону Ники. Смерила ее взглядом, способным заморозить ртуть, по достоинству оценив модную ныне стройность и рост. Машинально отметила дороговизну наряда и, четко выговаривая каждое слово, будто объясняла сложную тему трудному подростку, произнесла:
– Моего сына зовут Данила. Данила Геральдович Хитц. И никаких… Никаких именных интерпретаций я не потерплю. Во всяком случае, в моем присутствии!
И, высоко и гордо неся голову, Верочка двинула на автобусную остановку. Как же она была благодарна в тот момент своей учительской выучке! Нет лучшей школы жизни, чем наши средние общеобразовательные учреждения. Чего там только не насмотришься и не натерпишься. Ничего, выжила. И даже научилась справляться и с гневом, и со слезами, и с обидой. Поднимет эдак голову повыше, веки приопустит и чуть тронет губы загадочной улыбкой. И аудитория тут же затихает. Ей даже прозвище дали весьма почетное – Сфинкс. Кое-кто пытался переименовать его в Кобру, но это не прижилось. Верочка осталась Сфинксом.
– Вера, подожди! – снова взревел Геральд на всю улицу и хотел было бежать за ней следом, но потом передумал и, подхватив под руку свою макаку, потащил ее к своей шикарной дорогой машине.
Все это Верочка видела в витринном отражении. Оборачиваться на них было выше ее сил. Да и против ее природы. Она самой себе бы не простила, если бы провожала их взглядом.
Она дошла до остановки. Влезла в подъехавший «пятнадцатый» автобус, который всегда оказывался переполненным независимо от времени суток. Втиснулась на заднюю площадку, ухватилась одной рукой за поручень и лишь тогда выпустила на волю душившую ее горечь. Высокомерное равнодушие, которое ей удалось сохранять в их присутствии, пластилиновой маской поползло с лица, опуская ее рот скобкой и наполняя глаза слезами.
Только бы не зареветь… Только бы не зареветь… Глаза безбожно размажутся, краситься в учительской будет некогда, время потеряно в дебатах с бывшим. А зайти в класс с поплывшими глазами, да еще если там будет этот ужасный Баловнев Алешка… Нет, нельзя превращаться из Сфинкса в развалину. Никак нельзя.
Верочка все же расплакалась. Тихонько так, беззвучно, почти не потревожив туши на ресницах. Тряслась на задней площадке автобуса и, проклиная сегодняшнюю встречу, плакала. Потом автобус остановился в пяти метрах от входа в ее школу, и ей пришлось взять себя в руки. Она влетела в пустующий вестибюль, машинально ответила кивком на приветствие дежурной уборщицы и помчалась в учительскую.
Стол, который она делила с Ниной Александровной Серебряковой, учительницей начальных классов, был завален плакатами.
– Извини, Вер Иванна. – Физрук сграбастал огромными ручищами плакаты и поспешил переправить их в угол.
Плакаты разъехались в разные стороны и посыпались из его рук, словно гигантские сигары. Верочка тут же поспешила на помощь. Да так неудачно это у нее получилось, что, столкнувшись лбом с физруком, она отпрянула, оступилась и задела коленкой за стул. Колготки, как миленькие, тут же вцепились в одну из трех сотен щепок и живенько побежали двумя отвратительными стрелками.
– Ну что за день, ей-богу! – воскликнула Вера, убирая свой плащ в шкаф. – Сначала с бывшим пересеклась в аптеке. Теперь еще и колготки!
– Ладно тебе, Вер Иванна, переживать из-за такого добра, – весело фыркнул физрук, звучно шлепнув рука об руку. – Юбка у тебя длинная, сапоги тоже, коленок почти не видно.
– Почти! – фыркнула она, причесываясь около овального зеркала, которое уже кто-то успел заляпать. – У меня сейчас десятый «А»! А там у нас кто?
– Баловнев, – физрук догадливо чертыхнулся. – Вот появятся же такие выродки на свет, что с ними потом делать, одному богу известно. Ведь ни кнута, ни пряника не признает. И не боится никого, и не уважает. Ни отца, ни мать…
– Так матери у него вроде бы нет, – пробормотала удивленно Верочка, усаживаясь за свой стол и доставая из ящика лак для ногтей, конфискованный у одной из модниц старших классов. Если поставить им крохотные капельки на колготках, то можно вовремя остановить резвые петли. – Он с отцом и старшим братом живет. Хотя я могу что-то и перепутать.
Дверь в учительскую распахнулась, тюлевая занавеска тут же вздулась на форточке огромным пузырем, а тетради на столах зашелестели взметнувшимися страницами.
– Это не ребенок! – тонкие ноздри пожилой математички, анемичной Софьи Павловны, затрепетали, словно крылья бабочки. – Это, пардон меня, просто урод какой-то!
– Вы про кого? – насторожился физрук, выкатывая из-под своего стола волейбольный мяч и поигрывая им ногой.
Софья Павловна подошла к тумбочке с чайником и опасливо коснулась его пузатого бока. Оглядела на свет тонкостенный стакан, плеснула туда воды и лишь тогда с печальным вздохом ответила:
– Про Баловнева, про кого же еще! – Софья Павловна осушила стакан в три глотка, со звоном опустила его на поднос, когда-то пестревший яркой хохломой, но со временем покрывшийся старческими пятнами ржавчины. – Самое поразительное в данной ситуации – это то, что изменить ничего невозможно. Он блестяще учится! Он всегда готов к уроку. Но какой же хам, бог мой!
– Что на этот раз?! – Верочка тут же напряглась: коли Баловнев в ударе с самого утра, то есть с первого урока, то дальше будет больше. Хорошего не жди, это все равно, что ждать дождя в пустыне.
Софья Павловна ответила не сразу. Какое-то время она постояла у окна, почесывая переносицу, была у нее такая привычка, которую Баловнев ей не спускал. Потом устало опустилась на продавленный диванчик – подарок шефов десятилетней давности, неприязненно покосилась на громадные кроссовки физрука с замызганными шнурками и выдохнула обиженно:
– Сегодня наш Алексей, блестяще осветив тему и не менее блестяще ответив на все дополнительные вопросы, вдруг спросил, не собираюсь ли я на пенсию. Я растерялась и говорю, что это к теме нашего урока не относится. Он снова с этим же вопросом и потом интересуется, не мучают ли меня угрызения совести. Я опять растерялась, ну и не выдержала, спросила, с чего это они меня должны мучить. И что, вы думаете, он мне ответил?
– Что? – одновременно выдохнули Верочка с физруком.
– Сотни выпускников педагогических вузов якобы вынуждены слоняться без работы и терять квалификацию, тогда как я уже десять лет на пенсии и продолжаю работать. Вот что ответил мне наш лучший ученик и дьявол в одном лице, товарищи! У меня, говорит, троюродная сестра работает гувернанткой у богатых людей только из-за того, что кому-то мало заработанной пенсии и скучно сидеть на заслуженном отдыхе… Хам!
Верочке стало жаль Софью Павловну. Та была одинока и к тому же несчастлива в своем одиночестве. Школа – это все, чем она жила. Хотя, с другой стороны, и сестру Баловнева тоже жаль. Если, конечно, та не предпочла нищенскую зарплату простой учительницы солидной зарплате комнатной гувернантки.
Что-то сегодня ей преподнесет Алеша? Какую новую каверзу из разряда вежливых вопросов на засыпку изобретет…
Она вошла в десятый «А», спустив юбку как можно ниже. Чтобы глазастый Баловнев, не дай бог, не увидел ее рваные колготки и не сморозил какую-нибудь гадкую шутку, Верочка сразу присела к столу и начала урок.
Все прошло почти без эксцессов, если не считать трех двоек и одного прогула. Верочка отпустила класс на перемену и с облегчением склонилась над журналом, когда над самым ее ухом раздалось вкрадчивое:
– Вера Ивановна, а у вас все в порядке?
Не было нужды оглядываться. Это, конечно, Баловнев. Странно, что он вообще дождался звонка, а не выступил прямо посреди урока. Во всяком случае, глаз он с нее не спускал, отслеживая каждое движение. Будто готовился к прыжку. Паразит, а не ребенок…
– Да, Алеша, все хорошо, спасибо, – пробормотала Верочка, поглубже задвигая коленки под стол и все так же не поднимая глаз от классного журнала.
– А почему вы плакали? Я же заметил, вы плакали, – укоризненно пробормотал Баловнев.
Еще бы он не заметил! А сколько сочувствия в его вопросе, сколько сострадания, боже правый! Не знай она его как облупленного, непременно купилась бы на его внимание и точно хлюпнула бы носом. Но Алеша выдрессировал ее давно, класса, наверное, с пятого. Да, еще тогда она научилась держать руку на пульсе, когда имела дело с этим мальчиком.
– Соринка в глаз попала, – буркнула Верочка, переворачивая страницу.
– Мне что-то в глаз попало и больно гложет, мои страдания, быть может… – почти шепотом продекламировал несносный Баловнев и очень серьезно, без тени издевки, попросил: – Вера Ивановна, пообещайте мне, пожалуйста, одну вещь.
Ей пришлось поднять на него взгляд, слишком уж проникновенно звучал его голос. Парень явно желал привлечь ее внимание или просто переигрывал.
Верочка оглянулась и пытливо уставилась на Баловнева.
Он все тот же, что и всегда. Высокий, худощавый, с короткой стрижкой и аккуратными ушами, в одном из которых красовалось колечко. Мягкий пушок на щеках и подбородке. Наверное, еще ни разу не брился, зачем-то подумала Верочка и постаралась собраться.
Это мои трудности, сказала она себе и напустила в глаза строгости.
– Алеша, ты опоздаешь на третий урок. Что ты хотел? – жестко сказала она, ожидая непременной гадости. – О чем хотел попросить меня? Ну, говори же!
Странное дело, его угольно-черные глаза смотрели на нее абсолютно серьезно, без намека на подвох. И вроде даже он покраснел.
– Тут такое дело, Вера Ивановна. – Баловнев переступил с ноги на ногу, шурша пакетом с единственной общей тетрадкой, учебников он принципиально не носил в школу, считая, что ему достаточно своей головы. – Если вдруг у вас будут неприятности какие-нибудь, вы мне скажите?
– Алеша!!! – против воли Верочка заулыбалась.
Будь он другим человеком, она бы потрепала его по щеке и поблагодарила за заботу, но он был тем, кем был. С ним так нельзя. Поэтому она мгновенно скомкала свою улыбку и укоризненно покачала головой.
– Я постараюсь как-нибудь справиться со своими неприятностями сама, – проговорила она, так как Баловнев продолжал топтаться и все не уходил, хотя в класс начали заглядывать восьмиклассники. Их урок русского языка был следующим. – Но, в любом случае, спасибо тебе за заботу.
– Зря вы так, Вера Ивановна, – продолжил настырничать Баловнев, очевидно, припас, стервец, какой-нибудь козырь в рукаве и ждал удобной паузы или фразы, чтобы щелкнуть им ее по носу. Но он снова удивил Верочку, проговорив: – Если вдруг вам будут угрожать, вы мне скажете? Пообещайте!
– Угрожать?! Мне?! Да кто же, господи?! Уж не Самойлова ли за сегодняшнюю двойку? – забыв о порванных колготках, Верочка выбралась из-за стола и повнимательнее присмотрелась к злому гению. – Кто мне может угрожать? О чем ты?
– Я не могу вам ничего сказать, Вера Ивановна. – Баловнев совершенно по-мужски оглядел учительницу с головы до ног и, ничуть ее не удивив, заметил: – У вас колготки на коленке поползли.
– Я знаю, – спокойно парировала она, слегка зардевшись. – Ступай уже, Алеша, через три минуты будет звонок.
– Не уйду, пока не пообещаете, – упорствовал Баловнев, все так же оставаясь серьезным. – Я знаю, вам некому пожаловаться. Вот я и…
– Ну, хорошо, – сдалась она, поняв, что его упорство может сорвать ей следующий урок. – Хорошо, если мне будут угрожать неприятности, я тебе сообщу.
– Спасибо, – заявил Баловнев, отступая к двери. – Только не медлите, пожалуйста, потому что может быть поздно.
Этот диалог если и вывел ее из равновесия, то минут на десять, не больше. Она даже сочла, что обошлась сегодня малой кровью. Через минуту в кабинет вошли восьмиклассники, и еще через две Верочка начала урок.
День как день. Прошел быстро, без суеты и лишней головной боли. Даже дети вели себя достаточно сдержанно, что было странно, учитывая лихорадку грядущих каникул.
В половине четвертого Верочка попрощалась с коллегами и вышла на школьное крыльцо. Солнце тут же обласкало ее бледную кожу на щеках, чуть поиграло на блестящих пуговицах плаща и перепрыгнуло на металлический замок сумки. Было тепло, и приятно пахло набухшими почками.
Сейчас она сядет в «пятнадцатый» автобус. Доедет до своей остановки. Пройдется по магазинам и купит им с Данилкой чего-нибудь вкусненького. Сырокопченой колбаски, например. А что? Имеют полное право отметить наступившие каникулы. Сырокопченой колбасы и красной рыбы, вот! А еще апельсинов и яблок, большущих таких, нереально краснобоких и одуряюще пахнущих карамелью. Они вместе накроют на стол и сядут ужинать вдвоем. Ужинать и ни о чем дурном не думать. У нее завтра уроков не будет, в школу идти не надо. Свой класс – пятый «Б» – она навестила сегодня. Так что можно и разгуляться. Главное, было бы желание.
Только вот желания-то, как ни странно, нет. Совершенно нет желания ни гулять, ни развлекаться, ни в кино идти, ни в гости. Хотя приглашали и туда, и туда. Но ведь не хочется же. Гложет и гложет проклятая тоска. Точит, словно червь. Только удастся ненадолго забыться, тут как тут новое явление. Сегодня, например, их было даже два. Мало ей бывшего мужа лицезреть – холеного и лощеного до блеска. Так еще и макака его нарисовалась – не стереть. Вся ладненькая, аккуратненькая, с высоченным бюстом и пухлогубым сексуальным ртом. Разве ж против такой устоять слабому полу! А уж Геральд слаб, ох и слаб ее Геральд против таких девчонок. Проигрывает всухую на первых минутах первого раунда. Ни-ик-аа… Имя-то какое дурацкое. Ну такое дурацкое, будто макака икает…
Верочка почувствовала, как слезы снова наполняют глаза.
Нельзя о нем думать! Совсем нельзя! А уж видеть и подавно противопоказано. Сколько времени прошло, а она все никак не может успокоиться. Сколько же, правда, прошло времени? Полтора года его кошмарных похождений по бабам – раз. Плюс год, потраченный на развод, – два. И год нового брака – три. Три с половиной года прошло, как над ее любовью надругались, а рана ее все не затягивается. Все кровоточит и кровоточит…
– Верочка, успокойся, – попросила она себя еле слышно, боясь снова расплакаться. – Не об этом сейчас надо думать.
Конечно, не об этом. Каникулы на носу. А это целая неделя безмятежного отдыха. Сна до десяти, а может, и до одиннадцати. И никаких тебе тетрадей, планов, зачетов. Вот о чем стоит подумать, а не о том, что видела его сегодня снова. Об этом и еще о чем-нибудь постороннем. Баловнев вон какие-то неприятности напророчил. Может, что надумал сделать на каникулах? А что! Времени полно свободного. Почему бы его не посвятить тому, чтобы потрепать ей нервы в неформальной обстановке?..
Из-за поворота, прямо из-за угла строительного техникума, показался «пятнадцатый» автобус, и Верочка припустила к остановке.
Она долго топталась у открытых дверей, дожидаясь, пока сойдут студенты. Потом влезла в автобус, решила пробраться к своей любимой задней площадке и тут наткнулась взглядом на знакомый затылок, сразу же резко повернула направо к местам для инвалидов и детей.
Сан Саныч! Только вот встречи с ним ей сегодня для полного счастья не хватает. Все уже случилось – и встреча с бывшим, и наскок Баловнева, – остался только Сан Саныч.
Только не это! Верочка даже глаза зажмурила от возможной перспективы общения со своим участковым инспектором. Если он сейчас ее заметит, если подойдет, она точно на ходу выпрыгнет. Или наговорит ему целую кучу дряни, чтобы он навсегда забыл о ее существовании или счел дурной женщиной. Может, тогда он решится оставить ее в покое и перестанет с ней говорить о проблемах воспитания подрастающего поколения…
