Kitobni o'qish: «Счастье по собственному желанию»
Глава 1
Официально лето должно было наступить еще неделю назад, потому что именно семь дней назад случилось первое июня, но, странным образом, погода скомкала все календарные соответствия. Ветер носился по городу, обезумев от собственного нахальства. Срывал плакаты, ломал зонтики летних кафе, мутузил по переулкам кучи мусора, переволакивая их с одного места на другое. Ледяной противный дождь наперегонки с ветром стучался в окна и клонировал непроходимые лужи, вытравливая из сознания сограждан последние надежды на тепло.
Люба Закатова с силой налегла на подъездную дверь. Та подалась с трудом, тут же отскочила от притолоки, с глухим стуком ударилась о бетонную стену, заскрипев несмазанными петлями, и тут же с диким уханьем вернулась обратно. Промозглый, совсем не летний, ветер мгновенно забрался под тонкую джинсовую курточку, заморозил голые коленки – надо было джинсы надевать, а не выпендриваться в короткой юбочке – и сыпанул в лицо горсть дождевой капели.
– Погодка шепчет… – вздохнув, пробормотала Люба.
С третьей попытки открыла зонтик и посмотрела под его купол с тоской и надеждой. Добраться бы еще с ним до проходной, чтобы не вывернуло его спицами вверх, чтобы не сорвало верхний крепеж, державшийся на честном слове, и не прорвало нитки, которыми вчера латала новую микроскопическую дырочку. Если в пути она лишится зонта, будет худо. Мокнуть ей сегодня никак нельзя. У нее сегодня прическа. И блузка у нее новая, спрятанная под старенькой джинсовкой. И над макияжем она мудровала целый час, стараясь, чтобы и оттенялось все, и в то же время незаметно было. Все, как учили модные журналы и советовали с экрана телевизора знаменитые визажисты.
Мокнуть было никак нельзя, сегодня у них в лаборатории двойной праздник. В кои-то веки в их болоте-то!..
Во-первых, их сегодня представляли новому то ли инвестору, то ли хозяину, то ли и тому и другому в одном лице. Представления удостоились пара начальников цехов, все сотрудники их лаборатории и еще кое-кто из дирекции. По слухам, инвестор был молод, холост и баснословно богат. Смешно, конечно, на что-то надеяться, но не ступать же к нему на ковер в стареньком белом халате, безнадежно прожженном реактивами. Потому и надела короткую черную юбочку, новую блузку и в пакете сейчас несла пару туфель на тончайшей шпильке. Туфли были почти новыми, купленными по случаю встречи Нового года в многочисленной семье на далекой родине. Потом Люба надевала их всего однажды, на Восьмое марта. Гуляли в ресторане, гуляли с размахом, она и вырядилась. Теперь тоже вроде случай представился…
А во-вторых, у их любимого начальника – Симанова Михаила Эдуардовича – сегодня юбилей. И они собирались отметить его в обеденный перерыв прямо в заводской лаборатории.
Обычно к двухтумбовому столу заведующего пододвигали стол Танюшки Савельевой, тот стоял ближе всех. Устилали все это перфорированной бумагой и накрывали, чем бог послал. Божьи послания напрямую зависели от семейного положения, социального статуса и задержки по зарплате. К примеру, если имелся муж, да еще неплохо зарабатывающий, то стол ломился от закуски. Если работающий был пенсионером, а у них в лаборатории их было пятьдесят на пятьдесят, то со средствами тоже проблем особых не возникало. И рыбка на тарелочках алела, и балычок ароматно розовел, и виноградные гроздья свисали с вазы, купленной в складчину для подобных мероприятий. А вот если не было мужа, пенсии и задержка по зарплате медленно приближалась к трехмесячному рубежу, тогда просто беда.
Люба вздохнула, вспомнив свой минувший день рождения. Как носилась на почту и обратно, в ожидании перевода от родителей. Перевод запоздал на неделю, и ей пришлось перехватывать у Жанки, что жила этажом выше. Та деньги дала, но сотню раз предупредила, чтобы без задержек и без обмана, а то в следующий раз не получит и все такое.
Обманывать Люба не умела, даже как-то стеснялась это делать в чьем-либо присутствии. Вот один на один, у себя дома, могла насочинять кучу всякого вранья. Как бы, к примеру, она ответила своему мужу, когда тот у нее в обычном порядке клянчил деньги. Сказала бы, что купила себе что-нибудь необыкновенно дорогое. Или что отдала деньги в фонд пожертвований голодающим Эфиопии. Люба не знала, существует ли такой фонд в природе, но соврала бы ему с удовольствием.
Но вот врать не умела, хоть умри! Просил денег, давала, даже если в кошельке лежала всего одна десятка. Спрашивал ее о чем-нибудь, о чувствах, к примеру, – тоже говорила правду. Когда любила, так и так и сказала: люблю. А когда обрыдло все, тоже скрывать не стала, говорит: не могу больше, ненавижу. Он и ушел. А соврала бы, глядишь, и остался бы ее непутевый Серега дома. И жили бы они сейчас вместе. И не тосковала бы она порой от одиночества в своих четырех стенах. И не кусала бы локти втайне ото всех.
Люба снова вздохнула. Выглянула из-за угла дома и нахмурилась. На автобусной остановке стояло человек тридцать, не меньше. Значит, придется идти пешком. Стиснут, изомнут, чего доброго зацепят колготки. В такой давке можно и пуговиц на блузке лишиться. А ей нужно сегодня выглядеть. Очень нужно.
Смешно, конечно, надеяться. Господи, ну, конечно же, смешно! Станет на нее обращать внимание инвестор – холостяк – миллионер – в одном флаконе! Жди, как же! Это не любовный роман, где все женщины сплошь Золушки. И не бразильский сериал, где Золушки через одну. Это ее пускай и не очень убогая, но и не очень везучая жизнь. И надеяться в этой ее жизни на что-то грандиозное сродни сверхнаглости.
А все равно надеяться хотелось. А вдруг…
До заводской проходной она добралась в рекордно короткое время. Летела, почти не разбирая дороги. Старенькие ботиночки, специально отреставрированные для такой вот погоды, не подвели – не промокли. Зато дождь хлестал по ногам так, что промокли колготки. И зонт дважды предательски вывернул свои спицы навстречу дождевым струям. И прическа, кажется, слегка потеряла свой вид. Хорошо еще, что вняла совету соседки Жанны (та, кстати, и укладывала ей волосы в полседьмого утра) и накинула на голову легкую косынку…
– «А – восемьдесят четыре, шестнадцать» – назвала свой пропуск Люба, осторожно вытирая щеки носовым платочком. – Привет, Марин, как смена?
– Нормально. – Марина кивнула ей, подав в окошко пропуск. – Как там погода?
– Все так же. Приехал, нет?
Уточнять было не нужно. Все и так знали, кто и зачем должен приехать. Знали, ждали и уповали, потому что дела на заводе были, мягко говоря, швах.
– Говорят, приехал. Тачка у гостиницы стоит с часу ночи крутая. Номера московские. А что за тачка, кто же его знает! Тут разные приезжают, сама знаешь.
«Мерседес», огромный, как автобус, Люба и сама видела. Ткнувшись угрюмой черной мордой в ограждение, он ждал своего хозяина во дворе заводской гостиницы. Кем был тот хозяин, пока оставалось загадкой.
Она вышла из проходной, завернула налево и пошла аккуратным тротуарчиком к угрюмому серому зданию заводской лаборатории. Вошла в широко распахнутые двери, поднялась на третий этаж и, покопавшись в сумке, достала ключи.
Она пришла первой. Она всегда так приходила. Она же была одна, без семьи. Остальные подтягивались ровно к восьми.
Сначала вбегала запыхавшаяся Танечка Савельева. Жена Тимохи Савельева – бывшего приятеля Любы. Почему бывшего? Да потому что Таня не разделяла современных взглядов на предмет дружбы между мужчиной и женщиной. Не разделяла и всячески этой дружбе препятствовала. Нервничала, изводила Любу своим нытьем, а то еще и ревновать принималась, что было много хуже.
Потом являлся их любимый Михаил Эдуардович. Тяжелой неторопливой походкой он проходил в свой угол. Потом долго и натужно кашлял и в ответ на болезненный вздох Любы упрямо лез за «беломориной».
Сестры Колядовы, Оля и Маша, такие же пенсионерки, как и начальник, входили следом за Михаилом Эдуардовичем с интервалом в секунду. Обе маленькие, беленькие, морщинистые и смешливые. Шумно входили. Шумно располагались за столами и шумно начинали рабочий день с каких-нибудь городских скандалов, сплетен или цитирования некрологов.
А уж в начале девятого являлся и Витюша Глыбин.
Чудо чудное, называла его Люба за глаза и втайне ото всех тихонечко презирала. По ее понятиям, на земле было место разным мужчинам: порядочным, подлым, сильным, слабым, красивым и нет, но таким нелепым, как Витюша…
Такие мужчины не имели права родиться и не имели права на существование, по ее тайным соображениям. В них было слишком много всего в минусе, слишком.
Мелочный, некрасивый, неопрятный, суетливый, завистливый, неумный и в то же время заносчивый. Витюша производил на нее очень угнетающее впечатление. И еще угнетало ее то, что с некоторых пор сестры Колядовы взяли за правило шумно обсуждать возможность их союза – ее и Витюшиного.
– А что, Любаша! Ты у нас женщина разведенная, пока никем не востребованная. Витенька тоже холост. Почему бы вам, так сказать… Витюша, а ты пригласи Любочку на медленный, пригласи… Ой, Витюша, а твое место подле Любочки… Что же это ты, Любочка, за Витюшей совсем не ухаживаешь? У него же тарелка совсем пустая…
Люба в такие моменты заводилась с пол-оборота, но искусно изображала вежливое внимание. Грубить в их коллективе было не принято. Начальник при этом смотрел на Любу с жалостливым пониманием. Танечка с тайным торжеством. Сестры оценивающе. А Витюша вовсю пускал слюни.
Интересно, в чем он сегодня явится на работу? Вчера всем объявили, что их будут представлять свалившемуся на их головы олигарху, и слезно просили одеться поприличнее. Из всех приличных вещей у Глыбина имелась рубашка в мелкую полоску. Он всегда надевал ее по праздникам. Рубашку в полоску и галстук с готовым узлом, что постоянно съезжал у него к уху. В рубашке Витюша прийти не мог, так как был в ней вчера и по неосторожности уронил повидло из пончика на самое видное место. Может, успел постирать и высушить…
Медленно тасуя пустые никчемные мысли, Люба сняла с себя куртку, повесила ее в шкаф на плечики. Вытряхнула из пакета туфли и переобулась. Косынку она успела стянуть еще на лестнице. Включила компьютер и лишь тогда подошла к зеркалу и придирчиво себя оглядела.
Господи! Едва не застонала она вслух. И на что она смеет надеяться?!
Рост? Роста никакого. Метр шестьдесят пять – это не Рост, по теперешним понятиям. Рядом с олигархами всегда те, кто хоть на десять сантиметров выше ее.
Ноги? Ноги, как руки, а руки, как грабли, всегда любил повторять Серега. Специально, гадил, конечно, но могли бы быть и чуть длиннее. Что опять-таки минус при ее надеждах на заезжего олигарха. Придумала же тоже!..
Грудь… Люба ухватила блузку сзади и чуть натянула. Так вот было вроде и ничего. А не натягивая… совсем вроде ничего, почти не угадывалась.
Одно утешение, что хоть портрет лица удался.
«Мордаха, – говаривал Серега, – У тебя, Любань, что надо! Знойная мордаха!»
Что подразумевалось под знойной, для нее до сих пор оставалось загадкой.
Высокие скулы, большой пухлый рот, черные глаза с намеком на восточные корни. Шевелюра, кстати, тоже на это намекала. Таких черных волос на их этаже не было больше ни у кого. В самые гнусные дни их супружества, муженек из-за этого называл ее вороной. Она обижалась, конечно. И однажды, в отместку, взяла и осветлилась. Получилось ужасно. Волосы и не думали уступать химикатам своего природного преимущества и высветлились лишь до соломенного оттенка. Серега тут же окрестил ее клоуном и измывался до тех пор, пока волосы не отросли и не вернули себе первозданный цвет…
Люба осторожно прикрыла дверцу шкафа и села за свой стол. Увиденное в зеркале пусть и не особо ее расстроило, но и не очень воодушевило. Вывод сделан – надежд никаких. Сейчас начнет подтягиваться народ. Пора было приступать к работе.
– Привет. Как дела? О! Новая блузка! Дорогая? Тебе идет. Хотя я бы такой цвет не купила. Слишком как-то уж претенциозно… – На ходу стягивая с себя легкий плащ, переобуваясь в туфли и попутно включая электрическую мешалку, Танечка Савельева без устали ее рассматривала и с удовольствием критиковала. – И чего ты на такой сочной зелени остановилась? Нужно было что-нибудь пастельное, нежное. Ты же черная вся! Глаза черные, волосы, кожа… Нет, эта зелень, слишком грубо…
Савельева проговорила до самого прихода Михаила Эдуардовича. И договорилась до того, что Люба уже была готова снять с себя блузку и натянуть свой белый халат в мелкую дырочку, такой привычный и не раздражающий глаз коллегам.
Но в отличие от Тани, остальные были более лояльны и либо не заметили ее обновки, либо одобрительно кивнули. Витюша явился в своей полосатой рубашке. Пятно от повидла он усердно замывал с вечера, и оно теперь угадывалось контрастным ореолом, начинающимся от подмышки и заканчивающимся рядом пуговиц в засохшей мыльной пене.
– Приехал, нет? – спросила Колядова Ольга Ивановна.
Никто не спросил: кто. Все и так знали, кого она имела в виду.
– Не знаю, – первой начала Люба.
– Не видел, – качнул мудрой седой головой из своего угла Симанов.
– Приехал, – вдруг удивил всех Глыбин своей осведомленностью. – Сказали, вызывать не станут. Будут ходить по отделам, знакомиться.
– Опп-па! А как же день рождения? – воскликнула Таня.
По традиции до обеда они затягивали с поздравлениями, никогда с утра не распыляясь. Ближе к одиннадцати начинали двигать столы, расставлять стулья, греметь посудой. А где-то минут за десять-пятнадцать уже и рассаживались. Тут и начинались и поздравления, и цветы, и вручение подарков, а то и стихотворные посвящения. А теперь что же?! Как же они раньше положенного обеденного времени начнут суетиться, если высочайшее начальство станет ходить по кабинетам?..
В размышлениях они промучались вплоть до обеда, не зная, как поступить. Жутко затянули с приготовлениями, издергались и решили все же начинать. Первые тосты произносили, косясь на стеклянные двери в кабинет. Потом осмелели, заговорили громче, а уж после того, как диктор по радио оповестил о том, что в Москве полдень, закрыли дверь на замок и загалдели вовсю.
Они пригубили за день рождения сегодняшний, за день рождения как таковой, за здоровье, и четвертый раз, как водится, за любовь. Скушали почти все бутерброды с икрой и семгой. Сложили на одну тарелку сыр и колбасу, намереваясь попить в три часа чайку с тем, что осталось. Собрали грязные тарелки в одну стопку на край большого стола и засуетились с чаем.
– Ум-мм, какой тортик, Михаил Эдуардович! – попискивала Мария Ивановна, впихивая в себя второй по счету кусок. – Какая же у вас жена! Ну, чудо просто, а не женщина. Руки золотые. Витюша, нравится?
Вопрос был непонятен ни Витюше, ни кому бы то ни было за столом. То ли тортик должен был нравиться, то ли золотые руки госпожи Симановой, то ли лично она должна была произвести впечатление. Это осталось загадкой. Понятно всем было одно: это был пробный шар в лузу вечного своднического нытья.
Сейчас начнется, поняла Люба и встала из-за стола.
– Пойду помою посуду, – проговорила она в ответ на вопросительные взгляды коллег. – Визита к нам еще не было, а вдруг…
Вдруг случилось тут же.
Стоило ей отпереть дверь, взять в руки горку грязных тарелок и выйти из кабинета, как навстречу ей двинулось как раз то, чего они все с таким нетерпением ждали и чего одновременно так боялись. Делегация…
– День добрый, господа. – насмешливо проговорил высокий светловолосый мужчина. – Пьянствуем на рабочем месте? Ну-ну, похвально…
Их генеральный, стоящий у самой двери и преградивший все пути отступления Закатовой Любе, сделался страшен лицом.
«Всех уволю!!! – говорил его взгляд. – Нет, сначала сотру в порошок, а потом уволю!!! Или, наоборот, сначала уволю, а потом уже…»
– Мы обедали, – вдруг подала голос Люба, и кто бы ее за язык тянул. – Сегодня у Михаила Эдуардовича день рождения. Мы обедали. А вы… Вы не хотите чаю, господа?!
Господ она выделила особенно, для контраста. Они-то уж точно были господами. В дорогих костюмах, без единой складки и заломов по швам. В ботинках ручной работы и часах стоимостью в зарплату сотрудника лаборатории за год.
Они-то – лабораторные крысы – какими могли быть господами?! Так, насмешка одна, а не господа!
– Чаю? – блондин повернулся к ней и очень пристально, совсем не по правилам внутреннего трудового распорядка, оглядел ее всю от тонких шпилек до растрепавшейся под дождем макушки. – А что, господа, давайте-ка выпьем, заодно и о делах поговорим.
Галдеж поднялся такой, что хоть святых выноси.
Колядовы принялись скакать с табуретками, стаскивая с них весь лабораторный инвентарь. Глыбин вытаращил глаза и беспрестанно повторял: очень рад, очень рад, очень рад…
Михаил Эдуардович пытался смахнуть с белой бумаги, постеленной на стол, крошки, но только все портил. Что-то смахнул, что-то размазал по бумаге. Любе тоже пришлось включаться в общую суету. Ставить грязные тарелки на подоконник. Метаться в поисках чистых чашек или стаканов, уж что найдется. Подливать в чайник воды и снова кипятить его. Мельчить остатки торта так, чтобы всем хватило угоститься.
Наконец все расселись.
Лабораторные по одну сторону стола. Вновь прибывшие по другую.
Блондин, видимо, он и был тем самым долгожданным благодетелем, оказался как раз напротив Любы. Слева от него генеральный, справа его заместитель. И далее, заместитель заместителя.
– Итак, за день рождения! – олигарх улыбнулся тепло и приятно, поднял чашку с чаем над столом и чуть тюкнул ею в бок чашки Симанова. – Ваше здоровье!
Все тут же последовали его примеру, постукав поочередно по чашке Михаила Эдуардовича, синхронно отхлебнули, отколупнули по крошке торта ложечками, спешно прожевали и снова уставились на гостей.
– Это… Гм-мм, гм-мм, – закашлялся генеральный и быстро вытер рот салфеткой, слава богу, хоть этого добра было в достатке. – Познакомьтесь, это Хелин Богдан Владимирович. Наш новый, так сказать, акционер. Контрольный пакет акций…
– Не стоит так подробно останавливаться на мелочах, – с неудовольствием прервал его Хелин и коротко взглянул на Симанова. – Мне хотелось бы услышать о последних разработках вашей лаборатории. Подробнее о полуфракциях, пожалуйста.
Ну, это был их конек! Здесь им не было равных. Только спросите, услышите столько всего.
Хелин слушать умел. И дураком не был, как оказалось. Вопросы задавал по существу, в технологии не плавал, в химизме процесса также.
Проговорила три с половиной часа. Исписали всю лабораторную доску формулами, пришли к консенсусу и остались вполне довольны друг другом. Об этом они уже потом, ближе к концу рабочего дня узнали, когда генеральный позвонил и сообщил им об этом. Особенно похвалил Любу и попросил после пяти зайти к нему в кабинет.
– Надо же! – Савельева как раз подкрашивала губы, на мгновение оторвалась от круглого зеркальца и посмотрела на Закатову недобро, с прищуром. – Везет же некоторым.
– В чем же, по-твоему, ей повезло?! – вдруг ни с чего окрысился Глыбин. – Что работой ее сейчас загрузят больше остальных?
– Знаю я эту работу, – фыркнула Танечка презрительно и принялась одной рукой взбивать реденькие волоски, выбившиеся из пучка. – Сначала задержки после пяти. Потом чай, кофе, потанцуем. А там, глядишь, и пиво, водка, полежим…
– А откуда знаешь-то, Тань? – обронила Люба с насмешкой. – Так велик опыт?
Савельевой пришлось заткнуться.
Оставшиеся полчаса рабочего времени прошли в угрюмом молчании и косых взглядах, исподтишка посылаемых в адрес соседа.
Люба старалась этого не замечать. Такое уже случалось. Пережила? Пережила. И сейчас все обойдется.
Ну, да, ее выбрали руководителем новой проектной работы. Это подразумевает доплаты за сверхурочные, премиальные и почет, если работа пойдет. Об этом все знали и потихонечку, исподтишка завидовали. Но это ведь подразумевало и сверхурочные! А это и до восьми и до десяти вечера порой, и работа в выходные однозначно. Они же никто не могут задерживаться. У кого дети, у кого внуки, у Глыбина вон собака дома…
Любу лично эта мелкая подковерная зависть мало заботила. Это существовало, существует и будет существовать в обществе, такова природа людей. Ее больше расстраивал тот факт, что придется явиться в кабинет к генеральному в старых ботинках и видавшей виды джинсовке. Вот угораздило ее вырядиться! Если бы знать то, что придется еще раз пред светлыми очами предстать…
А олигарх был чудо как хорош. Так хорош, что она едва бумажный чайный пакетик не проглотила, засмотревшись на него.
Волосы светлые, глаза голубовато-серые и умные-преумные, нос, губы – все пропорционально и без изъянов. Не красавец, конечно же. Наряди его в их заводскую спецодежду, могла бы мимо пройти, не оглянувшись. Но он же не в спецовке был, она и засмотрелась. Холеный, гладкий весь, как огромный кусок дорогого сверкающего бархата, который непременно хочется погладить и помять. Руки ухоженные, пальцы длинные, ногти розовые, просто неестественно розовые. Кальция, наверное, в организме в переизбытке, решила она, разглядывая Хелина Богдана Владимировича. Тихонечко вздыхала, вспоминала свой постоянно расслаивающийся маникюр, и снова разглядывала.
Досмотрелась, что называется. Вызывают…
Люба достала со дна шкафа свои ботинки. Повертела их в руках с кислой миной и, не удержавшись, сунула в пакет. Не станет она портить вид заплатками. И куртку снимет в приемной.
Выходили из лаборатории они вместе с Таней. Все остальные уже успели убежать. Люба молчала. Таня, напротив, трещала без умолку. То про детей, их у них с Тимохой было двое. То про глупую свекровь, надумавшую посадить десять соток картошки в поле, а им теперь все лето на ней вкалывать. То про новый сериал, что начали транслировать по НТВ. А потом вдруг она резко обрывает свой беззаботный треп, и как спросит:
– Слышала, Ким вернулся?
Люба не хотела, да споткнулась.
Ким?! Вернулся?! Господи, когда?! Один, с женой?! Как он?! Как он…
Она хотела бы спросить обо всем этом, но лишь отрицательно покачала головой. Нет, мол, не слышала.
– Вчера был у нас в гостях с визитом вежливости. Подарков ребятам притащил кучу. Угощения два пакета. Они с Тимошей до утра шептались. Про тебя что-то говорили.
– И что же? – ну, не выдержала, что тут поделаешь, спросила.
– Не знаю. Мне же подслушивать приходилось. Слышала только, как твое имя несколько раз называлось. Хотя могли и про другую Любу говорить. Не факт, что про тебя, – свредничала под конец Таня и помахала ей рукой. – Ну, пока, мне нужно быстрее. Пока ты будешь на своих каблуках сухие места выбирать, я уже до дома доберусь.
Савельева быстрой походкой помчалась к проходной. Люба немного постояла, рассматривая хмурое небо, и тоже пошла. Дождя не было, кончился наконец. Устал, наверное, без конца сыпать на землю ледяными каплями. Ветер все еще метался меж заводских корпусов, но уже без прежней оголтелости. Скорее по привычке. Может, и наладится погода-то. И лето наконец наступит.
Люба вышла из проходной, поднялась по ступенькам заводоуправления и через пару минут входила в приемную.
– Богдан Владимирович ждет вас, – оповестила секретарша официально, девчонка была новой, мало кого знала и еще меньше кого уважала.
– А генеральный? – спросила Люба, стаскивая с себя куртку и швыряя ее на диван в углу.
– Богдан Владимирович один, – девица скрылась за огромным монитором и больше ничего пояснять не стала.
Хелин и в самом деле был один в директорском кабинете.
Он снял с себя пиджак и галстук, оставшись в одной рубашке, и стоял теперь у окна со стаканом минералки в руках.
– Заходите, Любовь… Можно я вас буду называть просто Любой? – вдруг спросил он, поворачиваясь к ней и улыбаясь открыто и белозубо.
Нет! Нельзя! А что?!
Кто же ее спросит-то?!
Он может называть ее Любой, кочергой, мышью белой или козой старой, или еще как захочет, она возразить не смеет. К чему такое лицемерие? А, понятно, так по протоколу…
– Конечно, Богдан Владимирович.
– Присаживайтесь, Любаша, – это он уже без разрешения. – Присаживайтесь. Поговорим. Кое-что обсудим. Наметим план работ, а потом… Потом поужинаем где-нибудь. Вы ведь не откажетесь составить мне компанию и немного побыть моим гидом? Город мне не особенно знаком, вдруг заблужусь.
– Д-да, да, конечно. Без проблем, – промямлила она почти нечленораздельно, едва не свалившись со стула.
О как! Прямо с первого дня и вот так повезло…
Инвестор, олигарх, хозяин, холостяк и прямо вот так вот…
Неужели ей повезло? Неужели прямо с сегодняшнего дня вместе с затяжным дождем канет в небытие и ее затяжная проза жизни? Неужели, неужели, неужели…
Люба облизала пересохшие губы, с ужасом вспомнив, что забыла обновить помаду. Чучело гороховое! Нужно было подкраситься хоть немного. А что теперь у нее на губах? Вся помада, что осталась, сползла к карандашному контуру, открыв ее голые губы…
– Любаша, да вы меня не слушаете! – вдруг возмутился Богдан Владимирович.
– Простите, бога ради! – она покраснела почти до слез. – День был тяжелый, устала немного.
– Да, к тому же сегодня пятница, и домой хочется, так ведь? – он понимающе кивнул, встал с директорского кресла и потянул со спинки пиджак. – Едем ужинать, Люба. О делах потом…
Тот «Мерседес», что дремал, уткнувшись в гостиничный забор, и в самом деле оказался его. Они подошли к машине, и Богдан помог ей забраться, поддержав за локоток. Потом сел на место водителя, и они поехали колесить по городу. Он почти не спрашивал у нее, где нужно сворачивать. Видимо, сказав, что город ему незнаком, он немного слукавил.
Люба была не в претензии. Она сидела, вжавшись в кожаное кресло, и украдкой вдыхала в себя запах дорогой жизни.
Она была здесь повсюду. В обивке кресел. В ковриках под ногами. В безделушке, что болталась у них перед носом на ветровом стекле. Всюду напоминание о той самой дорогой жизни, которую ей приходилось видеть лишь со стороны и никогда в ней не поприсутствовать. А вот пришлось. Поди же ты…
Хелин остановил машину на Парковой. Здесь пару месяцев назад открылся самый дорогой ресторан в их городе. О том, чтобы как-нибудь пойти сюда с приятельницами, нельзя было и мечтать. По слухам, здесь за один вход надо было отвалить столько, сколько они скидывались на целый ужин. И одеваться сюда нужно было соответственно.
Вспомнив об этом, Люба мгновенно запаниковала. Господи, зачем он привез ее сюда?! На ней же эта ужасная блузка ядовито-зеленого цвета. Пускай она идет ей, но Танька назвала ее вульгарной и совсем не стильной. А он привез ее туда, где дамы, опять же с чужих слов, щеголяют в декольте и настоящих бриллиантах.
– Не стоит так смущаться, Любаша, – мягко проговорил Богдан Владимирович, вводя ее в широко распахнувшиеся перед ним двери. – Вы со мной. Остальное неважно.
Сказать, что она тут же успокоилась, было бы преждевременно, но немного уверенности все же ей перепало. Люба перестала исподтишка наблюдать за присутствующими, то и дело одергивая блузку. Кстати, посетителей было не так уж и много и…
И вот тут, как только ей удалось хоть немного взять себя в руки, она увидела Кима.
Черт побери!!! Черт побери все на свете! Почему именно сегодня?! Почему именно сейчас?! Вот злодейство так злодейство. Что он тут делает в такое время?! Что?!
У Кима был одинокий ранний ужин, либо поздний обед. Он сидел лицом к входу у самого окна и с аппетитом таскал что-то с тарелок, уставивших его столик. На Любу он едва взглянул, тут же узнал, слегка кивнул и тут же продолжил трапезничать с прежним аппетитом. Никаких тебе чувств, никакого волнения, ничего.
А вот она разволновалась. Так разволновалась, что совсем позабыла, зачем и с кем она здесь. Опомнилась лишь, когда Богдан Владимирович вторично назвал ее по имени.
– Что-то вы сегодня несколько рассеянны, Люба, – попенял он ей не без раздражения. – Или вы всегда такая?
– Нет, нет, что вы! Простите, бога ради! – опомнилась она и перестала коситься в сторону знакомой, некогда горячо любимой, склоненной над столиком макушки.
– Что будем заказывать? – Хелин открыл меню и начал зачитывать, попутно вставляя свои рекомендации.
С заказом покончили быстро. Пригубили принесенное вино, приступили к ужину. Говорили о городе, о плохом начале лета, о жилищных условиях горожан, заводчан – в частности. И плавно перешли к ее главной задаче.
– Вы должны осознавать, Люба, что вам оказана честь и доверие, – мягко начал Хелин, излишне пристально буравя взглядом ее переносицу. – Осознавать и быть ответственной в полной мере. Работа будет секретной. Вы подпишете договор о неразглашении. Вам выделят помещение. И ровно через неделю вы приступите. Да, чуть не забыл. Получать деньги вы будете в моем кабинете, из моих рук лично, минуя кассу. Ваша зарплата составит… Куда вы все время смотрите, Люба?!
Куда она смотрела?
Да на Кима она все время смотрела. Смотрела, слушала свое сердце, шерстила мысли и воспоминания, и через раз обзывала себя распоследней дурой.
Как же она смогла тогда…
Как смогла разругаться с ним из-за какого-то пустяка?! Вспомнить же даже невозможно, из-за чего разгорелся тогда весь сыр-бор. Разругались, раскричались, разбежались по домам. А наутро он уехал. И не звонил и не писал потом три месяца. А когда вернулся вдруг как-то, вернулся так же внезапно, как и уехал, то она ему с деланной улыбкой сообщила, что выходит замуж через две недели.
«Дура ты, Любовь, – с чувством сказал он ей тогда; он всегда называл ее только Любовью и редко по-другому. – Нашла за кого выходить замуж! За Серегу Иванова… Он-то зачем женится, не сказал? Может, ему просто жить негде?»
Люба вспыхнула тогда, как порох. Со слов Кима выходило, что больше ее любить было не за что, только как за жилплощадь. Во всяком случае, услышала она в его словах именно это. И понять не поняла, что намекал он вовсе не на ее, а на Серегину никчемность. Не поняла, хлопнула дверью у Кима перед носом, и букет не взяла, который он принес для нее и тискал за своей спиной во время разговора.
Больше она его не видела до сегодняшнего дня ни разу. Слышала, что он снова уехал. Что будто бы женился и чего-то в жизни достиг. Но точно ничего о нем не знала, потому что не спрашивала. А не спрашивала, потому что боялась, что будет больно. Как вот сейчас…
Даже близкое присутствие желанного олигарха не помогало. Мысли путались. В глазах все плыло и колыхалось, как густой кисель. А в груди все жгло и жгло, не переставая.
– Это кто? – Хелин оглянулся, проследив за ее взглядом.
– Это?.. Это мой старый знакомый. Его давно не было в городе. И увидеть его было неожиданностью. Вы извините меня… – забормотала она, с трудом перевела взгляд с Кима на Хелина, продолжая что-то жевать, совершенно не чувствуя вкуса. – Мы остановились, кажется, на моей зарплате?
