Kitobni o'qish: «Охотники до чужих денежек»
Глава 1
Любопытство – один из многих пороков человеческих. В Толковом словаре господина Ожегова оно определяется как «мелочный интерес ко всяким, даже несущественным подробностям». И Потехину Эльмиру интересовало буквально все, любой пустяк, любая мелочь. Несущественных подробностей для нее не существовало. Ее друзья и подруги, а также подруги ее друзей в один голос настоятельно советовали ей избавиться от этой пагубной привычки: совать нос не в свое дело. Но к их советам она оставалась слепа и глуха.
Ей нужно было знать все, для того чтобы…
Как только дело доходило до определения причины такого любопытства, ей становилось зябко, потому как знать мельчайшие подробности происходящего в ее окружении Эльмире было необходимо для того, чтобы успеть и суметь предотвратить беду.
Разумеется, ничего такого еще ни разу не произошло. Не в смысле беды, а в смысле умения предотвратить эту самую беду.
Тут следует сделать небольшое отступление.
Дело в том, что пороком любопытства Эльмира начала страдать относительно недавно. Прежде ее пытливый ум занимали несколько иные проблемы, как то: учеба в университете, фанатичная преданность Интернету, книги, общение с друзьями на многочисленных вечеринках и тусовках. Словом, она была дитя своего времени и своего города с многотысячным населением. Занимать свой ум, далеко не такой заурядный, как могло показаться стороннему наблюдателю, подробностями чьих-то тривиальных сплетен прежде ей было недосуг. Но после того как случилась беда, в ней что-то надломилось. Затем все в ее сознании перемешалось. Она собралась, привела себя в относительный порядок, но прежней стать не могла, и миру явилась совершенно иная Эльмира.
Внешне она осталась прежней: высокая блондинка с невероятно синими глазами и ярко-алыми пухлыми губами, за что в школе ей прилепили не совсем приятное прозвище «грибастая». Ну с тем разве отличием, что блеск в глазах несколько померк, да уголки губ горестно опустились. Во всем же остальном – все, как прежде…
Но вот сущность ее человеческая претерпела кардинальные изменения.
Если ранее она была беззаботной хохотушкой, готовой прийти на помощь любому и каждому, и пойти и в огонь и в воду, не раздумывая, за любым из своих друзей, то теперь все было иначе.
Она замкнулась в себе. Почти перестала видеться с друзьями, благо финал обучения в университете к этому уже не обязывал. Стала дерзкой, в чем-то даже агрессивной. И что самое неприятное – на редкость любопытной.
Ее теперь интересовало буквально все.
Отчего это тетя Зина с первого этажа их подъезда вдруг таким прекрасным весенним утром выглядит на редкость печальной и даже слегка заплаканной. С ней что-то определенно произошло. Надо срочно узнать и попробовать разобраться, чтобы помочь.
А Лешка? Тот, что этажом выше… Почему он вернулся домой ближе к утру? Не иначе, любовницу завел, подлец! А жена у него, между прочим, беременная…
Дядя Витя из тринадцатой… Ну, тут все понятно. Мужик с утра до ночи гонит самогонку, потому-то к нему толпами идут обладатели сизых носов и мутных глаз.
И так далее и все в таком вот духе.
Сведения собирались ею по крупицам. Большей частью выводы делались после скрупулезного анализа этих самых сведений. А кончалось, как правило, в лучшем случае конфузом. Как было в инциденте с Лешкой, который, как оказалось, изо всех сил старался содержать молодую семью, подрабатывая где только можно. А в худшем – скандалом. Как в случае с Данилой.
Эта неприятная история, разыгравшаяся буквально час назад, заслуживала особого внимания…
Данила Емельянов жил со своей матерью в квартире напротив. Если Эльмира была обладательницей роскошной четырехкомнатной квартиры, полностью упакованной мебелью и бытовой техникой, то Данила с матерью ютился в однокомнатной квартирке, уставленной колченогими стульями, койками с панцирными сетками, из бытовой техники у них имелся лишь старенький ламповый телевизор «Фотон» и его ровесник, круглобокий холодильник «Мир». Одевались сын с матерью во что-то серо-черно-непонятное. И если, поднимаясь или опускаясь по лестничной клетке, девушка оставляла за собой шлейф аромата невероятно дорогих французских духов, то мать Данилы отчего-то всегда источала кисло-приторный запах дрожжевого теста…
Сыграло ли тут роль их явное социальное различие или личная неприязнь, основанная на чем-то другом, но Эльмиру мать Данилы ненавидела люто.
Звали ее Вера Васильевна. Была она невысокой, тучной, с постоянно недовольным выражением лица. Редкие волосы, окрашенные хной, всегда были расчесаны на прямой пробор, и отдельные их пряди заправлены за маленькие ушки, удивительно напоминающие мышиные.
Но эти самые странные ушные раковины Эльмире удалось разглядеть совсем недавно, так как все то время, пока Данила был в армии, Вера Васильевна не снимала черного платка.
Поначалу девушка даже прониклась симпатией к этой странной суровой женщине, по наивности полагая, что ту, как и ее, постигло какое-то горе, раз дама не снимает траура. На деле же оказалось, что Вера Васильевна наложила на себя добровольную епитимью в связи с тем, что единственный ее сын мается где-то в горах Чеченской Республики, выполняя свой гражданский долг в «горячей точке». С утра до ночи набожная женщина отбивала поклоны в местной церквушке, дожидаясь возвращения любимого чада. Чадо вернулось и запило.
Эльмира не без брезгливости взирала на то, как Данила на четвереньках карабкается по ступенькам, совершенно не заботясь о состоянии своего единственного спортивного костюма (который, к слову сказать, был ею замечен на нем еще в то время, когда парень заканчивал десятилетку).
В запойном состоянии Данила пребывал с полгода. Затем образумился, протрезвел и приоделся. Вот этот последний фактор и сыграл с Эльмирой злую шутку. Откуда, спрашивается, у этого забулдыги деньги на приличную дубленку стоимостью восемь-десять тысяч целковых? А мебель, мебель на какие шиши поменяли? Не иначе наркоторговля или торговля оружием. Она неоднократно слышала о таких вот умельцах-»чеченцах», вывозивших арсенал многострадальной армии из «горячих точек» и успешно приторговывающих себе во благо…
– А кто же его знает, чем он занимается? – пожала плечами тетя Зина в ответ на ее, казалось бы, совсем безобидный вопрос. – Может, работать устроился…
Прояснила ей ситуацию сама Вера Васильевна час спустя. Оповещенная соседушкой о ее заинтересованности, та отчаянно начала колотить ногами в ее железную дверь. А когда Эльмира дверь открыла, то, вцепившись ей в волосы, вытащила на лестничную клетку и принялась стегать мокрым полотенцем, приговаривая при этом:
– Откуда у Даньки деньги, говоришь?! Ах ты, сука безродная! Ах ты, проститутка! Откуда деньги?! Он за них, тварь ты такая, жизнью рисковал и рискует! Позавидовала деньгам его, шалава! Я тебе язык-то вырву, гадина! Будешь метелить им почем зря…
Эльмира пыталась вырваться из рук женщины, но та вцепилась ей в волосы мертвой хваткой. Визжала она долго, а может, Эльмире так показалось. Но вот уже и двери этажом выше и ниже захлопали. И любопытные повысовывались отовсюду, а она все не унималась, хлестая мокрой тряпкой по почти голым бокам девушки.
Закончилось все как-то неожиданно. Вера Васильевна вдруг смолкла и выпустила из рук ее шевелюру. Эльмира распрямилась, расправила плечи, и почти тут же взгляд ее уперся в глаза Данилы.
Видно было, что тот только что вернулся откуда-то. Куртка нараспашку. Дорогие (!) ботинки в грязи. Верхняя пуговица белоснежной рубашки расстегнута. Галстук (!) болтается на ослабленном узле. А в руках огромный(!!!) пакет с фруктами. Но не столько все это так сильно ужалило Эльмиру в сердце (хотя задуматься было над чем), а то, каким взглядом он смотрел на нее.
Вид у нее был, мягко говоря, не очень-то… Длинные волосы растрепаны. Коротенькая маечка, в которой она любила хаживать дома, измята и намокла от ударов мокрым полотенцем взбесившейся соседки.
Но Данила, казалось, не обратил на это ровным счетом никакого внимания. Он просто стоял и смотрел ей в глаза. Смотрел с жалостью, с болью какой-то затаенной. И вот это самое сочувственное понимание, изливающееся из его глаз, и уязвило более всего Эльмиру.
– Чего уставился?! – рявкнула она грубо. – Мамашу свою бешеную не видал?!
– Ах ты, проститутка! – взревела пуще прежнего Вера Васильевна, делая смачный акцент на последнем слове. – Я тебе сейчас!..
Данила переступил с ноги на ногу. Поставил пакет на пол и, взяв осторожно мать под руку, тихо произнес:
– Оставь ее, мать. Идем домой.
– Домой? – Вера Васильевна оторопело воззрилась на чадо и, в немом протесте открывая и закрывая рот, принялась указывать перстом в сторону насупившейся Эльмиры. – А как же эта… Эта жидовка! Она же… Она про тебя…
– Оставь ее, – упрямо мотнул Данила головой. – Сирота она… Жаль мне ее…
Эльмира не помнила, как влетела к себе в квартиру. Как шарахнула изо всех сил дверью о притолоку. Как рухнула лицом вниз на диван в гостиной и заревела белугой. Самое главное, что слез не было. Был только один страшный вой, который шел из сердца. Так, наверное, воет собака, оплакивая потерянных щенков: без слез. Одним только жутким голосом сердца. Голосом потерянности и одиночества…
В чувство ее привела Зойка. Самая стойкая из всех обиженных и отвергнутых подруг. Она наплевала на все агрессивные выпады Эльмиры, с которыми многим пришлось столкнуться и оторопев от которых, большинство поспешно ретировались. Она была и оставалась ее самой надежной, самой терпеливой и самой строгой подругой.
Вот и сейчас, открыв своим ключом квартиру Потехиной и покидав в беспорядке на пол пакеты с продуктами, она села рядом с Эльмирой на диван. Взяла ее голову в свои руки, положила ее себе на колени и принялась легонько поглаживать по волосам, приговаривая при этом:
– Ну, ну, моя маленькая. Ну, успокойся. Все будет хорошо…
– Нет, – сдавленно простонала Эльмира и отчаянно затрясла головой. – Не будет.
– Будет, девочка моя, будет. Успокойся, и давай-ка лучше поплачем вместе. Давай?
– Не могу, Зой! Я не могу! – Она приподняла голову и с дикой болью в глазах воззрилась на подругу. – Все разрывается внутри, понимаешь?! Все горит! Печет вот здесь, а слез нет! Мне плохо…
– Знаю, золотой мой, знаю. – Зойка печально вздохнула, поправила очки на широкой переносице, и вдруг лицо ее странно сморщилось. – А меня этот козел бросил, представляешь?! Он меня бросил!!!
И тут же из глаз ее обильно заструились слезы. Тут уж пришлось им поменяться местами. Зойка горестно рыдала у Эльмиры на плече, повествуя о подлости ее очередного любовника. Оказывается, он был намного вероломнее предыдущего. Вероломнее и искуснее в актерском мастерстве. Она не сумела его разглядеть. Не смогла разгадать его хитроумных ходов. И как результат – опустошенные продуктовые полки и пустая шкатулка, где находились все ее сбережения.
– Так низко опуститься! – всхлипывала Зойка, вздрагивая всем телом, а его у нее было аж девяносто килограммов. – Он даже упаковку с макаронами унес, представляешь?! Два лимона… Пара яблок… Банка сгущенки…
– Он вообще-то нормальный? – опешила Эльмира, внимательно слушая подругу.
– Вроде да.
– А зачем ему столько жрачки? Может, на пикник собрался?
– Это в мартовскую-то слякоть?! И с кем? – Зойка приостановила на мгновение поток слез. – Кто поедет с ним макароны трескать?!
– Ну… Может, итальянка какая-нибудь? – предположила Эльмира, поглаживая подругу по округлому плечу. – Он у тебя как в вопросах секса? Ну… сильно охоч до темнооких красавиц?
– Черт его знает… – Зойка вяло махнула рукой и обреченно вынесла вердикт: – Видно, такая моя женская доля. Каждый козел норовит у меня урвать что-нибудь. Степка ушел с ковром. Сашка унес магнитолу. А этот… А этот макароны!!!
– Да-а-а, макароны – это уже серьезно! – Эльмира почесала переносицу, перевела взгляд на подругу, и, как бывало прежде, девушки расхохотались.
Минут через пять, утихомирив свои разбушевавшиеся эмоции, подруги похватали с пола пакеты с продуктами и пошли в кухню-столовую. Быстренько все разобрав и рассовав по полкам шкафа и холодильника, они включили кофеварку и уселись за стол. Зойка пристально уставилась на подругу и наконец решительно произнесла:
– Элка, ты мне хорош ерундой тут заниматься!
– А при чем тут я-то! – вспылила мгновенно Эльмира, гневно засверкав огромными синими глазищами. – Сижу дома, никого не трогаю. Она врывается и тряпкой меня, и тряпкой! Да еще орет на весь подъезд: проститутка! Какая я проститутка, Зой?! Вот ответь! Я что, проститутка?!
– Нет, – Зойка обреченно вздохнула: взрыва агрессии не избежать, но она все же решила не выпускать до поры инициативу из рук. – Нет, ты не проститутка. Более того… Скажи кому, что в свои двадцать четыре года ты до сих пор девственница, поднимут на смех. Но…
– Что – но? – почти визгливо вскинулась Эльмира.
– А то но! – повысила голос Зойка. – Что когда-нибудь ты за свое любопытство поплатишься! На кой черт тебе понадобилось наводить справки об этом парне?
– Я?! Наводила справки?! – От змеиного шепота, каким Эльмира выдавила свои вопросы, она даже закашлялась. – Черт! Я не наводила никаких справок, если ты хочешь знать! Я просто спросила…
– Вот! – торжествующе подняла кверху указательный палец правой руки Зойка. – Вот! А что я говорила! Она просто спросила… Элка, я дала самой себе клятву, что уберегу тебя от беды. Но уберечь тебя от самой себя… Нет, это бывает просто невозможно!..
– Ты себя сначала от самой себя убереги, нимфоманка! – ехидно парировала Эльмира и тут же поняла, что сказала гадость. – Прости…
– Да нет, что же. Продолжай. – Зойка обиженно скривилась и встала из-за стола, направляясь к кофеварке. – Скажи мне все! Скажи!.. Напомни о брошенном мною муже красавце-инженере, который изменял мне со всеми девицами нашего курса. Напомни о том, что всякий раз, встретив очередного подонка, я верю в свою счастливую звезду. Напомни мне, напомни.
– Зой, ну прости… – Эльмира виновато закусила пухлую губку. – Ну прости, я гадина.
– Еще какая! – победоносно подхватила Зойка, разливая черный кофе в крохотные чашечки. – С сахаром? Сливки? Как хочешь, а я добавлю.
– А потом удивляешься, почему ты постоянно поправляешься.
– Любимого тела должно быть много, любил говаривать мой красавец-супруг, – меланхолично ответила Зойка, всыпая себе аж три ложки сахара.
– Ага, а ушел от тебя к самой худой. Она же могла за удочку спрятаться! Там же никаких намеков на грудь нет. Господи, ну где у мужиков глаза?! – Эльмира взяла чашечку с кофе из рук подруги и заискивающе пробормотала: – Ты же ведь у нас такая хорошая, Зой.
– Ладно, подхалимка, – примирительно буркнула Зойка, не забывая между глотками кофе впихивать в себя сахарное печенье. – Уговорила, красивая я, красивая. Только вот с тобой-то что делать будем?
– А что я? – Эльмира мгновенно ощетинилась.
– А то! – Зойка отставила пустую чашечку в сторону и для убедительности припечатала пухлую ладошку к столу. – А то, что тебе когда-нибудь башку снимут за твое неуемное любопытство! Вот скажи, чего тебе дался этот самый непромытый Данила?
– Представляешь, отмылся! – Эльмира хохотнула и заерзала обеспокоенно на стуле. – Отмылся стервец! Приоделся. Обстановку сменил. А сегодня… А сегодня тащил полный пакет фруктов. Сотни на три там было, не меньше!
– И ты от этого выла здесь целый час? – не без желчности осведомилась Зойка. – Что вызвало такой приступ зависти: апельсины или парочка манго?
– Да иди ты! – Эльмира насупленно уставилась на подругу. – Откуда у него такие деньги, спрашивается? Он пару месяцев назад по лестнице свинья свиньей поднимался. В штанишках своих школьных с лампасиками голубенькими. Тьфу, тьфу, тьфу!!!
– Понятно, что дальше? – прокурорским тоном осведомилась Зойка. – Полз он, значит, в штанах, которые тебе не понравились, и что? Тебя что в этом больше возмутило: что он эти самые штаны поменял, или что-то еще?
– Зой, перестань разговаривать со мной как с умалишенной.
– А ты и есть умалишенная! – поставила та диагноз. – Самая что ни на есть! То тебя Лешка с пятого этажа интересовал. То тетя Зина, то самогонщик этот. Теперь до Данилы добралась. Дался он тебе каким боком? Может, наконец свершилось долго-жданное, и ты влюбилась? Любовь, как известно, может проявляться по-разному. Кто-то своему возлюбленному стихи слагает, а кто-то таким вот скандальным образом пытается привлечь его внимание.
– Ага, кто-то дарит цветы, а кто-то макароны, – ехидно разулыбалась Эльмира.
– Скотина ты, Элка, наглая, бессовестная скотина. Пользующаяся тем, что ее любят, – не обиделась на этот раз на нее Зойка. – Оглянись наконец вокруг. Кого ты увидишь рядом?
– Мне никто не нужен, – угрюмо отрезала Эльмира.
– Такого быть не может и не должно. У тебя сколько раньше друзей было! Толпами ходили все за тобой. А сейчас что?
– Друзья познаются в беде. – Эльмира принялась беспорядочно водить чашечкой по столешнице. – Как только эта самая беда нагрянула, так и друзья все испарились. Вот одна ты и осталась. Разве не так?
– Нет, не так. – Зойка с вожделением уставилась на дверцу холодильника, поблескивающую в свете солнечного дня хромированными боками. – Слушай, мне это кажется или я действительно видела у тебя на полке рыбку копченую?
– Кажется. – Синие глаза подруги насмешливо блеснули.
– Ой, нет. Ой, не кажется. – Зойка, скрипнув стулом, проплыла к холодильнику. Открыла дверцу и вскоре торжествующе изрекла: – А ты, оказывается, ко всем своим прочим недостаткам еще и жадина!
– А ты обжора.
– Ух, как пахнет. Свежая?
– Свежая, трескай, не бойся. – Эльмира тяжело вздохнула, позавидовав здоровому аппетиту своей подруги. У нее последнее время оный совершенно отсутствовал. – А насчет друзей, Зой, вот что я тебе скажу… Пока всем было весело, мы кучковались. Как только…
– Хватит! – оборвала ее Зойка с набитым ртом. – Тебя терпеть… Ты дохлого из гроба поднимешь, своими «а почему», «а откуда», «чего это вдруг». Тебя все знали и любили совсем другой, а ты как с цепи сорвалась. Зачем Герке принародно бутылку пива на голову вылила?
– А зачем он мне в трусы полез? – небезосновательно возмутилась Эльмира. – Я его об этом просила? Утешить он меня хотел, видите ли! Да шел бы он к черту с таким своим утешением…
– Ладно, пусть так. – Зойка вылила в ладонь моющего средства для посуды и принялась интенсивно намыливать руки. – А Лялька чем виновата? В тарелку с тортом зачем ты ее лицом окунула?
– Не лицом, а рылом, – поправила подруга. – Рыло у нее, поняла?
– Если она лесбиянка, это не говорит о том…
– Зой, господи ты боже мой! О чем мы спорим? – Эльмира вытянула длинные стройные ноги и, упав грудью на стол, печально изрекла: – Друзья… Просто я раньше была терпимее ко всяческого рода проявлениям, а сейчас нет. Знаешь, что такое переоценка ценностей?
– Это у меня случается после каждого ушедшего из моей жизни мужика.
– То мужики… А у меня из моей жизни ушли самые близкие и любимые мной люди. – Голос ее в этом месте зазвенел. – Мои предки… Я любила их больше жизни. Мне никто больше не нужен был. Между нами не было никаких конфликтов, никакого непонимания. Что я тебе рассказываю, ты и сама все знаешь. А тут вдруг – раз, и все. И нет их рядом. Та пустота, что разом разверзлась, едва не поглотила меня. Мне было больно, вернее, мне и сейчас больно. Просто боль несколько притупилась.
– Элечка, милая… – Зойка шмыгнула носом. – Я все понимаю. Я люблю тебя. Но я не могу справиться с этим. Вернее, я не тот человек, который способен помочь тебе. Нужен специалист, он бы…
– Спятила, да?! – Эльмира со злостью громыхнула стулом, подскакивая. – В психушку меня хочешь отправить?! Кто надоумил?! Педик этот – Ромочка? Он присоветовал тебе?! Предательница!
– Нет, ну это уж слишком. – Терпение Зойки все же лопнуло. Она швырнула со злостью столовую тряпку в раковину и решительным шагом направилась в прихожую, по пути приговаривая: – Тебе действительно нужно в психушку! Ты и на самом деле больна! Я ей как человеку, а она!..
Эльмира за подругой не пошла. То и дело сжимая и разжимая кулаки, она наблюдала, как та, кряхтя, надевает сапожки, застегивает куртку-дутик и хватается за дверной замок.
Потом Зоя будто вспомнила о чем-то, повернула к ней сердитое, а от того совершенно лишенное привлекательности лицо и, чеканя каждое слово, произнесла:
– Я больше не приду к тебе никогда! Поняла, дрянь?!
Эльмира молча кивнула.
– Ты больная! Ты это знаешь?!
Опять нет возражений.
Зойка забеспокоилась. Такое поведение подруги ее пугало даже больше, чем откровенные грубые наскоки. Она потопталась у порога. Сердито посопела. И вдруг ляпнула, сама не зная с чего:
– Эл, а что тебе такого сказал Данила?
– Тебе какое дело? Ты сюда больше никогда не придешь. – Губы подруги обиженно задрожали. – Нажралась рыбы, и вали отсюда. Подруга еще называется…
– Ну ладно, прости. – Зойка потянула «молнию» книзу. – Ну погорячилась, с кем не бывает. Тебя терпеть, сама ведь знаешь…
Она вновь разоблачилась и потопала в гостиную. Эльмира молча последовала за ней. Там они уселись в кожаные кресла с высокими спинками и принялись буравить друг друга сердитыми взглядами.
– Чего сказал-то? – не выдержала первой Зойка. – Ты так выла, Эл, я впервые после похорон по-настоящему испугалась за тебя…
– Он… – Эльмира хотела было рассказать ей всю предысторию своей истерики, но горло неожиданно перехватило удушье. – Он остановил свою мамашу…
– Это не то, – отмахнулась от нее Зойка. – Что такого он сказал, что ты так орала. Тебя было слышно аж на первом этаже!..
– Он… Он пожалел меня… – Эльмира подняла на подругу глаза, и та невольно ахнула – боли, излившейся из них, хватило бы на пятерых. – Зой, он назвал меня сиротой… Он пожалел меня…
И тут, к безумному изумлению и вящей радости ее подруги, Эльмира разрыдалась. Навзрыд, без устали повторяя одно и то же: «Он пожалел меня, он назвал меня сиротой…», Эльмира плакала.
Зойка сидела в кресле, боясь шевельнуться. О том, что сейчас происходило с ее самой близкой подругой, она мечтала долгие-долгие месяцы. Она искренне надеялась, что слезы и только слезы смогут исцелить ее милую Эльмирочку. Она верила в это со дня гибели ее родителей. Верила и тщетно уговаривала поплакать. Окаменевшая девушка лишь смотрела на нее полными скорби глазами и еле слышно шептала:
– Не могу…
И вот сейчас она разрыдалась. Хвала господу и всем угодникам! Ведь, может, с этого дня и с этого часа начнется ее возрождение, и девушка наконец выйдет из ступора, в который она погрузилась после того судьбоносного телефонного звонка.
Зоя машинально подняла к глазам руку с часами и поразилась собственному открытию: скоро будет год, как погибли Элкины родители. Скоро год. Восьмого марта. День в день с Международным женским праздником случилась трагедия, лишившая ее подругу способности радоваться жизни вообще, а этому празднику – в частности…
Сегодня было шестое марта, и Эльмира впервые за год расплакалась. Восьмого марта прошлого года она не смогла этого сделать, потому что, выслушав абонента, принесшего ей страшную весть, упала в обморок и пробыла в беспамятстве ровно неделю.
Но Зойке казалось, что ее обморок длился и по сей день. Что Эльмира до сих пор пребывает в бессознательном состоянии, так до конца и не поняв, что тогда произошло. А теперь эти ее слезы… Может быть, теперь… Может, это наконец-то случится…
