Kitobni o'qish: «Мир в твоих руках»

Михаил Афонин (г. Донецк)
Алый парус

На что мы готовы ради любви? Пусть вас не пугают высокие слова, которые я сейчас скажу. Влюблённый человек способен на всё. И даже больше, если потребуется. Мы можем совершать такие поступки, что «на голову не натянешь», а после не пожалеть и не раскаяться.

К чему я вот это всё? Думаете, разглагольствую и мне просто хочется поговорить? Нет, я не из балаболов. Дело в том, что встретил я на днях бывшего одноклассника, Димку Константинова. Нам-то уже под пятьдесят, взрослые. Лет двадцать не виделись – он переехал за две тысячи километров от родного города. Есть о чём поговорить, кого и что вспомнить. Вот и поговорили, в общем.

Одну историю, связанную с Димкой, я не забуду никогда. Случилось это, когда мы учились в девятом классе. Конец восьмидесятых, чтоб вы понимали время событий.

Влюбился друг мой Димка Константинов без памяти. Как водится, в одноклассницу, Наташку Фролову. И из-за неё, можно сказать, чуть не попал за решётку. Да-да, не шучу. Но не думайте, никакого криминала. Чистое рыцарство, хоть и безбашенное и без оглядки на последствия. Даже не рыцарство, наверное, а мушкетёрство.

Заболела тогда Наташка Фролова ветрянкой. В таком возрасте эта болезнь переносится тяжело, начались осложнения. Школу Наташка посещать перестала, лечилась то в больнице, то дома.

Собрались мы классом, кто ветряной оспой в детстве переболел, её проведать. Всей толпой, без предупреждения, явились ко Фроловым домой. Нас впустили, естественно. А куда родителям деваться? Димка тогда тоже с нами был.

Наташка во время болезни напоминала привидение. Похудела аж до костей. Вся девичья красота, а она была настоящей красавицей, ушла, оставив вместо себя впавшие, потерявшие блеск глаза. А вот голос остался прежним, его болячка не коснулась.

Думали мы, станем Наташку развлекать, новости рассказывать, а получилось наоборот. От безделья Фролова перечитала все книги из домашней библиотеки. Самое большое впечатление на неё произвела повесть Александра Грина «Алые паруса». Все девчонки мечтают о большой любви, а тут такая феерия, понимаешь. Наташка даже расплакалась, рассказывая нам о Грее и Ассоль. Другие девчонки слушали с раскрытыми ртами, а парни, и я с ними, чтоб не потерять лица, наверное, насмешливо хмыкали.

Уходили мы от Наташки с уверенностью, что с болезнью она справится и всё будет хорошо. Димка Константинов прощался дольше всех.

На следующее утро – в школу. Сидим мы на уроке истории, как вдруг в класс заходит директор школы, Зинаида Сергеевна, и участковый. Уже не вспомню, как его звали, в памяти сохранилось только отчество – Васильевич. Я сам Васильевич тоже, потому и запомнил, наверное. Взяли они Димку Константинова под белы рученьки и увели.

Через день в нашем учебном заведении, школе № 125, состоялось внеочередное общее собрание старших классов. Проходило оно в актовом зале. Тема – обсуждение поведения Дмитрия Константинова.

Знаете, что этот негодник вытворил? Решил он устроить для Наташки настоящую романтику. Способ, правда, выбрал совсем из ряда вон выходящий. Я бы до такого не додумался, точно.

Под окнами квартиры Фроловых, как и во многих местах, впрочем, имелась детская площадка. Знаете, такие с «грибочками», деревяными машинами и корабликами. Вот, скорее всего, при взгляде на созданный для детей корабль Димке и пришла в голову идея.

Придумал он нарядить этот совсем не плавающий экспонат в алые паруса. Поняли? Как у Грина. А где красную ткань достать, да ещё и так быстро?

Ночью через открытое окно на первом этаже школы Димка пробрался в пионерскую комнату и взял там не что попало, а Знамя пионерской дружины. Это такая реликвия, которую выносили только по торжественным случаям – с почётным караулом в нарядных рубашках и с барабанным боем. Кто постарше, эту процедуру помнят.

Освободив ткань от древка, Димка приладил импровизированный алый парус на кораблик. Мобильных телефонов в то время не имелось, стал Константинов в окно Фроловой кидать камешки. Благо второй этаж, это легко удалось.

Наташка от стука проснулась, глянула в окно… А там… Ну, вы поняли. Димка изобразил Грея.

Милиция быстро нашла виновника школьной кражи. Свидетелей «подвигу» нашлось немало. Опознали Димку и решили наказать. Благо, я говорил, время было уже такое, когда «руководящая роль партии» практически сошла на нет. Эпоха та сейчас зовётся горбачёвской перестройкой. Иначе мотать бы Димке реальный срок. Уж как приплести к его проступку политику, у нас бы придумали.

Правдами и неправдами Константинова от большой ответственности уберегли. И это, скажу я вам, очень здорово. Парню жизнь не поломали.

А дальше…

Наташка, конечно, выздоровела. Прошло время, мы закончили школу. Фролова дождалась Димку из армии, и они поженились, стали Константиновыми. Живут, как я понимаю, дружно, семеро детей и уже куча внуков.

Ах да. Димку после того случая называли только Греем, и никак иначе, а Наташку – Ассоль.

Ольга Ахсахалян (г. Александров)
Холодная встреча

– Эй, ты там жив ещё? Уже тридцатое вообще-то!

Никто не отзывался. Сева начинал нервничать – мало ли что могло приключиться с его необычным гостем за последние сутки. Утонул, что ли? Или просто впал в зимнюю спячку, чтобы проснуться за день до дедлайна?

– Эй!

– Да здесь я! – тихо закричали в ответ.

– Где здесь? Я не вижу. И что у тебя с голосом, кстати?

– Кастрюлю отодвинь, тогда увидишь, она не стеклянная, – ворчливо отозвался Севин собеседник.

– Ладно.

Сева, приподнявшись на цыпочки, сдвинул застывшую кучу пшёнки – единственное, что (почему-то) не было начисто съедено накануне праздника. Родители как раз поехали за продуктами, а заодно и за ёлкой. Никого лишнего дома не было.

Гошка сидел в углу и сморкался в салфетку, оставленную в холодильнике на случай, если начнёт подтаивать. Это был первый день, когда он не напевал «Новый год к нам мчится» или что-нибудь такого рода – вероятно, из-за голоса.

– Гошка, ты точно не забыл, какой сегодня день? – настаивал Сева.

– Да помню, помню. Тридцатое декабря две тысячи девятнадцатого года, понедельник. День, когда нужно вовсю готовиться к встрече Нового года, в данном случае меня. Ставить ёлку, покупать мандарины, готовить оливье, украшать комнату. Создавать новогоднее настроение и атмосферу чуда. Всё перечислил? Отдохнуть можно?

– А новогоднее настроение и атмосферу чуда случайно не наступающий год должен создавать? Пора бы уже, можно и не успеть за день.

– Я вообще-то уже много где создал, – обиделся Гошка. – Просто здесь не могу.

– Это ещё почему?

– Так снега нет. Какой же Новый год без снега? И мне неуютно на улице, и вы беспокоитесь, нервничаете, не даёте другим отдохнуть и ругаете ни за что.

Сева собирался ответить ещё что-нибудь резкое, но почему-то не стал. Вместо этого он спросил:

– Ты поэтому в холодильнике живёшь?

– Ну да. И зла никто не желает, и температура нормальная. Пока, конечно, кто-нибудь не открывает дверь и не начинает…

Сева осторожно толкнул дверцу в сторону холодильника.

– Нет! Не уходи! Сева!

Дверца снова открылась. Мальчик и год смотрели друг на друга.

– Прости, Гошка, – первым сказал Сева.

– Прости, Сева, – угрюмо ответил Гошка.

Оба понимали, что новогодним настроением и не пахнет.

– Слушай, Гошка… А давай Новый год прямо в холодильнике устроим!

– Я вроде и так здесь живу…

– Не тебя, а праздник! Ёлку нарядим, игрушки сделаем, еды хватит. Льда и снега в морозилке много, подарки можно просто на полки поставить. Встать у холодильника с вилкой в руках, есть буженину, загадывать желания под кукование часов в гостиной… Как тебе?

– А ёлку мы где возьмём, чтобы она поместилась на полку? – хмуро заметил Гошка. – За стол вместе не сесть, да и никто в принципе не поместится. Придётся дверь открывать, меня опять продует, вы простынете. Весёленький Новый год получится.

– Да неважно! А так вообще никакого праздника не будет – это лучше, по-твоему? Кстати, у нас вчера ёлку поставили во дворе, а рядом лежат ветки отрезанные, можно взять, помыть – и в холодильник.

– Ёлку? Серьёзно?

– Ну, видимо, не всем нужен снег для Нового года, – улыбнулся Сева.

Работа кипела. В холодильнике уже пахло свежей еловой смолой. Гошка скатывал в комочки пшёнку и накалывал шарики на иголки, Сева нашёл где-то тонкие ленточки и обернул ими ветки. Несколько кубиков льда было аккуратно раздроблено и рассыпано по веткам – конечно, осколки быстро превратились в капли, но в этом ли дело? Не хватало гирлянды – розеток в холодильнике не оказалось, – поэтому Сева с Гошкой натянули на лампочку голубой полупрозрачный пакет, а на полках и стенках прикрепили подарочную бумагу. Теперь холодильник освещался не скучной жёлтой лампочкой, а скачущим зелёным светом.

Нижние полки были вынуты, а верхние превратились в чудесный праздничный стол. В пустом пространстве под столом сидел Сева в осенней куртке и осматривал «ёлку» и «комнату». Гошка, совершенно забывший про пропавший голос и усталость, носился по столу и поправлял ветки. Наконец он спустился к хозяину холодильника.

– Идеально, – доложил он. – К празднику мы готовы!

– Ты хотел сказать, я готов? Тебе всем надо настроение обеспечить, не только себе. Не забыл, какое сегодня число?

– Да помню, тридцатое, – засмеялся Гошка.

Он вылетел из холодильника, Сева вылез следом, закрыв дверцу, и побежал в комнату. Гошка завис у окна.

– Что такое?

– Снег! Снег! Снег выпал!

Пока они возились в кухне, земля, машины и крыши соседних домов покрылись первым за эту зиму слоем снега, пусть и тонким. Ёлка уже не торчала так одиноко, а белела вместе с остальным миром.

– Ты же понимаешь, что это значит? – спросил Гошка.

– Да, – вздохнул Сева. – Тебе больше не нужен наш холодильник. Точно не останешься?

– Нет. Всё равно я скоро приду к каждому, в том числе и к вам. Правда, мы уже не сможем общаться, но встретимся обязательно.

– А что случится со Старым годом? – вдруг спросил Сева. – Он тоже будет жить на улице? Или у кого-нибудь?

– Не порти мне настроение, – ответил Гошка. – Мне ещё целый год и один день до этого. Ладно, пока и хорошего праздника!

– До встречи послезавтра! – помахал Сева исчезающему Гошке.

А потом пошёл на кухню и вставил полки обратно, стараясь ничего не задеть. К встрече родителей тоже стоит подготовиться.

Павел Беляев (г. Томск)
Когда деревья снова станут зелёными

Позади раскинулась заснеженная равнина. Впереди лежал угольный карьер. Справа из-за холма в лучах заката огнём горели купола храма Трёхликого. Низко стелилась позёмка.

Герман сидел на краю обрыва.

Герман – хорошее имя, грозное. Но не когда тебе двенадцать, у тебя нос картошкой и весь в веснушках, а уши торчат так, что с них вечно сползает шапка. Кто тебя такого будет звать Германом? Даже бабушка – и та звала Гешей. А остальные? Дай Трёхликий, если просто скажут – Гера. А то и чего похуже…

Сам Герман любил, когда его звали Герáном. Правда, кроме его друга Фомки, никто больше так не называл.

Геран утёр рукавом сопли и осторожно подушечками пальцев потрогал здоровенный фингал на пол-лица. Болит собака. Геран встал, отряхнул со штанов снег и огляделся. Он по-прежнему был здесь один. Надо было идти домой – поздно, смеркается, да и зябко уже, но так не хочется. Геран нахмурился и поплёлся от карьера прочь. Трёхликий даст – доберётся благополучно.

Не дал.

Они высыпали из-за ближайшего угла, когда Геран оставил поле с карьером позади и вошёл в посёлок. Их было четверо. Все старше года на 3–4. Геран находился в том возрасте, когда такая разница ощущалась весьма серьёзно.

Они окружили парня и снова стали придираться к проклятым веснушкам и склонять его имя на все лады. Геран знал, что этим если понадобится докопаться – они докопаются. И тут уже не так важно, Герман ты, Фома или Юрец. Такие обязательно найдут в тебе что-нибудь, над чем можно поржать или от чего оскорбиться.

Так и случилось. Мало того, что им не нравилось имя Герана, так ещё и его ответы показались недостаточно учтивыми. И тогда они несколько раз ударили парня по лицу. Геран закрыл голову руками и упал в сугроб. Мальчишка думал, что они посмеются, как обычно, и оставят его в покое, но не в этот раз. Они принялись пинать.

Пока он не заплакал.

И только тогда они прекратили. Старшики отпустили ещё несколько обидных шуток и собрались уходить. В конце концов, вечер сгущался всё сильнее, и нужно было успеть вернуться домой до темноты.

Геран лежал ещё минуту, а потом медленно встал. Снегом стерев с лица кровь, поправил шапку на голове и медленно пошагал вперёд.

Самой большой мечтой Герана было сделаться однажды невидимым. Чтобы его никто больше и никогда не замечал. Чтобы не кричали вслед ничего обидного. Он хотел выходить из дома, не оглядываясь в страхе, что где-то рядом старшики. Короче, чтобы от него отстали.

Мальчишка проскулил себе под нос: «Когда уже это закончится?» – предполагалось, что старшики не услышат, но они услышали. И тогда кто-то из них прокричал в ответ: «Когда деревья снова станут зелёными!» И ушли.

Геран заплакал ещё сильнее от несправедливости и унижения.

Через три дома от него открылась калитка, и оттуда выбежала голенастая девчонка. Она подбежала к парню и быстро принялась снегом стирать у него с лица кровь.

– Я уже думала, они никогда не уйдут. Надо было позвать взрослых.

– Не надо. Потом было бы ещё хуже, ты же знаешь.

Она знала.

– Вставай! – скомандовала девица. – Скоро станет совсем темно! В дом надо быстро! Переночуешь сегодня у нас, я уже договорилась с родителями.

– Спасибо, Лада.

Они поднялись и со всех ног помчались к открытой калитке.

Холода пришли десять лет назад, и Геран даже не помнил времени, когда бы их не было. Вечные снега и вьюги – вот мир, который он знал. И не он один. Целые поколения успели родиться и войти в более-менее осмысленный ум, и никто из них не видел лета.

Никто точно не знает, почему это случилось. Но в какой-то момент зима в марте так и не закончилась. Геран ещё толком не понимал, каких трудов его родителям стоило выжить, особенно в первые несколько лет холодов. Он даже не был знаком с половиной своих родственников, которые умерли за это время, а было их не меньше сорока. Одно мальчишка знал точно – вот уже десять лет никто не видел живого зелёного дерева. Земля не рожала хлеб, а маленькие, уплотнённые сверх всякой меры теплицы не давали необходимого количества еды. А ещё Геран знал, что каждый день с наступлением темноты становилось так холодно, что если ты не успевал до этого времени добежать до дома, то назавтра кто-нибудь найдёт твой окоченевший труп.

На следующий день Геран проспал дольше обычного, пока его не разбудила Лада, которой уже надоело ждать, пока он встанет сам. Парень разлепил глаза и вдруг захохотал.

– Что? – надулась девочка.

– У тебя под носом зелёнка!

– Я знаю, – насупилась Лада. – Она не отмывается, зараза!

На улице царило какое-то оживление, голоса, смех. Герану стало так интересно, что он оделся и выкатился наружу даже без завтрака.

Помилуй, Трёхликий, что там творилось!

Перед домом Лады стояло три голых помертвевших берёзы. Они были выкрашены в зелёный почти до самой макушки. Люди ходили вокруг них и с удивлением переговаривались. Вчерашние старшики тоже были там. Двое отделились от их компании и подошли к Герану. Первый сказал:

– Умно придумал, мы поржали.

Потом он дружески хлопнул парня по плечу и ушёл.

Геран не мог поверить своим ушам. У него даже на какое-то время перехватило дыхание и выступили слёзы. Во имя Трёхликого, опять слёзы!

Геран обернулся и посмотрел на Ладу. Она мялась на крыльце и всё тёрла нос, под которым сидела клякса от зелёнки. Мальчишка сорвался с места и обнял девчонку, зарывшись лицом в тёплый мех её шубы.

– Спасибо, Лада, – только и сказал он, прежде чем разреветься уже окончательно. – Спасибо!

Они простояли так ещё некоторое время, а потом ушли в дом завтракать. Остальные тоже не долго кружили у деревьев и разошлись по своим делам.

На одной берёзе на самой тонкой и слабой веточке налилась робкая маленькая почка.

Вероника Богданова (г. Лабытнанги, Ямал)
Увидеть ангела

Женька Шнурков рос у бабушки в деревне и родителей не помнил. Когда-то, очень много, по мнению мальчишки, лет назад, его привезла в скромный деревянный домишко у озера незнакомая тётенька с неулыбчивым лицом. Она поставила у порога небольшой чемоданчик с Женькиными вещами и, испытующе оглядев бабу Клаву, сообщила:

– Вот ваш Евгений Евгеньевич. Не обижайте его, он и так много повидал из того, что детям видеть не положено. А мы вас будем навещать.

– Навещайте, чаво уж, – согласилась бабушка, а тётенька, уже переступая порог, словно торопясь избавиться от чужого мальчика, строго отрезала:

– С проверками.

И потекли похожие друг на друга дни, которые отличались разве что сменяющими друг друга сезонами. Неизменным было одно: и зимой и летом баба Клава каждый вечер зажигала в уголке перед какими-то картинками (потом Женька узнал, что они называются «иконы») свечку и, глядя на изображённые на них диковинные отрешённые лица, что-то тихонько шептала, легонько касаясь пальцами лба, фартука прямо посередине живота и – поочерёдно – плеч.

– Что ты делаешь, ба? – спрашивал тогда Женя, и та отвечала:

– Молюсь, чтобы тебя твой ангел-хранитель не забывал. Он у тебя сильный, однажды крыльями тебя от страшной беды укрыл.

Эта бабушкина фраза об ангеле-хранителе накрепко засела в Женькиной вихрастой голове. Что за беда случилась в его крохотной шестилетней жизни, он не помнил. Милосердная память похоронила где-то в глубинах сознания картину смерти его матери от рук озверевшего от пьянки отчима. Изверг тогда просто не заметил скорчившегося в уголке у раскладушки трёхлетнего пасынка, а то и его бы постигла участь несчастной женщины…

Потом мальчика привезла в деревню к бабушке представительница отдела опеки – та самая тётенька со строгим лицом. И стала баба Клава для Женьки Шнуркова и мамой, и папой, и воспитателем в одном-единственном лице.

Глядя долгими зимними вечерами в тёмное окно, за которым расстилалась гладь покрытого толстым слоем льда спящего озера, мальчик мечтал об одном: хотя бы раз наяву увидеть настоящего ангела-хранителя…

Однажды Женька проговорился об этом своём желании бабушке. Она странно посмотрела на него, вздохнула, потрепала по светлым непослушным волосам и тихо сказала, прижав к своему тёплому мягкому боку, пахнущему хлебом: «Увидишь, милок. Обязательно увидишь…»

Ближе к весне, полноводной и яркой, Женька начал подолгу гулять на поляне у озера, у самого края деревни, где частенько собирались ребята постарше. Он потихоньку наблюдал за их шумными забавами, думая о том, как здорово было бы, если бы мальчишки приняли его в свою компанию.

Но, увы, деревенские прогоняли Шнуркова. Правда, беззлобно, но всё равно Женьке было обидно, и он даже плакал иногда, прячась в тёмной комнате от бабы Клавы. А вдруг рёвой-коровой обзовёт? Мальчишки ведь не плачут! Откуда-то Женя это знал точно.

Как-то раз в конце марта парнишка увидел, что старшие гоняют по берегу озера крошечного щенка. Тот едва стоял на разъезжающихся лапах, смешно повизгивал и пытался спрятаться от мучителей. Но они неизменно догоняли его и бросали всё дальше от кромки берега на ноздреватый весенний озёрный лёд.

– Отпустите его! Зачем вы так? – попытался Женька вступиться за щенка, но самый взрослый из ребят, жёстко оглядев мальца, бросил сквозь зубы:

– Отвали, а то следом за псиной отправишься!

И Женя «отвалил», чувствуя приближение предательских слёз… Ему больше не хотелось, чтобы ребята приняли его в свой круг.

Ближе к вечеру жестокая игра надоела пацанам, и они разошлись по домам. Только щенок остался где-то у озера: Женька услышал его внезапно усилившийся жалобный тоненький визг и кинулся на улицу в чём был, даже не накинув курточку.

Вечерний мартовский воздух обжёг холодом. Но ещё сильнее обжёг душу мальчишки крик маленького пёсика, барахтавшегося вдали от кромки берега в тёмной полынье подтаявшего весеннего льда. Женька увидел это и понял, что взрослые ребята оставили щенка умирать…

Шнурков заметался вдоль берега, сердце его бешено колотилось, а в голове билась единственная мысль: «Ну, где же ты, ангел-хранитель? Вот же подходящее дело для тебя: щенка спасать! Утонет ведь!»

И вдруг Женька замер, осознавая, что он здесь один и на помощь никто не придёт. Тогда он решительно крикнул: «Врёшь! Не утонет!» – и двинулся вглубь озера по тёмному льду навстречу скулящему из последних сил собачьему малышу…

Лёд издавал угрожающий треск и подавался под шагами мальчишки. Когда щенок замолчал и только едва царапал коготками передних лап по крошащейся ледяной кромке, не в силах больше держать продрогшее тельце на поверхности воды, Женька лёг и пополз, почти не чувствуя холода и повторяя, как заклинание: «Не утонет!»

…И вот уже озябшие руки тянут из тёмной пропасти кажущегося отчего-то невероятно тяжёлым щенка, автоматически прижимают к груди, и тёплый собачий язык облизывает Женькино лицо и всё-таки хлынувшие из глаз слёзы…

В последний момент Женька ловит чей-то взгляд прямо из озёрной глубины. Взгляд решительный и немного испуганный, глаза синие, лицо бледное в ореоле светлых встрёпанных волос.

«Так вот ты какой, мой ангел-хранитель!» – думает Женька, не узнавая себя в отражении, и теряет сознание, но перед этим крепко-накрепко прижимает к груди вытащенного из ледяного плена щенка…

В этот вечер баба Клава дольше обычного стояла в углу перед иконами. Врач сказал, что всё вроде бы обошлось. Только бы Женька не простудился: завтра проверка из опеки нагрянет. Та самая тётенька с неулыбчивым лицом…