Kitobni o'qish: «Листая летопись. 220 лет с незабвенным А. С. Пушкиным»

Двадцать первому почёт,

Грех поставим на учёт.

Век начнём с хороших дел,

Войны знали, чтоб предел.

Речь родную сбережём,

Сказки Пушкина возьмём

Мы с собою на века.

С ними сила велика!

Память предкам сохраним,

Вот, тогда и устоим!

Здравствуй, здравствуй,

Новый век, ХХI!

2000 г.

Дорогой мой, любознательный читатель, я думаю, лишний раз вспомнить, а может быть, и узнать о давно прошедшем времени и людях, пишущих о своих чувствах виденного и своих переживаниях за судьбы своей страны, можно осуществить – перелистать книгу «220 лет с незабвенным Пушкиным».

Друзья А. С. Пушкина помогают мне (автору) раскрыть, понять образы (лица), выбранных мною тем, по моему духу, по моему понятию «хорошие люди».

Начиная с лицеистов и замечательных учителей, которые привили лицеистам чувства любви, патриотизма к России, которые потом стали декабристами (И. И. Пущин, А. А. Дельвиг и др.); поэтов, писателей пушкинского круга Н. М. Языкова, В. А. Соллогуба, «Воспоминания князя Палавандова» об Александре Пушкине. О «Московских элегиях» М. А Дмитриева, пушкинской эпохи. Далее расскажу об одиночестве Н. В. Гоголя и А. О. Россет, и о ссыльных Т. Г. Шевченко, В. Г. Короленко, и о «сибирской тетради» Ф. М. Достоевского. О замечательном поэте Ф. И. Тютчеве можно писать и рассуждать сколько душе угодно, и у каждого читателя найдётся своя думка. Нельзя обойти «Маленькую каплю» – о русском языке, так и В. В Набокова – влюблённого в русский язык, в свою Россию, где бы он ни жил. «Встреча Нагибина и С. Моэма, британским писателем» в Париже двух писателей разного поколения расскажет о творческом пути писателей.

И без «Деревни» прожить нельзя, так же, как без Г. Р. Державина «Таким он был», и без «Маленькой хозяйки муз» лесбиянки Сафо с острова Лесбоса.

Всего Вам, доброго, в путь, дорогой читатель!

С уважением, автор Галина Александровна Белякова, Член СП РФ, Международной ассоциации писателей и Российского СП, СП Республики Крым

Для контакта: galomend@mail.ru

И. И. Пущин (4 мая 1798 – 3 апреля 1859)

Тема: Хорошие люди, а почему отнесла его к хорошим людям? Поставила вопрос и теперь пытаюсь сама себе ответить.

Два обстоятельства навсегда вписали имя Ивана Ивановича Пущина в историю нашего отечества – дружба с Пушкиным и принадлежность к движению декабристов. « Мой первый друг, мой друг бесценный», – сказал о нём Пушкин, ясно и просто определив место Пущина в своей жизни. Но в николаевской России не было места таким, как Пущин. В июле 1826 года Верховный уголовный суд приговорил его за участие в восстании декабристов – неудавшейся попытке повернуть ход российской истории – к вечной ссылке в Сибирь на каторгу.

1.

Декабрист Иван Иванович Пущин родился 4 мая 1798 г. в большой семье (кроме него в ней было одиннадцать детей), ведущей родословную от начала XVI века. Несмотря на то, что отец Пущина владел несколькими сотнями крепостных крестьян, семья не была богатой. Активное служение отечеству, сопровождающееся продвижением по службе, чинами и наградами – такова была семейная традиция. Дед Пущина – адмирал Пётр Иванович Пущин, был сенатором, отец – генерал-лейтенант Иван Петрович – генерал интендантом флота и также сенатором, сенатором был и дядя Пущина, Павел Петрович.

Когда я написала посвящение А.С. Пушкину:

К тебе пришли мы, милый Пушкин,

Увидеть образ твой в граните.

Как школьный друг бы, верный Пущин,

К тебе пришёл бы по наитью…

Задумалась… Да, пришёл бы, пришёл, как приходил навестить своего друга Александра по лицею. Об этом рассказал нам сам И. И. Пущин в воспоминаниях.

2. О старине.

Так Пущин назвал свои воспоминания о Лицее. В августе 1811 года, дед мой, адмирал Пущин, повёз меня и двоюродного брата Петра, к тогдашнему министру народного просвещения гр. А. К. Разумовскому. Старик, слишком 80-летний, хотел непременно сам представить своих внучат, записанных по его же просьбе в число кандидатов Лицея, нового заведения, которое самым своим названием поражало публику в России – не все тогда имели понятие о колоннадах и ротондах в афинских садах, где греческие философы научно беседовали со своими учениками. Лицеем – Ликеем – называлась одна из трёх афинских гимназий, расположенная возле храма Аполлона Ликейского. Лицей основал в 335 г. до н.э. Аристотель.

Царскосельский лицей создан был по проекту М.М.Сперанского.

«Постановление о лицее», утверждённое Александром I 12 августа 1810г., рассматривало его как высшее учебное заведение для « образования юношества, особенно предназначенного к важным частям государственной службы. Первый набор, к которому принадлежали Пушкин, Пущин, состоял из 30 учащихся. Открытие Лицея состоялось 19 октября 1811 года.

Этот день, 19-ое октября! Памятный нам, первокурсным, не раз был воспет Пушкиным в незабвенных его для нас стихах, знакомых больше или меньше и всей читающей публике.

Директором Лицея был назначен известный просветитель-демократ В.Ф.Малиновский, автор «Записки об освобождении рабов» (1802) и трактата «Рассуждение о войне и мире (1890), где изложил проект установления вечного мира как «условия нераздельного с истинными успехами человечества». Статьи его, печатавшие в журналах, были пронизаны идеями патриотизма, равенства всех людей и народов. Лицеистам внушалось, что в области правления в России предстоит ещё сделать очень многое для благосостояния народа. Ведущее место в пропаганде такого рода идей принадлежало профессору А. П. Куницыну, читавшему в Лицее курс политических и нравственных наук. Годы учения в Лицее совпали с великими событиями мировой истории – Отечественной войной 1812 года.

Герои войны 1812 года – декабристы – вышли 25 декабря 1825 года на Сенатскую площадь с протестом против абсолютизма и крепостничества (порабощения не только экономического и политического, но и культурного, личного).

«19 октября» Пушкин писал: Куницыну дань сердца и вина!

Он создал нас, он воспитал наш пламень,

Поставлен им краеугольный камень,

Им чистая лампада возжена…

Слава Куницына гремела тогда по всему Петербургу.«В рассуждении первоначальных прав все люди как нравственные существа между собой совершенно равны, – внушал Куницын 15-17-летним юношам, готовившим себя к государственной службе, – ибо все имеют одинаковую природу, из которой проистекают все общие права человечества». Куницын особенно подчёркивал, что люди, вступая в общество, желают свободы и благосостояния, а не рабства и нищеты». В системе преподавания предполагалось непременное знакомство юношей с лучшими произведениями западноевропейских буржуазных экономистов, философов и публицистов – и картина разительного разрыва между российской действительностью и достижениями передовой мысли были налицо. Лицеистам внушалось, что в области правления в России предстоит ещё сделать очень многое для благосостояния народа.

И.Пущин: – Несознательно для нас самих мы начали в лицее жизнь совершенно новую, иную от всех других учебных заведений. Через несколько дней после открытия директор Лицея объявил предписание министра, которым возбраняется выезжать из лицея, а что родным дозволено посещать нас по праздникам. Разумеется, временное волнение прошло, как проходит постепенно всё, особенно в юные годы. Теперь, разбирая беспристрастно это неприятное тогда нам распоряжение, невольно сознаёшь, что в нём-то и зародыш той неразрывной, отрадной связи, которая соединяет первокурсников лицея – Друзья мои, прекрасен наш союз:

Он как душа неразделим и вечен,

Неколебим, свободен и беспечен!

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина,

И счастие куда б ни повело,

Всё те же мы; нам целый мир чужбина,

Отечество нам Царское Село.

3

Несмотря на то, что круг общения позже был разным – Пушкин кружился в большом свете, а Пущин был дальше от него. Летом маневры и другие служебные занятия увлекали Пущина из Петербурга. Всё это, однако, не мешало им, при всякой возможности, встречаться с прежней дружбой и радоваться встречам у лицейской братии, которой уже немного оставалось в Петербурге; больше свидания были с Пушкиным у домоседа Дельвига.

Но, «Друг Пушкина», «декабрист» – этого ещё было недостаточно, чтобы объяснить огромную притягательную силу Пущина. Для тех, кто знал И.Пущина, не было никакой загадки. Его современники, люди различных политических взглядов, разного возраста, социального положения, противоположные во всём, в одном – отношении к И.И.Пущину – оказывались удивительно единодушными. Среди декабристов, которых по праву можно считать цветом русского общества первой четверти XIX века, Пущин занимал совершенно особое, одному ему свойственное место. «Мало найдётся людей, которые бы имели столько слов, говорящие в их пользу, как Пущин, – сказал о нём Н.В.Басарыгин, кратко выразив общее мнение декабристов.

В Сибири с особой силой проявился дар Пущина привлекать к себе всех гонимых. Ссыльные поляки отзывались о нём как о « бриллианте среди декабристов». Польский революционер Руциньский говорил о нём: « Много благородства в характере, отзывчивый и щедрый, притом весёлый и остроумный, любим был повсюду. В женщинах был безмерно счастлив. Всем сердцем любил свою родину, но без фанатизма. Основательно знал отечественную литературу, правильно, даже красиво говорил и писал по-русски. Патриотизм его был истинным, просвещённым, вызывал симпатию и уважение. Эти взгляды поставили его выше всех его товарищей». Так Пущин воспринял учения своих преподавателей лицея – В.Ф.Малиновского, А.П.Куницына.

После тридцати лет каторги и ссылки Пущин ни в чём себе не изменил. В первых письмах Пущин сообщает Е.К.Энгельгарду: « Я приносил свою лепту в общее дело. И много уже перенёс, и ещё больше предстоит в будущем, если богу угодно будет продлить надрезанную мою жизнь; но всё это я ожидаю, как должно человеку, понимающему причину вещей и непременную с тем, что рано или поздно должно восторжествовать, несмотря на усилия людей – глухих к наставлениям века».

4

Конечно, были и другие мнения о Пущине. Историк Лицея Н.Гастфрейнд в 1913 году: «Пущин – вот личность не по заслугам раздутая! Не проявив никакого исключительного участия ни в заговоре, ни в самом бунте, Пущин, тем не менее, сохранил за собою ореол сочувствия, приобрёл нимб декабристской святости…Единственное важное дело, которое он совершил в жизни, это то, что он не увлёк за собою Пушкина и написал о нём свои воспоминания».

Да, не увлёк, на это были душевные размышления Пущина о своём друге: « Странное смешение в этом великолепном создании! Никогда не переставал я любить его, писал Пущин; но невольно, из дружбы к нему, желалось, чтобы Александр, наконец, настоящим образом взглянул на себя и понял своё призвание. Видно, не могло, и не должно было быть иначе, – видно, нужна была и эта разработка, коловшая нам, слепым глаза. Хотелось, чтобы он не переступал некоторых границ и не профанировал себя, если можно так выразиться, сближение с людьми, которые, по их положению в свете, могли волею и неволею набрасывать на него некоторого рода тень».

Но, Александр Сергеевич Пушкин был не тот человек, чтоб сдерживать свои порывы, из-за чего он страдал, сам не ведая этого. В январе 1820 года Александр I, пригласил пройтись по саду директора лицея и сказал:

«Энгельгард! – сказал ему государь. – Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодёжь наизусть их читает». Директор на это ответил: «Воля вашего величества, но вы мне простите, если я позволю себе сказать слово за бывшего моего воспитанника; в нём развивается необыкновенный талант, который требует пощады. Пушкин теперь уже краса современной нашей литературы, а впереди ещё большие на него надежды. Ссылка может губительно подействовать на пылкий нрав молодого человека. Я думаю, что великодушие ваше, государь, лучше вразумит его!».

Пушкина тогда командировали от Коллегии иностранных дел, где состоял на службе, к генералу Инзову, начальнику колоний южного края, с ним Пушкин переехал из Екатеринославля в Кишинёв, а впоследствии оттуда поступил в Одессу к графу Воронцову по особым поручениям.

В это время Иван Пущин, сбросив конно-артиллерийский мундир, преобразился в судьи уголовного департамента Московского надворного суда. Переход резкий, имевший тогда своё значение.

В 1824 году Пущин узнаёт, что Пушкин из Одессы сослан на жительство в псковскую деревню своего отца, под надзор местной власти, – надзор этот был поручен Пещурову, предводителю дворянства Опочковского уезда, да ешё отдан под наблюдение архимандрита Святогорского монастыря, в 4-х верстах от Михайловского. Эти сведения были сложные и не разрешимые для понятия лицеистам такого исхода по отношению к Пушкину.

И.Пущин, зная всё это, решил навестить друга, несмотря на некоторые опасения, которые высказывали А.И.Тургенев, и дядюшка Александра В.Л.Пушкин.

Встречу незабвенную, да и последнюю, так вспоминает Пущин:

« …На крыльце вижу Пушкина босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Мы смотрим друг на друга, целуемся, молчим! Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке. Было около восьми часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один – почти голый, другой – весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза (она и теперь, через 33 года, мешает писать в очках), мы очнулись. Совестно стало перед этою женщиной, впрочем, она всё поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, – чуть не задушил её в объятиях.

Вообще Пушкин показался мне несколько серьёзнее прежнего, сохраняя, однако ж, ту же весёлость; может быть, самое положение его произвело на меня это впечатление. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему ещё не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всём проявлялась, в каждом слове, в каждом воспоминании: и не было конца в неумолкаемой нашей болтавне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами; я нашёл, что он тогда был очень похож на тот портрет, который потом видел в «Северных цветах» и теперь при издании его сочинений П.В. Анненковым.

Пушкин сам не знал настоящим образом причины своего изгнания в деревню; он приписывал удаление из Одессы козням графа Воронцова из ревности; думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые его разговоры о религии. Его интересовало все, и тщательно распрашивал о том, что говорит Петербург о нём, про всех первокурсниках лицея, почему, каким образом из артиллериста я преобразовался в судьи. Это было ему по-сердцу, он гордился мною и за меня!

Написал строфы – И ныне здесь, в забытой сей глуши,

В обители пустынных вьюг и хлада,

Мне сладкая готовилась отрада.

Поэта дом опальный.

О Пущин мой, ты первый посетил;

Ты усладил изгнанье день печальный,

Ты в день его Лицея превратил.

Ты освятил тобой избранный сан:

Ему в очах общественного мненья

Завоевал почтение граждан.

За разговорами, воспоминаниями время пролетело быстро, время за полночь. Мы крепко обнялись в надежде, может быть, скоро свидемся в Москве. Шаткая эта надежда облегчила расставанье после так отрадно промелькнувшего дня. Пушкин что-то говорил мне вслед; ничего не слыша, я глядел на него: он остановился на крыльце со свечой в руке. Кони рванули под гору. Послышалось: «Прощай, друг!».

Пущин осуждён. 1825-го года, 5 января, отправили из Шлиссельбурга в Читу, где он соединился с товарищами изгнания и заточения, ранее прибывшие в тамошний острог.

В июле 1826 года Верховный уголовный суд приговорил его за участие в восстании декабристов – неудавшейся попытке повернуть ход российской истории – к вечной ссылке в Сибирь на каторгу.

Что делалось с Пушкиным в это время, Пущин не знал, но знал, что в Сибири первым встретил его задушевным словом друг:

« Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благославил,

Когда мой двор уеденённый,

Печальным снегом занесённый,

Твой колокольчик огласил.

Молю святое провиденье:

Да голос мой душе твоей

Дарует то же утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских ясных дней!

Псков, 13-го декабря 1826

5.

Воспоминания декабристов, обречённые судьбой в течение тридцати лет вместе переносить тягости ссылки -

М.С.Корсаков из « Путевых записок во время поездки в Сибирь и на Дальний Восток:

– Отнесу посылки несчастным, как их здесь, называют… Отправился к Матвею Ивановичу Муравьёву-Апостолу, который, узнав, что я приехал в Ялуторовск, прислал за мной лошадь. У него нашёл я и прочих: то есть Ивана Дмитриевича Якушкина и Ивана Ивановича Пущина. Жаль, мне было прощаться с ними, так радушно они приняли меня и с таким чувством благодарили меня за то, что к ним в Ялуторовск заехал. Бедные люди! Странно! Люди они мне чужие, провёл я с ними день и так сблизился, как будто давно уже были мы знакомы. А полюбил я их….

Н.В. Басыргин -

– Ялуторовский товарищ мой Пущин, умерший в России в 1859 ., был общим любимцем, и не только нас, то есть своих друзей и приятелей, но и всех тех, кто знал его, хотя сколько-нибудь.

Открытый характер Пущина, его готовность оказать услугу и быть полезным; его прямодушие, честность , в высшей степени бескорыстие высоко ставили его в нравственном отношении; а красивая наружность, особенный приятный способ объясняться, умение, кстати, безвредно пошутить и хорошее образование, полученное в Лицее, увлекательно действовали на всех, кто был знаком и кому случалось беседовать с ним в тесном дружеском кругу.

Выйдя из Лицея в гвардейскую артиллерию, где ему представлялась блестящая карьера, он оставил эту службу и перешёл в статскую, заняв место надворного судьи в Москве.

Этот переход в те времена осуждали, потому что статская служба и особенно в низших инстанциях, считалась чем-то унизительным для знатных и богатых баричей. Его же именно и была цель показать собою пример, что служить хорошо и честно своему отечеству всё равно где бы то ни было, и тем, так сказать, возвысить уездные незначительные должности, от которых всего более зависит участь низших классов. Можно сказать, что тогда он уже принадлежал к обществу и, следовательно, полагал, что этим он исполняет обязанность свою как полезного члена в видах его цели; хлопотал он всю свою жизнь за других.

Из воспоминаний Е.И.Якушкина, когда он впервые приезжал в Ялуторовск, навещать отца в конце 1853г.-

–Сблизиться с И. И.Пущиным мне было легко, так как он был дружен с моим отцом. С первого же дня знакомства между мною и им установилась тесная связь, не прерывавшая до самой его смерти. Большой интерес для меня представляли его рассказы, особенно о его лицейской жизни и об отношениях его к А.С.Пушкину. Часть всех рассказов я написал тогда же, но эта краткая запись казалась мне очень бледной в сравнении с живой речью Пущина, поэтому я не один раз просил его написать про его воспоминания о Пушкине.

И только 1857 году, на склоне лет, после долгих колебаний, он решился связать жизнь с вдовой своего друга, декабриста М. А. Фонвизина – Натальей Дмитриевной, женщиной незаурядной, духовно ему близкой. После свадьбы они поселились в подмосковном имении Фонвизиных Марьино, в версте от небольшого уездного городка Бронницы. Здесь Пущин работал над воспоминаниями о Пушкине, советуется с Е.И Якушкину пишет: «Как быть? Надобно приняться за старину. От вас, любезный друг, молчком не отделаешься – и то уже совестно, что так долго откладывалось давнишнее обещание поговорить с вами на бумаге об Александре Пушкине. Как, бывало, говаривали мы о нём при первых встречах в доме Бронникова, (дом вдовы Бронниковой), где Пущин жил в Ялуторовске, Сибирь, с 1843– 1856 гг.

До этого была каторга: Чита, Тобольск (Петровский завод), Иркутск, Ялуторовск.

6

Я думаю, мой читатель, мысль моя о хорошем человеке великодушном, с обострённым патриотическим чувством подвигается к концу. Теперь – то я могу сделать вывод по «Запискам о Пушкине и письмам И. И. Пущина – это свидетельство таланта, нравственной высоты, исключительной гуманности, благородства и терпимости, которые составляли суть его личности. Таких людей бывает мало, поэтому они хорошо запоминаются. Ненавязчивый, спокойный характер Пущина, даже вдали от дома, в суровых условиях, делает своё дело – он любим!

Февральская позёмка в степи

Февральская позёмка чуть, немножко запоздала,

С весной решила поиграть в снежок.

Метель снежинки распыляет в дальнем поле, вдали,

И нет дорог, исчез и след полоз.

И санный путь под ветром ямщику не виден боле,

Лишь слышен усыпляющий мотив

Бубенчиков дорожной песни под метельным сбоем,

Да лошадиный храп, всё впереди.

Судьба сибирская, кандальная сурова, ёмка.

Здесь осуждают ссыльных на года…

Там, в рудниках, все судьбы будут ломки,

И чувства меркнут разом навсегда.

Не убежать, не скрыться в чистом поле, всё напрасно,

И снег, и думы в мыслях всё одни –

За что наказан человек жестоко, злобострастно,

И молодая жизнь им не сродни.

Так тянутся лета холодною позёмкой, стужей,

Душа в смятенье чуть жива живёт.

Когда суров бывает век, или ещё похуже…-

–Восстанет духом тот, кто угнетён.

2017 г.

Литература: А.С.Пушкин в письмах Карамзиных; И.И.Пущин записки о Пушкине;

Панаев И. « Воспоминания»

А.А.Дельвиг (1798 – 1831гг.)

Из числа тридцати лицеистов, друзей Пушкина, незамедлю напомнить о Дельвиге.

Антон Антонович Дельвиг носил баронский титул, но на вопрос служебной анкеты: "сколько имеет во владении мужского пола душ, людей, крестьян?"-

чистосердечно отвечал: "не имеет". По отцу он происходил из прибалтийских немцев (мать, Любовь Матвеевна Красильникова – из бедной русской дворянской семьи), но ни единого слова не знал по-немецки, что и было с прискорбием замечено на вступительном экзамене в Лицей. Впрочем, и по французскому языку он получил не самую высокую оценку – " преслабо", но после некоторого колебания был всё же принят по ходатайству московского главнокомандующего, по просьбе отца.

Дельвиг-старший был помошником коменданта Московского Кремля. Антон Дельвиг с Александром Пушкиным гордились тем, что родились и провели детские годы в древней столице. Однако встретиться до Лицея им не довелось.

В лицее Дельвиг отличался только познаниями в российской словесности, да и те не склонен был проявлять в классе. Все остальные лекции и занятия проходили для него как в тумане: он дремал.

Тогда и родилась полулегенда-полубыль о небывалой, феноменальной, неодолимой и всепобеждающей лености барона Дельвига. Пушкин отдал дань этим общим представлениям о Дельвиге:

Дай руку, Дельвиг! Что ты спишь?

Проснись, ленивец сонный!

Ты не под кафедрой сидишь,

Латынью усыплённый.

Дельвиг охотно поддерживал свою репутацию безмятежного ленивца:

Я благотворности труда

Ещё, мой друг, не постигаю!

Лениться, говорят, беда,

А, я в беде сей утопаю.

Был ли он ленив на самом деле. Едва ли. Скорее, это была манера поведения, некий темп жизни, усвоенный в детстве и перешедший в стойкую привычку. Дельвиг не суетился, а размышлял.

Дельвиг первоначальное образование получил в частном пансионе; в конце 1811 года вступил он в Царскосельский лицей. Способности его развивались медленно. В нём заметно была только живость воображения.

Приезд Г.Р. Державина в лицей на экзамен был для Дельвига необыкновенным счастьем, Державин долго оставался для него высоким творческим образцом. И в Пушкине Дельвиг видел его преемника.

Директор лицея был точен к истине в оценке Дельвига: " В его играх и шутках проявляется определённое ироническое остроумие, которое после нескольких сатирических стихотворений сделало его любимцем товарищей.

Пресловутая лень не помешала Дельвигу после лицея стать душой пушкинского круга писателей; организатором многих литературных начинаний – издателем, составителем и редактором семи книжек альманаха "Северные цветы", двух – альманаха "Подснежник" и "Литературной газеты"(1830). К тому же Дельвиг сочинял стихотворные послания, песни, подражания поэтам древности, идиллии, оды, составившие теперь, когда его наследие собрано воедино, солидную книгу. Это при том, что Дельвинг, никаких наследственных капиталов не имел и должен был всегда заботиться о хлебе насущном.

1827 г., по средам и воскресеньям, а то и каждый день, квартира Дельвигов в трудные последекабрьские годы становилась даже не в литературном салоне, а своего рода прибежищем писателей пушкинского круга.

Там же помещалась редакция "Северных цветов", где Софья Михайловна (жена) пыталась исполнять обязанность секретаря и переписчика.

Дельвиг умел распозновать литературные дарования и его готовность, порой в ущерб себе, помогать молодым поэтам. Крылов и Жуковский, по свидетельству современников, высоко ставили способность Дельвига угадывать будущих поэтов. Он и сам в сонете, посвящённом Н. М. Языкову, с гордостью посвящает сонет Н.М.Языкову-

"…Младой певец, дорогою прекрасной

Тебе идти к парнасским высотам.

Тебе венок (поверь моим словам)

Плетёт Амур с Каменой сладкогласной"

Из письма А.С.Пушкина к А.А.Дельвигу -

На днях попались мне твои прелестные сонеты – прочёл их с жадностью, восхищением и благодарностью за вдохновенное воспоминание дружбы нашей.

Разделяю твои надежды на Языкова и давнюю любовь к непорочной Музе Баратынского.

Александра Пушкина и певца "Пиров"– Баратынского Дельвиг любил всем сердцем. Он

ни во что не ставил свой поэтический дар в сравнении с их гением.

Великого Пушкина первым услышал и оценил Антон Дельвиг.

Пушкин! Он и в лесах не скроется: Лира выдаст его громким пением.

Философ и критик И.В.Киреевский заметил, что Дельвиг "выше всего является в своих русских песнях". Он был прав: песни Дельвига, положенные на музыку многими композиторами, живут до сих пор. Кто не помнит "Соловья" А.А.Алябьева, "Не осенний мелкий дождичек" М.И.Глинки, "Пела, пела пташечка" А.Г.Рубинштейна, А ведь всё это слова Дельвига!

(В 1984 г. в Ленинграде на Загородном проспекте, где в 1829-1831 гг. жил А.А.Дельвиг, установлена мемориальная доска), прим. автора.

Воспоминания печорского князя

Князь Палавандов был очень молодым юношей, с ограниченным, как у грузина и тифлисского жителя, наблюдательным кругозором, как описал его Сергей Васильевич Максимов, когда имел с ним беседу в 1850-е годы, где тифлисский князь жил в Поморском крае…

Князь слышал про Марлинского (А. А. Бестужева), чуть помнил об А.Грибоедове и лично видел А. Пушкина. Всех яснее у Евсевия Осиповича, князя, запечатлелся образ А. С. Пушкина. О нашем любимом поэте мы можем слушать и читать, и не устаём узнавать, улавливать новую информацию.

И вот что он рассказал писателю, знатоку простонародной России. С. В. Максимов представлял собою сокровищницу наблюдений и знаний в этой области. В каждом произведении Максимова была видна оригинальность, новизна, жизненность произведений. Его имя почти всегда упоминается в ряду других деятелей русского народоведения (П. И. Якушкин, И. Г. Прыжов) и даже выше из многочисленных литераторов-этнографов. Но это будет отдельный рассказ. Обо всём сразу не расскажешь.

О чём же поведал печорский князь Евсевий Осипович Палавандов? Сейчас узнаем:

«Наша грузинская аристократия любила блеск, пышность. Княжеский титул – превыше всего. Многие роды вели своё происхождение прямо-таки от царей Вахтанга V и Георгия, внуков последнего, отдавшего России со всею страной в 1800 году, особенно ласкали и баловали. Попасть в княжеские дома было нелегко.

На встрече нового поместника, графа Паскевича, за почётным обедом, между прочим, для парада прислуживали сыновья самых родовитых фамилий в качестве пажей. Так вот и я числился в пажах и присутствовал.

Я был поражён и не могу забыть испытанного мною изумления: резко бросилось в глаза на этом обеде лицо одного молодого человека – я его как сейчас вижу перед собой в подробностях.

Он показался мне с растрёпанной головою, не причёсанным, долгоносым. Он был во фраке и белом жилете. Последний был испачкан так, что мне показалось, что он нюхал табак! Он за стол не садился, закусывал не ходу. То подойдёт к графу, то обратится

к графине, скажет им что-нибудь на ухо – те засмеются, а графиня просто прыскала от смеха.

Эти шутки составляли потом предмет толков и разговоров во всех аристократических кружках: откуда взялся он, в каком звании состоит и кто он такой – смелый, весёлый, безбоязненный?

Всё это казалось тем более поразительным и загадочным, когда, даже генерал-адъютанты, состоявшие при кавказской армии, выбирали время и добрый час.

А тут помилуйте! – какой-то господин безнаказанно заигрывает с этим зверем и даже смешит его.

Когда узнали, что он русский поэт, начали смотреть на него, по нашему обычаю, с большею снисходительностью.

Готовы были отдать ему должное почтение как отмеченному божьим перстом, если бы только могли примириться с теми странностями и шалостями, какие ежедневно производил он, ни на кого и ни на что, не обращая внимания.

Любил армянский базар – торговую улицу, узенькую, грязную и шумную. Отсюда шли о Пушкине самые поражающие вести: там видели его, как он шёл, обнявшись с татарином; в другом месте он переносил открыто целую стопку чурехов. На Эриванскую площадь выходил в шинели, накинутой прямо на ночное бельё, покупал груши и тут же, в открытую и, не стесняясь никем, поедал их.

Из Тифлиса езжал он и подолгу гащивал в полковой квартире Раевского, откуда привозили подобные же вести: генерал принимает подчинённых в мундирах, вытянутыми в струнку, а из соседней комнаты в ночном белье пробирается этот странный человек, которого по всем правам обязаны почитать. А он вот этого-то самого от наших грузин и не хочет, несмотря на то, что все хорошо знали, что он народный поэт. Не вяжется представление: не к таким привыкли. Наши поэты степеннее и важнее самых учёных.

Наш (грузинский) поэт должен сидеть больше дома, и придя в гости, молчать, он обязан ценить каждое своё слово на вес золота и на площадях и на ветер речи свои не выпускать. Каждое его изречение непременно должно выражать собою практическое правило, и чем лучше и красивее та форма, в которую оно облекается, тем поэт почётнее и уважение к нему больше.

Пушкин пробыл в Тифлисе одну неделю, а заставил говорить o себе и покачивать многодумно головами потом не один год. Это я очень хорошо помню».