Kitobni o'qish: «Паломничество в Казальборднно»
Это было поразительное и ужасное зрелище, неслыханное и невиданное скопление вещей и народа, состоящее из таких странных, кричащих и разнообразных элементов, что оно превосходило самые невероятные картины, рисуемые кошмаром. Все унижения и страдания вечного раба, все гадкие пороки, все ужасы; все страдания и уродства крещеной плоти, все слезы раскаяния и смех обжор; безумие, жадность, хитрость, распутство, обман, идиотизм, страх, смертельная усталость, окаменевшее равнодушие, безмолвное отчаяние; священные песни, завыванье бесноватых, крики акробатов, звон колоколов, звуки труб, стоны, мычанье коров, ржанье лошадей; треск огня под котелками, кучи фруктов и сластей, ларьки с домашнею утварью, материями, оружием, украшениями, четками; грязные пляски уличных танцовщиц, конвульсии эпилептиков, свалки дерущихся, бегство воров, преследуемых в толпе; весь цвет разврата, вынесенный из грязнейших закоулков отдаленных городов и вылитый на невежественную и растерянную толпу; целые облака безжалостных паразитов, напоминающих рой слепней, кружащихся над стадом, густая толпа народа, неспособная защищаться от них; всевозможные низменные искушения для грубых аппетитов, все виды обмана, простоты и глупости, все гадости и безобразия, проявляемые совершенно открыто; одним словом, всевозможные элементы были собраны тут и кипели и кишели вокруг дома Божьей Матери.
Этот дом был массивным зданием грубой архитектуры из красного кирпича без штукатурки и без всяких украшений. У внешних стен, около колонн портиков, торговцы священными предметами воздвигли свои навесы и прилавки и торговали. Вблизи высились конические бараки акробатов, украшенные огромными картинами с изображением кровавых битв и трапез людоедов. Мужчины с косыми взглядами и неопрятной и подозрительной внешностью трубили и кричали у входов. Нахальные женщины с огромными ногами, вспухшим животом и отвисшею грудью, плохо прикрытые грязными трико и блестящими тряпками, расписывали на грубом языке чудеса, скрытые за красною занавескою позади них. Одна из этих растрепанных продажных женщин, казавшаяся дочерью карлика и свиньи, кормила из своего слюнявого рта гадкую обезьяну, а рядом с нею клоун, намазанный мукою и кармином, с остервенением тряс оглушающий колокольчик.
Богомольцы появлялись длинными вереницами, неся распятие и распевая гимны. Женщины, держа друг друга за край платья, шли в полном отупении с расширенными и устремленными вперед глазами. Женщины из Триньо были одеты в ярко-красные с мелкими складками суконные платья, застегнутые на спине и подпоясанные пестрыми кушаками, образовавшими сзади на настоящие горбы. Они шли, согнувшись, усталою походкою, с трудом передвигая растопыренные ноги в тяжелых, как свинец, туфлях и напоминая каких-то странных горбатых животных. У некоторых женщин были зобы, и золотые ожерелья блестели на их шее под этою красною сухою опухолью.
Да здравствует Мария!
Над толпою возвышались ясновидящие, сидевшие в узких высоких ложах, одна против другой. Лица их были завязаны, оставляя открытым только неутомимый рот, из которого постоянно текла слюна. Они говорили нараспев, возвышая и понижая голос, отбивая такт движениями головы. Время от времени они с легким свистом втягивали внутрь накоплявшуюся слюну. Одна из них кричала, поднимая руку с засаленною игральною картою: – Вот якорь доброй надежды! – Другая с огромным ртом, в котором изредка мелькал между испорченными зубами язык, покрытый какою-то желтою массою, сидела, нагнувшись к слушателям, и держала на коленях огромные руки со вспухшими венами; в подоле ее платья лежала куча медных монет. Окружающая публика внимательно слушала ее, стараясь не пропустить ни одного слова, не шевелясь и только изредка смачивая языком сухие губы.
Да здравствует Мария!
Новые толпы богомольцев являлись, проходили и исчезали. Там и сям, в тени бараков, под огромными голубыми зонтиками или прямо под палящими лучами солнца старухи спали от усталости, сидя с опущенною на руки головою на высушенной солнцем траве. Другие, молча, сидели в кругу, вытянув ноги на земле, и с трудом жевали хлеб и овощи, не оглядываясь по сторонам и относясь вполне безучастно к окружавшей их жизни; по их желтоватой, морщинистой, как панцирь черепахи, шее видно было, с каким усилием Они глотали слишком крупные куски…
