Kitobni o'qish: «Морфология истории. Сравнительный метод и историческое развитие»

Предисловие

Эта книга родилась из интереса к живому пониманию истории, и написана она не как научная работа. И причина этого не только в том, что в ней не рассматриваются непосредственные первоисточники, что является показателем профессионализма в историческом труде. Нагружать книгу справочным библиографическим аппаратом оказалось бессмысленным, поскольку не способствовало большей понятности изложения и не делало само изложение менее спорным. Так же трудно сказать, что в книге нового. Почти все мысли, в ней высказанные, уже высказывались многими другими людьми, – и в то же время нельзя сказать, что они тривиальны. Это скорее книга читателя, чем писателя: я очень хотел разобраться в том, о чем повествует нам история человечества, но не смог найти полный образ того, что я искал, в существующей литературе. И тогда я начал писать книгу, которая выстроилась не по странам или датам, не по историческим периодам или лицам, – она выстроилась согласно ходу мысли. К некоторому моему изумлению мысли эти выстроились не совсем так, как этого можно было ожидать. Но я не стал им мешать.

Глава I
Методика исторического исследования: сравнительный метод

Сравнительный метод в историческом исследовании. – Собственное время.

Сравнительный метод в исторических исследованиях применялся, можно сказать, всегда. С другой стороны, полномасштабное применение этого метода не было достигнуто. К XIX веке применение сравнительного метода считалось само собой разумеющимся, в русской историографии С.М. Соловьев без особых пояснений различал «тожественные» и «нетожественные» явления. В немецкой историографии широко обсуждали методы сопоставления рядов исторических явлений Риккерт (Риккерт, 1908) и Трёльч (Трёльч, 1994). Однако в начале XX в. Н.П. Павлов-Сильванский «открыл» этот метод заново, с особой настойчивостью применяя его к решению проблемы феодализма в России путем изучения сходства и различия исторических явлений. Он не сформулировал четкого представления о критериях сходства явлений, не развернул полной картины сравнительного метода, – «лишь» указывал на очевидные сходства в развитии России и Западной Европы, чтобы кардинальный вопрос об общем характере русской истории, на котором ломали копья славянофилы и западники трех-четырех поколений, привести к состоянию, в котором этот вопрос мог бы получить объективный ответ.

Затем, однако, победила школа историков-буквалистов, полагавших, что простое изложение летописей и иных свидетельств дает самый полный ответ на любой вопрос, который может быть обращен к истории человечества. Появилась история «ножниц и клея», которая собиралась из отрывков летописей и грамот. Такая история была объявлена «единственно научной», поскольку не признавала домыслов и базировалась на солидной эмпирической базе. Но вместе с домыслами из истории ушла мысль. Сравнительно-исторический подход перекочевал из истории в социологию. В конце XIX в. в истории сложилась совсем забавная ситуация: Макс Вебер признавался, что его с детства интересовала морфологическая сторона исторических явлений, ему хотелось изучать жизнь крупных структур, больших блоков истории, рассматривать их влияние на жизнь людей. Однако современная ему история была чисто-эмпирической наукой о грамотах. В результате Вебер «понял», что его интересы влекут его в иную научную дисциплину, и занялся социологией.

Как протест против этой ситуации, в противовес историографической концепции буквализма, в 30-х годах во Франции возникла школа «Анналов». Марк Блок, Люсьен Февр и Фернан Бродель обратили внимание на комплексность процесса истории, признали множественность связей в общественной системе. В связи с этим произошла ломка механического понимания причинности, разрушилось представление о линейности развития, стало ясно, что разные стороны общественного целого развиваются с разной скоростью. Новое знание было получено не из-за открытия новых летописных источников; у историков возникло новое представление о том, что означает вопрос «почему?». Ранее искали исторические причины и исторические следствия, верили, что после того, как найдена «истинная причина», явление можно считать познанным. Однако таких «истинных причин» нашлись многие десятки, и сама объяснительная схема истории должна была измениться.

Основатели «Анналов» отстаивали применение сравнительного метода в истории, обращая особое внимание на изменения общественного сознания, на те изменения человеческой психики, в рамках которой осмысляются все исторические реалии. Снова сравнительный метод при изучении истории был «открыт», снова он был признан первенствующим при изучении явлений истории. Постепенно в 50— 60-х годах школа «Анналов» стала одной их самых влиятельных, однако отсутствие представления об общем плане строения общества и о наиболее важных изменениях душевной жизни привели ее к буквалистскому – на новом уровне – исследованию отдельных сторон быта людей прошлых веков. Упрощенно говоря, в ответ на вопрос, чем отличалась душевная жизнь человека Средневековья от современного человека, приводятся данные о том, насколько часто моется человек в ту или иную эпоху, что он пьёт и как часто молится. Эти данные, несомненно, представляют большую ценность. Однако для того, чтобы описать развитие исторического организма, надо яснее представлять себе его общую морфологию, знать, как один «орган» такого организма влияет на другие его части, понимать, какие исторические явления будут лишь вариантами одного типа, а какие – представлять самостоятельные сущности, живущими по особым законам.

1. Сравнительный метод в историческом исследовании

Сравнительный метод является необходимой составной частью любого научного исследования, имеющего дело с реальными объектами (а не идеальными, как в различных областях математики). Для научного описания какой-либо предметной области прежде всего следует различить объекты, с которыми исследователь имеет дело, выяснить их сходства и различия, объединить их в классы по существенным сходствам. Правда, во многих науках эта методологически необходимая часть научного метода редуцирована – или по причине предполагаемой тривиальности (как в физике), или в связи с непониманием истинной структуры научного метода. Любая наука, изучающая реальные явления, начинается с морфологического метода описания этих явлений. Морфология, в свою очередь, тесно связана с систематикой, с объединением явлений в классы.

Сравнительный метод служит основой для описания морфологии объекта исследования. Обычно мы не различаем объекты по признакам, а сразу схватываем целостный образ объекта, видим, на какие другие объекты он похож. Но чтобы знание об объекте стало научным, требуется указать признаки, с помощью которых выделяется данный объект. От прочих областей познавательной деятельности наука отличается большей степенью преемственности и воспроизводимости результатов. Целостное видение объекта нельзя передать другому человеку, незнакомому с этим объектом. Только мысленно выделив в объекте какие-то структуры, признаки, отличия, мы можем рассказать о них другим людям и таким образом сделать наше знание доступным другим.

Изучив морфологию объекта, указав те признаки, на основании которых объект похож на некоторые другие, и те аспекты, в которых он отличается от других, мы можем соотнести изучаемый объект с другими, то есть представить и описать группу объектов, в которую изучаемый объект входит как часть (элемент, аспект). Выделение группы (класса) объектов, в каком-то существенном отношении сходных, позволяет в дальнейшем работать не с бесчисленным множеством эмпирически данных объектов, а с ограниченным количеством типов (классов) объектов. При решении задач предполагается, что все объекты одного класса ведут себя более или менее одинаково. Если же в данном случае объекты, относимые к одному классу, ведут себя по-разному, мы заново изучаем морфологию, выделяем иные классы, более подходящие для решения данной задачи.

После выявления основных черт той группы объектов, в которую входит изучаемый объект, на основе знания сходных объектов можно выдвинуть гипотезы о его свойствах, поведении, функционировании. Это очень мощное средство познания – построение гипотез о еще неизвестных свойствах данного объекта на основании того, что мы знаем, что данный объект принадлежит к данному классу объектов, и другие члены этого класса имеют такие-то свойства. Основанием для таких гипотез является целостность объектов исследования. Если мы выбрали в качестве объекта исследования не случайную совокупность свойств, а действительно целостную систему, то ее признаки скоррелированы друг с другом. Это значит, что если мы находим некоторую группу сходств между объектами, то возрастает наша уверенность в том, что эти объекты сходны и по многим другим свойствам. Без такого выделения типичных свойств объектов научные законы не могли бы быть сформулированы. Ученые ведь не исследуют все капли воды в океане, чтобы убедиться, что их свойства похожи; изучив некоторое количество воды и сделав заключение, что весь океан состоит из такого вещества, мы заранее полагаем, что свойства всех его частиц примерно одинаковы.

Такие гипотезы проверяются либо наблюдением за реальным поведением объекта, либо экспериментальным путем. Эксперимент есть то же самое наблюдение за поведением природного объекта, только это наблюдение производится в искусственно созданной и контролируемой обстановке. Степень «созданности» и «контроля» обстановки бывают весьма различными, так что по сути дела эксперименты возможны в любых науках. Рассмотрев результаты наблюдений и экспериментов, мы сравниваем наши гипотезы о поведении тех или иных свойств с реально наблюдаемыми результатами и на этой основе уточняем представление о строении объекта. Научное исследование итерационно, оно подобно змее, кусающей свой хвост: его результат состоит в выходе на самое начало исследования, но уже с новым опытом, что позволяет лучше описать систему сходств и отличий изучаемого объекта от других объектов, переопределить состав группы сходных объектов и продолжить итеративную процедуру изучения. Корректируя в соответствии с результатами наблюдений и экспериментов гипотезы о связи свойств объекта, мы выделяем новые свойства (число их в любом реальном объекте бесконечно), образуем новые группы сходных объектов и заново исследуем свойства этих групп. Отсюда можно видеть, что практически на всех этапах научного исследования мы сравниваем морфологическое строение объектов между собой и объединяем сходные объекты в группы; эта операция является основной операцией научного метода. В циклическом процессе познания действительности сравнительный метод играет связующую роль.

В истории основы морфологического метода применяются не реже, чем в других науках. Известен красивый пример работы этого метода. От стоянок доисторического человека сохраняется немногое, и является трудной задачей соотнести эти немногие останки с движениями племен и культур. Известный английский археолог разработал определительную таблицу каменных топоров. Сначала все топоры различались по форме, видимой в профиль, затем – по вертикальному абрису, потом по форме лезвия, деталям крепления к рукоятке и проч. В результате прохождения по этому определительному ключу можно было придти к определенному типу каменных топоров. Полученный результат с изумительной точностью совпал с другими остатками материальной культуры древних людей: керамикой, типами захоронений. Получилось так, что достаточно найти на стоянке каменный топор, и прояснялось, к какому типу культур относится данная стоянка. Этот классический результат попытались воспроизвести ученые, изучающие древние стоянки на Украине и в южной России. В соответствии с местными формами топоров им показалось правильнее построить ключ иначе, они сначала делили все топоры по форме абриса, видимого сверху, затем – по форме лезвия, по профилю и т. д. У них также получилось множество хорошо различимых типов каменных топоров, и каждый топор можно было отнести к определенному типу. Но при наложении карт распространения топоров на карты других явлений ничего связного не получилось: выделенные типы топоров не коррелировали ни с типами захоронений, ни с типами жилищ. Этот маленький пример конкретного исследования показывает, что морфология в истории работает непрерывно, перед ней встают те же задачи, что и в иных науках. Можно привести сотни подобных исследований в иных областях знания, где говорилось бы, например, что некоторые группы насекомых замечательно различаются по жилкованию крыльев, и зная это жилкование, можно точно указать систематическую принадлежность насекомого, а в других группах жилкование не работает, не позволяет выделить осмысленные группы видов и родов. В таких случаях приходится искать другие признаки, выделять другие классы явлений, а также пытаться понять, почему признаки, хорошо работающие в пределах одной группы, не пригодны для другой.

В XX веке морфология переживает глубокий кризис, морфологические знания «вышли из научной моды», большинство людей интересуются красивыми эволюционными картинками, а морфологическое «буквоедство» полагается скучноватым. Между тем любые эволюционные реконструкции и блестящие эволюционные сценарии есть лишь интерпретация морфологических данных. Например, накапливающиеся данные показывают, что обезьяны Старого Света (так называемые узконосые обезьяны) и обезьяны Нового Света (широконосые) настолько слабо связаны, что нет серьезных оснований объединять их в одну группу животных. Имеются две независимые группы, общий предок которых не был обезьяной, но которые развились настолько сходным образом, что мы, едва взглянув, утверждаем: «Обезьяна!». Столь глубокая конвергенция групп является яркой иллюстрацией направленности эволюционного процесса, и при этом любые суждения об этой эволюционной картинке сводятся к обсуждению «скучных» подробностей морфологического строения этих животных: обезьяны различаются, в частности, строением лицевой части черепа, у них различное количество отверстий в носовой кости. По одним признакам мы наблюдаем глубокое сходство организмов, а по ряду других видим существенные различия, и вот этот баланс признаков и выражается словами «конвергенция», «направленная эволюция». Точно так же можно воспроизвести оригинальные и изящные рассуждения о схождении английского и китайского языков за последнюю тысячу лет. Но любые сколь угодно красивые рассуждения о культурфилософском смысле такого сближения будут опираться на основу самого «скучного» языкознания, на дебри грамматических и лексикостатистических выкладок, из которых, собственно, и следует, что в английском языке, принадлежащем к германской группе языков, в целом – синтетических, нарастает аналитичность и падает роль словоизменения. При этом становится очевидна истинная «цена» сходства английского и китайского: это лишь крайне поверхностное сближение, мало что говорящее о глубинном устройстве языка.

С помощью морфологического метода работают все естественные (и не только естественные) науки. Часто высказывается мнение, что к истории методы «обычной» науки неприменимы в силу принципиальной уникальности, одноразовости объекта ее исследования. По этому поводу даже иногда выделяются две группы наук – номотетические, которые ищут законы, описывающие поведение сходных явлений, и идеографические, к которым принадлежит и история. Идеографические науки, как утверждают сторонники этой точки зрения, могут только описывать происходящее.

Такое понимание истории является ошибочным. Причин для такой квалификации достаточно много; здесь уместно провести лишь одну линию рассуждений. С уникальными объектами работают на деле все естественнонаучные дисциплины. Наиболее очевидно это в отношении географии и родственных наук: объект их исследования дан в единственном экземпляре. Но ведь и каждый биологический организм, и каждый биологический вид уникальны. Изучаемые физикой объекты также упикальны; каждый бросаемый с башни камень единичен. Однако физики с легкостью отвлекаются от упикальности своих объектов, изучая лишь очень обобщенный аспект реальности, так что их объекты становятся одинаковыми. Одинаковость (изоморфность) объектов есть результат работы научного аппарата, а не свойство реальности.

В биологии степень индивидуальности (разнообразия, уникальности) объектов много выше, чем в физике. Поэтому существуют особые методологически выделенные области биологического знания – таксономия и мерономия (упрощенно – морфология), которые умеют представить уникальные биологические объекты как сравнимые, в определенном отношении одинаковые. С помощью наук, одна из которых (таксономия) изучает группы организмов, а другая (мерономия) классы частей этих организмов можно указать, в каких пределах можно говорить о существенном сходстве различных объектов, а когда различия настолько существенны, что сравниваемые объекты следует поместить в разные группы (таксоны определенного ранга), указав тем самым степень их сходства. Развитая методология биологической систематики – ответ на высокое разнообразие объекта исследования, мира живых организмов.

Объекты истории в еще большей степени уникальны, чем живые организмы, поэтому и возникло мнение о их несравнимости. Но ведь любое описание по сути есть сравнение. Существует много видов описаний объектов – по их функциям и ролям, через описание частей, через указание происхождения и другие, но только один вид описания не может быть прямо сведен к сравнению – остенсивный тип описания, заключающийся в указании пальцем на предмет: «Вон то!». Все остальные виды описания подразумевают сравнение – неважно, функций или ролей, частей предметов или признаков, указывающих на происхождение этих предметов. Историк-идеограф говорит, что его задача – лишь описывать явления, не выдумывая несуществующие в истории общие законы. Однако называя части (аспекты, черты) явлений, именуя сами явления, он тем самым уже сравнивает. Если словом «революция» называют явление, произошедшее в 1789 г. во Франции, и явление 1917 г. в России, значит, эти явления полагаются сходными, в них есть много общего. Подведение двух разных исторических событий под одно понятие подразумевает, что эти явления обладают существенными сходными чертами, а их различиями на некотором уровне рассмотрения можно пренебречь. Это означает, что для того, чтобы характеризовать два каких-то события одним понятием, необходимо сначала эти события сравнить и удостовериться, что по какой-то совокупности свойств они одинаковы (сходны, гомоморфны).

Часто можно слышать рассуждение о том, что наука не имеет дела с уникальными объектами, а в истории каждое событие упикально; значит, история не может быть наукой в том же смысле, в котором наукой является, скажем, физика. И то, и другое положение правильны, а вывод неверен. Уникальность объекта – не его «объективное» свойство, а результат операции сравнения. Только после сравнения можно утверждать, что ряд явлений схож между собой, а какое-то явление столь существенно от них отличается, что мы называем его уникальным. Научный метод (в частности, сравнительный метод) делает реальные объекты сходными, сравнимыми, пригодными для дальнейшего изучения. Сравнительный метод поставляет науке ее объекту реальное явление, взятое во всей его материальной упикальности, не может служить объектом изучения для науки, и поэтому наука определенным образом преобразует явление, делая его познаваемым. Любое реальное явление упикально, и историческое событие уникально, и данное падение яблока – тоже уникально. Это означает только, что для того, чтобы конкретное явление стало научным фактом, оно должно быть воспринято как неуникальное. За падением этого, данного яблока мы должны увидеть общий закон, за внешностью животного следует разглядеть тип, а за сходством исторических явлений – увидеть идею.

Это значит, что даже сами объекты познания уже пропитаны познавательными операциями, созданы интеллектуальными усилиями. Это не образы и идеи объектов, которые находятся в наших мыслях, нет – сами конкретные предметы за пределами нашей кожи произведены при помощи нашего познания. Если мы ради ложно понятой объективности исключим из мира познающего субъекта, не будет и того мира, который кто-либо мог бы познавать, не будет красок и форм, не будет камней и животных. Научный метод подразумевает признание познавательной активности субъекта познания (исследователя) как непременного условия познания мира. Объективность научного познания заключается совсем в ином, а не в неверном утверждении, что лежащий на дороге кирпич в своей реальности не зависит от того, познаю я его или нет. Зависит, конечно – если не будет познающего сознания, некому будет выделить кирпич как объект, нельзя будет сказать «кирпич лежит на дороге». Мир без познающего сознания существует, а объекты – нет.

Итак, основой исторического познания, как и всякого иного познания в области реальных явлений, является сравнительный метод, общий как истории, так и физике с биологией. Этим вовсе не утверждается, что у истории нет специфических методов исследования по сравнению с естественными науками – скажем, с биологией. Мы привыкли думать о науке в целом, сообразуясь с состоянием математизированной физики XIX–XX вв. Однако сами закономерности природы выглядят по-разному в разных областях реальности, и соответственно в разных областях знания. Во многих разделах физики мы можем высказать условное суждение о том, что если будут выполнены такие-то и такие-то условия, то всегда произойдет некое следствие. Это условное суждение может быть облечено в математическую форму и называется физическим законом. Такой закон носит универсальный характер, то есть всегда, когда выполняются указанные условия, действие происходит в соответствии с законом.

Биология отличается от физики, в живых существах помимо физических законов действуют и иные закономерности, непохожие на физические законы. Прежде всего эти закономерности отличаются тем, что они не универсальны, они по самому характеру своему локальны. В связи с этим предметную область, в которой действует данный биологический закон, назвали таксоном, а сам биологический закон с содержательной стороны выглядит как тип (архетип) данного таксона. Для физического закона не надо указывать ту область явлений, где закон действенен, достаточно только сформулировать условия выполнения закона. А биологический закон ограничен неким классом объектов (таксоном), в пределах которого закон выполняется. Формулировке физического закона, математической формуле, в биологии можно сопоставить тип биологических объектов, тот, упрощенно говоря, план строения, который имеют все живые существа, входящие в данный таксон. Например, высказывание «животные выкармливают своих детенышей молоком» неверно; надо указать ту область, в которой это верно – млекопитающие животные, и только они, характеризуются этим свойством.

Такое высказывание не тавтологично, поскольку мы можем перечислить еще многие свойства, которыми обладают только млекопитающие («только млекопитающие животные покрыты шерстью»). Таксон «млекопитающие» – область действия многих подобных закономерностей, проявляющихся в строении и поведении животных; с содержательной стороны млекопитающие могут быть представлены как план строения, как структура свойств, что и отражается в понятии «типа». Изучая млекопитающих, мы можем узнать о новых свойствах этих животных, и показателем правильности нашей гипотезы о таксоне будет тот факт, что эти свойства будут распространены только среди млекопитающих. Таксон отражает только объем понятия, указывает на ту совокупность объектов, которых мы называем млекопитающими. Тип описывает таксон с содержательной стороны. Совокупность верных высказываний о свойствах млекопитающих животных будет составлять не часть таксона, а часть типа млекопитающих. Тип является аналогом физического закона, примененным к биологическому материалу.

Теперь мы можем вернуться к понятиям таксономии и мерономии, оставленных выше без объяснения. Таксономия изучает иерархию таксонов, то есть соположенность и соподчиненность биологических законов с их внешней, экстенсиональной стороны. То, что собака входит в отряд хищных, а этот отряд – в класс млекопитающих, является высказыванием из области таксономии. Мерономия описывает строение типов, обращаясь к внутренней, интенсиональной стороне. Рассказать, что такое собака, можно только указанием на взаимодействие частей этого животного, описанием особенностей его поведения. Мерономия является обобщением понятия «морфология», осмысленном не просто как описание данных внешнего строения объекта, а как результат операции сравнения, когда каждая деталь строения соотносится с другими схожими частями иных объектов, так что возникают классы частей – мероны. Например, нога, печень, головной мозг – это разные мероны живого организма.

Таким совершенно отличным от физики образом выглядит структура биологического знания. История людей и история человеческих обществ лежит еще значительно выше физики, ее законы являются объемлющими не только к физическим, но и к биологическим законам. Поэтому устройство исторического знания сильно отличается от того, что привычно видеть в науках физического цикла. В истории, описывающей поведение разумных существ и их коллективов во времени, возникают специфические виды локальных законов, имеющие лишь отдаленные аналогии в мире биологического знания. Весьма трудно сопоставить с понятиями, вынесенными из биологии, историю личностей, влияние личностей на исторический процесс, которые представляют самое сердце исторической науки.

Именно от этого сердца очень далека сегодняшняя историческая наука. Такое положение дел вполне закономерно. Физика абстрактная, математическая, не чрезмерно далека от физики реальных вещей; математизированная биология отстоит от реальности явлений жизни значительно дальше. Из сегодняшнего математизированного здания биологической науки лишь едва просвечивают будущие контуры реального биологического познания. На следующем этаже наук, в области гуманитарного и исторического знания, разрыв между имеющимися методологиями и методами, вытекающими из самого предмета исследования, еще больше. Реальная история, история человеческих личностей, история их взаимодействий, – совсем еще не сделана. То, что мы имеем сегодня в виде биографических исследований, совсем не приближает к требуемому историей стандарту знаний. Сегодняшняя методология науки может работать лишь со значительно более абстрактными пластами истории, выражающимися в истории обществ и государств, истории культур и экономических явлений.

Наличие биологических законов не мешает действию физических законов на живые существа. Более того, плодотворен поиск универсальных законов в мире живого. С точки зрения биологии такие универсальные (и тем подобные физическим) законы будут описанием структуры и поведения высшего типа, включающего в себя все живые организмы. Эти универсальные закономерности будут состоять из более локальных законов, соответствующих основным типам живого. Подобным образом можно изучать и историю, отыскивая и описывая в ней локальные законы, касающиеся строения и поведения человеческих сообществ и плодов их деятельности.

Подобно тому, как это делают в биологической морфологии и систематике, следует рассмотреть мир исторических явлений, выделить среди них сходные, объединить в таксоны, то есть классы соподчиненных явлений. Среди целостных исторических образований – что бы под этим ни подразумевалось, особенный культурный стиль или политический институт, – следует выделить составляющие данное образование функциональные элементы (мероны) и произвести их сравнение. Только после проведения этих операций имеет смысл говорить о построенной системе исторического знания; и даже после такого исследования совсем не затронутым останется вопрос о личности в истории. Та история, которая создается деятельностью конкретных людей, выпадает из морфологического исследования. Морфология истории способна описать только более общий (и менее конкретный) пласт явлений.

Итак, сравнительный метод в истории должен работать, как и во всех областях знания, изучающих реальность. Сравнительным методом не исчерпывается та методология, в которой нуждается историческая наука, однако даже этот известный метод используется в истории еще недостаточно полно. В таком случае имеет смысл кратко сформулировать общие «правила вывода», работающие в рамках сравнительного метода, и применить их к историческим явлениям.

Сравнительный метод исследует сходства явлений с помощью так называемых критериев гомологии, которые можно также называть обобщенными критериями сходства. Эти универсальные критерии сходства найдены эмпирически; первые попытки их формулировки принадлежат Аристотелю и Теофрасту, окончательную свою форму они получили в работах Гете, Окена и Сент-Илера. Первоначально они формулировались для нужд биологической морфологии. Однако морфология живых существ – самая богатая из известных областей морфологического знания, и потому разработанные для этой области критерии имеют универсальную применимость. Когда мы хотим указать, что два объекта сходны, мы обязательно обращаемся к одному из критериев гомологии (сходства).

Таких критериев всего три. Первым является критерий специального качества: если у двух явлений есть общая характерная черта, эти явления сходны, гомологичны. Другой – критерий положения: если два явления занимают одинаковое место в рамках более общего явления, то эти явления сходны, гомологичны. Наконец, критерий ряда: если между двумя явлениями можно выстроить непрерывный ряд переходов, эти явления сходны, гомологичны. Критерий ряда является зависимым (сходство между любыми двумя членами ряда мы устанавливаем по первым двум критериям), так что можно считать, что достаточно независимых критериев два. Эти два критерия универсальны и являются основой человеческого познания. Никаких других способов установить сходство явлений не существует. Попросту говоря, критерии гомологии в четкой форме раскрывают смысл понятия «сравнение». Если мы что-то сравниваем между собой, значит, мы осознанно или неосознанно используем критерии гомологии.