Kitobni o'qish: «Золотой выстрел»
Пролог
ИНВАЛИД НА НАБЕРЕЖНОЙ
По набережной Невы в сторону причальной стенки, где возле широких гранитных ступеней, сбегавших к воде, покачивался пустой прогулочный теплоход «Невский-21», попросту называемый речным трамвайчиком, медленно двигался инвалид на костылях.
Хотя в Петербург, можно сказать, недавно пришла настоящая весна, полдень был жарким и солнце палило совсем уже по-летнему.
Инвалид чувствовал себя неважно: пот струился по его лбу, время от времени он останавливался и, привалившись задом к гранитному парапету, подносил спичку к окурку, будто приклеенному к его нижней губе. Сделав одну-другую затяжку, инвалид двигался дальше, постукивая тяжелыми костылями и волоча правую ногу.
На нем была камуфляжная форма, которую нынче носит кто ни попадя, на голове — застиранный, когда-то, видно, голубой берет десантника. И форма и берет сидели на инвалиде неуклюже, мешковато, как на всяком непрофессиональном нищем, работающем под «афганца» либо участника первой чеченской. Волосы были нечесаные, густо прошитые сединой, такой же неряшливой выглядела и нестриженая бородка.
Подойдя к спуску на крохотную пристань, он остановился, огляделся и стал неловко спускаться к теплоходу, рубка которого возвышалась над парапетом набережной, надеясь, вероятно, чем-нибудь поживиться у сердобольной буфетчицы. Теплоход старой постройки, и на нем должен обязательно быть буфет для любителей продолжительных прогулок на невском ветру.
Напротив стоянки, метрах примерно в трехстах, высилось здание, выстроенное в классическом стиле — с лепным фронтоном и колоннами. Заканчивалась реставрация особняка какого-то известного графа, который переоборудовали под новую гостиницу для богатеньких буратин и назвали вполне в духе времени — «Новый Питер». С фасада рабочие снимали строительные леса. Ветер поднимал с неубранной площади перед фасадом клубы пыли и, взвихривая, кидал в сторону Невы. Скорее всего эта пыль и была причиной того, что народ предпочитал пока здесь не появляться.
Между тем инвалид, приковыляв к борту теплохода, осторожно ступил на палубу и, скрытый высоким бортом, неожиданно ловкими, почти кошачьими движениями, прокрался к высокой рубке рулевого, сжимая костыли в одной руке и напрочь забыв о своей инвалидности. Еще миг — и он оказался бы в рубке, но… Скрипя, приотворился железный люк единственной крохотной каюты, служившей одновременно и подсобкой закрытого сейчас буфета.
Семейный экипаж частного теплохода состоял из трех человек: молодого капитана (он же рулевой), его супруги-буфетчицы и совсем еще не старого механика, папаши капитана. Сам капитан в настоящий момент находился в отсутствии, и его бойкая супружница, пользуясь случаем, охотно принимала незамысловатые ласки своего свекра, рыжего механика, упираясь пышной, давно не девичьей грудью в упаковки с минералкой, поставленные одна на другую. Это ей вдруг почудились шаги по пустынной палубе, о чем она испуганно шепнула сопящему сзади механику.
Тот недовольно оторвался от важного дела, пятерней подхватил портки и высунул взлохмаченную голову наружу. Его глаза встретились со взглядом мнимого инвалида. С полминуты они разглядывали друг друга, после чего механик сплюнул через борт комочком жвачки — рекламируемый по телику «дирол-вайт» определенно придавал процессу особый цимус — и захлопнул люк.
— Тебе показалось, — равнодушно сказал он, шлепком водворяя разомлевшую буфетчицу в прежнюю устойчивую позу. Она не возражала: никого так никого, — значит, просто послышалось. Тут вокруг все постоянно скрипит и стонет и вода громко хлюпает за бортом старой посудины. Но мысли эти у нее были пустяковые, мимолетные, поскольку, оборванный на самом интересном, механик с ходу взял такой темп, что буфетчице стало не до посторонних впечатлений. И когда несколько минут спустя палуба стала ускользать из-под ее широко расставленных ног, Катерине почудилось, что это и впрямь рыжий механик, жарко дышащий ей в затылок, раскачивает теплоход. А вовсе не по-весеннему беспокойная Нева…
Оказавшийся в рубке человек с костылями быстро задернул на всех окнах, кроме одного, выходящего на площадь, занавески, после чего стал решительно и ловко избавляться от лишнего. А этим лишним были мешковатая и поношенная камуфляжная форма, большие, растоптанные кеды, борода вместе с париком и беретом. Все было немедленно туго свернуто и засунуто в небольшой холщовый мешок с привязанной к нему пудовой гирей, который этот светловолосый, стройный мужчина достал из угла рубки.
«Мне еще ни разу в жизни не помешало чтение художественной литературы, — с беглой улыбкой на губах подумал он, развинчивая костыли, из которых тут же извлек детали снайперской винтовки и прицельного устройства. — Как там поступал в подобных случаях знаменитый Шакал из бессмертного романа Фредерика Форсайта, более напоминающего руководство для повышения квалификации киллеров?.. Именно так Шакал и поступал», — удовлетворенно закончил он мысль, закрепляя рукояти костылей, превратившиеся в приклад и упор для стрельбы.
Затем он приспустил боковое стекло, сел на вращающийся стульчик и закурил сигарету «ява» из пачки, лежавшей на рулевой стойке.
Хотя до входа в новую гостиницу было никак не менее трехсот метров, через оптический прицел можно было четко рассмотреть замысловатые узоры на бронзовых ручках высоких входных дверей. Заказчик, поручивший финской фирме реставрационные работы, не желал видеть здесь никаких новшеств — раз здание старинное, то, значит, и весь антураж должен соответствовать. Натуральный мрамор, полированное дерево, хрусталь, бронза и соответственно усатый швейцар с галунами.
Мужчина, время от времени прижимавший глаз к окуляру, меньше всего думал обо всех этих деталях. Он был на работе. Точно так же, как и рано лысеющий сорокалетний господин, завершавший в данный момент совещание с руководством финской фирмы. Там, внутри здания. Через некоторое время он выйдет из этой высокой, украшенной бронзой двери на площадь перед гостиницей. Шагнет из темного проема в залитое солнцем пространство. И это будет его последний шаг. Так должно быть, поскольку человек, докуривавший чужую сигарету, производил лишь один выстрел.
Один-единственный…
Недаром же его так ценили!
Колебание палубы под ногами совсем не волновало его. Во время постоянных, изнурительных чаще всего тренировок он привык стрелять с раскачивающихся качелей, лежа в гамаке, прыгая с четырехметровой высоты… И всегда в стволе его оружия, пристрелянного лично, находился только один патрон. Конечно, здесь было немножечко позы, но таков уж его стиль. Своеобразный вызов судьбе, не лишенный определенного изящества. Пока промахов не случалось, а следовательно, не было и причины менять свой стиль работы.
Один выстрел. Еще его называли золотым. Он и в самом деле стоил дорого. Иногда очень дорого. Получаемые суммы этот человек никогда не пересчитывал, полагая, что отлично исполненная работа и должна добросовестно оплачиваться…
Скорее интуитивно он почувствовал невидимое ему движение за закрытыми дверями гостиницы. Аккуратно положив недокуренную сигарету на ящик у стены рубки, он взял в руки свое оружие и, выставив в узкую щель между приспущенным стеклом и оконной рамой самый кончик глушителя, навинченного на ствол винтовки, прильнул к окуляру.
Обе створки дверей распахнулись. Стали выходить люди, облаченные в синюю с красным форму строителей, в традиционных касках на головах. Сейчас должен был выйти из тьмы на свет тот, на ком судьба уже поставила свой жирный крест.
Он вышел. Невысокий, поглаживающий крупной ладонью пробивающуюся свою лысину, которой уже не дано ею стать. Он повернул голову к спутнику, собираясь что-то сказать. Но в этот миг указательный палец человека, привставшего со стульчика в рулевой рубке, мягко, но решительно нажал на спуск.
Убийца всем телом, всем своим существом ощутил, как немедленно взорвался порох в гильзе, зажатой внутри патронника, как, облегченно выдохнув, обрела наконец свободу пуля. Строго ограниченную свободу.
Мишень была слишком очевидна.
В прицел было отлично видно, как резко откинулась вбок голова человека со странной фамилией Варавва.
Привычно разбирая оружие на части и засовывая их все в тот же холщовый мешок, светловолосый мужчина размышлял, что жизнь, как, впрочем, и смерть, полна фантастических, непостижимых уму совпадений и противоречий. Было бы просто изумительно, если бы валяющийся в данный момент на розовом мраморе полированных ступеней Варавва вел отсчет своего рода от того библейского Вараввы, разбойника, которого по требованию иудейского народа помиловал римлянин Понтий Пилат. А вот он, суперкиллер, как его иногда называют, решил вопрос иначе. Точнее, если по совести, не он сам решил, решили другие, а он лишь исполнил. Но ведь и Понтий не сам принимал окончательное решение, им повелевала высшая сила. В противном случае история пошла бы иным путем…
Разумеется, его миссия поскромней, но все-таки в только что свершившемся акте ему привиделось нечто библейское, вечное.
Он никогда не жалел об однажды использованном оружии, уносившем с собой в небытие частицу и его самого. Как не мучился душой и по поводу своих мишеней. И в этом также крылась причина его постоянного успеха.
Одной затяжкой он докурил не успевшую погаснуть сигарету и щелчком выстрелил окурок в серую, грязную воду за окном.
Мешок был заполнен, затянуты тесемки. Через три-четыре минуты, когда с площади прилетят истеричные вопли милицейских и медицинских сирен, сюда, в рубку, поднимется рыжий механик со сладострастным выражением на сытой роже и отправит груз вместе с гирей на дно Невы. Только за одно это он получит тысячу баксов, которые оставлены ему в конверте, лежащем возле рулевой колонки. Ну и еще за то, что при особой необходимости он вынужден будет припомнить какого-то инвалида-попрошайку, который отирался возле его судна, пока он сам занимался любовью со своей снохой Катериной. Девка-то в самом соку, а мужик ее — точная копия рыжего механика, только помоложе, — того будто не замечает. Эх, непросты семейные дела, и кто из нас без греха?.. Да и девку жалко…
По набережной Невы в сторону от площади неторопливо уходил стройный мужчина в изящном костюме из серой немнущейся ткани, мягких замшевых ботинках и с плащом на руке.
— Ну вот и все, — негромко сказал он сам себе. И хмыкнул: — Солоник им нужен!..
В этот же день он взял такси и отправился в Петергоф, где еще ни разу не был. Устроил себе своеобразную экскурсию в великое прошлое России. После чего вкусно и сытно отобедал в дорогом ресторане, а поздним вечером возвратился в свой скромный номер в гостинице «Европейская».
Он никуда не торопился. Включил телевизор, сообщавший о городских новостях, просмотрел хронику криминальных происшествий, выслушал мнения оперативников, отвечавших на многочисленные вопросы рвущихся к ним с микрофонами журналистов. Отчасти его заинтересовало известие о том, что сегодняшнему дерзкому и, совершенно очевидно, заказному убийству придается громкий политический смысл. Оказывается, этот Варавва был президентом концерна «Северо-Запад», финансировавшего партию «Солидарность трудящихся», основанную недавно группой молодых бизнесменов и политиков, оппозиционно настроенных в отношении правительства. Но все эти детали были уже совершенно неинтересны.
Проверив запертую дверь, он открыл платяной шкаф и обнаружил в глубине его кожаный кейс. Достал, поставил на стол, открыл и, не считая, просто пробежал глазами по плотным пачкам долларов, тесно уложенным в кейсе. Взял лежащий сверху конверт, уже понимая, что денег в кейсе больше, чем ему следовало получить. Значит, здесь и аванс за новую работу. Они не сомневались, что он не откажется от предложения.
Кейс он закрыл и убрал обратно в шкаф. А с конвертом в руках уселся в кресле возле настольной лампы. Закурил и только после этого вскрыл конверт.
В нем лежала фотография молодого человека с волевыми чертами лица и холодным взглядом глубоко сидящих глаз. Жесткий бобрик волос, высокий, но нахмуренный лоб, квадратный подбородок, сжатые в ниточку губы…
Сидевший в кресле отодвинул фотографию на длину вытянутой руки, приблизил, закрыл глаза, запоминая. Показалось странным сравнение данного типа лица с музейными римскими патрициями и цезарями, которых он видел сегодня в петергофском дворце.
На обороте фотографии было написано: «Генеральный директор ОАО «Северо-Запад» Каждан Вадим Петрович». И ниже цифра «100 000». Последнее являлось стоимостью очередного заказа. Отдельно на квадратном листочке значился адрес Каждана.
Прочитав его, мужчина улыбнулся: судьба снова подавала ему свой знак. Дача Каждана, где тот проживал постоянно, находилась в Петергофе.
Однако, как следовало из следующей строчки, набранной на компьютере, в настоящее время и еще в течение ближайших трех суток господин Каждан будет находиться в Москве, в Министерстве экономики. А остановился он в гостинице «Рэдиссон-Славянская». Иными словами, исполнителю предоставлялось право выбора места встречи со своим клиентом.
Для размышлений ему хватило пяти минут. После чего он решительно поднялся, разделся, принял в ванной душ, побрился и надел чистое белье. Фотография и записка возвратились в конверт, а тот лег во внутренний карман серого пиджака.
Через полчаса с небольшим чемоданчиком и кейсом в руках он спустился вниз. Пожилой администратор искренне посочувствовал гостю, срочные дела которого отзывали его в Москву, так и не дав возможности более подробно ознакомиться с достопримечательностями северной столицы. Однако же тут имелись и свои плюсы: не будет мороки с билетом. Сезон еще не наступил — и спальные вагоны «Красной стрелы» остаются практически полупустыми.
Сам же администратор после ухода приятного мужчины раскрыл книгу регистрации и вычеркнул жильца сорок первого номера Светличного Сергея Николаевича, бизнесмена из Москвы, проживающего, согласно его паспортным данным, на улице Старая Басманная, тридцать шесть, квартира одиннадцать…
Глава первая
ВРЕМЯ ОСТОРОЖНЫХ И ПОСЛУШНЫХ
Грязнов едва не опоздал на коллегию Министерства внутренних дел и теперь злился, что приходилось под насмешливыми взглядами коллег пробираться в первые ряды, поскольку задние были полностью заняты.
В последний год от обилия сидячей работы начальник МУРа погрузнел, наметившаяся было плешь превратилась в лысину, окруженную густым еще, правда, венчиком некогда рыжих волос. А очки, которые он непременно надевал, отправляясь на важные совещания, придавали его внешности серьезный и даже ученый вид.
Пока Грязнов пробирался вдоль ряда, заставляя некоторых из уже сидящих коллег подниматься, чтобы пропустить его к тому месту, откуда ему призывно махнул рукой начальник Следственного комитета МВД РФ Евдокимов, вошел министр.
Панкратов сухим кивком приветствовал сидящих в зале, как уже принято в последнее время в верхах, поздоровался за руку с двумя своими первыми замами, занимавшими места справа и слева за длинным овальным столом, и сел.
— Слышь, Вячеслав, — наклонился к Грязнову Евдокимов, — ты уже в курсе, что в Питере замочили какую-то шишку?
— В каком смысле? — шепотом спросил Грязнов.
— В смысле — замочили?
— Да нет, — шишка.
— А-а, — пренебрежительно отмахнулся Евдокимов, — им сейчас удобнее всего по каждому случаю шить политику. Совсем работать разучились… Мух ноздрей давят. Ну, я слышал, наш им сегодня выдаст.
Евдокимов кивком указал в левую сторону рядов, где сидела группа питерских руководителей Главного управления внутренних дел. Именинники, значит. Грязнов вытянул шею, чтобы разглядеть, кто приехал, и увидел Виктора Гоголева, недавно назначенного начальника Петербургского уголовного розыска. Он был на полголовы выше своих коллег. Словно почувствовав на себе взгляд Вячеслава Ивановича, Виктор Петрович медленно повернул голову, узнал и едва заметно кивнул.
Между тем Виктор Анатольевич Панкратов, с явным осуждением поглядывая на группу питерцев, говорил именно о вчерашнем убийстве президента крупнейшего в Северо-Западном регионе концерна Дмитрия Дмитриевича Вараввы, с которым, как выяснилось, был лично знаком новый, недавно избранный Президент Российской Федерации. Не требовалось большого ума, чтобы понять: весь пафос выступления министра внутренних дел Панкратова был наверняка продиктован уже состоявшимся нелегким для него разговором в кремлевском кабинете.
Далее министр, оттолкнувшись от конкретного вопиющего факта, вернулся к сводке, подготовленной аппаратом, по поводу состояния дел с преступностью. Не о борьбе с ней, а именно о преступности, как таковой. Цифры, которые он при этом приводил, были действительно впечатляющими: за последние несколько лет девять тысяч умышленных убийств, более двадцати только за прошедшие три месяца. Причем выполненных по заказу. То есть практически нераскрываемых. И вот теперь уже, перейдя, собственно, к деятельности правоохранительных органов Петербурга, министр буквально излился желчью в адрес местного милицейского руководства, обильно цитируя при этом президента. А цитаты эти, при всем умении нового президента сдерживать свои эмоции и касаться исключительно фактов, казались поистине убийственными. Или же таковыми представлялись присутствующим на коллегии в интерпретации Панкратова.
Грязнову, да и не только ему, было хорошо известно о, скажем так, натянутых, если не вовсе не приязненных отношениях нового президента с питерским губернатором Алексеевым. Они сложились таковыми еще в прежние годы, когда нынешний президент еще работал в Петербурге, а одно время даже постоянно контактировал с Алексеевым. Дальнейшие дороги, как говорится, у них разминулись, но высокая политика снова свела не то чтобы бывших врагов, но что не друзей — это точно.
Алексеев, губернаторский срок которого заканчивался в ближайшие месяцы, вовсе не собирался оставлять свой важный и в экономическом, и, разумеется, в политическом смысле пост. У президента же, если верить пиаровским слухам, были на этот счет совсем иные планы. И борьба тут, судя по всему, обещала быть весьма драматичной.
С другой стороны, не совсем понятен был в данный момент и пафос Панкратова. Ведь, опять же по слухам, вероятно не без оснований циркулировавшим в здании министерства на Житной улице, а кроме того — в Думе на Охотном ряду, не говоря уже о Белом доме на Краснопресненской набережной, нынешний министр внутренних дел и петербургский губернатор были связаны крепкой и давней дружбой. Чуть ли не учились вместе. Но слухи слухами, а вот факты — вещь упрямая. И было доподлинно известно, что во время прошлогоднего скандала, возникшего в северной столице, когда в прессу были сброшены сведения о привлечении бюджетных денег во время предвыборной кампании Алексеева, боровшегося за губернаторское кресло, не кто иной, как Виктор Анатольевич Панкратов, срочно оказавшийся тогда в Петербурге, сумел как-то повлиять на думскую комиссию, занимавшуюся расследованием этого грязного дела. После чего оно само собой и заглохло. Как было сказано, оно оказалось спровоцированным злостными измышлениями, активно распространяемыми оппонентами действующего губернатора. В общем, довольно темная история, которая на фоне происходящего в России выглядит обычными предвыборными пиаровскими играми. Пиар, как объяснил Грязнову племянник Денис, — от английского «паблик релейшнз», то есть связь с общественностью. А тут — та еще связь и с той еще общественностью…
«Засоряют родную речь черт-те чем!»— возмущался Грязнов, понимая в то же время, что их маразм уже давно вторгся в российскую жизнь и, накладываясь на маразм отечественный, однажды выдаст такой букет, что кое-кому мало не покажется…
После уничтожающего выступления министра, помянувшего, по известному выражению, всуе и все руководство региона — вот тебе и лучший друг губернатора Алексеева! Ну просто думай что хочешь! — пришлось выступить начальнику Петербургского ГУВД, который уже понял, что дни пребывания его на генеральской должности сочтены. Речь его была вялой, оправдывающейся, констатирующей всем давно известные факты. Ничего нового или конкретного он не предложил, в основном ссылался на объективные трудности, как то: отсутствие средств на агентурную работу, на следственные мероприятия, даже на топливо для транспортных средств, не говоря уже хотя бы о малом повышении окладов действующим сотрудникам. Вещи не новые, всем надоевшие и решаемые, главным образом, в постановлениях, а не на практике. Одним словом, сказано было немало, а по существу — ни о чем.
Грязнов с сожалением слушал безликое и абсолютно некритичное выступление, но думал не о судьбе начальника, а о Викторе Петровиче Гоголеве, которого, под общую косу, может достать руководящий гнев. Питерскому угро тоже особо нечем было похвастаться, хотя сыщики — и это отлично знал Грязнов по собственному опыту — там работали практически на износ. А что касается заказов, то тут вовсе нет никакой необходимости иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что все громкие убийства последних лет являются в той или иной степени результатом криминальных разборок, в которых участвуют уже не просто воры в законе или криминальные авторитеты, а бери гораздо выше — большой бизнес, не успевший переделить якобы бесхозную государственную собственность, и государственные чиновники, оседлавшие такой высокий уровень, до которого иному сыщику и в жизнь не добраться… Вот Витьку будет жалко.
Однако вопреки ожиданию большинства присутствующих на министерской коллегии никаких незамедлительных оргвыводов Панкратов делать не стал. Напротив, будто проникшись безмерными заботами питерских товарищей, он снизил тональность разноса, подведя общий смысл жесткого разговора к тому, что, по мнению президента и его собственному, питерцам придется очень много поработать, чтобы восстановить к себе доверие и лично президента, и Министерства внутренних дел.
Опять, значит, общие слова… Гора родила мышь… Нет, сказал в завершение министр, прежде чем перейти к другим вопросам, помощь питерцам будет несомненно оказана. По указанию генерального прокурора, с которым министр имел встречу накануне, в Питер будет направлена бригада следователей из Генпрокуратуры, которые и покажут местным кадрам, как надо работать в современных условиях, когда почти повсюду в стране идет процесс сближения криминала с госчиновничеством на политической и экономической основе.
Грязнов дождался Гоголева в вестибюле здания министерства. Виктор был мрачен.
— Ты хоть пообедать-то успел? — спросил Вячеслав.
— Да когда?.. — отмахнулся Гоголев. — Ну как тебе наш?
— Молочный кисель. — Грязнов с детства ненавидел это блюдо. — Но, видно, все-таки попал в нужную струю. Не стал обострять и вроде бы даже принял все обвинения в свой адрес, хотя ни в одном не признался. Это, брат, большая наука, нам с тобой не по плечу.
Гоголев с сомнением посмотрел на приятеля, но промолчал.
— Надеюсь, у тебя на вечер никаких мероприятий не запланировано?
— Мы уезжаем «Стрелой», — ответил Виктор Петрович.
— Тогда плюй на свое начальство и поехали обедать, — решительно предложил Грязнов. — Если будут вопросы, скажешь, что проводил консультации с коллегами из МУРа. А я подтвержу…
Отправились традиционно в «Узбекистан», где у Грязнова был кабинетик, в котором можно было говорить о чем угодно и в абсолютно спокойной обстановке. Ну а кроме всего прочего, еще и кухня! Та еще, настоящая, из славного социалистического прошлого.
По дороге Виктор спросил:
— Так чем же тебе понравилось выступление нашего генерала?
— А разве я сказал, что понравилось?
— Тогда я не понял?..
— Мы поговорим… — Грязнов кивнул на шофера Мишу.
Обсуждать руководство в присутствии подчиненных, даже тех, кому веришь, начальник МУРа не считал необходимым. Любой человек слаб, а формула: «Слово — не воробей, поймают — вылетишь» — была как нельзя более актуальна. Гоголев посмотрел на Вячеслава Ивановича и усмехнулся.
— Помнится…
— Все было, Витя, — глубокомысленно изрек Грязнов. — А я чем дольше живу, тем вынужден все чаще прислушиваться к словам нашего общего друга Сани Турецкого, да, впрочем, и собственного племянника Дениса. Кажется, снова приходит время осторожных и послушных. Понятна формулировка?
— Еще как… Да, видимо, ты прав. Это что, новые веяния?
— Похоже, грядут изменения. Но в них мало кто верит, хотя и надеются.
— У нас тоже идут такие разговоры. Точнее, возникают. Все же он из наших.
— Угу, — пробурчал Грязнов, понимая, что Гоголев говорил о новом президенте, имевшем самое непосредственное отношение к силовикам, возглавляя одно время Федеральную службу безопасности. Будет очень жаль, если вес, который заказывает себе штангист, выходя на помост, окажется ему не по силам.
— Ну у него вроде другой профиль! — засмеялся Гоголев.
— Все так. Но чтоб выкинуть с татами тот груз, что достался в наследство, требуется не только умение, но и мужество. Дзюдо переводят как «благородный путь»… Не знаю, не знаю…
— Считаешь, для России рановато?
Грязнов не ответил, лишь пожал плечами. На этом их эзопов диалог закончился. А возобновился разговор уже в новом качестве за столом в закрытом кабинете ресторана «Узбекистан».
— Мне сегодня наш главный следак сообщил о какой-то шишке, упавшей в ваших краях, — начал Грязнов, когда взяли по рюмочке и утолили первую потребность в закуске. — Валил, между прочим, на политику. Это так? И что, это в самом деле чувствительный удар по нашему новому?
— Насколько я разбираюсь в колбасных обрезках, Слава, некая связь тут имеется. Но настолько отдаленная, что, видно, кое-кому пришла идея блефануть: а ну как пройдет! Как я понимаю это дело, наш питерский триумвират — я имею в виду тех, у кого в городе и вообще регионе на сегодняшний день в руках реальная власть, — начал зачистку перед очередными губернаторскими выборами. В этом вся соль. Дима Варавва сильным противником не был, но у него были деньги. И наверняка побольше, чем у нашего губернатора четыре года назад. Включая и те бюджетные, которые Алексееву в конце концов удалось списать. Не без московской помощи, разумеется. Ты знаешь, о ком я.
— Догадываюсь.
Гоголев не назвал фамилию Панкратова, но и без этого было понятно, что речь шла именно о нем. Неприятное это чувство — уличать собственное начальство в бесчестности. Но, к сожалению, такие понятия, как коррупция, в российском Уголовном кодексе отсутствуют, следовательно, и ненаказуемы. Поскольку мы все еще играем в ту демократию, которая к подлинной имеет такое же отношение, как… ну, к примеру, гуманизм к расстрелу Дома Советов… Ставшего затем презрительным БэДэ, а позже — холуйским Белым домом.
Почему-то все чаще в последнее время вспоминались те трагические дни конца девяносто третьего, возникали из небытия его «герои», быстро и ловко сменившие свою расчетливую политическую принципиальность на успешный и вовремя приватизированный бизнес. Отдаленным уже эхом разносил эфир визгливый голос благополучной и «всенародно любимой» актрисы, требовавшей раздавить гадину. Это про депутатов Верховного Совета, про соседей, иной раз даже по лестничной площадке…
И вот, кажется, подходила к концу эпоха бандитского передела, все реже стали ссылаться на тот исторический факт, что-де и Америка в свое время прошла подобный этап, после чего дети морских пиратов и придорожных разбойников становились благопристойными джентльменами, сливками общества. Да и о чем, собственно, говорить, если российские нувориши от криминального бизнеса успели уже освоить райские кущи Лазурного побережья, а их отпрыски вполне сносно чувствуют себя в разных Гарвардах и Оксфордах…
Все так. Никто, кстати, не собирался всерьез поворачивать историю вспять, но очень не хотелось бы новой крови, с которой в России начинается каждая новая эпоха. Однако для спокойствия нации требовалось жесткое слово, был необходим решительный жест. И ждали его от только что избранного президента, поскольку от предыдущего так ничего и не дождались. А у нового лидера страны было одно, но важное преимущество перед добрым десятком его конкурентов, рвавшихся на самый верх: он был для большинства политтусовщиков темной лошадкой, однако сам полностью владел информацией. Он был из «своих».
Так размышляли Грязнов с Гоголевым, может, и невеликие политики, зато высокие профессионалы в своем деле, сыщики до мозга костей. Гоголев же еще крепко надеялся и на то, что с помощью президента в бывшей его, как говорится, вотчине будет наконец наведен порядок и Питер перестанут именовать криминальной столицей России.
От большой политики, без которой нынче не обходится ни одно застолье — еще одна сугубая черта российского характера, — перешли к частностям. Грязнова интересовала в чисто профессиональном плане последняя заказная акция в Петербурге. Некоторые детали, что во время коллегии нашептал на ухо Евдокимов, указывали на то, что заказ выполнен профессионалом экстра-класса.
Виктор Петрович подтвердил: действительно, был произведен один выстрел. Предположительно из снайперской винтовки. С довольно приличного расстояния. Не оставлено решительно ни малейших следов.
— Короче, Слава, если бы я не знал, что известный Солоник перешел в мир иной, я бы не сомневался, что это его работа. Его почерк.
— А ты лично видел его труп? — с иронией поинтересовался Грязнов.
— Нет, но…
— Вот и я не видел. А русский мужик, к которым я с удовольствием отношу и себя, пока не пощупает, не поверит. Неплохое, кстати, правило.
— Однако имеются свидетельства!
— Чьи? Греческой полиции? А они что, не люди? Им вполне хватает своей зарплаты? Но даже если мы примем гибель Солоника за данность, то почему бы не поставить вопрос несколько в иной плоскости? Например: да, был такой уникальный парень. Однако его мастерство не божий дар, а результат настойчивых тренировок. Плюс соответствующие физические данные. Разве все это, вместе взятое, невозможно повторить? И вот находится человек, полностью соответствующий Солонику по всем параметрам. Что дальше? А дальше легенда продолжается. Кумир возвращается. Как тот бессмертный Фантомас.
— Игра в двойников?
— И это тоже. Но давай подумаем о психологическом факторе. Если, скажем, новоявленный киллер работает под Солоника, сохраняя и, возможно, даже подчеркивая, как ты говоришь, его почерк, то и мы вполне можем сделать для себя какие-то выводы. К примеру, мы уже знаем, как работал Саша Македонский. Как ему обеспечивали подход к объекту. Как он выглядел и какие способы мимикрии предпринимал. Мы многое теперь знаем. Конечно, я не уверен, что твой — как его там? — Варавва, стал жертвой именно Солоника, но кому-то этот образ не дает покоя, и тогда киллер, присвоивший себе стиль, будем считать, покойного супер-киллера, должен невольно повторить и его ошибки. О которых знаем мы, но совсем необязательно, что знает он, этот новый убийца. Понятна мысль? Или же все мои построения ни к черту.
