«Письма к Милене» kitobiga sharhlar

А вообще все так и есть, как я написал. Когда я пишу тебе, о сне и мечтать не приходится – ни до, ни после; когда не пишу, то по крайней мере могу заснуть – самым хрупким сном, на час, не больше. Когда я не пишу, я чувствую только усталость, печаль и тяжесть на душе; когда пишу, меня терзают беспокойство и страх. Мы ведь умоляем друг друга о сострадании: я молю тебя позволить мне укрыться, забиться куда-нибудь, а ты – но сама эта возможность безумна, ужасно абсурдна.

Самые красивые - глубокие, проникновенные, чувственные - истории любви и эпистолярные романы, как известно, пишут не они - мастера слова, признанные стилисты метафор, повелители букв, прирожденные психологи и любимые всеми классики. Вовсе нет. Их пишет жизнь - чернилами из горьких слез, крови, несбывшихся, столь хрупких надежд, разочарований и детских восторгов, чернилами, в которых так много всего перемешано, что не распутать, не развязать: нити симпатии, прочно вплетенные в привязанность и дружбу, и то самое притягательнее слово на букву Л - только не вслух, между строчек...

Поэтому, вероятно, и не питала я никогда особой нежности и слабости к вымышленным романам в письмах. Кому и зачем они нужны, когда есть Марлен Дитрих и Ремарк - протянутые сквозь время строчки, связавшие столь непохожих, столь разных, тех, кому и не суждено было быть вместе - Иван Сергеевич Тургенев и несравненная Полина Виардо (ах, если б однажды добраться и до переписки двух замечательных поэтов двадцатого столетия, Марины Цветаевой и Бориса Пастернака; надеюсь, в наступившем году моя давняя мечта наконец-то исполнится...)?

Теперь же в моем сердце поселилась новая пара и новая - прекрасная в своем пронзительно-трагическом звучании - история любви, соединившая когда-то, уж больше ста лет тому назад, Прагу и Вену. История любимого по книгам, обожаемого со времен моего студенчества Франца Кафки и его возлюбленной Милены Есенской, которым тоже вместе быть - увы и ах! - было не суждено...

Думаю, что все же правильным было мое решение знакомиться прежде с художественным наследием классика, а уж затем - с его биографическими вещами. Так, в 22-м открыла для себя потрясающие по невероятному трагизму, внутреннему надлому его дневниковые записи разных лет. Сейчас же, вместе с "Письмами к Милене", словно открыла для себя новые грани его многообразной, такой противоречивой творческой натуры... Хорошо, что узнала я его изначально по "Замку" и "Процессу", ведь думается сейчас, очарованная его лиричной перепиской, искала бы того же в его прозе - и не нашла. Искала бы ту нежность, легкость, романтичность, придыхание, бесконечное уважение к женщине и восхищение красотой. Искала бы, вчитываясь между строк, как я люблю и умею, но не находила бы все равно: в прозе их по минимуму, по максимум - здесь, в пожелтевших от времени и лет истрепанных страничках ежедневных писем.

Кафка здесь непривычен, не для всех, тот же меланхолик с мрачным взглядом на жизнь, но совершенно иной - глубоко-личный, интимный, точно не для всех. Пишущий то, что никогда не предназначалось для чужих глаз и ушей (подозреваю, что и переписка эта опубликована была вопреки его воле, стараниями того же друга, Макса Брода). Кафка восторженный, улыбающийся, шутящий, радостно ожидающий нового дня - ведь в нем его ждет очередное письмо или же телеграмма от близко-далекой женщины, ставшей в какой-то очень краткий промежуток вечности едва ли не самым родным, близким и, главное, понятным для него созданием. Франц, этот робкий интеллигент, бесконечно деликатный, тонко чувствующий себя и других, едва ли не впервые радуется жизни... Удивительное чувство при прочтении этих страниц небольшой по объему книжечки (думаю, она точно станет для меня главным открытием этого месяца): с настороженностью относилась я вначале чтения к корреспондентке Кафки. Милена не вызывала у меня антипатии, просто нечестным мне казалось (уж слишком я люблю его произведения!) вступать в отношения с мужчиной, не разобравшись прежде в отношениях с собственным мужем. Счастливого финала отчаянно хотелось для этой пары, прекрасно понимала, что желание мое - из сферы невозможного. А к середине и к финалу книги была ей даже благодарна, ведь это была женщина, вдохнувшая жизнь в погребенного под тяжестью проблем, мук, страхов гениального, но такого неуверенного в себе человека. Женщина, подарившая надежду на счастье, показавшая, что любовь может быть вот такой - странной, непостижимой, но все же взаимной...

Им не суждено было вместе идти по жизни, делить одну комнату и дом, растить детей, зато их пути навечно переплелись в столь красивой книге, дарящей надежду на это чувство и всем читателям...

Вечер. За окном, одинокий клён на ветру, словно бы передразнивает мою жизнь. То затихнет, то вновь заплачет, весь дрожа, словно бы внезапно что-то вспомнив. Мне одиноко и грустно: я поссорился с любимой. От неё давно нет писем. Я скучаю по ней и смотрю старый пронзительный фильм: Человек на луне (1991). Старшая сестрёнка учит целоваться, младшую: на тыльной стороне ладони. Младшая спрашивает: а если я в Тот самый момент, всё забуду?

- Ты просто доверься себе, и всё получится (с улыбкой сказала старшая).

- Ну.. если я доверюсь себе, то разлечусь на 1000 000 осколочков нежности.

Мне кажется, письма влюблённых, это и есть — 1000 000 осколочков нежности. Словно от нежности и тоски по любимой в ночи, само собой разбилось окно (у него мы так часто томимся по любимому человеку, словно окно — это подлинная икона любви, с распятой красотой природы и её вечной печалью) и 1000 000 осколочков замерли в воздухе, и шелестят тихим блеском в темноте на ветру, так что со стороны кажется, из окна растёт зацветшая веточка сакуры, или крыло ангела, который прилетел к кому-то: на свете есть бесприютные ангелы, как и души. Мне так нравится представлять Кафку на луне. Это так.. естественно в своём безумии. Когда у меня бессонница и я думаю о любимой, лёжа в постели и смотря на луну в окне, я люблю населять луну — Достоевским, Набоковым, Толстым, Сартром, Платоновым, Цветаевой… И когда я засыпаю, они стоят апокалиптической кучкой на луне, как на очень странном митинге во время второго пришествия и что-то кричат мне. Толстой мне машет кулачком и борода у него так мило трясётся, словно уставший ребёнок от смеха, прижавшийся к материнской груди. Но Кафка, Кафка.. он словно был рождён для луны. А может быть и на луне. И письма у него — лунные. В этом смысле он похож на Андрея Платонова, написавшего однажды любимой: У меня никого нет, некуда пойти, и никто не поймёт меня. Моя родина — Луна. Я люблю тебя.

Кафку хорошо представлять эдаким повзрослевшим, экзистенциальным и, чуточку аутичным Маленьким принцем на луне. Вместо розы — аленький жучок. Он склонился на колени, и гладит его со слезами на глазах, что-то беззвучно шепча. В письмах к Милене, есть прелестный эпизод, словно бы приснившийся его повести «Превращение» (жизнь Кафки тем удивительна, что она словно бы разом, с каким-то мрачным упоением, снится различным героям его произведений.. словно бы мстя за что-то.). Кафка сидит в кресле на чудесном солнечном балкончике и читает письмо от Милены. Как это часто бывает, когда мы читаем письма от любимых, наш взгляд становится нежным лунатиком, и сам собой, идёт куда-то, «разговаривая» сам с собой с блаженной улыбкой, нарушая все мыслимые и немыслимые законы природы, гравитации, ласково блуждая по потолку, карнизу книжной полочки, весне на обоях..

Взгляд Кафки задержался на жучке, лежащем на полу: он лежал на спине и не мог подняться. Кафка решил, что хорошо бы помочь ему.. Но зачитался, и когда вновь перевёл взгляд на жучка, он уже не двигался, и Кафка, с мрачноватым энтузиазмом пишет, что увидел редчайшее явление естественной и тихой смерти. Пробежала ящерка, словно ангел (зелёный! с хвостом!), задела жучка и жучок ожил. Я улыбнулся, читая это.. Разумеется, Кафка так и не понял, что это не он увидел редчайшее чудо, а — мы, читатели, словно астрономы, смотря в телескоп на далёкую планету, где просияла таинственная жизнь.

Разумеется, никакой ящерки в мире не было до того, как Кафка сел читать письмо от любимой. Она (ящерка, не любимая), родилась творческой мыслью Кафки и проявилась в мире, прозрачно и тепло пробежав даже по ладоням читателя. Ящерица — существо с даром регенерации. Она может восстановить утраченный хвост. Читая иные письма от любимых своих, у нас порой не только вырастают крылья, и даже хвосты (рога? ибо в нас томятся ангелы и бесы), но и утрачиваем мы что-то бесконечно важное, трепетное — частичку души, крылья, и мы хотим во что-то превратится и вновь отрастить, — вернуть, — себе утраченную душу: себя!

Быть может, на примере Кафки — а может и вообще, на влюблённых с разбитым сердцем? — ангелы ставят эксперименты. По их чудесной логике, если изъять двух влюблённых с земли, и переселить их на луну, чтобы они жили вне безумия и пошлости всего земного, и оставить их так лет на… 1000, то со временем, под светом боли и любви,двое влюблённых сами собой превратятся во что-то неземное, чудесное, немыслимое, что превышает даже воображение ангелов. Читая письма Кафки к любимой — или.. перечитывая свои, со смуглым ангелом, мне казалось, что влюблённые вот-вот в кого-то превратятся от муки любви.

Хочется исповедоваться перед читателями моей рецензии и моими друзьями. Настало время. Мне кажется, что я… маньяк. Не просто маньяк, а — маньяк-ангел. Да-да, бывают и такие. Просто бывают ангелы-лунатики и они бесприютно блуждают по миру и влюбляются в земных женщин, возвращаются на небеса и им снятся странные, постыдные сны, и они стыдятся в раю лиловых цветов и томятся по чему-то чудесному.

Судите сами: однажды ночью, я преследовал молодого человека и девушку. Они обернулись. Я — грациозно и талантливо превратился в фонарь. Снова иду за ними… девушка оборачивается: я превращаюсь в шумящую на ветру листву высокого осеннего клёна. Чихаю, с непривычки быть клёном и птицы вылетают из моей головы, словно мои тёмные и развратные мысли. Девушка улыбается. Её обнимает молодой человек и они идут дальше. Я приближаюсь к ним в тёмной арке, похожей на крыло уставшего ангела, заснувшего в неудобной позе в переулочке осени: люди могут перележать руку, и не чувствовать её. Ангелы могут перележать крыло, и в эти мгновения они становятся чуточку.. падшими, бескрылыми. А влюблённые? Могут перележать любовь и нежность писем: есть в них что-то от белоснежных крыльев среди звёзд.

И вот — мне стыдно об этом писать!, — я набрасываюсь на худенького молодого человека в тёмном пальто. Девушка с каштановыми волосами, от страха превращается в лужицу, с отражёнными в ней дрожащими звёздами. Я убегаю.. Молодой человек лежит на асфальте возле лужи и смотрит на звёзды в небе. Возле него белеют разбросанные письма, словно заблудившиеся и сошедшие с ума следы убийцы. Письма повсюду: в воздухе замерли и не двигаются, на асфальте, в лужице, в звёздах.. Кажется, это душа молодого человека покинула тело. Этот молодой человек — Кафка. Девушка — Фелиция.

Пару лет назад я читал чудесные письма Кафки к Фелиции. И вот, теперь я читаю письма Кафки к Милене.. Словно я преследую несчастного Кафку и набрасываюсь на него в переулке… и вдруг становится видна вся его любовь, как душа: так ангел видит душу умирающего: Всю, душу, не вмещающуюся в жизнь. Боже мой.. на моих ладонях, коленях — душа Кафки. Его жизнь и любовь. Я сейчас… в кого-то превращусь от нежности и боли. Любимая зайдёт в спальню, а посреди постели растёт и шелестит алой листвой — клён. И лужица возле постели, в которой отражаются звёзды (за окном — день).

При чтении писем авторов, встаёт экзистенциальный вопрос, не наивно-детский — ах, как стыдно, словно в замочную скважину подглядываю! Может и ангелы на нас так смотрят.. с той стороны замочной скважины любви или снов. Ещё одна маленькая исповедь. Постыдная: когда я был подростком и мастурбировал по ночам в постели, мне было стыдно, словно я пишу какое-то личное и нежное письмо, и это письмо — видят другие! Кто? Да хотя бы дух моей умершей бабушки, душа собачки Жучки, не говоря уже про ангелов. Иной раз я накрывался одеялом с головой — с душой! — и «писал» письмо девочке с удивительными глазами, цвета крыла ласточки, и мне до ужаса казалось, что в моей комнате, возле постели, стоит моя бабушка, качающая своей седой головой. Жучка весело сидит у её босых ног и машет своим пушистым, рыжим хвостом, а у потолка — ангелы, с яркими и узорными крыльями, как венецианские люстры. Было в этом всём что-то кафкианское до жути. Когда я с девочкой возвращался домой со школы, недалеко от стройки, и на меня лаяли собаки (мне казалось, что именно на меня), то я краснел до ушей от стыда, словно душа Жучки всё рассказала собакам о моём ночном грехе, а девочка смотрела на меня своими дивными, чуточку разными глазами, чайного цвета, и улыбалась ласково: словно бы и ей, жучка и ангелы, всё рассказали. Но я отвлёкся..

Итак, при чтении писем возникает два экзистенциальных вопроса: как читать? Как человек, или — как ангел? (оптика ангела, словно он смотрит в телескоп на планету-рай, или.. планету-ад, или в прошлое). Если как человек — то читать письма с чистого листа, не зная, кто такая Милена. Словно ещё сегодня утром её не было на свете, и вот, как Незнакомка Блока, она нежно подсела за столик письма (накрытый на двоих! Кафка опаздывает..), и её душа постепенно проявляется перед тобой.. Если читать как ангел — то нужно что-то узнать о Милене, узнать её жизнь и любовь, узнать.. как она умерла. А потом вернуться к письмам, словно ангел, к спящему человеку.. и, обнять его крылом, словно одеялом в зябкой ночи жизни.

Кафка познакомился с Миленой, когда она переводила на чешский, его рассказ — Кочегар. Их любовь стала постепенно разгораться. Обычный ад любви на земле: он вот-вот женится. Она — уже замужем. И любовь между ними, как бесприютный ангел, Милена где-то писала: У Кафки нет способности жить. Он словно нагой среди одетых.. Любопытно, что Милена писала статьи для журналов мод, и эти тексты порой походили на письма к Кафке (бывают тексты, которые словно говорят с кем-то, а сами думают о чём-то своём, ласково улыбаясь). Влюблённые знают, что можно и рецензию написать и стол накрыть и простой чай утром сделать так нежно.. что это будет похоже на письмо: быть может ангелы на небесах так и пишут письма? А мы и не замечаем: качнулась веточка клёна за окном, улыбнулась на ветерке сизая юбочка незнакомки, любимая мне приснилась.. в виде сирени: это всё письма любви.

Милена, её милое существование, словно бы стало одеждой, для обнажённой и озябшей души Кафки. Что было потом? Письма ангелов. Боль ангелов. — жизнь. Вот идёт дождик, тени листвы от клёна на стене, качаются и бредят, кричат. Зажёгся свет в окне и погас, и другое окно зажглось… звёзды мерцают на небе и словно выстукивают светом — sos. Это просто ангелы переписываются и ссорятся. Любят. Жизнь Милены: брак, любовь, сны о счастье, утрата любимого, неудачное падение, хромота, наркотики, новая любовь, тяжёлые роды, сострадание к несчастным, концлагерь и смерть..

Это так таинственно: жизнь Милены — словно сон Кафки. Кафка умер, а сон его ещё живёт, бесприютный, озябший, и любовь его живёт, словно лунатик, и эта любовь находит исход — в Замке, которым стал концлагерь, как символ кошмара жизни на земле. Тема «кочегара» идеально и инфернально замкнулась. Что есть Замок? Да всё: любовь, Рай, счастье, жизнь.. Туда идёшь годами, веками, и не достигаешь его. Быть может потому, что мы — уже, в Замке? Огромном, как мир. Мы просто хотим выбраться из него, а не войти. Или ищем кого-то в этом замке, без кого и мир и бог и жизнь и ты сам — нелепы и бессмысленны? Любимого человека. Без него жизнь превращается — в Приговор (другой роман Кафки. К слову,  Цветаева обожала эти романы Кафки. Она была их героем. Как любовь в этом глупом и жестоком мире).

Кафка в полушутку писал Милене, что она возникла в его жизни из переписки его мозга и лёгких. Мозг — был в тупике и боли, в крике о помощи. В лёгких была чахотка и тоже, крик о чём-то (как в той самой легенде, где на двух разных берегах Стикса, две души перекрикивались о чём-то, не понимая друг друга). Важнейшая для понимания отношений Кафки и Милены — мысль. С одной стороны, Кафка фактически перерабатывает миф о рождении Евы из ребра Адама. С другой стороны, Милена как бы является частью бессмертной души Кафки, её мучительной рефлексией.. крыла. Подобно герою «Белых ночей» Достоевского, по меткому замечанию Цветаевой, на самом деле выдумавшем Настеньку, от боли и одиночества, так и Кафка — выдумал Милену, так странно похожую на него: у неё тоже, чахотка. В письмах к Фелиции, возлюбленной до «эпохи Милены», Кафка забавно выразил свой идеал: она и он живут в одной квартире. В разных комнатах. И.. пишут письма друг другу. И он с упоением пишет свои романы, ночью и днём: он — как Прометей, прикован к граниту стола, и лишь любовь и муза, словно ангелы, слетают к нему и утешают его боль одиночества и жизни. Похоже на переписку «лёгких и мозга», правда? Переписка души и тела..

Любовь Кафки была столь же гениальным и мрачным писателем, как и он сам: она писала свой Замок, свой Процесс. Кафка писал: Я в браке — со страхом, в Праге. Ты — с мужем, в Вене. И оба тщетно пытаемся порвать эти узы. 50 оттенков страха Кафки. Это что-то экзистенциально-развратное. Есть гений весны — Боттичелли, гений лесов — Шишкин, гений любви — Цветаева, Гений снов — Перси Шелли. А Кафка — гений страха. Он — тот самый мыслящий и дрожащий тростник Паскаля, перед звёздной бездной, с той разницей, что Кафка — каждой порой души, надежды, ощущает полыхающее безумие мира, оттого и жажда невесомости, как у души с содранной кожей: боязнь не то что тесного сближения с жизнью, любовью, но с  малейшим их соприкосновением. Кафка быть может рад был бы превратится в жучка и незримо, ласково притаиться на плече любимой, пока она сидит на лавочке в парке под высоким клёном и ждёт его, поглаживая свои каштановые волосы и смотря на часы (сюжет для рассказа.. моего).

Сквозь письма Кафки доносится боль Милены, боль женщины (это так странно, таинственно, читать письма лишь одного человека и по отражению в них, словно от света луны, отражающих зашедшее солнце, угадывать чувства другого человека, «по ту сторону» письма, почти — жизни). Милена хотела простого женского счастья. А кто его не хочет? Даже мужчины хотят.. Кафка убегает от ответа.. с грациозностью нимфы, убегающей от Фавна, превращаясь в его объятиях в кустик сирени. Кафка превращается словно бы.. в клён, у фонаря в парке, или в дождик августовский за окном. Боже! Ну как? Как женщине объяснить, что на языке Кафки это значит: я люблю тебя, Ви… Милена!

Вы были бы счастливы, если бы вам сказали: я люблю не тебя, а нечто большее: моё дарованное тобой бытие. Вроде приятно, но.. что-то не то. Словно тебя — нет и ты ступенька для бытия другого (ах, и ступенькой быть сладко!). Такие мысли хороши как дополнения к чему-то. Не хватает словно бы второго крыла мысли. А где оно? А Кафка укрывает им себя, как лунатик озябший — простынёй, стоя на карнизе. У Кафки предельная недостаточность себя — в мире, и избыток мира и его снов, кошмаров — в себе, потому он погружён в себя и мыслит часто — в себя, и что бы полноценно ощутить его любовь, нужно стать частью его Эго, войти в душу его.. без стука и без тапочек. Без тела даже. Проще говоря — умереть и стать воспоминанием. Но по какой-то нелепой случайности, умер — Кафка, и стал воспоминанием Милены. Фактически в книге — любовь двух воспоминаний. Двух призраков.

Кафка всецело вобрал Милену в себя и..она заблудилась, как в Замке. Не отстаёт и Милена со своим женским сердечком, вбирающем в себя, как зрачок ангела — весь мир, вместе с любимым. В одном из писем Кафка сетует ей на то, что она неверно поняла его, что ему боль причиняют не её письма, а самоистязание её в письмах. Ах! Милый Кафка.. неужели ты не знаешь, что для женщины, складочки строк в письме, интонаций, подобно складочкам платья на теле, словно бы облегающем сразу — душу бессмертную и ранимую, это уже нежная часть её существа.

В этом плане Кафка вообще, удивительно женственен, точнее — андрогинен. Рядом с сердцем женщины, чувства таинственно преломляются в той же мере, в какой пространство и время вокруг звезды, искажаются и солнечный свет от других звёзд, как бы огибает их. Мне иногда кажется, что в квантовой физике, какую-нибудь главную тайну откроют не учёные, а влюблённые, поссорившиеся друг с другом. Милена не может пробиться к душе Кафки. Он раз за разом, на самые простые движения души и жизни, ставит перед ней те или иные свои страхи, мысли, принципы, для него — безумно важные, а на самом деле — они состоят из того же вещества, что и призраки, или тёмные и безмолвные, таинственные пространства между звёздами (так порой смотришь в перевёрнутый бинокль на жучка в траве, и он кажется монстром из космических глубин, а Милена смотрит — сердцем, и видит лишь травку, жучка, улыбающегося всеми своими лапками). Милене приходится преодолевать все эти вымышленные и космические расстояния, и Кафки к ней — тоже. Это всё равно что ехать из Вены в Прагу — странным маршрутом: Москва — Гонолулу, — Луна —  созвездие Ориона — Прага.

Замечали, что такое же безумие творится и в наших отношениях с любимыми? Читая письма Кафки к Милене, у меня возникло странное чувство… словно я наблюдаю за сексом ангелов. Давайте сознаемся: мы не знаем, как ангелы занимаются сексом. Человек раскрыл зонтик во время звездопада, где-то в Москве, девушка прервала молчание после ссоры и написала любимому, веточка качнулась за вечерним окном, ребёнок улыбнулся в окне где-то в Гонолулу. Вот и весь секс ангелов. Всё это единое целое. Кафке изумительно идёт зонтик. Есть в грации его открытия, смутная память о крыльях и тоске по раю. Не у всех, разумеется. Иные споры Кафки с Миленой, напомнили мне мои споры с любимой моей: может она тоже, ангел? Может в таких спорах есть что-то от секса? Вроде так просто всё: есть я и она. Мы близки. Но в тоже время, что-то главное в нас находится у одного — в Гонолулу, или в Москве, а у другого — в созвездии Ориона. И не докричаться. И вот Милена, или, я.. как во сне, стоим с веточкой сирени в одной руке и зонтиком в другой, хотя дождя нет, и прыгаем на одной ноге в сторону клёна. И в плане спора это странным образом сближает Москву и созвездие Ориона. Словно в сексе с ангелом, ты делаешь странные движения душой, дивясь себе: вот тут ты любимой говоришь о её вине, вот тут — о нежности, вот тут.. нет, тут рано о своей вине, тут надо просто помолчать, дать взору женщины прорасти в сердце, как травка по весне, и любимая словно говорит: да, вот тут, так, так.. вот тут теперь, левее, чуть выше.. о вине скажи, о своей, а вот тут о моей.. нежнее, нежнее.. дааа! Милый.. Но это всё на уровне чувств. А в реальном мире, Милена и я, прыгаем на одной ноге с письмом и зонтиком в руках, к клёну осеннему. В сторону созвездия Орион.

Кафка пишет словно из сна и ада влюблённых: мне порой страшно, что письмо к тебе не потеряется, а.. дойдёт. Когда я читал о том что у Милены изо рта идёт кровь, мне казалось, что переписка Милены и Кафки похожа на экзистенциальную дуэль: письмо дошло и ранило.. А в мире всё может ранить. Убить. Особенно в любви. Всё — дуэль. Качнулась веточка клёна за окном.. ты закрыл ладонями лицо и тихо заплакал. И разве так важно, что это не от ветки, а от ссоры с любимой? Словно веточка целилась в тебя из окна, и.. сама заплакала, милая, «выстрелив» в воздух. Боже.. куда ни выстрели в любви — в звёзды, в дерево, в тишину, в себя — попадёшь в сердце. Клён за моим окном, снова целится... себе в висок.

Одним стыдно читать чужие письма, а мне стыдно.. что кто-то прочтёт письма Кафки к Милене. Почему? Да они словно сотканы из моих писем к любимой. Такая схожесть бывает только во сне, схожесть во всём, даже в поэтических образах Кафки и его снах, более чем редких, поверьте. Я понимаю, тропинки боли, любви, страхов и надежд, похожи у многих влюблённых.. но не до такой же степени! Не все тропинки ведут через луну и созвездие Ориона! Читая Кафку, я мог легко предугадывать, какой образ, страх, сон даже, будет у Кафки на следующей странице.

Много вы знаете мужчин, которые пишут любимой о том, что мечтают стать шкафом? О! нет, не тем накаченным «шкафом» с кубиками пресса: обычным шкафом! От тоски по любимой! Такое превращение было у Кафки и у меня: я тоже был шкафом, и не раз: с кубиками.. но не пресса, а детскими кубиками в «животе». Правда, в моих превращениях был один нюанс, отличающий меня от Кафки: я перебывал всеми вещами в спальне любимой, в тоске по ней: я был её книжной полочкой и любимая по вечерам проникала своей милой смуглой ручкой в мою просиявшую грудь и брала моё обнажённое сердце: лазурный томик Андрея Платонова — с алым кленовым листом, вместо закладки: сердце книги, — уносила его в постель и спала с ним. Я просыпался раньше любимой, от холода сна, потому что в нём не было любимой. Я просыпался  — постелью любимой, обнимая её лазурным одеялом, словно ангел — тёплым крылом.. Когда любимая просыпалась и шла в ванную, мило потягиваясь в своей лиловой пижамке (со стороны — совершенно  райский жест, словно она увидела как в комнату вошёл знакомый ангел, и, на радостях, подняв руки и откинув голову, вот-вот ринется к нему бегом), я был нежной прохладой пола (такая нежная прохлада бывает у цветов, которые я приношу к постели любимой, как бы даря их её снам, плечу милому, улыбке, когда она открывает глаза после сна) под её смуглыми ножками.

А когда.. когда любимая занимается сексом с другим, я становлюсь цветами на обоях, нежно переходящими в рай: рука любимой, как лунатик, упала в цветы в раю и замерла: мы вместе.. я становлюсь прищуренной дверцей шкафчика, сверканием дождя за окном.. я бываю тогда нежным полтергейстом: внезапно хлопнула дверца и скрипнул, всхлипнул пол в ночи.. Боже мой, Кафка, милый.. почему в этом мире так больно любить? Не менее больно, чем жить? Может и правда, любить на земле, в теле человека — невозможно, нелепо, и потому мы даже в ласковых словах любви пытаемся вырваться куда-то в нездешнее, превратиться во что-то: в ласточку, в солнышко, в травку на ветру, в клён за окном.. Любовь — как главное превращение в нашей жизни. И не все к нему готовы: ибо не знаем, во что именно превратимся от боли и нежности. В кого превратимся? Во что? Без разницы.. лишь бы быть с любимым рядом. Уткнуться в тёплые колени любимой и затихнуть так навсегда, и пусть мир закроет глаза, исчезнет, и уже не важно, кто ты, что ты, на коленях любимой — книга, цветок флокса, фотография, письмо или ты сам, твоё лицо.. Ты просто любишь. Пытаешься любить и выжить в этом безумном мире Приговоров и Замков.

Решила прочитать книгу по рекомендациям друзей, но видимо у нас с ними разные вкусы. В принципе книга не огромная, и осилить её можно за пару дней, но я её растягивала и не из-за того, что не хотела её заканчивать, а потому что каждый день давала книге надежду. Но в итоге я книгу просто забросила, не дочитав буквально 50 страниц, ну просто не осилила. Ну скучно, слишком сладко(с учётом того, что я люблю всё,связанное с любовью и романтикой и я люблю книги в виде писем или дневников), но или из-за того, что мы читали только письма к Милене, а от самой Милены ни одна письма мы не лицезрели. Для меня книга очень растянута, хотя опять же она не ёмкая совсем, всё обрывками, я читала и такое ощущение, будто не понимаю, что читала, не могла даже сконцентрироваться. Может с Кафкой у нас не сложились отношения, слишком своеобразно ,слишком странно иногда думала, что какие скучные и странные письма получала в то время Милена.

Может, это нечестно, но я люблю чужие письма. Нет-нет! Сама я ни в коем случае никогда не лазила по почтовым ящикам и не вскрывала чужих писем.. Но если кто-то по неосторожности или не обращая внимания, выбрасывал письмо не разорвав..то мои любопытные детские глаза не могли оставлять его лежащем на земле. Как будто кто-то «подбрасывал» мне очередную историю..Жаль, что тогда, в далёком детстве, когда люди писали ещё живые письма, я не разгадала себя, не «накопила» этих историй, что бы потом записать..Но речь сейчас не обо мне. Великолепный язык Кафки. Интересный факты не только из его жизни, но из жизни того времени. Это особая история. Ведь история сама по себе очень субъективна, разные взгляды на одно и тоже- и вот два разных мнения (сейчас вспомнилась ранее прочитанная мной «Мама, не читай». Брат и сестра- одна ситуация и каждый пишет по-разному). Прослеживается какое-то трогательное одиночество Кафки..Он одинок, да. Но и одинока и Милена. Они живут только письмами. И очень-очень жаль, что невозможно почитать письма Милены (Как у Каверина «Перед зеркалом»). Только из писем Кафки можно догадаться, что ему писала его дорогая госпожа. Какую рецензию можно написать на письма? Это же письма..Если интересно – читают, если неинтересно, то не читают. Это настолько личное, что надо отважиться на публикацию..Но на то они гении эти великие писатели, они не могут оставаться в стороне, потому что о них интересно всё, вплоть до писем. И каким надо быть человеком, талантом, что бы так писать эти письма!!! Что бы было интересно их читать..(я же правильно понимаю, это действительно личные письма, и писались они для Милены). Красивый язык, интеллигентность, без пошлости, но искренне и от души.. О письмах не принято писать, поэтому мне сейчас трудно. На письма следует отвечать.. Но если это чужие письма? Просто Кафка, наверное очень хотел, что бы их прочитали…

Совсем не думала, что эта книга, небольшая "стопка писем" будет читаться и восприниматься мною так тяжело, так неоднозначно.

Вполне возможно, я использовала неверный метод для осуществления заведомо недостойной затеи - перечитать личные письма (и лишь одной стороны), чтобы постараться понять, что за чувства испытывал такой неоднозначный, изломанный человек. Любовная переписка не предназначена для чужих глаз. Сильные эмоции всегда тяжело передать словами. Но, раз уж и они стали книжным печатным текстом, им уготована стандартная книжная судьба - быть обсуждаемыми.

При чтении я не хотела делать акцент на красивые и изящные любовные фразы, которые растасканы на цитаты до меня. Это не было моей целью. За всем этим я старалась разглядеть настоящего Франца Кафку, его чувства. В первой половине книги мне это фактически не удавалось - да, есть восхищение от талантливо сплетенного текста, но получить такое в качестве письма я бы не хотела. Потому что эти письма...все же безлики. Это "эмоции ради эмоций", я не вижу в них реальной ситуации, я не могу увидеть Милену глазами Кафки. Они кажутся просто набором удачно подобранных метафор. Видимо, сама Милена тоже это ощущала, и не преминула упрекнуть в этом возлюбленного:

Вы жалуетесь, Милена, что из некоторых моих писем, как их ни верти, ничего не вытрясешь, а ведь это все, если я не ошибаюсь, как раз те самые письма, в которых я был так близок к Вам, так укрощал свою кровь (и Вашу тоже).

Либо я, как и Милена, слишком приземлена, чтобы увидеть истину, скрывающуюся за строками письма, либо сам Кафка был в тот момент слишком поглощен собственными эмоциями, чтобы трансформировать их в слова. Или же опять, это не эмоции в сторону конкретной женщины, а просто голод души, который вырвался на свободу при встрече с Миленой лишь по стечению обстоятельств.

В любом случае, их четырехдневная встреча тет-а-тет перевела эти чувства на абсолютно новый уровень - окрыленный Кафка разрывает помолвку и готов дождаться решительного шага от возлюбленной. Правда, недоумение вызывают его намерения своеобразно "подружить" бывшую невесту с Миленой, одобрение их возможной переписки. То ли крайняя черствость, то ли предельная наивность.

Период радостных предвкушений недолог, можно угадать, что Милена находится в постоянной нерешительности, у нее нет сил порвать с мужем, нет сил изменить свою жизнь, хоть она и безрадостна. Кафка без обиняков отмечает, что единственная преграда - не ее муж, а она сама. Мало что может стать на пути истинного желания, но, возможно, Милене не нужен был Кафка, ей нужны были перемены к лучшему.

Я ведь не борюсь с твоим мужем за тебя. Борьба совершается только в тебе. Если бы решение зависело от борьбы между твоим мужем и мною, все было бы давно решено.

Твое письмо ничуть не противоречит моему предложению, наоборот, ведь ты пишешь: «Nejradeji bych utekla treti cestou, ktera nevede ani k Tobe ani s nim, nekam do samoty». «Больше всего мне хотелось бы убежать каким-нибудь третьим путем, который не ведет ни к тебе, ни к нему, куда-нибудь в одиночество» (чеш.).

Была ли Милена влюблена? Их соединению мешала лишь ее нерешительность, или же эта нерешительность была знаком того, что единение не нужно и невозможно? Нельзя в полную меру судить об этом по стопке писем, но...

Последняя подруга Милены Маргарет Бубер-Нойман, подружившаяся с ней в концлагере Равенсбрюк, в книге "Подруга Кафки Милена", написала:

Милена была полна противоречий. В ней соединялись женская нежность с мужской решительностью. Она скоро поняла, что ее любовь к Кафке не имеет будущего. Любовные отношения были закончены по желанию Кафки. Он был тяжело болен и страдал от Милениной жизнерадостности, с которой она требовала от него любви физической, а это его и отталкивало.

Решение не было для Милены простым. Эта женщина уже к моменту встречи с Кафкой достаточно измучалась морально, и в письмах Максу Броду она писала:

Я на краю безумия. Я знаю, кто такой Франк (так она называла Кафку), и не знаю, что случилось, это моя вина или не моя? Напишите мне простую, голую, пусть и жесткую правду. Если бы я поехала с ним в Прагу, я осталась бы для него тем, кем была. Но я не способна была оставить своего мужа и, может быть, я слишком женщина, чтобы иметь силу подчиниться его жизни, о которой я знала, что она будет означать самый строгий аскетизм на всю жизнь. Желание жить земной жизнью победило во мне все остальное - любовь к нему, восхищение им. А потом было поздно. Потом эта борьба во мне была слишком заметна, и это его испугало. Сердце у меня разрывается и висит, как на удочке. И так тоненько, так раздирающе больно болит.

Как бы то ни было, я давно пришла к выводу, что Кафка, как и многие люди, чей эмоциональный мир усложнен до предела, что усиливается стремлением и талантом к творчеству в какой-либо сфере, в качестве возлюбленного - сущее проклятие. Да, таково мое мнение и я нисколько не преувеличиваю - разлад в голове одного из пары, помноженный на интенсивную рефлексию в режиме нон-стоп, неизменно повлияет на второго, и, скорее всего, сделает его несчастным. Если, конечно, второй партнер - не совсем поверхностный и прагматичный чурбан. Посему я не могла не пофантазировать, были ли бы Милена счастлива в союзе с Кафкой. Весь его душевный раздрай, отвержение почти полностью плотской составляющей отношений...для реальной женщины, а не просто воспеваемого в письмах образа это кошмар, и ничего более. Неудовлетворенная потребность быть любимой обжигает влюбленную женщину похуже кислоты. В их совместное счастье я тоже поверить не могу. А когда понимаешь, что при любом варианте развития событий счастье невозможно - руки опускаются. Или пропадает вера в возможность союза между двумя талантливыми людьми.

После чтения и написания рецензии меня не оставляет ощущение, что я сделала что-то недостойное, постыдное. Поворошила слшком личное, то, что должны были видеть только глаза двоих. Но я не удержалась. Мне искренне жаль и Кафку, и Милену, мне жаль всех людей, которых тянет друг к другу, и, в то же время, они слишком разные кусочки паззла, чтобы зацепиться друг за друга.

"А эти письма - одна только мука, они рождены мукой, и причиняют лишь муку, неизбывную муку, и к чему все это - да оно еще может и усилиться - в эту зиму?"

меня, в отличие от многих других читателей, не смущает то, что я читаю чужие, настоящие и откровенные письма. возможно, дело в том, что и до этого я много времени проводил на одном сайте, где публикуются дневники людей: от шоферов до звезд мирового уровня.

до сих пор меня не покидает тоска.

особенность "писем милене" в том, что в издании отсутствуют ответные письма милены. возможно, это к лучшему. по крайней мере для меня, ведь мне хотелось лучше узнать кафку.

верно сказал чешский литературовед франтишек каутман в предисловии "писем милене":

любовь к милене была самым сильным, глубоким и острым переживанием в жизни кафки.

для кафки она была не только любовью, но и, как это часто бывает у творческих личностей, музой: благодаря ней родились два гениальных произведения писателя - роман "замок" и "письма к милене".

каждое письмо кафки дышит любовью к милене:

...теперь я думаю только о моей болезни и о моем здоровье, а между прочим, то и другое - это ты.

...я больше не могу писать тебе как чужой.

в то же время его письма спутанны и несвязны. чувствуется в них нервозность и беспокойство. а к концу он и вовсе стал холоден, говорил на совершенно посторнние темы. он открыто ей писал:

я грязен, милена, бесконечно грязен, оттого и поднимаю такой шум насчет чистоты. никто не поет так чисто, как те, кто находится в безднах преисподней; то, что мы считаем пением ангелов, - их пение.

он не раз подчеркивал, что онарискует оказаться в бездне, если будет оставаться с ним.

казалось бы, перед ним действительно интеллектуальная, образованная и понимающая девушкк, так почему он ее бросил?

я любил девушку, которая тоже любила меня, но я должен был ее покинуть. почему? я не знаю... я очень страдал. была ли виновата девушка? не думаю, или, скорее, я в этом не уверен, посколько предшествующее сравнение неполное.

ох уж эта вечная коллекция фобий и комплексов!.. сыграло ли здесь роль того, что иилена хотела "земного счастья", а кафке все это было чуждо? или важно то, что он раза три был помолвлен (два раза на одной и той же девушке), и раза четыре (минимум) был сильно влюблен? по крайней мере, он не из числа тех, кто кончает жизнь самоубийством: он просто нашел другую девушку и... сделал ей предложение. именно на руках последней возлюбленной он умирает.

так бесславно кончились попытки кафки наладить свою семейную жизнь. кто знает, может быть, благодаря неудачам на личном фронте кафка смог создать свои завораживающие литературные произведения, полные тягучей мнительности?..

Красивое название, красивое имя, красивые загадочные письма совершенно чужих, но вместе с тем любящих людей, знающих, что они никогда не будут вместе. P.S. представьте, что вы оказались на чулане очень старого дома, где много старых ненужных вещей, где многие годы звучала только тишина, и теперь вы обнаружили там множество писем, аккуратно сложенных на стареньком столике. Листы уже давно пожелтели, чернила потеряли первозданный цвет. Вы возьмете эти письма, спуститесь вниз, нальете бокал красного сухого вина, сядете у камина, укроетесь теплым пледом...

Я дочитала "Письма к Милене" Франца Кафки, и наконец могу высказаться. Мне очень хочется эту книгу сжечь, и так я и сделаю, надо только найти время и место.

Эта книга оказалось первой в моей жизни небольшой книжонкой, которую я читала полтора месяца. Первая книга, которая вся истрепана и изувечена, как и я после ее прочтения.

Я читала ее и поражалась Кафке, этому его безоговорочному стремлению раскрыться, вывернуться наизнанку, доверить свои мысли, сердце, нутро другому человеку. И, возможно, когда-нибудь я изменю свое мнение, но сейчас я смотрю на эти письма со слезами на глазах.

Эта книга пропитана болью, страхом и отчаяньем. Она пронизана оголенными нервами и обнаженными чувствами. Выходишь из троллейбуса и хочешь выплюнуть все свои внутренности, рухнуть на остановке пустым безжизненным мешком рядом с ними. Но самое ужасное - и я поняла это за день до того, как захлопнула книгу навсегда - самое ужасное - это сам факт наличия этой книги. Какого черта - я действительно хочу это знать - столь сокровенная, столь интимная и важная сторона человеческой жизни печатается многотысячным тиражом? Эти омерзительные сноски:"Кафка вступился за Милену в одной семейной размолвке, причем, по-видимому, чрезвычайно деликатно. Мы не находим причин для его ужасных самообвинений." ВЫ не находите, Господи-Боже! Думал ли он, что век спустя какая-то девочка из России будет ехать в троллейбусе и копаться в его письмах? Какое я имею право? Какое право имели издатели? Это невыносимо.

P.S. В самом конце есть одно его письмо, где Кафка рассуждает о не понравившейся ему книге:

Торжественная неторжественность, принужденная непринужденность, восхищенная ирония книги - все мне не по нраву. Когда Рафаэль соблазняет Донадьё, для нее это очень важно, но что делает в этой студенческой комнате писатель, а тем более еще и четвертый - читатель, - ведь комнатушка превращается прямо-таки в аудиторию медицинского или психологического факультета. И вдобавок в книге так мало чего-то иного, кроме отчаяния.

Всякий раз, когда мой взгляд падает на книжную полку, где находится эта книга, я испытываю тяжёлую грусть. Я упивалась письмами. С каждой строчкой я видела, как любовь Франца и Милены возрастает, разрастается внутри них, рвётся наружу, но так и остаётся внутри от невозможности оказаться рядом друг с другом. Их разделяли расстояния, но расстояния географические, что вполне преодолимо, нежели расстояния внутренние. В письмах что-то кричало — это был безудержный крик, который не слышал никто из присутствующих в доме, но слышала та, что находилась от Франца за сотни километров. "Приезжай ко мне, ну что ты, в самом деле, приезжай", — кричало изнутри. И замолкало, когда Милена оказывалась возле. Есть чувства, которые рвутся наружу, жаждут найти приюта. И успокаиваются, когда находят. А с разлукой снова разрастаются с прежней силой.