О Христе по-другому. Подлинный смысл Страстей Христовых

Буксующая традиция

И пусть прекратят жужжать нам во все уши о философии св. Фомы Аквинского, в основе которой лежит Аристотель. Этим понятиям уж 2400 дет! Аристотель сделал все, что мог, по возможностям своей эпохи, чтобы этот мир стал хоть немного понятнее. Это был настоящий гений. Никто этого не оспаривает. Но, к счастью, это не единственный великий философ в истории человечества. И, кроме того, наши знания о мире с тех пор все же немного продвинулись вперед. Что же касается богословия, разработанного на основе той философии, то его даже нельзя назвать христианским. Если мы примем базовое понятие Аристотеля, «чистое действие», то уже не сможем избежать теории предопределения в самом жестком ее варианте. Стоит посмотреть на доктринальную выжимку в статье «Предопределение» Католического богословского словаря отца Гарригу Лагранжа, чтобы в этом убедиться⁶⁹. Хотя веками об этом забывали. Вернул томизму почетное место Лев XIII в самом конце XIX века. То есть воскресло это направление относительно недавно. Церковь успела, было, напрочь о нем забыть и спокойно жила себе веками без него. Кроме того, даже цитадель доминиканского томизма в Тулузе, и та немного отошла от него в 1969⁷⁰. Действительно, ненадолго богословам вроде бы удалось избавиться от опеки этой надоевшей томистской метафизики, и не только в Тулузе: «Некоторые, – писал Клод Жеффре, – вместо того, чтобы обеспокоиться крушением классической метафизики, приветствуют его как залог освобождения для христианского богословия. Сомнительный альянс между Богом философов и Богом Иисуса Христа наконец разорван, и богослов наконец-то свободен сказать то, что ему было доверено в Откровении»⁷¹.

Но, к сожалению, богословские поиски, вспыхнувшие в самых разных направлениях мысли, как мы видели по голландцам или отцу Дюкоку, очень быстро вернулись на старые докризисные позиции, то есть к св. Фоме, воцарившемуся теперь, кажется, еще прочнее, чем раньше. Но ведь святой Фома отнюдь не единственный представитель западной традиции! Увы. При том, что другие богословы, предшествующие св. Фоме, его современники или жившие после него, на мой взгляд, гораздо интереснее его и ближе к евангельскому откровению, будь то: Ришар де Сен-Виктор, Гийом де Сен-Тьерри, Жан де Фекан, Анри де Ган… Другие мыслители, писавшие пусть не столь систематично, как св. Фома, но стоящие выше на духовной шкале, как его современник св. Бонавентура, или многие другие, жившие позже: Майстер Экхарт, Иоганн Таулер, Генрих Сузо… Да и богословы христианского Востока не сразу после разделения церквей исчезли с западного горизонта, но, читая переводы их текстов, стоит внимательно приглядываться, поскольку порой их мысли искажали, пытаясь подогнать, любой ценой, под св. Фому, систематически убирая неподходящие слова и термины: так, например, в неузнаваемом виде вышел у нас Максим Исповедник⁷². Наконец, есть ведь у нас и наши западные мистики, на которых почему-то вообще не обращает внимания наша теология. Я помню, как когда-то целый семестр слушал курс по вечному блаженству, целиком основанный на Аристотеле. Один из студентов все же осмелился упомянуть св. Иоанна Креста. Отец де Лавалетт тотчас прервал его выступление. Цитирую по памяти: «Да, верно, святой Иоанн Креста говорит скорее о преображающем единении. Но закроем скобки», – добавил он, подкрепив слова жестом, изобразив обеими руками округло закрывающиеся с двух сторон невидимые скобки. Влияние мистиков на богословие вечного блаженства заканчивается здесь!

Такая зацикленность на одном-единственном богослове, только потому, что его порекомендовал один-единственный папа, наконец, даже смешна. Такая несвобода мысли высвечивает папопоклонство. В любом случае, если бы хотя бы ставилась цель доказать, что богословие хранит верность Писанию. Но нет, сегодня нужно доказывать, что оно осталось верным Фоме Аквинскому. А остальных богословов можно уже занести в красную книгу.

Я помню, как некоторые из преподавателей нашего Парижского католического института пытались незаметно этому сопротивляться. Отец Поль Анри, которого я считаю своим настоящим Учителем, подготовил карточки о Троице, чтобы облегчить нам в будущем написание проповедей. И они были созданы на основе богословия Ришара де Сен-Виктора, а не Фомы Аквинского. «Да, услышали мы тогда, он духовно глубже св. Фомы, последний немного суховат». За слово «суховат» я ручаюсь. Отец Конье, еще один настоящий Учитель, крупный специалист по мистике, работы которого признаны во всем мире, после многих описательных выражений и осторожный формулировок в своих лекциях, вдруг признался мне в личной беседе: «Ах, эта схоластика нанесла нам немало вреда!» (А схоластика, это прежде всего Фома Аквинский). Поясним, что сам св. Фома тут ни при чем. Сам он, конечно, ни в коей мере не претендовал на этот смешной культ. Все вышесказанное не отрицает того, что это был великий философ, хотя и плохой богослов, и что его труды обязательно нужно изучать, просто наряду со многими другими. К списку наших профессоров, неуютно чувствовавших себя в схоластике, можно добавить доминиканца отца Дюбарля, нашего преподавателя космологии, ходившего часто вокруг да около и составлявшего длинные обходные фразы, по которым нам нужно было догадываться, что же он думает на самом деле. Или отца Шатийона, профессора средневековой философии, прибегавшего к тем же уловкам. Или отца Верно, репетитора по томизму в Кармельской семинарии, при личном общении признававшегося к концу жизни, как горько ему защищать позиции, для него самого неприемлемые. Когда наши вопросы выявляли несостоятельность некоторых мнений св. Фомы, он поднимал глаза к небу, выдерживал долгу паузу, затем опускал их и произносил: «Что еще?» Мы не осмеливались настаивать, нам был все ясно.

Но во время моей учебы в Католическом институте как раз отец Лаллеман правил бал и следил за соблюдением томистской ортодоксии у своих собратьев-преподавателей. «Когда я думаю о том, что в этих стенах преподают неверно», – говорил он, бледнея от сдерживаемого гнева, по поводу лекций Жана Маритена, которому пришлось уйти из института и уехать в Канаду. Мне вспоминается еще мой друг профессор Реми Шовен, которому предложили прочесть несколько лекций о современной науке студентам Кармельской семинарии. В конце отец Лаллеман ему сказал: «Конечно, сами вы в это не верите, это невозможно!» Стоит уточнить, что еще в 1960 этот глубокий метафизик убеждал нас, что соответствие наших представлений реальности обеспечивается ангелами! Когда мой друг Шовен поставил его перед микроскопом, тот отказался верить своим глазам. Видимо, это не соответствовало тому, что ему показывал до этого ангел! И в Риме, один из ученых собратьев Реми Шовена, но облаченный саном, сделал в одном из папских университетов доклад примерно на ту же тему. К конце доклада, к величайшему изумлению моего друга, этот церковник вдруг перечеркнул все то, что успел сказать до того. Когда Реми Шовен с удивлением спросил об этой странности кого-то из коллег, ему ответили: «Неужели вы не поняли? В первую часть его доклада вошло все то, что он на самом деле думает. А конец – это то, что он вынужден сказать». Тут мы недалеко ушли от дела Лысенко! Если именно к этому нас ведут, то у такой церкви нет будущего! Однако, как мне кажется, вряд ли нас выведет из такого положения и то течение в англо-саксонском богословии, которое именует себя «Радикальной ортодоксией»⁷³. Для меня это просто еще один вариант нео-нео-нео-нео-нео-нео-схоластики!

Когда же церковь прекратит жить во лжи? И вопрос этот стоит не только относительно интеллектуальной, богословской области, но и касательно нравственной, этической проблематики. Взрыв скандалов, связанных со священниками-педофилами, лишь самая заметная ее часть, а сколько там еще и других проблем!

И однако ничто не мешает нам попытаться сделать то, что осуществил св. Фома, с таким же синтетическим подходом, но применив его уже к области современной нам мысли, наподобие того, как он систематизировал и развивал категории, которые казались самыми сильными и верными для того времени. Тогда нужно было бы согласиться проделать столь же объемный труд, предпринять такое же мощное усилие, но уже с учетом форм мысли, характерных для других культур, например, для Индии и Китая. Конечно, эту работу уже в значительной части проделали отец Моншанен⁷⁴ и дон Анри лё Со, в том, что касается Индии⁷⁵. Отец Бенуа Вермандер опубликовал сборник очерков разных авторов о Китае⁷⁶, а также собственное исследование, в котором показаны проблемы, с которыми сталкиваешься, взявшись за такую тему⁷⁷. Отец Бернар Реролль предпринял такие же труды касательно Японии⁷⁸. Отец Эномиа Ласалль сделал похожую попытку, но ограничился сравнением дзеновской медитации с христианской молитвой, так и не дойдя, на мой взгляд, до проблемы созерцания⁷⁹. Здесь нужно следить за тем, чтобы удалось передать самую суть мысли, не деформировав ее, конечно, но нужно также уметь принимать блуждания наощупь, временные и приблизительные выводы, не торопиться сразу осуждать первые подходы и попытки, не навязывать им сразу любой ценой греко-романские категории. Христос пришел ко всем. Не нужно возвращаться к злополучному шельмованию «китайских ритуалов» времен Маттео Риччи⁸⁰.

Что касается меня, то я попробую сделать примерно то же, что сделал в свое время св. Фома, т.е. поставить современные нам категории на службу веры. Как будет видно дальше, мне придется при этом обратиться не к распространенным темам из области политики или социологии. Именно они вдохновляли богословие отца Дюкока или философию Фредерика Ленуара, и результат мне не очень нравится, как вы заметили. Я буду руководствоваться скорее современными гипотезами и исследованиями в естественно-научной сфере. Но и на этом не стоит зацикливаться. Поскольку и тут результаты все время ставятся под вопрос, опровергаются новыми гипотезами, преодолеваются. Но у них то преимущество, что здесь можно говорить на универсальном языке, что, может быть, позволит со временем преодолеть проблему различия культур. Однако никогда не стоит забывать, что любое богословие, как показывает сам термин, это прежде всего речь о Боге, язык, и что тайна, к которой эта речь нас отсылает, всегда уходит за горизонт.

Мне кажется, я уже достаточно времени уделил тому, чтобы показать, что все три приведенных мною примера теологии Искупления принадлежат к направлению, которое, хоть и не самое малочисленное и все больше и больше заявляющее о себе, хоть и пытающееся передать самое существенное из традиционной веры и в самых лучших, в самых важных ее проявлениях, что не может не радовать, но в то же время все эти богословские попытки принадлежат к крайне ретроградному направлению мысли. Мы приходим здесь к тому же, о чем я писал еще в самом начале этой книги: те, кто поддерживают, вопреки всем противодействиям и встречным ветрам, самое существенное в вере, в то же время буксуют, прямо-так застревают там, где совершенно необходима эволюция, не имеющая ничего общего с верой. Большинство авторов сборника, в котором принял участие отец Молинье, считаются «интегристами». Отец Молинье и сам продолжал верить в наших «прародителей, Адама и Еву», и в первородный грех, совершенный ими на самой заре истории и навлекший небезызвестное нам проклятие на все их потомство: «И то, что Адамов грех передается из поколения в поколения, этому нас неоспоримо учит догматика, и святые никогда против этого не возражали»⁸¹. И даже не надейтесь, что дальше автор попытается хоть как-то проинтерпретировать эту «догматику», чтобы сохранить из нее глубинную истину, но в более приемлемой форме, соответствующей современной ступени научного знания, сегодня доступной человечеству. Нет! Отец Молинье признает только, что тайна эта совершенно непознаваема, более даже, «чем тайна Святой Троицы или Воплощения». Непознаваемый характер этой тайны не мешает ему однако далее осудить тех, кто «не принимает всерьез нашу солидарность с Адамом»⁸². Верен этой традиции и Гюй Буасар⁸³. Да и отец де Мантьер, хоть и не высказывается по этому вопросу, но в целом втискивает свои выводы в те же рамки⁸⁴. Не хочу передергивать, но нельзя не признать, что такой ход мыслей опасно близок размышлениям американских фундаменталистов о творении в шесть дней, как сказано в Библии. Эти авторы ссылаются на философию IV в. до н.э., но не знают или не хотят знать науку своего собственного времени. Им стоило бы прочесть книги, например, Жана Стона, чтобы понять, что можно быть христианином и при этом не отворачиваться с презрительным превосходством или из глубоких внутренних убеждений от современного научного знания⁸⁵.

Так что, похоже, и консерваторы не нашли способа объяснить, в чем и как Христос Своими Страстями нас спас? Тупик остается по-прежнему беспросветным, губительным для веры. Нам продолжают навязывать чудовищный образ Бога-Отца, такой, какой сегодня уже никого не устроит.

Но даже если такой возврат к старой теологии и обречен заранее на поражение, это не обесценивает ни в коем случае ту истину, что Христос – не просто один из множества мудрецов и учителей. Христианская вера состоит в том, что Он Спаситель мира. Тексты Писания говорят об этом ясно! При рождении Христа, по евангелисту Луке, ангелы возвестили пастухам: «ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь» (Лк 2: 11). И в Первом Послании Иоанна читаем: «И мы видели и свидетельствуем, что Отец послал Сына Спасителем миру» (1 Ин 4: 14). И Апостол Павел в Послании к Титу использует те же слова: «ожидая блаженного упования и явления славы великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа» (Тит 2: 13). Символ веры явственно вторит Писанию: «Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес… Расяпятого же за ны при Понтийстем Пилате…».

И значит, должен быть совсем иной подход к пониманию тайны нашего Искупления. В этом старое богословие не ошиблось. Есть, очевидно, какая-то связь между деяниями Христа как Спасителя и Его страданием, Его Страстями. Просто то объяснение, что дали нам богословы, не годится. Должно быть какое-то другое. Это и будет предметом моей книги. Я попробую дать вам собственное толкование, и оно будет гораздо ближе к фантастическому откровению Божией Любви и в гармонии с новейшими научными представлениями. Излагая вам подобные богословские выкладки, я вполне убежден, что ничего не изобретаю, а лишь обращаю ваше внимание на другую традицию, не прерывавшуюся в церкви со времен Евангелий. Она соответствует тому, что нередко переживали мистики и о чем они нередко говорили, хотя их не очень хотели слышать. Конечно, представленный здесь синтез нельзя считать окончательным. Конечно, и его однажды оставят позади и разовьют дальше те или другие аспекты. Но мне кажется, что он ближе к откровению Божией Любви.

Чтобы лучше понять, в чем Христос нас спас, мне кажется необходимым внимательнее всмотреться в то, от чего Он нас спас. Поэтому сначала мы сделаем еще один обзор, чтобы лучше понять, как же функционирует наш мир. Не бойтесь, мы не удаляемся от основной темы. Не торопитесь, постепенно, я уверен, вы начнете догадываться, куда я хочу вас вывести.

Глава 4
Вселенная – это силовое поле

Пришло время углубиться в тайну жизни и в тайну мира. Это позволит нам избежать впадания в библейскую мифологию, к которой, видимо, так тянет богословов-неоконсерваторов. Позже вы увидите, что и я тоже, не изменяя традиции, верю в первостепенную важность этой «солидарности» со всеми людьми. Мне просто кажется, что ее можно объяснить способом, гораздо более приемлемым для сегодняшнего человека, в полном согласии с современным научным знанием. А оно стремительно менялось в ходе ХХ века, открывая новые перспективы в самых разных областях. Нам начинает приоткрываться совершенно новое представление о мире, и оно чудесным образом согласуется с интуициями многих мистиков. Итак, мы беремся здесь за новую тему, которая уведет нас вроде бы далеко от того, о чем прежде шла речь, и в то же время подведет вплотную к тайне Страстей Христовых и поможет понять ее лучше, чем все аристотелевские категории. Итак, мы попытаемся проникнуть в подкладку мира, в его изнаночную сторону, невидимую для глаз, но реально существующую, самую важную, в которой завязывается все самое существенное, оборотную сторону ковра, у которого мы замечаем лишь лицевую часть.

Взаимосвязанные частицы

Наука постепенно, шаг за шагом, открывает феномены, предполагающие не известные прежде силы, не диагностируемые пока что нашими приборами, и при этом очевидно действующие в нашем материальном мире. Начнем со случая с так называемыми «запутанными» или «коррелирующими» взаимосвязанными частицами. Феномен этот был предсказан Эйнштейном еще в 1927 году, а несколькими годами позже о нем вышла статья в «Physical Rewiew», подписанная Эйнштейном, Подольским и Розеном. Этот феномен ныне известен как «парадокс ЭПР (Эйнштейна–Подольского–Розена)». Экспериментально эту теоретическую возможность удалось подтвердить в 1982 году команде Алена Аспе в Институте оптики в Орсе.

По теории относительности Эйнштейна, «никакой сигнал не может распространяться быстрее скорости света. Следовательно, бывают случаи, когда можно быть уверенным, что два события никак не влияют друг на друга. Это бывает, когда два события отдалены в пространстве, но сближены во времени так, что свет не успевает их связать». Именно такое существование противоположных случаев и подтвердил опыт Аспе. Этьен Клайн так излагает выводы, которые можно из этого сделать: «Нам придется принять очень романтическую, по сути, идею, что два фотона, взаимодействовавшие в прошлом, образуют неделимое целое, даже когда они отдалены один от другого!»⁸⁶ А значит одно может влиять на другое даже на расстоянии, какая бы дистанция их не разделяла, даже если она измеряется в световых годах.

Но какова же эта сила, действующая быстрее света и не совпадающая ни с переносом энергии, ни с передачей сигнала? Об этом мы ничего не знаем. Ни один из наших приборов не может ее уловить. Мы можем только констатировать ее воздействие и из этого вывести, что она существует. Бернар д’Эспаньят приходит на основании вышесказанного к такому заключению: «Следовательно, сами факты вынуждают меня признать взаимосвязанность таких-то и таких-то случаев между собой; у меня нет достаточных оснований не верить этому и во всех тех случаях, когда квантовая механика предполагает их существование. Поскольку квантовая механика является общей теорией атомов, а “мир состоит из атомов”, то мне придется признать, что такая взаимосвязанность оказывается всеобщим фактом»⁸⁷. Итак, эти силы, по сути, составляют подоплеку той сети атомов, которые и образуют Вселенную. Здесь меня больше всего интересует сама эта теория невидимых, но ощутимо действующих в мире сил. Конечно, речь идет всего лишь о передаче информации. Но ведь, с точки зрения современных ученых, информация как раз и играет ключевую роль.

Морфические поля

По сути, речь тут пойдет о целом комплексе научных исследований в самых разных областях, никак не связанных друг с другом, но на выходе дающих удивительные переклички. В 1974 году Ж.-Л. Маки озвучил самые первые подступы к проблеме: «Обычно нас удовлетворяют отношения причины и примыкающего к ней следствия, но удивляет мысль о ”воздействии на расстоянии”, сквозь толщу пространства или времени, и все-таки эту мысль мы не отбрасываем. Наше обыденное представление о причинности не требует обязательного, абсолютного наличия такого примыкающего соседства; если мы скажем: “А вызвало В через пространственный или временной интервал, без посреднических действий”, то это никак не будет противоречить нашему понятию причинности»⁸⁸.

Теория Руперта Шелдрейка (доктора биохимии Кембриджского университета и исследователя из Лондонского Королевского общества (Royal Society)) с годами менялась и развивалась. Исходной точкой стало признание того факта, что некоторые тела, обладающие близкими частотами вибраций, могут входить в резонанс. Его гипотеза, подкрепленная определенными данными, состоит в том, что такой резонанс может иметь место независимо от пространственно-временной разделенности тел. Среди исследований, на мой взгляд, наиболее последовательно развивающих эту гипотезу, самым интересным мне представляется опыт с крысами, который вот уже более тридцати лет проводят между Шотландией и Австралией. Уильям Мак Дугалл пытается показать, что передача знаний возможна и генетическим путем, через наследственность, чем для него подтверждается модификация крысиных генов наподобие ламарковской. Его крыс погрузили в водный лабиринт, из которого им нужно было найти выход. Через 30 поколений средняя погрешность (связанная с возможностью неправильных ответов) была сведена со 165 до 20. Другие исследователи подхватили эксперимент, ровно в тех же самых условиях, но уже с крысами, никак генетически не связанными с теми, с которыми экспериментировал Дугалл. И вот уже с самого начала средняя погрешность была 25, а некоторые крысы вообще не совершали ошибок. Этот опыт воспроизвели затем в Мельбурне, в Австралии, и результаты были те же самые⁸⁹. Все это можно будет объяснить, если мы примем гипотезу морфических полей, не знающих ни пространственных, ни временных границ.

В одном из своих докладов в Париже в 1990 Руперт Шелдрейк рассказал о похожем случае у синиц. Одну из них обучили пробивать клювом крышки на бутылках с молоком, которые молочник в Англии оставляет перед дверями частных домов. Спустя некоторое время и другие синицы начали делать то же самое примерно по всей Британии, а вскоре и в других странах, в Дании, Швеции, Голландии, при том, что общение птиц между собой тут исключено⁹⁰.

Морфический резонанс, утверждает Шелдрейк, «предполагает перенос не энергии, а информации. Эту гипотезу, неизбежно спорную, можно проверить опытным путем, и после множества опытов есть уже немало материала, собранного в ее пользу. Так, например, когда мы кристаллизуем в первый раз химическую органическую субстанцию… то нет морфического резонанса у кристаллов предыдущего типа. Но однажды появляется новое морфическое поле. И тогда, когда субстанция кристаллизуется в следующий раз, в какой бы точке мира это ни происходило, морфический резонанс первых кристаллов сделает более вероятной именно эту конкретную схему кристаллизации, и так далее. Накопительная память образуется по мере того, как эти схемы станут более привычными. В итоге кристаллы повсюду будут уже гораздо легче принимать должную форму.

Тенденция эта вообще-то хорошо известна. Химики знают, как сложно синтезировать новые соединения: нужны целые недели, а порой и целые месяцы, чтобы в насыщенном растворе появились кристаллы. Они знают также, что чем более важным становится производство, тем легче будет проходить кристаллизация повсюду в мире». Шелдрейк признает к тому же, что этот феномен обычно пытаются объяснить совсем по-другому, но что тогда объяснения выходят натянутыми⁹¹.

Далеко не все мнения Шелдрейка я разделяю, например, мне чуждо то, что он думает о Боге⁹², но я согласен с ним в том, что эта гипотеза морфических полей открывает и в самом деле очень богатые перспективы. Она, предполагает Шелдрейк, могла бы, например, объяснить, как «работает» телепатия, в реальности которой сегодня уже никто не сомневается. Она могла бы положить начало продумыванию представлений о «прошлых жизнях», заново проживаемых тогда через морфический резонанс вместе с жизнями других людей в прошлом. Шелдрейк признает, что такой резонанс, возможно, происходит более или менее интенсивно, постепенно все больше и больше захватывая участников, как холоны в холархии Артура Кёстлера⁹³, или как в теории «объединений» «Принстонского гнозиса»⁹⁴. И, наконец, хотя сначала и отказавшись от этой мысли, он постепенно все же согласился с тем, что такой резонанс может настигать нас с нашим настоящим даже из будущего⁹⁵. Шелдрейк видит тут связь и с гипотезами Марии-Луизы фон Франц, и даже с идеей «общения святых» в христианстве. Мы еще вернемся к этой теме. Но что меня больше всего интересует в данном феномене, так это опять идея силы, невидимой для нас, но реальной и действенной, действующей на расстоянии (от Шотландии до Австралии) и передающей информацию. Не думайте, что я позабыл, о чем эта книга. Мы движемся все в том же направлении, медленно, но верно.