Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить

За выживание у нас отвечают нейробиологические системы, очень удаленные от областей коры головного мозга, связанных с высокоуровневыми процессами. И когда выживание под угрозой, наша биология с готовностью жертвует нашим достоинством и благополучием ради продолжения существования. Страх и биологически обусловленное стремление к выживанию питают как наше сопротивление подчинению, так и постепенное его принятие. С одной стороны, когда от нас требуют подчинения, мы яростно сопротивляемся попыткам причинить нам вред, ограничить нас или принудить к чему-то. С другой стороны, если страх полностью овладевает нами и ни бегство, ни борьба не помогают, наша нервная система выбирает ту или иную форму нейробиологического выключения. Иными словами, наши инстинкты выживания сопротивляются физическому и психологическому доминированию, пока это сопротивление возможно. Если же борьба против физического и психологического давления начинает угрожать нашему существованию, у нашей биологии не остается иного выбора, кроме подчинения.

Для ребенка, живущего в психологически токсичном окружении, бегство невозможно. Полная и абсолютная зависимость от родителя заставляет ребенка поддерживать «позитивные» отношения с этим родителем, независимо от того, сколько боли он при этом испытывает. Если же от ребенка требуется подчинение, то выбора у него практически не остается. Постепенно способность к сопротивлению сдается под давлением страха и необходимости поддерживать связь с родителем. Тогда наша психика начинает уводить нас от жизни.

Подобно черепахе, моя пациентка Эйприл спрятала голову в панцирь, прочь от опасности. Ее подчинение отцу было лишь поверхностным, не затрагивая самого подлинного в ней. Это неплохо работало как защита. Проблема, однако, в том, что систематическое применение подобных защитных механизмов превращает их в привычку. Эйприл несла в себе отпечаток страха, который заставлял ее держать дистанцию и оставаться отстраненной. В отличие от черепахи, чье поведение является реакцией на внешнюю угрозу, Эйприл лишилась способности снова высунуть голову из панциря. Страх действительно нашел способ сохранять ее безопасность, но женщина, пришедшая в мой кабинет на первый прием, была опустошенной и угнетенной.

Эйприл была неспособна позволить кому-либо увидеть ее – настоящую. Глубокая связь была ей недоступна. Она страдала от одиночества. Более того, Эйприл не понимала собственных потребностей: жажда связи, близости с другим человеком ускользала от ее сознания. «Я», которое она постоянно прятала, оставалось в безопасности, но было чудовищно одиноким. Начав контактировать с ее внутренним миром, мы обнаружили богатство эмоций и самовыражения, а также уязвимость, связанную с болевыми точками ее раннего детства.

В психике Эйприл скрывалась хрупкая креативность, которую она все эти годы неосознанно защищала. И хотя Эйприл пряталась, чтобы избежать плена, сам страх стал для нее новой тюрьмой. Свобода, как мы с ней обнаружили, достигается не бегством от боли, а ее принятием.

Глава 2
Система охранной сигнализации

Можно ли испугаться, не чувствуя страха?

Ральф Адольфс

Однажды в лос-анджелесскую больницу с жалобами на провалы в памяти обратилась женщина с инициалами С. М. Ее осмотрел нейробиолог из Южно-Калифорнийского университета Антонио Дамасио. Опрашивая пациентку, он обратил внимание на нечто весьма необычное: она сообщила, что ей незнакомо чувство страха и она ни разу в жизни ничего не испугалась^[28]. Дамасио и его коллеги установили, что С. М. в полном смысле слова – бесстрашна.

Оказалось, что у С. М. редкое расстройство – болезнь Урбаха – Вите. Три основных симптома этого нарушения: мелкие, похожие на прыщики, бугорки вокруг глаз, грубый голос и, главное, кальцификация определенных зон головного мозга, в особенности возле миндалевидного тела (амигдалы). Уникальной для исследователей С. М. сделало то, что в ее случае кальцификация, вызванная этим нарушением, полностью поглотила миндалевидное тело. В сущности, Дамасио столкнулся с женщиной, не имеющей миндалевидного тела.

Миндалевидное тело – парный орган, размером не больше миндального ореха, находится в обоих полушариях головного мозга. Хотя его специфическая функция остается предметом споров в нейронауке, множество исследований выявили, что оно играет главенствующую роль в переживании чувства страха^[29]. Само отсутствие миндалевидного тела в случае С. М. дало Дамасио редкий шанс засвидетельствовать его значение для переживания страха. В свою очередь, этот случай является для нас уникальной возможностью представить, как бы мы жили без страха.

С. М. часто попадала в неприятные ситуации из-за своей наивности и доверчивости. Когда исследователи привели ее в магазин экзотических животных, она без малейших колебаний устремилась к змеям и паукам. Ей хотелось подержать их в руках и даже потрогать язык змеи. Отсутствие страха, позволяющее С. М. прекрасно контактировать с экзотическими животными, подвергало ее смертельной опасности.

Несколько лет назад, когда С. М. шла ночью через неосвещенное поле в районе, известном плохой криминальной обстановкой, на нее напали. Тем не менее на следующий же вечер после нападения она снова пошла той же дорогой. Кроме того, С. М. склонна сближаться с незнакомцами, несмотря на очевидные сигналы опасности. Однажды ночью в пустом парке ей угрожал ножом человек, показавшийся ей совершенно безопасным. С. М. продолжала доверять мужчинам, в прошлом уже причинявшим ей физический вред, и так и не научилась бояться возможного контакта с этими опасными людьми.

С. М. действительно бесстрашна – однако это, очевидно, не то, к чему мы стремимся, когда хотим освободиться от ограничивающих эффектов страха. С. М. сама создает ситуации, угрожающие ее жизни. Без страха нам было бы трудно поддерживать свое существование. Хотим мы это признавать или нет, иногда испугаться – самое мудрое, что можно сделать.

От чего же зависит, будет ли страх нашим союзником или предаст нас? Есть ли у нас, людей, разные потребности, определяющие ценность страха? Существует ли полезный страх и вредный страх? И главное – может быть, мы зря не доверяем страху как защитной эмоции?

Чтобы начать поиск ответов на эти вопросы, я предлагаю посмотреть на результаты еще одного исследования, в котором С. М. согласилась участвовать^[30]. До этого момента С. М. водили в дома с привидениями, она смотрела фильмы ужасов и контактировала с опасными животными, но все это не вызывало у нее ни малейшего страха. На сей раз ученые в ходе эксперимента медленно изменяли соотношение кислорода и углекислого газа в лабораторном помещении, где находилась С. М., – это называется «ингаляционное испытание при 35 %-ном содержании кислорода». Всего через несколько минут с С. М. стало происходить нечто такое, чего она никогда прежде не испытывала, – она почувствовала страх.

Этот поразительный результат свидетельствует, что бесстрашие С. М. не результат отсутствия у нее способности испытывать такую эмоцию, как страх. С. М. не боится, потому что ничто не говорит ей, что нужно бояться. В эксперименте с углекислым газом что-то каким-то образом сказало ей: «Бойся!»

Эксперимент с CO₂ часто используется исследователями при изучении паники. Это верный способ вызвать сильную реакцию паники/страха. Уникальная особенность этого эксперимента – по сравнению с другими, в которых участвовала С. М., – заключалась в том, что опасность была внутренней, а не внешней. И этот внутренний сигнал об опасности прекрасно дошел до С. М. – несмотря на отсутствие миндалевидного тела.

Предыдущие эксперименты с С. М. фокусировались на воздействии через ее органы чувств, прежде всего через зрение и слух. В этом эксперименте включалось более непосредственное, внутреннее, телесное восприятие опасности. Мониторинг внутренних систем физиологической регуляции называется интероцепцией. Очевидно, этот физиологический и нервный механизм отлично функционировал у С. М. Нервный «модуль», ответственный за «производство» страха, также действовал прекрасно. Случай С. М. помог нам заметить различие между страхом как реакцией и страхом как нервным механизмом, интерпретирующим сенсорную информацию и отслеживающим угрозы. Действие последнего как раз и регулирует миндалевидное тело.

В начальных экспериментах с С. М. сенсорная информация о потенциальных угрозах передавалась от ее органов чувств через соответствующие области коры головного мозга и далее – через миндалевидное тело – к среднему мозгу и двигательной коре, где запускаются ответные действия. На этом нервном пути данные оцениваются с точки зрения риска и инициируется соответствующее поведение: застыть в случае дальней угрозы, бежать при неминуемой опасности и драться, если опасность неминуема. Однако в эксперименте с углекислым газом данные о потенциальных угрозах не попадают в органы чувств, чтобы затем обрабатываться высшими областями коры мозга. Эти интероцептивные данные имеют своего рода «горячую линию», которая напрямую запускает моторную паническую реакцию среднего мозга.

Это поразительный вывод: играя критически значимую роль в реакции страха и распознавании угроз, миндалевидное тело тем не менее не является первоисточником эмоции страха. Джозеф Леду первым обнаружил его роль в «переживании» страха^[31], но, по данным таких исследователей, как Яак Панксепп и Люси Бивенс^[32], он недооценил значение среднего мозга в этом переживании. Действие этого, более глубокого источника страха подтверждается не только экспериментом с СО₂, но и «операциями на бодрствующем мозге», во время которых хирург подвергает средний мозг электростимуляции и пациент на физиологическом и когнитивном уровне испытывает страх.

Это позволяет сделать два важных вывода. Первый: тот факт, что активация страха происходит глубоко в головном мозге, отчасти объясняет, почему страх представляет для нас столь серьезную проблему. Мы буквально имеем меньший нервный доступ к зонам мозга, генерирующим страх. Глубинные центры страха были на связи с нами задолго до того, как мы эволюционировали в Homo sapiens. Сознание, как мы увидим в главах 3 и 4, – относительно недавняя «надстройка» и потому еще не научилось контролировать воздействие страха на нас.

Второй важный вывод, который мы можем извлечь из последнего эксперимента с С. М., заключается в том, что эмоция страха не единственный ингредиент человеческого рецепта безопасности.

Когда страха недостаточно

Я не отношусь к людям, легко цитирующим поэзию или прозу, но несколько фраз из романа «Информация» Мартина Эмиса мне запомнились. Рассказчик описывает, как главное действующее лицо, Ричард, встает утром с постели. Вскоре нам предстоит узнать об эмоциональном неблагополучии Ричарда.

Вот описание его пробуждения в тот день: «Как обычно, он проснулся в шесть. Ему не нужен был будильник, звучащий как сигнал тревоги. Он и так был глубоко встревожен»^[33].

Однажды утром я вспомнил эти фразы – и задумался почему. Над чем работает мой ум? Есть ли здесь откровение для меня – или лишь для моей книги? Помню, как я впервые прочел эти слова, мимоходом усмехнувшись их точности, – отличный вышел бы вопрос для кроссворда. Что-то, однако, было в них, помимо авторского мастерства. Что-то важное о различии состояний «быть встревоженным» и «бояться».

Бояться – это нечто большее, чем испытывать эмоцию страха. В свою очередь, страх может делать с нами очень многое. Он может заставить нас сосредоточиться, сохранять неподвижность, опрометью бежать, сражаться за свою жизнь или просто несколько отстраниться от жизни. Эти защитные реакции называются тенденциями к действию, и каждая эмоция имеет уникальный набор этих тенденций^[34]. Прежде всего, однако, мы должны осознать, что активация эмоции, именуемой страхом, включая эти формы защитного поведения, эффективна лишь настолько, насколько эффективна система, распознающая и интерпретирующая уникальные именно для нас опасности.

Проще говоря, системы безопасности у животных основываются на способности обнаруживать угрозу и активизировать защитное поведение. Каждый биологический вид выработал уникальные возможности обнаружения и реагирования на опасность, а также внутренние страхи, подготавливающие систему к тому, что могло бы быть опасным. Примером может служить осьминог ходящий. Возможно, вы удивитесь, узнав, что у самцов этого вида одно щупальце значительно длиннее остальных. Оказывается, это щупальце – эквивалент пениса, которым осьминог проникает в самку, чтобы перенести свою сперму. Оно длинное, потому что у самок есть неприятная привычка душить, а затем съедать самца по окончании оплодотворения. Удлиненное щупальце дает самцу небольшое преимущество для спасения от любовных объятий.

Очевидно, каннибальская стратегия оказалась успешной для выживания вида в целом. Адаптация, обеспечившая самцу возможность бегства благодаря длинному щупальцу, парадоксальным образом способствовала улучшению репродуктивной функции осьминогов и их баланса с экосистемой. Действительно, хотя самке выгодно дополнительное питание, необходимое для формирования яиц, скорее всего, вид не выиграл бы, если бы каждого самца ловили и съедали после каждого оплодотворения. Самцы приходят в мир подготовленными к тому, чтобы остерегаться самки во время спаривания; удлинение щупальца наряду с внутренней настороженностью, видимо, дают самцам достаточную фору.

Внутренние страхи и физиологические приспособительные механизмы развиваются у животных на протяжении миллионов лет. Эти страхи, пожалуй, важнейший элемент обеспечения безопасности животного. Они соответствуют ожидаемым опасностям и снижают зависимость от превратностей обучения на собственном опыте. Намного проще приходить в мир, уже зная, что для тебя опасно, чем вынужденно экспериментировать или ждать, когда тебя научат.

Другой уникальный пример видоспецифического распознавания угроз демонстрируют крысы. Мы привыкли считать, что крысы и мыши появляются на свет с врожденной боязнью кошек. В действительности крысы и мыши от рождения боятся лишь запаха кошек. Если показать кошку детенышу крысы, не знающему, как выглядит кошка, у него не будет реакции страха. Стоит, однако, положить в клетку с той же самой новорожденной крысой ткань, пропитанную кошачьим запахом, как у нее активизируется врожденная реакция страха, и она попытается убраться подальше от источника запаха^[35].

Этот адаптационный механизм кажется странным, но он очень разумен. Врожденный страх кошачьего запаха не позволит крысе или мыши прийти туда или оставаться там, куда в последнее время зачастила кошка. Избегание кошачьей территории больше способствует выживанию, чем врожденный страх внешнего вида кошки. Как мы знаем, бегущая маленькая мышка чрезвычайно привлекает кошек, и достаточно одной случайной встречи, чтобы стало слишком поздно. Между крысами и кошками очень мало места для экспериментов с безопасностью.

Как уже упоминалось, у большинства млекопитающих безопасность обеспечивается комплексным нейронным и поведенческим опытом, который позволяет воспринимать угрозы и инициировать защитное поведение^[36]. Первый шаг этого процесса поддержания безопасности – восприятие опасности.

В мозг постоянно поступает информация, и в случае ощущения какой-либо угрозы происходит активация страха. Эта формула безопасности схожа с алгоритмами, управляющими системами безопасности дома или бизнеса. Обычно мы осознаем действие этих систем, лишь услышав звук тревожной сигнализации. Однако за каждой сигнализацией стоит система, постоянно сканирующая окружение в поисках определенных изменений, которые можно расценить как заслуживающие реакции тревоги. Эффективность любой системы безопасности зависит от точности и безотказности этой системы мониторинга. Например, при мониторинге угрозы возгорания мы должны быть уверены, что наша система знает, что нужно искать, и достаточно чувствительна, чтобы вовремя запустить реакцию в виде сигнала тревоги.

Что касается безопасности человека, наш мозг способен различать разные виды угроз и инициировать уникальные реакции соответственно каждой воспринимаемой угрозе. Например, при виде того, как ваш ребенок выбегает на проезжую часть, у вас включается одна реакция страха, а если вы окажетесь ночью в одиночестве на незнакомой темной улице – другая. Одна и та же эмоция, страх, может вызывать разные реакции системы безопасности^[37]. Даже реакция страха, заставляющая замереть, одно из главных средств обеспечения безопасности, имеет тонкие различия, зависящие от обстоятельств. Включенное замирание (attentional freeze) призвано создать предельно резкий фокус на далекой угрозе, а прячущееся замирание (hiding freeze) позволяет нервной системе успокоиться и подготовиться к дальнейшему бегству. В этот ряд явлений можно включить и реакцию «покорности» в форме тонической неподвижности (рассмотренной в предыдущей главе), при которой наш мозг способен непроизвольно отключать всю нервную систему, чтобы выжить.

* * *

Что все это означает для нас? Прежде всего то, что нам нужно расширить наше понимание безопасности человека. Эмоция страха – просто сигнал тревоги, запускающий защитное поведение. Однако что-то должно активировать эту эмоцию. В большинстве обстоятельств наши системы сенсорного восприятия устанавливают порог активации страха. Как мы видели в примере С. М., в отсутствие действующего доступа к центрам страха в головном мозге эмоция страха не может быть активирована. Однако не эта сниженная активация беспокоит нас в страхе больше всего.

Думаю, никто не станет спорить, что логично изо всех сил пытаться спастись от торнадо или избежать физического вреда, когда вам угрожают бейсбольной битой. Эти сигналы опасности в высшей степени оправданны и заслуживают активации страха. Но страх, активирующийся в очевидно опасных ситуациях, почти ничем не отличается от страха, активирующегося в ситуациях, которые наше рациональное мышление сочло бы относительно безопасными. Реакция страха, мудро удерживающая нас от конфронтации с пьяным грубияном в баре, может также помешать нам и претендовать на работу, отвечающую нашей квалификации. Хотя эти страхи качественно и количественно различаются, эмоция в сущности одна и та же. В каждой из этих ситуаций что-то воспринимаемое нами обрабатывается в соответствии с нашим прошлым опытом. В центры страха в мозге поступают сигналы, и инициируется одна из множества реакций страха. Это может быть неопределенное ощущение угрозы или активная попытка спастись бегством.

Как же получается, что вполне нейтральные и даже выгодные ситуации провоцируют реакцию страха? Что происходит у нас в мозге и в психике, что делает нашу систему оценки угроз настолько ненадежной? Почему бы такой важной вещи, как наша безопасность, не обеспечиваться рациональной системой, на которую всегда можно положиться?

Поиски ответа на этот вопрос, как мы вскоре убедимся, не только помогут нам понять уникальные особенности безопасности человека, но и заставят глубже заглянуть в самые основы человеческой природы.

Обратите внимание: с этого момента, говоря о всеобъемлющей системе безопасности, отвечающей за восприятие угроз, эмоции, когнитивную деятельность и аверсивное поведение^[38], я буду писать слово «Страх» с заглавной буквы. Когда же имеется в виду просто эмоция, слово будет набрано строчными буквами.