Kitobni o'qish: «Приключения маленького лорда»

– ТЫ РАД МЕНЯ ВИДЕТЬ, ДА? – СПРОСИЛ ОН. – ДА, – ОТВЕТИЛ ЛОРД ФАУНТЛЕРОЙ, – ОЧЕНЬ

Глава I
Неожиданность

Цедрик никогда не слыхал об этом. Ему ничего не говорили. Он знал, что его папа был англичанином, потому что об этом ему рассказывала мама; но капитан Эрроль умер, когда Цедди был ещё маленьким мальчиком, и он помнил только, что папа был высок ростом, с синими глазами, длинными усами, что ему, Цедди, так нравилось кататься по комнатам, сидя на его плече. После папиной смерти Цедрик понял, что лучше не говорить о нём с матерью. Когда он лежал больной, мальчика отослали из дома; когда же Цедди вернули, всё уже было кончено, и его мать, которая тоже была опасно больна, только что поднялась с постели и перешла в кресло подле окна. Она очень похудела и побледнела, все ямочки исчезли с её хорошенького лица, глаза сделались большими и печальными, и она надела чёрное платье.

– Дорогая, – сказал Цедди (папа всегда так называл её, и мальчик перенял это от него). – Дорогая, папе лучше?

Почувствовав, что её руки задрожали, он повернул свою курчавую головку и посмотрел ей в лицо. На нём было странное выражение, и Цедрик понял, что сейчас заплачет.

– Дорогая, он поправился?

И вдруг его маленькое любящее сердечко подсказало, что лучше всего обнять её шею обеими руками, много-много раз поцеловать и прижаться нежной щекой к её щеке; так он и сделал; она же прильнула лицом к его плечу, горько заплакала и так сжала его, будто не хотела или не могла отпустить от себя.

– Да, ему хорошо, – сквозь слёзы сказала она, – совсем-совсем хорошо, но… но… теперь мы остались вдвоём. У нас больше никого-никого нет.

В эту минуту Цедрик, хотя и был очень маленьким, понял, что его большой, красивый, молодой папа уже никогда не вернётся, что он умер; при нём часто говорили о других «он умер», но Цедди плохо понимал, что это значит. Однако, видя, что мама всегда плачет, когда говорят об отце, он втайне решил пореже упоминать о нём; понял Цедди также, что лучше не позволять ей сидеть одной, молча, и смотреть на огонь камина или в окно.

У них с мамой было мало знакомых. Можно сказать, что они жили одинокой жизнью, хотя Цедрик не сознавал этого, пока не вырос и не услыхал, почему у них не бывало гостей. Став старше, Цедди узнал, что, когда его папа женился на маме, она была сирота, очень хороша собой и жила компаньонкой у богатой старой леди, которая неласково и недобро обращалась с ней. И вот как-то раз капитан Цедрик Эрроль, гостивший у богатой старухи, увидел, что компаньонка вся в слезах побежала по лестнице; она была так мила и казалась такой печальной, что капитан не мог её позабыть. После случилось много странных вещей: они полюбили друг друга и обвенчались, их женитьба многим не понравилась. Больше всех рассердился отец капитана, старик, живший в Англии, богатый и знатный человек с дурным характером; он не любил Америку и американцев. Кроме капитана Цедрика у него были ещё два сына; по закону старший из этих сыновей должен был после смерти отца получить графский титул и великолепное богатое имение; если бы умер первый сын, наследником сделался бы второй, поэтому, хотя капитан Цедрик принадлежал к очень важной и знатной семье, он не ждал, что будет богатым.

У младшего сына было то, чего не хватало его старшим братьям: красивое лицо, стройная, тонкая, грациозная фигура, весёлая улыбка и нежный, приветливый голос; он был храбр, щедр и великодушен, обладал самым добрым сердцем в мире и, казалось, мог заставить каждого полюбить себя. Его старшие братья мало походили на него: ни один из них не был красив, добр и умён. Когда они учились в Итонской школе, товарищи не особенно любили их; в колледже они плохо занимались, тратили без толку время и деньги и почти ни с кем не подружились. Старшие сыновья постоянно раздражали старого графа, и он считал, что они недостойны его.

Наследник не делал ему чести, и по всему казалось, что он с годами станет себялюбивым, расточительным, ничтожным человеком без твёрдости и других благородных качеств. Граф сожалел, что только третий сын, который должен был получить маленькое состояние, отличался всеми достоинствами: привлекательностью, красотой и силой. По временам он почти ненавидел красивого молодого человека за то, что природа дала ему те свойства, которые так шли бы к важному титулу и великолепным имениям; между тем в глубине своего старого упрямого сердца он невольно горячо любил младшего сына. Раз в припадке вспыльчивости он приказал тому уехать в путешествие по Америке, воображая, что ему будет легче, если Цедрик Эрроль на время исчезнет и, таким образом, не будет приводить его в отчаяние, так сильно отличаясь от братьев, которые тогда доставляли отцу множество неприятностей.

Месяцев через шесть граф соскучился и пожелал снова увидеть капитана Цедрика; он написал ему, приказывая немедленно вернуться в Англию, но через несколько дней получил письмо, в котором сын сообщал о своей любви к хорошенькой американке и о желании жениться на ней. Граф пришёл в бешенство. Он вообще отличался дурным характером, но ещё никогда в жизни не сердился так, как в ту минуту. Лакей, бывший в комнате, думал, что у его сиятельства от гнева сделается апоплексический удар. С час граф бесновался, как тигр, потом сел к столу и написал сыну, что запрещает ему когда бы то ни было возвращаться в старый дом или писать отцу и братьям, что с этого дня Цедрик может жить как ему вздумается и умереть где угодно, что он навсегда отрезан от семьи и не должен ждать помощи от отца.

С глубокой печалью капитан прочёл ответ графа; он любил Англию, красивый дом, в котором родился, любил даже своего сурового отца с дурным характером и всегда сочувствовал ему в его огорчениях, но знал, что в будущем ему нечего надеяться на доброту старика. Капитан Цедрик не сразу придумал, что делать. Его не приучали к труду, и он не привык работать, но отличался твёрдостью и решительностью. Поэтому Цедрик Эрроль тотчас же подал в отставку из английской армии, нашёл себе в Нью-Йорке место и женился. Для него началась совсем новая жизнь; он был молод, счастлив и надеялся, что, работая, добьётся многого. На тихой улице у него был маленький дом, в котором родился его мальчик; всё шло хорошо, он не терял бодрости и никогда не жалел, что женился на хорошенькой компаньонке богатой дамы; она была так прелестна и так любила его! Она действительно была добра и хороша собой, а сынок походил и на мать, и на отца. Хотя он родился в очень простом и бедном домике, на свете никогда не жил более счастливый ребёнок. Во-первых, он был здоров, а потому никогда никому не причинял беспокойства; во-вторых, его ласковый кроткий характер и милые манеры доставляли наслаждение всем; в-третьих, он был до того красив, что казался картинкой. Цедди начал жизнь не безволосым ребёнком, как другие; напротив, его головку покрывали мягкие тонкие золотистые волосы, концы которых завивались; когда ему минуло шесть месяцев, они висели свободными кольцами. На его милом маленьком личике светились большие карие глаза с длинными ресницами; у него были твёрдые крепкие ножки и такая сильная спинка, что в девять месяцев он быстро научился ходить; кроме того, Цедди отличался такими хорошими манерами для крошечного ребёнка, что знакомство с ним всем доставляло наслаждение. Казалось, он сам чувствовал, что все – его друзья. Когда кто-нибудь на улице заговаривал с ним, видя его в ручной колясочке, он смотрел на незнакомца милым, серьёзным взглядом, а потом улыбался прелестной, дружелюбной улыбкой; в окрестностях глухой улицы, на которой жил Цедрик, все знали его и с удовольствием шутили с ним; его полюбил даже бакалейщик на углу, считавшийся самым угрюмым существом на свете. И с каждым месяцем Цедди делался всё красивее и занимательнее.

Когда Цедди подрос, няня стала водить его на прогулку, а он всегда вёз за собой маленький игрушечный экипаж. В своей короткой пикейной курточке и в большой белой сдвинутой на затылок шляпе, из-под которой выбивались золотистые курчавые волосы, он казался так красив и силён, что все обращали на него внимание; дома няня рассказывала маме о дамах, которые останавливали экипажи, чтобы посмотреть на него, поговорить с ним, и приходили в восторг от того, как по-детски весело и беспечно отвечает он им, точно старым знакомым. Особенно милым казалось, что он охотно и смело заводил дружбу с людьми. Я думаю, это было следствием доверчивости Цедди и доброты его сердечка, которое всех любило и желало, чтобы всякий чувствовал себя хорошо и ловко. Доброта также заставляла его быстро понимать чувства окружающих. Может быть, эта способность развилась в Цедди потому, что он жил с отцом и матерью, которые были любящими, внимательными, нежными, хорошо воспитанными. Дома он никогда не слышал недоброго или невежливого слова; его любили, ласкали и обращались с ним нежно, а потому его детская душа была полна доброты. Он постоянно слышал, как отец называл маму милыми, ласковыми именами, и сам, говоря с нею, тоже употреблял их; он постоянно видел, что его отец заботился о ней, берёг её, и тоже выучился заботливо относиться к ней.

Поэтому, когда Цедди узнал, что его отец никогда больше не вернётся, и увидел, как печалится мать, в добром маленьком сердце мало-помалу появилась решимость утешить и успокоить её. Он был ещё ребёнком, но эта мысль шевелилась в его мозгу всегда, когда он взбирался к ней на колени, целовал её, прижимал свою курчавую головку к её шее, когда приносил ей свои игрушки, показывал книжки с картинками или спокойно ложился подле неё на диван. Маленький Цедди не знал, что можно утешать людей иначе, но делал всё, что умел, и был для неё большей поддержкой, чем мог вообразить.

– О Мэри, – раз при нём сказала миссис Эрроль своей старой служанке, – я уверена, он старается по-своему утешить меня; я знаю, что старается. Иногда он смотрит на меня таким любящим, задумчивым взглядом! Мне кажется, ему грустно за меня, а потом он подходит ко мне, ласкает меня или приносит мне что-нибудь. Он так походит на маленького взрослого человечка, что, право, мне кажется, он всё понимает.

Когда Цедди стал старше, у него появилось множество странных, забавных привычек, которые занимали и смешили взрослых. И он сделался для матери настоящим товарищем. Теперь ей почти не нужно было другого общества. Они вместе гуляли, разговаривали, играли. Цедди узнал буквы, когда ещё был совсем маленьким, и любил по вечерам, лёжа на ковре перед камином, вслух читать иногда детские рассказы, иногда большие книги для взрослых, а иногда даже газеты; в это время Мэри из кухни слышала, как миссис Эрроль с наслаждением смеётся в ответ на его забавные замечания.

– И действительно, – говорила Мэри бакалейщику, – всякий невольно улыбнётся, глядя на него и слыша, как он рассуждает, ну точно взрослый. Он пришёл ко мне на кухню в тот вечер, когда выбрали нового президента, и стал перед огнём – хорошенький, как картинка, – засунул руки в карманчики и, состроив самое серьёзное личико, говорит: «Мэри, меня очень интересует, кого выберут. Я республиканец, и Дорогая республиканка. А вы, – говорит, – республиканка, Мэри?» – «Вот жалко, – говорю, – я ведь демократка». Он посмотрел на меня таким взглядом, который идёт прямо в сердце: «Мэри, – говорит, – отечество погибнет!» И с тех пор каждый день он приходил ко мне и старался переменить мою политику.

Мэри его очень любила и очень гордилась им. Она жила в доме с рождения Цедди, а со дня смерти капитана сделалась кухаркой миссис Эрроль, её горничной и няней Цедрика, словом, всем-всем. Она гордилась грациозной, сильной фигуркой мальчика, его милыми манерами, больше же всего гордилась его блестящими курчавыми волосами, которые вились надо лбом и падали очаровательными, прелестными локонами на плечи. Она соглашалась работать с самого раннего утра до ночи, помогая миссис Эрроль шить для него маленькие костюмы и держать их в порядке.

– Он – настоящий лорд, – говаривала она. – Второго такого красавца-мальчика, право, даже на Пятой аллее не встретишь. И все – мужчины, женщины, дети – смотрят на него, когда он разгуливает в своей чёрной бархатной курточке, переделанной из старого платья миссис, а его курчавые волосы блестят и развеваются. Право, он похож на маленького лорда.

Цедрик не знал, что он походит на молодого лорда; он даже не знал, что такое лорд. Самым его большим другом был содержатель бакалейной лавки на углу, угрюмый бакалейщик, который с ним никогда не был сердитым или суровым. Его фамилия была Гоббс, и Цедрик восхищался им и глубоко уважал его. Он считал Гоббса очень богатым и важным человеком. Ведь у него было столько разных разностей в лавке – чернослив и винные ягоды, апельсины и бисквиты, а кроме того – лошадь и фургон. Цедрик также любил молочника, булочника и продавщицу яблок, но больше всех он любил мистера Гоббса и был с ним до того близок, что каждый день заходил к нему и нередко долго-долго сидел, рассуждая о различных делах и происшествиях. Просто удивительно, сколько тем находили они! Вот, например, праздник Четвёртого июля! Когда они начинали толковать о Четвёртом июля, то, право, казалось, этому и конца не будет. Мистер Гоббс был очень дурного мнения о британцах, он подал мальчику всю историю революции и удивительные патриотические рассказы, в которых ясно рисовались низость врагов и мужество революционных героев; он даже великодушно прочитал ему часть Декларации независимости. Цедрик разволновался; его глаза блистали, щёки горели, а кудри смешались и сбились в золотистую копну. Он еле дождался обеда, так ему хотелось рассказать обо всём маме. Может быть, именно благодаря мистеру Гоббсу Цедди заинтересовался политикой. Гоббс очень любил читать газеты, и Цедрик знал почти всё, что происходило в Вашингтоне; бакалейщик также объяснял ему, в каком случае президент исполнил свою обязанность, в каком – нет. И когда настали выборы, он нашёл, что всё чудно и хорошо; вероятно, без мистера Гоббса и Цедрика страна погибла бы. Отправляясь смотреть на факельную процессию, мистер Гоббс взял его с собой, и многие из участников шествия впоследствии вспоминали толстого человека, стоявшего подле фонарного столба и державшего на плече маленького красивого мальчика, который изо всех сил кричал и махал шляпой.¹

Довольно скоро после этих выборов, в то время, когда Цедрику шёл восьмой год, случилась очень странная вещь, совершенно изменившая всю его жизнь. Удивительно: в тот самый день, когда это произошло, Цедди разговаривал с мистером Гоббсом об Англии и королеве. Мистер Гоббс очень сурово осуждал английскую аристократию и в особенности негодовал на графов и маркизов. Стояло жаркое утро; поиграв в солдат со своими друзьями, Цедрик пошёл отдыхать в лавку. Там он увидел, что Гоббс сердито рассматривает лист «Иллюстрированных лондонских новостей» с картинкой, изображавшей придворную церемонию.

– Ага, – сказал он, – вот что у них делается теперь; но всё это когда-нибудь переменится, и те, кого они попирали ногами, поднимутся! Да, бедняки сбросят всех этих графов, маркизов и остальных. Наступит это время, им следует ждать его.

Цедрик по обыкновению взобрался на высокий стул, сдвинул шляпу на затылок и засунул руки в карманчики, стараясь выразить этим уважение к Гоббсу.

– А вы знали много маркизов или графов, мистер Гоббс? – спросил Цедрик.

– Нет, – с негодованием ответил Гоббс. – Не думаю. Я не хотел бы, чтобы мне попался один из них здесь. Вот и всё! Я не желал бы, чтобы один из этих жадных тиранов уселся на мои бисквитные бочонки!

Он остался так доволен сказанной фразой, что огляделся и вытер платком лоб.

– Может быть, они не были бы графами, если бы могли поступить иначе, – сказал Цедрик, чувствуя невольное сострадание к этим несчастным.

– Пустяки, – ответил Гоббс. – Они гордятся этим. Это у них врождённое. Да все они – дрянь.

В разгар их разговора пришла Мэри. Цедрик подумал, что она хочет купить сахару, но ошибся. Мэри была бледна, и на её лице виднелись следы волнения.

– Иди домой, милый, – сказала она. – Миссис тебя ждёт.

Цедрик соскользнул со стула.

– Она хочет пойти куда-нибудь со мной, Мэри? – спросил он. – До свидания, мистер Гоббс. Я скоро опять зайду к вам.

Он с удивлением увидел, что Мэри смотрит на него молча и покачивает головой.

– Что с тобой, Мэри? Тебе жарко?

– Нет, – ответила она. – Но происходят странные вещи.

– Не разболелась ли у Дорогой голова от солнца? – с тревогой спросил Цедрик.

Но и этого не было. Когда мальчик подошёл к своему крыльцу, он увидел перед ним экипаж. В гостиной кто-то разговаривал с мамой. Мэри отвела его наверх, одела его в лучший летний костюм из фланели кремового цвета с красным кушаком на талии и причесала его курчавые локоны.

– Лорды? – услышал он её бормотание. – Знать? Дворянство? Ох, беда! Лорды! Вот несчастье-то.

Это было удивительно, но Цедрик думал, что мама объяснит ему всё, и не мешал Мэри стонать сколько ей угодно, не задавая вопросов. Когда его переодели, он сбежал с лестницы и вошёл в гостиную. В кресле сидел худой старый господин с резкими чертами лица. Подле него стояла бледная Дорогая, и Цедрик заметил в её глазах слёзы.

– О Цедди! – вскрикнула она, подбежала, обняла его и поцеловала со взволнованным, испуганным лицом. – О Цедди, дорогой.

Высокий старик поднялся с кресла и пристально взглянул на мальчика. Костлявой рукой он потёр свой острый подбородок.

У него было очень довольное лицо.

– Итак, – медленно произнёс он, – это маленький лорд Фаунтлерой!

Глава II
Друзья Цедрика

Для Цедрика началась такая странная, такая удивительная жизнь, что он не знал, действительно ли это всё происходит. Мама ему рассказала очень необыкновенную историю. Ему пришлось два или три раза прослушать её, чтобы понять, в чём дело. И он не мог себе представить, что подумает обо всём мистер Гоббс. История началась с графов; дедушка, которого Цедрик никогда не видел, был графом; если бы его старший дядя не убился, упав с лошади, он тоже был бы со временем графом; после его смерти второй дядя Цедрика был бы графом, если бы не умер в Риме от лихорадки; потом его собственный папа сделался бы графом, если бы он остался жив; но так как все они умерли и остался только Цедрик, оказывалось, что он, Цедрик, должен сделаться графом после смерти дедушки; теперь же он стал лордом Фаунтлероем.

Услышав это в первый раз, он побледнел:

– О Дорогая, мне не хочется быть графом. Никто из моих товарищей не граф. Как сделать, чтобы этого не было?

Но, по-видимому, ничего нельзя было сделать. Вечером, сидя у открытого окна и глядя на глухую улицу, Цедрик и его мать долго разговаривали. Мальчик сидел в своей любимой позе, обхватив одно колено, и его маленькое изумлённое личико раскраснелось от усиленных дум. Дедушка прислал за ним, прося его приехать в Англию, и, по мнению мамы, ему следовало ехать.

– Видишь ли, – сказала она, печально глядя в окно, – я знаю, что твой папа захотел бы этого, Цедди, а потому ты должен ехать. Он очень любил свою родину, и есть многое, чего маленький мальчик не может вполне понять. Если бы я не отослала тебя, я была бы очень себялюбивой мамочкой. Когда ты вырастешь, ты сам увидишь – почему.

Цедди печально покачал головой:

– Мне очень жаль расстаться с мистером Гоббсом. Я думаю, ему будет недоставать меня, а мне – его. И мне жаль оставить их всех.

Когда мистер Гавишем – постоянный адвокат графа Доринкоурта, присланный дедом за лордом Фаунтлероем, – пришёл на следующий день, Цедрик услышал ещё много неожиданного и не стал веселее, узнав, что он со временем сделается очень богатым, что у него будут замки в различных местах, большие парки, глубокие рудники, крупные имения и фермы. Его беспокоила мысль о его друге, мистере Гоббсе, и вскоре после завтрака он побежал к нему в магазин в очень тревожном состоянии духа.

Бакалейщик сидел и читал утреннюю газету. Цедрик подошёл к нему с важным видом. Он чувствовал, что мистер Гоббс будет поражён, услышав обо всём случившемся, и по дороге к лавке долго думал, как бы лучше сообщить ему неожиданную новость.

– Ага! – сказал мистер Гоббс. – Здравствуйте!

– Здравствуйте, – ответил Цедрик.

Он не забрался по обыкновению на высокий стул, а уселся на ящик с бисквитами, обхватил руками колено и несколько мгновений не двигался, не говорил и сидел так тихо, что мистер Гоббс наконец вопросительно взглянул на него поверх газеты.

– Эй-эй, – произнёс бакалейщик.

Цедрик собрался с духом:

– Мистер Гоббс, помните ли вы, о чём мы говорили с вами третьего дня утром?

– Да, – ответил Гоббс, – об Англии.

– Верно, – продолжил Цедрик. – Но перед тем, как Мэри пришла за мной? Помните?

Мистер Гоббс потёр затылок.

– Мы говорили о королеве Виктории и аристократах.

– Да, да, – нерешительно произнёс Цедрик. – И о… о… графах, помните?

– Помню-помню, – заметил Гоббс. – Мы немножечко затронули их, да-да.

Цедрик вспыхнул до корней волос. Никогда в жизни он ещё не был так смущён. Он боялся, что и мистеру Гоббсу тоже будет не по себе.

– Вы сказали, – продолжил Цедди, – что не позволите им сидеть на ваших бисквитных бочонках?

– Да, сказал, – твёрдо ответил Гоббс. – И я говорил то, что думаю. Пусть они попробуют – тогда и увидим.

– Мистер Гоббс, – сказал Цедрик, – в эту минуту на ящике сидит граф.

Гоббс так и подскочил.

– Что такое? – закричал он.

– Да, – с подобающей скромностью сказал Цедрик, – я граф или сделаюсь графом. Я не хочу обманывать вас.

Мистер Гоббс казался взволнованным. Он порывисто поднялся с места и подошёл посмотреть на термометр.

– Кровь бросилась вам в голову, – сказал он, возвращаясь и глядя на своего юного друга. – Знойный день! Как вы себя чувствуете? У вас болит что-нибудь? Когда это началось с вами?

Он положил свою большую руку на волосы мальчика. Положение сделалось ещё затруднительнее.

– Благодарю вас, – сказал Цедди. – Мне совсем хорошо. С моей головой ничего не случилось. К сожалению, я должен сказать вам, мистер Гоббс, что всё это правда. Вот зачем пришла за мной Мэри и увела меня домой. Мистер Гавишем рассказывал обо всём этом моей маме; мистер Гавишем – адвокат.

Гоббс упал на стул и стал усиленно вытирать лоб платком.

– У одного из нас солнечный удар, – с волнением заметил он.

– Нет, – ответил Цедрик, – мы оба здоровы. Нам нужно как-нибудь примириться с этим, мистер Гоббс. Мистер Гавишем нарочно приехал из Англии, чтобы рассказать нам всё. Его прислал сюда дедушка.

Гоббс дико смотрел на невинное серьёзное личико.

– Кто ваш дедушка? – спросил он.

Цедрик положил руку в карман и вынул кусочек бумажки, на которой было что-то написано его круглым неправильным почерком.

– Мне трудно было запомнить всё сразу, а потому я записал, – проговорил мальчик и медленно прочитал вслух: – Джон-Артюр-Молине-Эрроль, граф Доринкоурт. Вот его имя, и он живёт в замке… то есть, кажется, в двух или трёх замках. Мой папа был его младшим сыном, и, если бы папа не умер, я не был бы ни лордом, ни графом. Папа тоже не был бы графом, если бы его старшие братья не умерли. Но они все умерли, и не осталось никого, кроме меня… Ни одного мальчика. Поэтому я должен быть графом, и дедушка прислал за мной. Он хочет, чтобы я поехал в Англию.

Гоббсу делалось всё жарче и жарче. Он вытирал лоб и лысину и с трудом переводил дыхание. Бакалейщик начал понимать, что случилось что-то необыкновенное, однако он смотрел на Цедрика, который спокойно сидел на бисквитном ящике с встревоженным выражением своих детских глаз, и не замечал в нём никакой перемены; он видел, что это всё тот же милый мальчик, как и прежде, – красивый, бодрый, славный маленький человечек в чёрном костюме и красном галстучке. Все эти известия о знатности туманили ему голову. Он ещё больше смущался, потому что Цедрик говорил так просто, очевидно совсем не понимая поразительности случившегося.

– Как?.. Как ваше имя, сказали вы? – спросил Гоббс.

– Цедрик Эрроль, лорд Фаунтлерой, – ответил Цедрик. – Так назвал меня мистер Гавишем. Когда я вошёл в комнату, он сказал: «А вот и маленький лорд Фаунтлерой!»

– Ну, – заявил Гоббс, – заставьте меня плясать!

Когда он бывал очень изумлён или взволнован, у него всегда срывалось это странное восклицание. В такое изумительное мгновение он не мог произнести ничего другого.

Цедрик решил, что это вполне подходящее к случаю восклицание. Он так любил и уважал мистера Гоббса, что всегда восхищался всеми его замечаниями и одобрял их. Он мало бывал в обществе и не понимал, что мистер Гоббс иногда нарушал правила приличий. Конечно, Цедди видел, что Гоббс не походит на его маму, но ведь его мама была дама, а, по мнению мальчика, дамы всегда отличались от джентльменов.

Он печально посмотрел на Гоббса:

– Англия очень далеко? Правда?

– За Атлантическим океаном, – ответил Гоббс.

– Это самое худшее, – сказал Цедрик. – Может быть, я долго не увижусь с вами… Мне неприятно думать об этом, мистер Гоббс.

– Самым лучшим друзьям приходится расставаться, – заметил бакалейщик.

– Мы много лет были дружны, мистер Гоббс, правда? – спросил Цедди.

– С самого вашего рождения, – ответил Гоббс. – Вас в первый раз вынесли на эту улицу, когда вам было шесть недель.

– Ах, – со вздохом заметил Цедрик, – в то время я не думал, что когда-нибудь сделаюсь графом.

– А как вам кажется, – спросил Гоббс, – нельзя как-нибудь избавиться от этого?

– Боюсь, что нет, – ответил Цедрик. – По словам Дорогой, папе было бы приятно, чтобы я поехал в Англию и стал лордом. Но вот что я могу сделать: если уж мне придётся быть графом, я постараюсь быть графом хорошим. Я не буду тираном. И если опять начнётся война с Америкой, я постараюсь остановить её.

Он долго и очень серьёзно разговаривал с мистером Гоббсом. Когда прошло первое потрясение, Гоббс стал спокойнее, чем можно было ожидать; он решил примириться с новым положением вещей и во время разговора с Цедди задал ему множество вопросов. Однако Цедрик мог ответить на немногие из них, а потому бакалейщик постарался сам разрешить их.

Начав говорить о графах, маркизах и господских имениях, он многое объяснил мальчику так, что это, вероятно, очень удивило бы мистера Гавишема.

Но и без того многое удивляло Гавишема. Он прожил всю жизнь в Англии и совершенно не привык к американцам и их обычаям. По обязанности он около сорока лет бывал в семье графа Доринкоурта, хорошо знал всё касавшееся его больших имений, богатства и знатности, и теперь его занимал маленький мальчик, который в будущем должен был сделаться владельцем громадных поместий. Адвокат знал, как печалили графа его старшие сыновья, как жестоко сердился он на капитана Цедрика за его женитьбу на американке, знал он также, до чего старик ненавидел кроткую молодую вдову, как злобно и жестоко он говорил о ней. Упрямый старик настойчиво уверял, что она расчётливая особа, которая заставила его сына жениться на ней, так как капитан – член знатной семьи. Старый адвокат сам верил, что это правда. Он в жизни видел много себялюбивых, корыстных людей и был дурного мнения об американцах. Когда его отвезли на жалкую улицу и экипаж остановился перед маленьким убогим домиком, Гавишем смутился. Ему было странно, что будущий владелец замков Доринкоурт, Виндгем, Корлворт и других великолепных поместий родился и воспитывался в невзрачном домишке, а на углу улицы, где он жил, стояли зеленная и бакалейная лавки. Он старался представить себе мальчика, которого встретит. Ему хотелось даже отказаться от встречи с ним. Он гордился благородным родом, дела которого вёл так долго, и ему было неприятно иметь дело с женщиной, не уважающей родину своего покойного мужа и благородство своего имени. Сам Гавишем очень уважал это древнее славное имя, хотя был только хладнокровным, ловким старым адвокатом.

Когда Мэри ввела Гавишема в маленькую гостиную, он окинул её подозрительным взглядом. В ней стояла самая простая мебель, но комната имела уютный вид; не было дешёвых безвкусных безделушек и плохих картин; всё было просто, красиво, и старик заметил множество мелочей, сделанных ловкой женской рукой.

«Пока совсем недурно, – мысленно сказал он, – но, может быть, всё это вкус капитана?»

Однако, когда вошла миссис Эрроль, он подумал, что, возможно, гостиную убрала молоденькая вдова капитана. Если бы Гавишем не был сдержанным, суровым стариком, вероятно, он пришёл бы в смятение, увидев её. В простом чёрном платье, плотно облегавшем её тонкую фигуру, она больше походила на молодую девушку, чем на мать семилетнего мальчика. У неё было красивое лицо и большие тёмные печальные глаза – такими со дня смерти её мужа Цедрик привык видеть их. Выражение печали на её лице пропадало только тогда, когда он играл с ней, повторял ей фразы взрослых людей или употреблял в разговоре длинные слова, выхваченные им из газет или из разговоров с мистером Гоббсом. Цедди любил длинные слова и всегда радовался, когда миссис Эрроль смеялась, хотя, по его мнению, это совсем не было смешно. Он-то говорил вполне серьёзно.

Старый опытный адвокат отлично умел разгадывать характеры людей и, едва увидев миссис Эрроль, тотчас же понял, что старый граф ошибался, считая её неблагодарной, корыстолюбивой женщиной. Гавишем не был женат и даже никогда никого не любил сильно. Но он угадывал, что эта прелестная молодая женщина с нежным голосом и печальными глазами вышла замуж за капитана Эрроля только потому, что любила его всем сердцем, и никогда не думала о том, как может быть выгодно для неё его близкое родство с богачом графом. Он понял, что ему будет легко разговаривать с ней, и начал думать, что маленький лорд Фаунтлерой не сделается таким наказанием для графа, как это предполагалось. «Капитан был очень красив, молодая мать тоже хороша собой, и, может быть, – говорил себе адвокат, – мальчик окажется довольно мил».

Когда Гавишем объяснил миссис Эрроль, зачем он приехал, она страшно побледнела.

– О, – сказала молодая женщина, – неужели его возьмут от меня? Мы так любим друг друга. Он – всё моё счастье; у меня только он, и я старалась быть для него хорошей матерью. – Тут её нежный молодой голос задрожал и слёзы покатились из глаз. – Вы не знаете, что он для меня значит, – прибавила она.

Адвокат откашлялся.

– Я должен сказать, – начал он, – что граф Доринкоурт не… не очень дружески расположен к вам. Он стар, и предубеждения его сильны. Он никогда не любил Америку и американцев и очень сердился на сына за его брак с вами. Мне очень грустно говорить вам неприятные вещи, но он твёрдо решил не видаться с вами. Он желает, чтобы лорд Фаунтлерой воспитывался под его наблюдением и жил у него. Граф любит замок Доринкоурт и большую часть времени проводит в нём. Он страдает подагрой, и Лондон ему не нравится. Поэтому, вероятно, лорду Фаунтлерою придётся жить в Доринкоурте. Граф предлагает вам поселиться в усадьбе Коурт-Лодж; она стоит в хорошем месте, невдалеке от замка. Он также предлагает вам приличный годовой доход. Лорду Фаунтлерою будет позволено навещать вас; вы же не должны бывать в замке и входить в ворота парка. Как видите, в сущности, вы не расстанетесь с вашим сыном, и – уверяю вас, сударыня, – все эти условия не так жестоки, как… как могли бы быть. Я уверен, вы сами поймёте, какую пользу принесут лорду Фаунтлерою жизнь в замке и утончённое воспитание.