Kitobni o'qish: «Дом на берегу счастья»

Посвящается

Дженнифер О’Брайан (1986–2019)

и ее неугасаемой любви к справедливости, Шекспиру,

«Гарри Поттеру», розовому цвету, животным и бренду «Лулулемон»

(можно в любом порядке).

Ты навсегда в наших сердцах

Пролог

Пять лет назад

Мора привыкла считать этот дом своим.

В каком-то смысле это действительно был ее дом. Здесь она впервые за всю свою жизнь смогла почувствовать себя счастливой, и уже одно это прибавляло ему ценности в ее глазах. Она относилась к нему со всей нежностью, с трепетом ухаживала за каждым уголком и каждой трещинкой, знала каждую выпуклость и каждый изгиб так хорошо, будто они были частью ее собственного тела. И если все эти многолетние нежности и ласки имели какое-то значение, то, несомненно, они давали Море полное право говорить: «Это мой дом». В конце концов, рассуждала она, если что-то твое – так оно твое, а владеешь ты им или нет – дело десятое.

Где-то она читала, что дом – это отражение тех людей, которые в нем живут, их судеб, историй, происходящих в его стенах; и поэтому она очень серьезно относилась к своим обязанностям домоправительницы. Впрочем, сама себя она предпочитала называть «консьержем».

Сегодня в единственную пустующую квартиру в доме № 24 по улице Улисс-Кресент въезжал новый арендатор, и поэтому Мора особенно старательно взбивала подушки, гладила их, словно домашних любимцев, распахивала окна, как будто завидев на улице давно потерянного друга, тщательно вытирала пыль и орудовала пылесосом. Словом, старалась всячески показать, как хорошо она ухаживает за домом, и в своих стараниях превзошла саму себя, что о многом говорило, учитывая, насколько самокритична в этом отношении была Мора. Через огромные симметричные окна в дом лился дневной свет, и в его лучах еще рельефнее выступали прекрасные черты георгианского стиля.

Доктор Эд, владелец дома, когда-то поддержал Мору в трудную минуту, но в глубине души она чувствовала, что гораздо большую поддержку ей оказал сам дом. Именно он помог ей окончательно встать на ноги, и именно благодаря ему прошлое сейчас казалось ей каким-то мрачным, тревожным фильмом, который ей однажды пришлось посмотреть. Теперь этот фильм покоился в самом дальнем углу ее сознания, под табличкой «Не влезай – убьет!».

Разумеется, огромное значение имели и люди, которые жили в доме. Скоро здесь поселится новый арендатор, и все шесть квартир будут заняты. Надо сказать, что всевидящее око Моры очень бдительно и осторожно следило за всем домом; не оставляло оно без внимания и его жильцов. Конечно же она не шпионила за ними. Однако она не сомневалась: если ей вдруг захочется поделиться результатами своих наблюдений с доктором Эдом, он ее выслушает и отнесется к ее словам со всей серьезностью.

Так или иначе, Мора прожила в этом доме, вместе с хозяином и арендаторами, уже десять счастливых лет. Большинство обитателей дома были молоды, за исключением Моры и самого доктора Эда, который занимал маленькую квартирку в саду. Когда-то дом № 24 принадлежал его семье. Но вот уже двенадцать лет, как доктор Эд овдовел, и семью ему заменяли его арендаторы.

Новенький, а точнее, новенькая, пожилая вдова, должна была прибыть с минуты на минуту. За все время, что Мора здесь работала, это был первый арендатор, о котором она не успела ничего узнать заранее – уж очень быстро все произошло. Доктор Эд познакомился с этой женщиной в каком-то клубе по интересам, она узнала, что он сдает квартиры в доме на Улисс-Кресент и что одна квартира сейчас пустует, после чего немедленно изъявила желание посмотреть эту квартиру и влюбилась в нее с первого взгляда.

Ничего удивительного, рассуждала Мора. Все шесть квартир в ее доме прекрасны, каждая по-своему. Конечно, она предпочла бы сначала познакомиться с этой женщиной, взглянуть, что та собой представляет. Но, увы, как раз когда та приезжала посмотреть квартиру, у Моры были выходные и она отлучилась из дома.

Краем глаза она заметила, что на улице остановился элегантный темно-зеленый фургон с надписью «Дж. А. Стивенс и сын», и в это же самое мгновение в дверь позвонили. Мора подпрыгнула от неожиданности, затем бросила быстрый взгляд в зеркало, поправила халат, пригладила волосы и, придав лицу одновременно любезное и деловое выражение, пошла открывать.

Эффектная пожилая женщина буквально перелетела через порог, чуть не снеся Мору.

– Доброго дня! – сказала она весело. – Я заселяюсь в квартиру номер три! Сейчас сюда будут заносить мою мебель, – добавила она уже на лестнице. – Ну все, я побежала. Кстати, меня зовут Эвелин. Эвелин Мэлоун.

Не дожидаясь, пока Мора представится сама, Эвелин Мэлоун помахала ей и упорхнула. Ничего удивительного – такие женщины не обращают особого внимания на маленьких людей. Эвелин Мэлоун вела себя так, словно это место уже принадлежало ей. Она удостоила Мору лишь мимолетным взглядом, но, впрочем, оно и к лучшему. Ведь пожелай Эвелин Мэлоун присмотреться к Море повнимательнее, она бы заметила, как побледнело ее лицо и как подозрительно участилось ее дыхание, или увидела, что глаза Моры расширились от ужаса и в них мелькнула вспышка узнавания.

Эвелин Мэлоун явно не узнала Мору. Зато Мора прекрасно знала, кто такая Эвелин Мэлоун. Но даже в самом страшном кошмаре Мора не могла представить, что им придется жить в одном доме.

Глава 1

Наши дни

Больше всего в новых апартаментах – слово «квартира» казалось Эвелин не очень подходящим – ей нравилась близость моря. С элегантной террасы дома № 24 по Улисс-Кресент открывался превосходный вид на Дублинский залив, благодаря чему эта терраса и была таким лакомым кусочком. А кроме того, совсем рядом, прямо через дорогу, располагалась бухта Маринерс-Коув, популярное место для купания, куда Эвелин частенько наведывалась еще до переезда в новый дом. Именно туда она и направлялась в это раннее утро.

Она надела красный купальник и повязала голову своим любимым платком с индийскими узорами. Ее волосы спускались до самых плеч и выглядели нетронутыми сединой, хотя, конечно, те дни, когда Эвелин еще была юной «чернокудрой красавицей», остались далеко в прошлом. В свое время Эвелин, возмущенная необходимостью скрывать корни, обратилась за советом к своему тогдашнему парикмахеру – весьма импозантному мужчине с венскими и польскими корнями. Тот гораздо больше ценил мужскую красоту, но тем не менее сумел разглядеть истинную природу красоты Эвелин и войти в ее положение. Эвелин уступила его уговорам избавиться от остатков поблекшего черного цвета и подставила голову под высветляющее средство.

Результат превзошел все ожидания. Получившийся эффектный льняной окрас великолепно оттенял ее оливковую кожу и темные глаза, и даже сейчас, двадцать пять лет спустя, Эвелин все еще неукоснительно исполняла этот ритуал. Она сделалась завсегдатаем местного салона. Конечно, там было не так весело, как у дражайшего Валерио, который в конце концов перебрался за границу, но результат тот же, а расходы меньше.

Теперь, когда наступил, как она сама говорила, «третий акт» ее жизни, Эвелин стала бережнее относиться к деньгам, ведь они, как известно, не растут на деревьях. Бедняжка Ленни, ее покойный муж, твердо намеревался обеспечить ей безбедное существование. Но, поскольку по большей части он вкладывался в недвижимость, кризис 2008 года порушил все эти планы, оставив Ленни без гроша за душой. Пытаясь снова встать на ноги, он без ведома жены перезаложил дом. Эвелин все узнала только через семь лет, когда Ленни умер от сердечного приступа и банки объявили, что заберут дом, если она не выплатит им задолженность. Требуемая сумма оказалась для нее неподъемной. Однако даже крах мировой экономики не смог бы сломить Эвелин Мэлоун.

Непредвиденные обстоятельства она встретила с гордо поднятой головой и следующие два года худо-бедно держалась на плаву, успешно кормя банки «завтраками» и продолжая жить в доме. Она продала свой шикарный «мерседес», свои драгоценности и мужнину коллекцию современного искусства: в отличие от покойного супруга, она никогда не питала к нему особого интереса.

Деньги ничего для нее не значили. Она давно утратила привязанность к чисто материальным благам – не последнюю роль здесь сыграл ее возраст, – и различные статусные вещи, вроде дизайнерских сумок или роскошных автомобилей, больше ее не привлекали. Главное, у нее был собственный стиль, а собственный стиль не купишь ни за какие деньги. Эвелин всегда выглядела потрясающе – как в те времена, когда была иконой моды, так и сейчас, в свои семьдесят шесть лет. Во многом, по ее мнению, это была заслуга удачной наследственности. Врожденное изящество фигуры ей помогали поддерживать плавание, йога и строгая диета, а врожденную красоту – прекрасный вкус, хороший уход и любовь к яркости. Но немалое значение для Эвелин имела и окружающая обстановка, и именно поэтому она считала свои новые апартаменты поистине удачной находкой.

Вообще-то причиной ее переезда послужило именно финансовое неблагополучие. К тому времени раздраженный банк уже начал угрожать Эвелин унизительным выселением, да и в целом все происходящее только подтверждало ее убеждение, что дурной ветер никогда добра не приносит. По совету подруги она стала посещать группу поддержки для людей, потерявших свои сбережения.

Там-то она и познакомилась с доктором Эдом Хэмилтоном. Когда-то он тоже побывал в подобной ситуации: потерял свою частную пенсию из-за спекуляций недвижимостью. В группе он был самым привлекательным мужчиной, и совершенно естественно, что Эвелин постаралась сойтись с ним поближе. Однажды он упомянул, что поделил свой старый дом на Улисс-Кресент на квартиры и теперь сдает их в аренду. Сам же он живет в бабушкиной квартирке в саду и перебивается на свою скромную пенсию и на те деньги, которые ему платят арендаторы.

Эвелин решила, что это одновременно весьма изобретательно и очень смело. Она спросила, не расстраивает ли его, что в доме поселились посторонние люди, а заодно отметила про себя, что миссис Хэмилтон уже нет в живых.

Доктор Эд был на два года старше Эвелин, но, несмотря на солидный возраст, оставался довольно импозантным и представительным мужчиной. Он объяснил ей, что сад для него гораздо важнее дома, а таким способом у него получалось и сад сохранить, и не покидать дом и соседей, и вдобавок у него появилось много чудесных новых друзей. «Мы как большая дружная семья, – говорил он, улыбаясь. – Правда, одна из квартир вот-вот освободится, так что я ищу нового арендатора».

Доктор Эд устроил Эвелин экскурсию по дому, и она пришла в такой восторг от его старинного декора, высоких потолков и больших окон, что немедленно решила в нем поселиться. Квартира № 3 на втором этаже, которую она пожелала занять, была не слишком просторной, но зато оттуда открывался прекрасный вид на Дублинский залив, да и плату доктор Эд брал вполне приемлемую, хотя и довольно высокую.

Эвелин решила, что все складывается как нельзя лучше, ведь что в противном случае ей оставалось бы только переехать в Лондон к своей дочери Полин, и еще неизвестно, кто из них больше ужаснулся бы такой перспективе. У нее был еще сын Тристан – ее драгоценное сокровище, золотой мальчик, так непохожий на свою сестру, – который жил в Нью-Йорке, но переезжать в Америку Эвелин тоже не хотелось. Тем более что сын, бедный художник, и так уже порядочно истощил ее финансы. Не то чтобы она сильно жалела об этом. Просто сейчас обстоятельства изменились.

Итак, она продала свою антикварную мебель, свои георгианские светильники, все многочисленные камины, всю лепнину и все паркетные доски. После чего, бросив останки дома на съедение банкам, она переехала на Улисс-Кресент и с головой погрузилась в новую жизнь.

Правда, оставалась одна существенная проблема: ее средств хватало только на три месяца этой самой новой жизни. Нужно было срочно что-то делать. И вот однажды холодным мартовским утром, когда Эвелин купалась в море, ее осенило. Она вспомнила, что у нее есть знакомый, который может помочь в ее беде и который, по совпадению, находится перед ней в большом долгу. Просто удивительно, как эта мысль раньше не пришла ей в голову.

Когда-то Бобби Рэдклифф очень сильно подвел ее, и она до сих пор расхлебывала последствия. Тогда – неужто с тех пор прошло целых сорок лет? – она поклялась, что он больше никогда о ней не услышит. Однако теперь она нарушила эту клятву и достаточно быстро разыскала его дублинский офис. Бобби был более чем счастлив прийти ей на помощь; мало того, он сам настоял на этом, когда узнал о ее беде. По его собственному признанию, он был очень удивлен и взволнован – настолько, что ради ее звонка даже оторвался от такого важного занятия, как игра в гольф. Но самое главное: он был ужасно благодарен ей за то, что все это время она держала рот на замке.

Таким образом, вопрос об оплате аренды был улажен. Механизм, который Эвелин привела в действие, работал как часы. Эвелин всегда умела держаться на плаву, и никакие дурацкие решения, принятые когда-то ее мужем, не могли ей помешать. Пускай даже ради этого и приходилось слегка приукрашивать правду…

Эвелин набросила белый махровый халат, туго его затянула, чтобы подчеркнуть свою изящную талию, сунула ноги в шлепанцы и, прежде чем выйти на улицу, внимательно оглядела себя в зеркало.

– Что ж, Эвелин Мэлоун, – сказала она своему отражению, – ты на свете всех милее.

На террасу лились лучи раннего утреннего солнца. Дорога была почти пуста, и только изредка мимо проносились одинокие машины каких-то ранних пташек. Чтобы пешеходам было удобнее добираться до бухты, на дороге для них специально поставили светофор. Однако Эвелин редко дожидалась зеленого сигнала.

Она проверила, не едут ли машины – в это время суток они обычно мчались на огромной скорости, дорога практически полностью была в их распоряжении, – но обнаружила только одинокий спорткар. Тогда она поставила одну ногу на проезжую часть (ее ужасно забавляло это подобие игры в ястреба и голубя ¹). Разумеется, водитель немедленно остановился и галантно махнул ей, показывая, что она может переходить. Тогда она улыбнулась в знак признательности и тоже помахала ему. Затем она беспечно перешла дорогу, а водитель ухмыльнулся ей вслед и покачал головой. Разумеется, это был мужчина – женщина бы просто проехала мимо.

Ее дражайший Бобби всегда говорил: «Запомни, Эви, что у женщины есть в семнадцать – того у нее не отнять и в семьдесят семь. И у тебя все будет так же, вот увидишь». Что ж, до наглядного подтверждения этой мысли ей оставался всего год, а что она подтвердится, Эвелин не сомневалась.

Она миновала круглую башню Мартелло и спустилась по ступенькам к бухте, где уже собралось несколько завсегдатаев. Они плескались в воде или вытирались полотенцами на берегу, а некоторые о чем-то болтали, потягивая горячие напитки из прихваченных с собой термосов. Несмотря на то что на дворе стоял конец мая и дни становились теплее, рано утром все еще было довольно прохладно. И особенно явственно эта прохлада ощущалась, когда ты только-только вылезал из моря после заплыва.

– Доброе утро, Эвелин, – сказал пожилой мужчина, выходя на берег. – Море сегодня очень красивое.

– Доброе утро, Питер. Я весь вечер не могла дождаться, – ответила Эвелин, окунулась и легко заскользила по волнам. Прохладная вода окутывала ее как шелк.

Несколько женщин стояли неподалеку и о чем-то переговаривались. Эвелин подплыла к ним поближе.

– А вот, кстати, и Эвелин! – воскликнула одна из них, заметив ее. – Можешь сама ее спросить.

– О чем? – поинтересовалась Эвелин, после чего легла на спину и вытянула ноги, а подбородок прижала к груди.

– Как вам удается так потрясающе выглядеть? – спросила ее молодая девушка. – Вы в такой прекрасной форме…

– …для старушки. Правильно?

– Да нет же! Возраст тут ни при чем. У вас просто потрясающая фигура!

– О, она всегда так выглядела. Не правда ли, Эвелин? – улыбнулась пожилая женщина с морщинистым лицом.

– Что ж, не буду лукавить, мне повезло. Но и плавание тут очень помогает. А еще я курила, пока все вдруг не засуетились и не объявили курению войну. Тогда мне пришлось бросить, и, скажу не таясь, это прибавило мне три лишних килограмма.

– Пари держу, что через неделю от них не осталось и следа, – засмеялась крупная женщина с венозной сеточкой на лице.

– Ну, ты же знаешь, Салли, что я вечно куда-нибудь подхватываюсь и бегу. Просто не могу усидеть на месте.

– Дедушка говорит, что в свое время вы разбили множество мужских сердец, – сказала Кэрол, дочка Салли, и смерила Эвелин задумчивым взглядом.

– Передай дедушке, что мое время еще не прошло.

Молодая девушка рассмеялась в ответ.

– Не правда ли, в нашей Эвелин нет ни единого изъяна? – обратилась она ко всей компании. – Она, наверное, самый почитаемый человек в Эбботсвилле. Каждая из нас мечтает однажды стать такой, как Эвелин. Я бы все отдала за такую же энергичность. Как вам удается столько всего делать? Вы и плаваете, и рисуете, и занимаетесь йогой, и еще находите время помогать Нессе с ее ярмаркой!

Кэрол выглядела пристыженной:

– Я не хотела…

– Конечно не хотела. Я все понимаю, – усмехнулась Эвелин и плеснула на нее водой. – Хотя я уже не та, что прежде… Кстати, Голди Хоун и Джоанне Ламли сейчас тоже по семьдесят шесть, и ты знаешь, они до сих пор бодры и свежи.

– Кому-кому? – оторопело переспросила Кэрол, а остальные женщины расхохотались.

– Ну, теперь видишь, что ты не на ту напала? – поддела ее Салли.

– Пожалуй, мне пора. Еще увидимся, девочки! – сказала Эвелин и поплыла дальше, в направлении залива.

Оттолкнувшись ногами, она перевернулась на спину и заскользила вперед, грациозно разрезая волны.

Когда она через двадцать минут вылезла из воды и потянулась за полотенцем, висевшим на перилах, то заметила двух своих соседей по дому. Несса, молодая женщина, держала веганское кафе и в свободное время гадала на картах Таро, а сейчас еще занималась организацией ярмарки. Вторым был Майк, высокий темноволосый молодой человек, местный скульптор.

– Доброе утро, Эвелин, – поприветствовала ее Несса. – Я смотрю, уже стало потеплее?

Это означало, что температуру воды наконец-то можно было измерять двузначными числами.

– Просто божественно! – сказала Эвелин и присела на низкую ограду, чтобы вытереть ноги. – А ты, Майк, что-то сегодня рано, – добавила она, повернувшись ко второму соседу, который в это время натягивал толстовку.

– В последнее время он все пытается вас опередить, – усмехнулась Несса. – С тех самых пор, как я сказала ему, что вы всегда приходите сюда первой.

– А я думала, что ты работаешь в утреннюю смену, – заметила Эвелин.

– Обычно так оно и есть, – пожал плечами Майк. – Просто я подумал, что раз уж я наконец передал свою скульптуру литейщикам, то могу немножко изменить свой распорядок.

– Как интересно! – сказала Несса. – Мне уже не терпится взглянуть. Когда все будет готово?

– Где-то через месяц. Точную дату должны объявить со дня на день.

– Ну, раз уж этой скульптуре суждено стоять здесь во веки веков, я жду, что она будет очень хороша, – заявила Эвелин. – Мужчина, который глядит на море и не теряет надежды, что его жена, погибшая во время кораблекрушения, однажды вернется, это ужасно романтично. А еще это прекрасное и очень своевременное предупреждение для вас, мужчин. Чтобы вы не смотрели на нас, женщин, как на предмет интерьера, который всегда под рукой и никуда от вас не денется.

– Вы знаете, Эвелин, я сильно сомневаюсь, что городской совет думал именно об этом, когда решил почтить память погибших в той катастрофе, – ухмыльнулся Майк. – Но буду иметь в виду.

– А городской совет случайно не планирует никаких предварительных показов? – спросила Эвелин.

– Хорошая попытка, Эвелин, – снова ухмыльнулся Майк, – но, боюсь, все совершенно секретно. Впрочем, я даже рад.

– Что ж, я уверена, что результат оправдает все ожидания. Хорошего вам дня! – сказала Эвелин и, помахав им на прощание, взбежала вверх по ступенькам.

– Будьте осторожнее, Эвелин! – крикнула ей вслед Несса. – Не понимаю, как она до сих пор жива-здорова, – добавила она, повернувшись к Майку. – Ходить в шлепанцах по скользким местам – это же верная погибель! Люди и помоложе нее наворачивались.

– Боюсь, она и слова-то такого не знает – «осторожность», – заметил Майк, провожая взглядом удаляющуюся Эвелин.

– Она потрясающая. Я не знаю ни одного человека ее возраста… да нет, любого возраста… с такой… такой страстной жаждой жизни. На ее фоне мы все просто ничтожества. Думаю, нам, чтобы спокойно существовать с ней под одной крышей, скоро понадобится группа поддержки.

– А я просто буду надеяться, что, когда мне стукнет семьдесят шесть, у меня будет точно такая же жажда жизни.

* * *

Улыбаясь, Эвелин перешла улицу и направилась к дому. По дороге она помахала еще нескольким друзьям, которые спускались к берегу. Утренний заплыв всегда поднимал ей настроение, и эта эйфория сохранялась целый день. Если повезет, она сегодня сходит поплавать еще раз. Хотя вообще-то она обещала встретиться с Даной: та сейчас занималась перестановкой в своей художественной галерее и просила Эвелин зайти, чтобы посоветоваться, в каких цветах лучше все оформить.

Мысли о галерее снова вызвали в ее памяти образ Майка. Ведь он и сам как произведение искусства. Как жаль, что ей сейчас не тридцать и даже не сорок! А какой высокий – целых шесть футов два (а может, и три) дюйма ². Намного выше нее, и это при том, что саму Эвелин тоже нельзя было назвать коротышкой: ее рост составлял пять футов девять дюймов ³. Несса явно им очарована – и разве можно ее в этом винить? Тем более что, несмотря на безукоризненную вежливость и дружелюбие, Майк всегда вел себя весьма интригующе и даже скрытно, и это наводило на мысли о его чрезвычайной замкнутости. Под его приятной наружностью как будто скрывался невидимый барьер, который так и манил рискнуть его преодолеть.

Но как бы мила и обольстительна ни была Несса, у нее с ним ничего не выйдет – такое Эвелин чувствовала сразу. Она с юных лет видела мужчин насквозь и быстро понимала, кого может заполучить, а кого нет, и не расстраивалась, если осознавала, что этот орешек ей не по зубам. Такое умение избавляло ее от душевных мук и пустых переживаний. И вероятно, именно это и прославило ее как роковую женщину – разумеется, совершенно незаслуженно. Эвелин вовсе не разбивала мужских сердец. Она просто старалась, чтобы мужчины не разбивали сердце ей, ну и, пожалуй, чтобы ее примером вдохновилось как можно больше женщин, а это, согласитесь, совсем другое дело.

Правда, в конце концов все предосторожности оказались напрасны, и душевная боль все-таки настигла ее. Будь у Эвелин больше склонности к рефлексии, она бы, наверное, решила, что и поделом ей. Но Эвелин не собиралась ни о чем сожалеть, равно как и выдавать желаемое за действительное. Это неминуемо привело бы к катастрофе. Вместо этого она прибегла к единственному известному ей средству – продолжать двигаться вперед.

Она открыла входную дверь и вошла в холл – просто потрясающий холл, со стенами цвета морской волны и черно-белой ромбической плиткой на полу. Висевшее прямо напротив Эвелин большое зеркало в позолоченной раме отражало ее фигуру, залитую лучами утреннего солнца, которые просачивались в дом через витраж над входной дверью. Вокруг было тихо. Большинство жильцов еще не успело разойтись по своим делам. Откуда-то с верхних этажей доносился аромат свежесваренного кофе.

На антикварном столе Эвелин нашла посылку – оказывается, вчера принесли книги, которые она заказывала, а она ухитрилась их не заметить. Эвелин взяла посылку и пошла по лестнице наверх: сначала направо, потом налево и снова прямо. Мимо нее промчалась Стелла, соседка из квартиры № 4. Она работала риелтором и сейчас торопилась на первую за сегодня встречу с клиентом.

– Доброе утро, Эвелин!

– Доброе утро, дорогая!

Стелла побежала дальше и скрылась за дверью. Не оборачиваясь, Эвелин помахала ей вслед и стала на ходу вскрывать посылку.

Тут-то все и произошло.

Внезапно Эвелин зацепилась шлепанцем за ступеньку. Она зашаталась, потеряла равновесие и поскорее схватилась за перила, но не удержалась и, пролетев четыре ступеньки, рухнула на лестничную площадку. Какое-то время – кошмарно долгое время! – она пыталась отдышаться, а затем ее левое бедро пронзила острая боль. Эвелин попробовала приподняться на локтях и обнаружила, что ее левая нога вывернута под неестественным углом. Впервые в жизни Эвелин не могла даже пошевелиться, не то что встать на ноги.

– Твою мать… – прошептала она.