Книга непокоя

по-моему очень кайф, как внутренний диалог, который сливается с твоим внутренним диалогом. временами узнаешь свои мысли, и не веришь, что кто-то думает о том же. в такие моменты чувствуешь какую-то связь во Вселенной с остальными людьми. знаю, что многие не любят книги без сюжета, это именно она, советую ознакомиться с фрагментом перед покупкой, если за 50 страниц зайдет, то это точно ваше)

Я пришла в восторг, узнав об идее Пессоа писать свои книги от имени гетеронимов! Потрясающая возможность осмыслить видение мира от лица разных людей: согласитесь, это создаёт полноту картины, усиливая впечатления от прочитанного. Таким образом, мне кажется, писатель создавал для себя новые души. У меня гетеронимов оказалось не так уж много, как у Фернандо Пессоа, и сегодня я, пожалуй, в оценке книги дам слово и им.

Восторженный читатель

Удивительно то, что автору удалось в одном произведении объединить множество противоречивых мыслей и чувств: боль и красоту, тоску и восхищение, любовь и одиночество! В этом выразилась его неутолимая жажда ощущать всё это сразу. Мир воображения героя книги содержит в себе печаль обо всем живущем, мечты и страдания, в то же время неудовлетворенность этим миром, некая тоска и усталость от жизни, нечувствование и бремя чувствования, мука, испытываемая от тонкости и неуловимости собственных ощущений, и тут же опьянение существованием и даже иронические самонаблюдения. «Это похоже на лихорадку души», - и автор позволяет мыслям скользить, не задерживаясь ни на чём. Почти вся книга – это невероятно красивые описания самосозерцания человека, стремящегося отвлечь себя этим описанием от внешней жизни, заставляющие читателя погрузиться в себя, наблюдая за своими чувствованиями и ощущениями почти медитативно, параллельно описанному в книге. Он творит «пейзажи из собственных ощущений», пейзажи причудливые и тревожные, в которых трудно обрести умиротворение, скорей, наоборот: читатель теряет покой, пытаясь ответить на главный вопрос автора «Что для меня жизнь?» Беспокойство и «непокой всех времён» живут в поэтической душе бухгалтера Суареша: тоска о вещах невозможных и ностальгия по тому, чего никогда не было и не будет… Мы видим человека, совершенно беззащитного в жизни, человека без кожи, осознающего и мучительно переживающего бессознательность давящей на него действительности. Однако автор прав в своём утверждении:

«То, что я пишу, жалкое и ничтожное, может также подарить моменты отвлечения от горестей тому или другому больному или печальному духу».

Сердитый критик

У Пессоа абсурдно и противоречиво всё. То Бернарду Суареш с удовольствием погружается в самоанализ, то чувствования причиняют ему боль, при этом ему, всё же, хочется новых ощущений и он понимает, что их можно получить, только создав себе новую душу. Он не намерен касаться жизни, даже кончиками пальцев, и любить, даже мысленно. Но он любит, и в книге с упоением говорит об этом. Он мечтает, фантазирует, однако всё для него «бессмысленно, как скорбь». Внешний мир, все остальные люди воспринимаются героем книги как «нелепая мешанина жизни и кошмар», как результат несварения духа в «однообразной грязи их жизни», вызывающей бессвязную смесь перепутанных чувств. Но он способен испытать любовь, и даже нежность по отношению к случайно встреченному прохожему, слабому, уставшему и такому же одинокому… Антагонизм психики Бернарду понятен не каждому, и я думаю, что если эта книга является душевным стриптизом эскаписта и мизантропа, то лучше бы он этого не делал, потому что он всего лишь обнажил несовершенство человеческой души. Он провоцирует читателя на ложное понимание сути вещей. Основной вопрос, который его волнует - «Кто я для меня?» - пугает, озадачивает, и, в какой-то степени отталкивает своей метафизической сложностью и депрессивностью, которая вполне может задеть читателя. Даже персонажи книг и изображения на гравюрах для Суарешу ближе, чем реальные люди, а в их жизни ничего нового и красивого он не видит. Жизнь для него – тюрьма, а смерть – освобождение, «потому что умереть – значит не нуждаться в других». В жизни он ничего не видит кроме трагической пустоты, ибо сам не научился существовать. Такое чтение можно сравнить с китайской пыткой, когда тебе на темя вместо воды капает безысходность. Автор понимает, что его «книга бесполезна, ничему не учит» и не может напитать душу, как живительный родник землю, она «ручей, бегущий в пропасть».

SleepyOwl

Своеобразность мышления автора разбудила мой дух и моё воображение. У него своя эстетика искусства, литературы, уныния, отречения и прочих вещей, составляющих духовную жизнь человека. Кажется, что дни героя книги наполнены философией, но это всего лишь «критические заметки на полях его судьбы», которая представляет из себя лишь одно – созерцание своих чувств, величия ночи, тишины небес… Будущее его в прошлом, а слёзы его сухи… О самых тривиальных вещах он говорит необычно и красиво, используя оксюмороны, легкомысленно играя грамматикой и философскими понятиями. Бернардо Суареш, один из гетеронимов Пессоа, стремится любить, но спотыкается о реальные чувства других людей, которые не понимает. Такая двойственность поражает и притягивает читателя, ведь каждый желает разобраться в себе и знать, о чём же на самом деле он думает и чего хочет. Герой книги существует как бы вне жизни, а дорога повседневности для него тяжела и печальна. Он живёт иллюзиями, понимая бесполезность обладания ими, осознавая невозможность их материализации, и это никак не может его умиротворить. Я вижу как Суареш стоит у окна своей спальни, которое выходит на бесконечное поле, впитывающее в себя такой же бесконечный дождь: «Кто я для меня? Просто мое чувство». Одиночество его страшит, но более страшным для него является столкновение с реальной жизнью.

«Жизнь представляется мне неким постоялым двором, где приходится ждать прибытия дилижанса, отвозящего всех в небытие. Я не знаю, куда меня отвезет дилижанс, не знаю ничего. Могу считать этот постоялый двор тюрьмой, так как принужден ожидать именно здесь; могу считать его общественным местом, так как встречаюсь здесь с другими. Но я не чувствую нетерпения и не чувствую себя связанным с другими».

Невозможно выделить основную мысль произведения: каждая мысль, чувство, эмоция, их оттенки кажутся значимыми настолько, что начинаешь ощущать пульсирующую тяжесть в висках. Нелегко погружаться в текст, раскрывающий бесконечное Я человека, потому что его и понять-то можно только своим собственным абсолютным Я. Это книга, которая заставляет читателя погрузиться в себя, наблюдая за своими чувствованиями и ощущениями почти медитативно, параллельно описанному в книге, но при этом трудно обрести медитативную умиротворенность, скорей, наоборот, читатель теряет покой от странности обрушившихся на него вопросов. Меня радует некоторое созвучие моих мыслей с мыслями поэта, который просто изумляет своей проницательностью в скрупулезном анализе чувств и ощущений отшельника, презираемого и забытого другими людьми. Сюжета в книге нет, она состоит из фрагментов, а часто из обрывочных, как бы недодуманных до конца мыслей, и любая из них может стать ключевой мыслью автора. В подобном необычном логоцентризме и выражена нетрадиционность книги: в ней нет начала и нет конца, её можно начать читать с любой страницы и она при этом совершенно не утратит своего смысла. «Книгу непокоя» надо читать неспешно, смакуя каждую фразу, перечитывать и возвращаться назад к прочитанному, так как её невозможно прочитать быстро. Тем не менее, читателю довольно тяжело сосредоточиться на чтении: буквально час-полтора, и перестаёшь впитывать прочитанное. Необходима колоссальная концентрация внимания на тексте несмотря на то, что это поэзия в прозе. И этот факт я вынуждена констатировать как негативную сторону книги, как бы она мне самой ни нравилась.

«Непродуманная жизнь ничего не стоит»,

- говорили древние. Чего уже не скажешь о жизни Фернандо Пессоа, великого португальского поэта.

«Do I contradict myself? Very well, then, I contradict myself. I am large -- I contain multitudes». Walt Whitman

Есть ряд профессий, которые тесно связаны с языком, речью, словами. В рамках этой группы можно выделить те, в которых главное — убедить своего партнёра по контакту в чем-либо. Есть ещё те, суть которых заключается в том, чтоб выразить себя с помощью языкового пространства (пожалуй, даже знакового, символического). А есть подгруппа, ядром которой является объяснение чего-то другому человеку. Естественно, бывают смешанные типы занятости, которые подразумевают соединение нескольких вариантов или даже всех трёх. Тем не менее, нечто из вышеперечисленного всегда будет первой скрипкой.

Как правило, педагогика предполагает объяснение в качестве первой скрипки. И хотя я в большей мере являюсь аналитиком, а не педагогом, тем не менее в этих оркестрах есть и общие звуки. Когда нужно обьяснить, то постоянно ищешь то, через что объяснение возможно: примеры, аналогии, элементы для сравнения.

Творчество Фернандо Пессоа хорошо подходит для того, чтоб показать, в чем заключается суть перехода от классической философии к неклассической, а затем и к постнеклассической. «Книга непокоя» подходит для этих целей куда лучше его поэзии, потому как она не только по содержанию идеальна для этого объяснения, но ещё и весьма подходяща по форме.

Когда говорят о классическом и неклассическом взгляде на культуру, о классической и неклассический философии то, как правило, во главу угла ставят противопоставление рационального и иррационального. Рационализм Гегеля против иррационализма Шопенгауэра. Позиция, согласно которой ядро человека — разум и позиция, в рамках которых показывают, что не разумом единым живет человек, что есть подвалы бессознательного, чувственные искажения, томления, состояния, которые невозможно подчинить разуму, тем более — которые невозможно уничтожить при помощи разума. В рамках неклассического подхода становится интересно не только и не столько то, как человек познаёт, но то, как он чувствует и почему он так чувствует, почему он реагирует на познаваемое и познание определённым образом.

Конечно же, Пессоа бросается в воды существования. «Книга непокоя» представляет из себя попытку не просто описать сложнейшие состояния, но и вызвать близкие или аналогичные состояния у читателя. Например, он пытается описать тоску, вызванную невозможностью зафиксироваться в неком временном промежутке так, чтоб внутри промежутка быть динамичным (желание действовать в мечтах так, чтоб действия не тревожили мечтания). Пессоа пытается описывать скуку, но не как осознание статичности данного момента, а как осознание бессмысленности какому-то моменту быть как статистым, так и динамичным.

Если человек у Пессоа и мыслящее существо, то это мыслящий тростник вселенной, осознающий хрупкость и проходящесть всех своих ощущений, чувств, всех движений своей души. При этом желающий бытийствовать в небытие, отсюда и желание постоянно оказываться внутри самого себя, не выпадая в наружное (примат фантазий о действиях над действиями и отказ от близости с другими).

Таким образом, мышление гетеронима Пессоа (или полугетеронима, если уж следовать тому, что сам автор сказал о «Книге непокоя») оказывается рефлексивным. И это очень важно в контексте перехода от классического к неклассическому подходу.

Рефлексия — самоанализ. Сознание, направленное само на себя.

Сознание может быть направлено на познание внешнего мира (предметного, состояний других людей и т. д.), а может быть направлено на познание себя. На то, как оно само познаёт. Если направленность на себя — доминанта, то это может дать не только солипсизм (в этом случае выходить вовне смысла нет, все внешнее непознаваемо, всё нужное уже изначально внутри), но и установку на то, что находящееся вне сознания субъекта, не является объектами. Вне субъекта иные субъекты. Субъектно-субъектное восприятие мира, пришедшее на смену субъектно-объектному, я считаю не менее важным в неклассический модели культуры, чем смена рационального иррациональным.

Конечно, «Книга непокоя» — попытка описать с помощью инструментов разума абсолютно иррациональное. Но при этом «Книга непокоя» и про то, что субъективность осознаёт наличие субъективностей вокруг, что приводит к возникновению размышлений о том, а нужен ли контакт с ними и что он может дать или чего может лишить.

Использования бинарных оппозиций — один из отличительных признаков классического подхода. На первый взгляд, у Пессоа бинарные оппозиции есть: противопоставление мечты и действия, фантазии и реальности, женского и мужского. Однако, португальский автор с помощью классического инструмента достигает неклассических целей — освещает экзистенциальную проблематику. Он демонстрирует, что жизнь может быть более глубоко описана как набор перетекающих одно в другое состояний, нежели как набор фактов. Для Пессоа белее важным является то, что личность переживает по поводу неких данностей, чем сами эти данности.

Непокой — характеристика динамичная. Это безостановочность. Это изменчивость. Это и есть жизнь, так как мертвое не меняется.

Вот и получается, что хотя герой и повторяет постоянно, что он — человек мечтаний, а не действий, человек внутренней реальности, а не внешней, но это не отменяет того, что он — живой. Герой будто бы пытается показать, как он стремится отстраниться от жизни. Но даже отстранение — движение.

Хотя разум показывает нечто (доказательство через речь своей невключенности, выпадение из жизненного), внеразумное показывает иное (интенсивность жизненного). В определённый момент читатель может не просто понять, но почувствовать, что Пессоа ли, его гетероним, полугетероним, лирический герой в жизнь прямо утоплен. Он — не подобие внешнего. Не внешнее его делает. Это его реакции на самого себя, реагирующего на мир, создают его.

При этом сами грани внутренней и внешней реальностей начинают размываться. Как, кстати, нивелируется граница между мужским и женским вот в этом фрагменте: «Те из нас, кто не является педерастом, хотели бы набраться храбрости им стать. Отсутствие вкуса к действию неизбежно делает женственным. Мы потерпели неудачу в нашей истинной профессии – быть домохозяйками и повелительницами, – не делая ничего, чтобы понять свой пол в этом нашем воплощении».

Конечно, я настаиваю на том, что нет прямой связи между гендером и сексуальностью, а Пессоа именно такую связь и проводит в «Книге непокоя». Однако, сложно не заметить признание того, что в структуре личности есть и Анима, и Анимус. По крайней мере, может быть. Вне зависимости от того, как автор относится к тому, что признает.

Единственная бинарная оппозиция, которой, казалось бы, Пессоа остаётся верен в «Книге непокоя» — противопоставление тела и духа. Вот даже не души, а именно духа. Например, он говорит следующее: «Мужчина– другое существо. Если ему необходимо низкое, порекомендую ему связи со столькими женщинами, со сколькими он сможет: пусть делает это и заслуживает моего презрения... А высший мужчина не имеет потребности ни в одной женщине. Для его наслаждения не нужно сексуальное обладание. Ну а женщина, даже высшая, не вместит подобного: женщина по сути своей сексуальна».

Учитывая, что сам Пессоа выступает как существо высшее, то вот этот абзац закономерен: «Я люблю так: останавливаюсь на красивой, притягательной или каким-либо другим образом приятной фигуре женщины или мужчины – там, где нет желания, нет и предпочтения в отношении пола, – и эта фигура меня ослепляет, меня увлекает, захватывает меня. Однако я не желаю большего, чем видеть ее, и не знаю большего ужаса, чем возможность узнать ближе и говорить с реальным человеком, которого эта фигура, очевидно, представляет».

Противопоставление тела духу (то есть не чему-то, вмещающему жизненность, как душа, но тому, что вмещает разумное), а не просто душе характерно для зрелого Средневековья (стоит вспомнить Фому Аквинского). И там как раз оппозиция для понятия «тело» имело и антисексуальный характер (в той же Античности такого быть не могло). В «Книге непокоя» получается занимательно: Пессоа отдаляется от всего сексуально-телесного, но при этом само интеллектуальное (а апофеоз интеллектуального — символические системы, то есть и язык) оказывается у него чувственным.

«Слова для меня – тела, к которым можно прикоснуться, видимые русалки, включенная чувственность. Может быть, потому, что чувственность реальная не имеет для меня никакого интереса – даже в умственном плане или как мечта – чувственное желание во мне перевоплотилось в то, что творит вербальные ритмы или слышит чужие ритмы. Сказанное хорошо заставляет меня дрожать».

Пессоа живет в предельно чувственной среде, его царство духа приобретает свойства телесного. Даже наслаждение описано как пограничное: реакции тела и сознания оказываются слитыми. Таким образом, со всеми бинарными оппозициями Пессоа разделывается, не смотря на то, что они постулируются.

«Книга непокоя» стала не просто работой, которая вместила в себя все актуальные культурные тенденции, тенденции неклассический мысли. Это ещё и текст, в котором прослеживаются постнеклассические элементы.

Как известно, у Пессоа было множество гетеронимов. Использование их позволяет не только выйти за пределы Я, но и собрать целостное Я, получив возможность выразить те наслоение себя, которые, являясь будто чуждыми Я, именно этим Я и продуцируются. Так или иначе, но даже тот факт, что в «Книге непокоя» Пессоа встречается с рассказчиком, а потом этот рассказчик, то есть его гетероним, цитирует на протяжении текста других гетеронимов, демонстрирует расползание автора. Но это расползание в рамках границ одного Я. Оно оказывается многогранным. Одновременно существующим и несуществующим.

Таким образом, реализуется не просто самоубийство автора (по Бланшо писать — убивать себя), но при этом и одновременное рождение в другом воплощении. Субъект одновременно стремится и к жизни, и к смерти (что усиливает идею, согласно которой гетероним «Книги непокоя» отстраняется от жизни, на самом деле погружаясь в жизнь, о чем я уже говорила ранее). Так что это перед нами? Биография без фактов, как назвал ее автор или танатография без фактов? Нам описывают жизнь или умирание? И что вообще такое жизнь?

Классическая культура искала бы однозначный ответ. Неклассическая признала бы, что любой полученный ответ относителен. Постнеклассическая скажет, что ответ — кот Шрёдингера. Это все ответы вместе. Реальность и истинность множественности.

О ком нам сообщает «Книга непокоя»? О Пессоа, всех его гетеронимах и даже о нас самих.

«Книга непокоя» — отличное произведение для тех читателей, которые готовы за афористичность высказываний и возможность стать автору партнером по интеллектуальным исканиям, простить отсутствие сюжета.

Лингво метафизической психологии для самых наивных Мой псих. куратор по управлению гневом сказал однажды, что мне нужно проявлять больше понимания к людям, нужно учиться ставить себя на их место и через это переводить их слова и поступки на доступный для меня психо-эмоциональный язык. Поэтому я решил попробовать переводить книги с русского на человеческий. Отличный образчик для практики — «Книга непокоя».

Вступление Сколько прекрасных книг разбилось о скалы разочарования из-за ожиданий неподготовленных читателей! Сколько гениев было не признано и не понято! Я взялся за перевод этой книги, чтобы избежать подобной ошибки. Книга принадлежит перу четырех, если не пяти людей: Фернандо Пессоа сперва писал ее от лица Винсенту Гедеша, потом автором стал Бернардо Суареш, и в конце к ним добавилась колоссальная работа составителя и переводчика. Разные отрывки, написанные в разные годы, нескомпанованные, подходящие под замысел и неподходящие. Фрагментарны даже сами отрывки. Книга, по сути, не является книгой — это франкенштейн из кусков текста, сшитых воедино общей нитью тревожности, неупокоенности, которую испытывал автор-герой. Такой франкентекст не скован условностями, поэтому ни в чем не ограничивает читателя. Можно с равным успехом начать чтение в любом месте, прерваться в любой момент и потом продолжить со случайной страницы. Впрочем, особо чувствительным я бы рекомендовал начать с послесловия. Вступление — это начало мистификации, когда Пессоа отделяет себя от книги и от Суареша, делая вид, что это кто-то другой, сонный, вечно уставший, бессвязно мечтающий и равнодушный к жизни. Если начать воспринимать книгу всерьез, будет трудно в дальнейшем понять ее. Да-да, автор-герой не раз отрекался от понимания, он бы возненавидел меня за саму эту попытку, но я все равно постараюсь. Потому что, только поняв, я смогу позволить себе роскошь быть загипнотизированным «Книгой непокоя» — в чем, собственно, и заключается ее предназначение. Для пущего эффекта ее лучше читать в ночи, когда дневные заботы и острое ощущение реальности притупляются, а то и вовсе сходят на нет.

Анализ «Книги непокоя» Автор/герой: Пессоа/Суареш Лиссабон, 1929 год Перевод с русского на человеческий Андрея Фрабинова

По сути — бессобытийный дневник (плюс сборник Больших отрывков), точнее, события в нем изредка мелькают, но не более, чем необходимо, чтобы дать пищу для дальнейших размышлений. Дневник мыслей, прогулок по городу, скованных телодвижений, состояний. Обычно сонных, часто бессвязных и, тем не менее, — цельных в своем эмоциональном рисунке. По сути — целая книга о том, как ничего не делать, наблюдать жизнь со стороны, завидовать всем, кто этого не делает, да и вообще всем, считать свою жизнь чудовищной ошибкой — и продолжать ничего не делать. Это книга непокоя — и бездействия. Книга Небытия. Весь мир — тюрьма, и даже смерть не приносит избавления. Суареш — дитя своего времени. Рассмотрим подробнее, кто же такой Суареш. ▌По мнению автора-героя, вся жизнь — ожидание, которое можно считать и тюрьмой, и проходным двором, и трактиром, и балом, и спальней брачующихся, и отхожим местом — всё зависит от человека. → Он не из проживателей, а из наблюдателей. Он больше философ, чем поэт. ▌Наслаждается предвосхищением вечера и ночи, особенно ранними осенними сумерками, которые обещают сон и отдых от работы, поэтому в таком предвкушающем состоянии ему даже лучше работается. Такое состояние напоминает ему о полном истомы прошлом. Он становится мягким и нежным по отношению к окружающим. → Он — ценитель лени? О нет, как только предвкушение заканчивается, он остается без сна и покоя, исполненный ностальгии и отчаяния. Суареш ценит предвкушение жизни, но не жизнь. ▌Отречение — единственная возможная победа. «Побеждает тот, кто никогда не получает своего. Силен только тот, кто всегда недоволен своим положением. Лучшая багряница — это отречение». → Суареш отрекается от жизни. Отречение — это власть. → Хочет властвовать над собой. ▌Вся его суть в одной фразе: «Я хочу быть собой, не скованным какими-либо условиями». Как я это понимаю... В этом мы похожи. → Его отрешенность — и есть независимость от любых условий. ▌Автор-герой считает, что и вера, и разум являются тюрьмой, любые идолы — тоже тюрьма. Только искусство может по-настоящему освободить. → Он из художников в самом общем и высшем смысле этого слова. При этом жизнь невозможно выразить в искусстве. Поэтому даже когда Суареш записывает себя — он не может быть уверен, что обнаружит в записанном именно себя. Искусство не может передать подлинных чувств; если нечто можно передать, значит, оно не подлинное. «Многим покажется, что этот мой мной написанный дневник является слишком искусственным. Но это — моя натура — быть искусственным». ▌Раз Суареш не способен на естественные чувства — значит, он и есть произведение искусства. → Во всяком случае, такая у него мечта — быть произведением искусства. ▌Автор-герой боится тюрьмы больше, чем смерти. Все негативные эпитеты и метафоры связаны с тюрьмой. Но не той тюрьмой, куда бросают преступников, а той, из которой невозможно вырваться, потому что весь мир — тюрьма. → Он предпочел бы небытие бытию. ▌При этом выйти из зоны комфорта для него смерти подобно. Работа и дом на одной улице ограничивают ею же пределы обозримой реальности. «Если бы на моей ладони лежал весь мир, я уверен, что променял бы его на билет до улицы Золотильщиков». → Он из интровертов-консерваторов. С другой стороны, нежелание перемен показывает, что он ценит то, что имеет. ▌В обществе автор-герой (или все-таки только герой?) теряется, разговоры нагоняют на него сон; и только воображаемые друзья и призрачные беседы с ними интересны и реальны. → Он интроверт, который не только не хочет выйти из зоны комфорта, но — паче того, — даже не подозревает, что мог бы жить иначе, стоило бы ему только выйти из зоны комфорта. Я приписываю ему неспособность учиться на собственном опыте. Текст отличается постоянством — автор-герой не растет над собой в своем мастерстве. Неизменные и его чувства на протяжении книги. Конец дождя или увольнение конторского служащего, выдуманная беседа незнакомцев в таверне или случайный прохожий, который идет бесцельно, но торопливо, смерть старого парикмахера — все это для Суареша события одного порядка. ▌Автор-герой часто мечтает, но все же не утрачивает связь с реальностью, которая составляет резкий контраст с мечтами. Он антиромантик, поэтому высмеивает свои грезы, отрекается от них и отбрасывает их от себя. И продолжает мечтать о несбыточном! Суть антиромантизма в том, что Суареш лишен иллюзий в отношении себя. Но это не мешает автору-герою часто оказываться во власти фантазий — благодаря им Суареш чувствует себя счастливее. Человек мечтающий живет более полной и насыщенной жизнью, чем человек деятельный, а наше субъективное ощущение жизни, в конечном счете, — единственное, что важно. Суарешу больно от того, что мечты никогда не станут реальностью, и что выдуманные события из его жизни никогда не случались и не случатся. Или больно от того, что нельзя с головой, навсегда погрузиться в мечты. Мечты не радуют, потому что Суареш считает их несовершенными. Мечтать — это еще и мудро. Безразличие к самому себе — наибольшая власть над собой. Безразличие мечтателя помогает ему выделять в объекте мечтания то, что в нем есть от мечты, и оставлять в реальном мире то, что в нем есть от реальности, — и это дает ему наибольшую власть над собой. А что еще Суарешу нужно? ▌Анализирует себя, занимающегося самоанализом, прикидывает, не превратится ли самоанализ в точную науку будущего со своим инструментарием и огнестрельным оружием. → Фрейду бы это понравилось. Часто говорит о том, что хотел бы быть кем-то другим, потому что ненавидит свое существование. Но подлинное отвращение у Суареша вызывают люди, которые пытаются узнать его поближе и даже думают, что узнали, когда решают, будто он похож на них. → Суареш бы возненавидел меня за фразу, оброненную выше. Суареш бы возненавидел меня за саму мысль о том, чтобы «перевести» его на понятный мне психо-эмоциональный язык путем сравнения себя с ним. «Я всегда отказывался от того, чтобы меня понимали. Быть понятным — бесчестить себя. Предпочитаю, чтобы меня принимали всерьез, как того, кем я не являюсь, не зная меня как человека, во всей чистоте и естественности».

Послесловие от переводчика Продираться сквозь франкентекст тяжело. Складывается впечатление, что Суареш перманентно усталый, и сонный, и печальный — и не хочет, чтобы его понимали. И совсем не беспокоится о том, что его никто не читает. (Ну еще бы, писал книгу 16 лет и только один кусок опубликовал). Чем дольше читал «Книгу непокоя», тем яснее осознавал (вспоминал, точнее), что этот текст является дневниковыми записями Пессоа, которые тот фиксировал на грани сна и усталости и приписывал своему полугетерониму Суарешу, — то есть текст выдуман и невыдуман одновременно. Поэтому я не ставил перед собою цели отделить автора от героя. Но попытка поставить себя на его/их место оказалась настолько успешной, что пришлось потратить много времени на отделение себя от непокоя. На какое-то время завяжу с переводами.

И я восхищен тем, с каким искусством автор воссоздал в герое печаль и равнодушие, смуту и безразличие, взгляд наблюдательный и взгляд, бессмысленно вперившийся в пустоту. Не так уж сложно создать персонажа, который вызывал бы у читателя скуку. Но Бернардо Суареш — не персонаж, это почти и есть сам Пессоа; не весь, только отдельные его мысли, записанные в особенном состоянии. Он не совсем реален, однако говорит ровно то, что думал в то мгновение автор. Поэтому, какие бы чувства он ни вызывал, среди них точно не окажется двух: сострадания и скуки.

«Я давно понял, что невозможно любить меня, если у человека не отсутствует полностью эстетический вкус, — а в таком случае я сам его бы презирал за это, — и что даже симпатия ко мне не должна выходить за рамки некоего каприза человеческого равнодушия».

И в какой-то момент Суареш наконец переходит к подлинной своей природе. «Я превратил себя в вымысел о самом себе». Или Пессоа прочувствовал себя вымыслом, сблизившись с Суарешем, или Суареш в силу своей роли пришел к тому, что стал рассуждать о природе вымышленного себя. В конце концов признал, что он — лишь часть кого-то. И я был загипнотизирован силой, которая таится в трех предложениях, оставшихся после перевода «Книги непокоя» на человеческий язык: Он изваял себя сам. Хотел быть произведением искусства — и у него получилось. Суареш — не человек, Суареш — это книга непокоя.