Kitobni o'qish: «Екатерина Фурцева. Главная женщина СССР»

Shrift:

Две незавершенные книги слились в одну…

Эта книга имеет несколько странную предысторию. И Нами Микоян, и Феликс Медведев в разное время, по разным причинам обращались к этой теме, но по разным причинам их книги не были завершены и изданы.

Нами Артемьевна Микоян задумала свою книгу десять лет назад к 90-летнему юбилею Е.А.Фурцевой. Мемуаристка, музыковед, мама знаменитого музыканта Стаса Намина, она решила написать о министре культуры СССР не случайно. Первым мужем Нами был сын видного государственного деятеля А.И.Микояна Алексей Микоян, вторым – заместитель министра культуры СССР Василий Феодосьевич Кухарский. Нами Артемьевна сама не раз встречалась с Е.А.Фурцевой, а многолетние рабочие и почти дружеские отношения ее мужа с Фурцевой давали возможность автору более полно и глубоко понять характер, натуру, узнать о событиях личной и деловой жизни одной из самых ярких и неординарных женщин нашей страны.

Ценным для книги материалом стало использование Нами Микоян дневниковых записей мужа, которые он делал в течение всего периода работы с Фурцевой, а также обнаруженные в его архиве письма и документы.

Близко зная дочь Екатерины Алексеевны, Светлану, Нами беседовала с ней о маме. Помогало Нами и то, что в кругу ее друзей – яркие личности, близко знавшие Фурцеву. Знакомясь с их воспоминаниями, Нами выбирала те, которые наиболее полно раскрывают образ выдающейся женщины.

Но издать ту книгу Нами Микоян не удалось. Собранный материал почти десять лет пролежал в письменном столе.

Обращение же Ф.Медведева к теме Фурцевой абсолютно случайно. В 1995 году он неожиданно познакомился с ее дочерью Светланой. Что вышло из этого общения, а точнее, что не вышло, он рассказывает во второй главе книги.

Теперь о главном.

С Нами Микоян журналист познакомился лет пять назад – пришел за интервью для газеты. После первой беседы встречи стали постоянными, почти дружескими. С огромным интересом он слушал рассказы о ее встречах с Арамом Хачатуряном, Арно Бабаджаняном, Родионом Щедриным, Майей Плисецкой, о чудодейственном влиянии Вольфа Мессинга на всю дальнейшую жизнь Нами после первой с ним встречи в 60-х годах, о Йоко Оно, жене легендарного Джона Леннона, о крупном современном политике Евгении Примакове… О многом и о многих… И конечно, о Фурцевой. Как-то Нами посетовала, что у нее мертвым грузом лежит недописанная книга о Екатерине Алексеевне, а журналист признался о своей такой же неудачной попытке. Родилась идея – соединить две рабочие папки в одну. Тем более что приближался 100-летний юбилей министра культуры великой страны.

Основной корпус «Неизвестной Фурцевой» составляют материалы, предоставленные прежде всего Н. Микоян. Вторая часть книги – рассказ Ф. Медведева о знакомстве с дочерью Фурцевой, интервью-воспоминания о министре культуры СССР, которые журналист вместе со Светланой взяли у М. Магомаева, В. Ланового, В. Плучека, Б. Ефимова, фрагменты бесед Ф. Медведева с деятелями культуры, касающиеся образа Е.А.Фурцевой, а также отрывки из воспоминаний и упоминаний…

То, что книга стала наполовину книгой-интервью, – идея журналиста. Во-первых, интервью – его любимый жанр, а во-вторых, авторам показалось, что живой разговор, при котором темы возникают спонтанно, без особой хронологии, делает повествование динамичным, а образ героини объемным и более полноценным.

Авторы благодарят Марину, внучку Екатерины Алексеевны Фурцевой, и библиотеку имени Е.А.Фурцевой за предоставленные фотоиллюстрации.

В книге использованы фрагменты из воспоминаний выдающихся деятелей российской культуры, близко или не очень близко знавших нашу героиню (Г. Вишневской, М. Плисецкой, С. Михалкова, Э. Радзинского, В. Розова, Л. Зыкиной, С. Ямщикова, И. Скобцевой), но так или иначе имеющих свой взгляд на неоднозначную фигуру советской эпохи.

Надеемся, прочтя эту книгу, читатель каждый по-своему ответит на вопрос, любила ли Фурцева Брамса.

Нами Микоян, Феликс Медведев

Последний день

Утром 24 октября 1974 года в приемную министра культуры СССР позвонила Зоя Туманова, заместитель заведующего отделом культуры ЦК и, неожиданно поинтересовавшись, как здоровье Екатерины Алексеевны, попросила помощницу под каким-то предлогом зайти к Фурцевой. Та зашла. Екатерина Алексеевна сидела сама не своя с задумчиво-потерянным взглядом. Всегда исключительно ухоженная прическа была не в порядке. Помощница попросила разрешения поправить ей волосы, потом предложила выпить крепкого чаю. Фурцева согласилась. Официантка Верочка принесла чай.

В приемной ждала народная артистка СССР Вера Дулова. Помощница подумала, что Фурцева вряд ли ее примет. Но когда через некоторое время с какими-то бумагами зашла снова, увидела Дулову уже в кабинете. Рабочий день Екатерины Алексеевны был загружен, как обычно, множество посетителей…

Хозяйка министерского кабинета слегка перекусила в маленькой комнате возле кабинета, одна. Вечером ей предстояло сделать приветственный доклад в честь юбилея Малого театра. Но часов в шесть она узнала, что выступать будет Николай Подгорный.

Последнее время вокруг Фурцевой сжимались тиски. Сильнейшим ударом стало ее неизбрание в конце 1973 года депутатом Верховного Совета СССР. Для гордой и честолюбивой женщины это означало крах дальнейшей карьеры.

Екатерина Алексеевна Фурцева (1910–1974) – советский государственный и партийный деятель. Первый секретарь Московского городского комитета КПСС (1954–1957). Член Президиума ЦК КПСС (1957–1961). Секретарь ЦК КПСС (1956–1960). Министр культуры СССР (1960–1974)

Неоднократно секретарь ЦК Андрей Кириленко попрекал Фурцеву строительством личной дачи. Отчитали ее и на секретариате ЦК. Не удержалась, ответила резко. По коридорам вовсю шли разговоры о том, что вот-вот секретаря ЦК Демичева снимут с должности и, оставив в Политбюро, назначат на другую работу. Скорее всего, министром культуры. Что же тогда будет с ней?

Накануне, во время гастролей в Голландии, скончался Давид Ойстрах, которого Фурцева очень любила. Она отговаривала его от поездки, зная, что у музыканта больное сердце. Вместе с Василием Феодосьевичем Кухарским, замом, написали некролог, под которым потом поставят подписи руководители партии и правительства, деятели искусств.

На приеме в Малом театре старалась держаться непринужденно, сделала несколько глотков «Боржоми», рано ушла. Заехала к дочери, посидела недолго, была грустна. Села в машину и уехала домой. Муж еще не вернулся. Около одиннадцати позвонила дочери. Та удивилась:

– Мама, почему у тебя такой голос?

– Ничего, утром я позвоню.

Набрала номер Людмилы Зыкиной, сказала ей несколько слов. Приняла душ. Из ванной уже не вышла… Без десяти час в квартире Светланы снова раздался звонок, звонил Николай Павлович Фирюбин: «Мамы больше нет»… И положил трубку.

На панихиде в новом здании Художественного театра на Тверском бульваре (год назад Фурцева с воодушевлением выступала на его открытии) многие плакали. С прощальными словами выступали Кухарский, Царев и другие. Константин Симонов произнес проникновенные слова: «Екатерина Алексеевна всегда имела смелость сказать «да» – и делала все, чтобы поддержать, помочь… Имела смелость сказать «нет» – и ее поступки всегда соответствовали сказанному. Так поступать могла только большая, светлая личность».

Дочери Фурцевой писатель отправил телеграмму:

«Милая Светлана, даже не могу слов найти – так это горько сознавать, что больше нет на свете такого замечательного, храброго и благородного человека – каким была Ваша мама. Я любил и глубоко уважал ее и вместе с Вами горюю сегодня. Моя жена и дочери глубоко соболезнуют Вам и Вашим близким.

Крепко жму Вашу руку, уважающий Вас

Константин Симонов.

25.X.74».

«Фигаро» о «Фурцевской афере»

Из дневника Василия Кухарского:

«Перечитываю свой дневник: опять Париж, опять наш фестиваль. В отеле каждый вечер заполнял меню на завтрак следующего утра. Следовало отмечать и нужные мне газеты, чего я не делал при неидеальном знании французского, английского и прочих языков. И вот в одно прекрасное утро приносят газету «Фигаро». Понял, что от меня желают прочтения чего-то, да и официант лукаво улыбался. Это «что-то» оказалось статьей «Фурцевская афера». Статья вроде бы незлобивая, да и само понятие «афера» у французов имеет более мягкий оттенок: «история», «предприимчивость» или что-то в этом роде. Посол Червоненко рассказал мне, что это уже вторая волна по поводу Фурцевой во французской печати. Первая – в связи с ее неизбранием депутатом Верховного Совета. К теме дачи обратились потому, что французам после решительных действий нового президента Жискара д’Эстена по расширению участия женщин в государственном управлении важно было подчеркнуть, что в СССР была одна талантливая баба, да и та…

Летом 1974 года в жизни Екатерины Алексеевны случились большие неприятности. По настоянию дочери она построила под Москвой дачу. Строение было зарегистрировано как личное, хотя в распоряжении министра культуры была и дача государственная. Новостройка получилась ни шикарной, ни дорогостоящей, но газеты по наущению сверху раздули эту историю, уличив министра в стяжательстве. Дело в том, что некоторые стройматериалы приобретались не по коммерческим, а по государственным ценам, хотя многим более высокопоставленным мужам подобное сходило с рук. С Фурцевой же поступили откровенно жестоко. Дачу пришлось сдать государству».

– Я думаю, Нами, неужели Екатерина Алексеевна не знала о неписаном правиле: тот, кому полагалась государственная дача, не должен был обзаводиться собственной?

– К нарушению этого правила наверху относились достаточно серьезно. Но первым его нарушил Брежнев, семья которого потихоньку обзавелась загородным домом. Потом, то один министр, то другой последовали примеру генсека. Уступая настойчивым просьбам дочери, пошла на это и Фурцева. Но, к ее чести, она тщательно следила за тем, чтобы все купленные стройматериалы и труд рабочих оплачивались из личных средств.

Тем не менее, в нее вцепились мертвой хваткой. В итоге, как министру культуры СССР, ей предстояло держать ответ перед самой грозной инстанцией – комиссией партийного контроля при ЦК КПСС. И тогда Екатерина Алексеевна решила позвонить Брежневу. По-видимому, она повинилась перед ним, что взяла грех на душу – завела собственную дачу. Но и вы-то, дескать, там хороши: набросились на меня, единственную среди вас женщину.

Брежневу ничего не оставалось, как отдать распоряжение прекратить расследование «дачного» дела.

Светлана с горечью рассказывала мне обо всем этом. Деньги на строительство собирали всей семьей. Муж Игорь получил гонорар за сценарий и переводы, Светлана – за книгу. Продали машину, набрали двадцать пять тысяч. Но Екатерина Алексеевна, по словам дочери, смотрела на «людское общежитие» совсем по-другому, для нее на первом месте стояло общественное мнение.

Кириленко настаивал на создании комиссии по расследованию инцидента, но у него сорвалось. Фурцевой объявили выговор, дачу постановили отобрать. Деньги же вернули. Семья положила их на сберкнижку. Мама, как говорила Светлана, сразу написала завещание. Хотела, чтобы, когда ее не станет, деньги достались дочери. В последние годы она поняла, что в случае ее смерти в квартиру на улице Алексея Толстого, где она жила со своим мужем Николаем Фирюбиным, Светлана не войдет. Так оно и случилось.

– О смерти Екатерины Алексеевны много уже говорено и написано. Тема, конечно, трагическая. Почему так неожиданно она ушла из жизни? Было это самоубийство или сердечный приступ? Даже сегодня, спустя много десятилетий, уход из жизни сильной, самобытной женщины трогает сердца людей. Время стремительно летит, многое забывается. Что же все-таки случилось в тот далекий октябрьский день?

– Мы с Василием Феодосьевичем приехали в квартиру Фурцевой и Фирюбина одни из первых. Утром, на следующий день после ее кончины. Надо заметить, что раньше в этой квартире я ни разу не была. Она показалась мне весьма неуютной, почти казенной. Помню ощущение какого-то холода. Хотя квартира хорошая, большие окна, зимний сад при входе… Мы сидели то ли в гостиной, то ли в столовой… Добротная, дорогая мебель, красивые вазы, но уюта не ощущалось. Не чувствовалось семейного тепла.

– Кто вам открыл дверь?

– Точно не помню, кажется, сам Фирюбин, а, возможно, и его дочь Рита. Помню только, что в четырехкомнатной квартире больше никого не было. Фирюбин сообщил, что тело увезли сразу же. Он подробно рассказывал, как Екатерина Алексеевна вернулась из театра, пошла в душ. Приехавшие потом врачи объяснили, что к остановке сердца могла привести резкая смена горячей и холодной воды. Тем более что Екатерина Алексеевна пребывала в состоянии очень сильного возбуждения. Помню, Фирюбин повторял, что на сердце она не жаловалась, но последнее время пребывала в каком-то напряженном, нервическом состоянии.

Позже, когда я начала собирать материалы о Фурцевой, поняла возможную причину случившегося. Накануне Екатерина Алексеевна должна была прочесть приветственное слово на юбилее Малого театра. Но произнести речь ей не дали, сообщив за несколько часов до торжества, что выступать будет Подгорный. Человек чувствительный и по-женски ранимый, она почувствовала интригу, чиновничьи козни. И поняла, что завтра ее могут просто уволить. Все эти события могли привести к инфаркту.

– А могло и к самоубийству: ведь раньше она уже пыталась вскрыть вены… Хотя Светлана мне говорила, что смерть мамы ей показалась не только неожиданной, но и подозрительной…Что она имела в виду, сказать сегодня трудно, но у меня четко осталось в памяти: Светлана с ненавистью произносила имя Фирюбина.

– Думаю, до смертельного сердечного приступа ее довели равнодушные кремлевские чинуши.

– Вы помните реакцию Кухарского на смерть его начальницы?

– Трагедия его потрясла, Фурцеву он очень любил. Искренне. Знал ее недостатки, часто с ней спорил, но дружеские отношения от этого не портились. Хотя бывало так, что, поспорив, они расходились на несколько часов «в разные углы». А на другой день, когда я звонила ему на работу, а звонила я через секретаршу, и спрашивала, можно ли соединиться с Василием Феодосьевичем, та шутливо говорила: «Сейчас нельзя. У него Екатерина Алексеевна, они мирятся».

Муж отмечал соединение в Фурцевой сильной харизмы и женского обаяния. И еще – стремление понять, познать, разобраться, дойти до сути… Она не вела себя, как Михайлов или Демичев, предыдущий и последующий министры культуры, которые сторонились тех, кто как раз и представлял культуру страны. Фурцева же вошла в эту среду сразу, и многие музыканты, писатели, художники поверили ей.

– Вы были на похоронах?

– Знаете, я не могла… А Кухарский потом мне рассказал о том, какое сильное впечатление произвело на него надгробное слово Константина Симонова. Выступали и другие, но именно Константин Михайлович наиболее глубоко и точно выразил сущность самобытной натуры Екатерины Алексеевны. Еще долго после похорон муж ходил, как потерянный…

– Дорогая Нами, мы начали с вами непростой разговор об удивительной женщине двадцатого века. Наверное, одной из немногих женщин-министров в мире. Я знаю, что вы почти половиной своей жизни так или иначе пересекались с жизнью и судьбой Екатерины Фурцевой.

Я хочу, чтобы читатель нашей книги узнал о вас.

«Мой отец покончил с собой…»

– Ну что ж. Я охотно расскажу о себе, также как я рассказала о себе когда-то давным-давно Екатерине Алексеевне при первой нашей встрече. Произошло это в 1950 году, когда я, перейдя на пятый курс Ереванской консерватории, поехала на летний отдых в сочинский санаторий «Приморье». Мне повезло, моей соседкой по комнате оказалась удивительно обаятельная, статная, подтянутая, очень приятной внешности молодая женщина – секретарь Московского городского комитета партии. Екатерина Алексеевна много плавала, гуляла, прекрасно играла в волейбол. Я узнала, что она родилась в Вышнем Волочке и очень любила спорт, особенно плавание. Советовала и мне заниматься спортом. Было приятно, что Екатерина Алексеевна расспрашивала об учебе, о родных, об Армении.

Микоян Нами Артемьевна – историк-музыковед, журналист

Я рассказывала новой знакомой о своем отце, который сразу после того, как в 1921 году в Грузии установилась советская власть, был выбран секретарем Телавского райкома партии. Отец жил будущим, и я была для него тем человеком, который увидит это самое будущее – светлое и прекрасное. Помню, что в доме находилось множество фотографий: строящихся в Телави моста, стадиона, больницы, гостиницы. Екатерина Алексеевна поинтересовалась, почему у меня такое необычное имя, и я рассказала ей, что имя мне придумал отец.

Сначала он хотел назвать меня в честь своей матери, моей телавской бабушки Гаянэ, но потом справедливо решил, что у человека нового времени и имя должно быть новым. Он учился тогда в институте НАМИ (Научный автомобильный и автомоторный институт), этой аббревиатуре я и обязана своим именем. А поскольку НАМИ напоминает грузинское слово «роса», я всем объясняю, что мое имя – роса. Нельзя же говорить, что мое имя – научный автомоторный институт…

Отца я видела редко, он был занят на работе – в Поти, в Чакве, в горах. При нем благоустраивался прекрасный город Батуми, построили новую набережную, осушили болота Колхиды. Под его руководством построили лимонарий, разбили чайные и мандариновые плантации. С гордостью я отметила Фурцевой, что отец стал прообразом главного героя книги Константина Паустовского «Колхида», а Михаил Кольцов написал о папе статью, опубликованную в приложении к журналу «Огонек». В ней говорилось о строительстве новой жизни в Аджарии и о том, сколько сделал для этого мой отец Артем Геурков.

Хотя отец был первым лицом в Аджарии, жили мы скромно в одноэтажном особнячке из четырех комнат на улице Энгельса, таких особнячков в Батуми было много. Лето проводили в Цихисдзири у моря. Других особых привилегий я не помню.

Моя мама, Ксения Анатольевна Приклонская, из старинного дворянского рода, кстати, к этому роду принадлежал поэт Веневитинов. После окончания института в 1932 году мама работала агрономом на Зеленом мысе в Ботаническом саду, созданном академиком Вавиловым. Там я проводила целые дни.

Летом 1937 года отца назначили заместителем председателя Совнаркома Грузии, и мы переехали в Тбилиси. Но на смену дням радости пришли дни печали. Отец стал молчаливым и замкнутым.

Когда я рассказывала об этом Екатерине Алексеевне, мне показалось, что она все поняла. А это «все» заключалось в том, что отец сам ушел из жизни. Он заперся в своей комнате и что-то долго писал за столом. Потом позвал меня к себе, посадил на тахту. В углу стояли собранные вещи, бумаги, на столе лежало ружье. Я тогда, конечно же, ничего не понимала. Отец поцеловал меня и сказал, как взрослой: «Что бы ни случилось, Нами, верь в партию!»

Ночью мы с мамой проснулись от звука выстрела…

От папы остались две открытки, присланные мне, тогда восьмилетней: одна большая, с котятами – из Парижа, другая, с детьми – из Батуми. На одной из открыток он написал: «Приезжай, скучно без тебя!» И еще сохранилась шкатулка из Италии «О Sole mio» – вот и все.

Сексапильный секретарь МГК партии

…Новая знакомая с интересом слушала мои рассказы. Проведенные вместе вечера запомнились мне человеческим теплом и дружеской атмосферой.

Я уезжала раньше. На прощание, поцеловав меня, Екатерина Алексеевна сказала: «Оставайся всегда такой, какая ты есть!» Сама же она запомнилась стройной, улыбающейся, энергичной… С легкими светлыми прядками, развевающимися от южного ветерка.

– Простите, Нами, шестьдесят лет назад вы были совсем молоденькой девушкой, а ваша соседка пребывала в самом расцвете женского естества. Наверняка на нее заглядывались мужчины, тем более на курорте, под жарким южным солнцем…

– Да, это так. Если говорить сегодняшним языком, я бы назвала фигурку, стройные ноги и обаяние Фурцевой сексапильными. Даже в обычных летних светлых сарафанчиках она выглядела весьма привлекательно. Общительная, дружелюбная, но привычного для южного города курортного романа или даже невинного легкого флирта, как мне показалось, она не допускала. Я замечала, что мужчины провожали ее взглядом, но она соблюдала дистанцию в общении с представителями противоположного пола. Чтобы мужчина начал ухаживать за женщиной, он должен получить от нее некий сигнал. Екатерина Алексеевна этого сигнала не давала: дружеское общение – да, но на мужские знаки внимания она не реагировала. Ее беззаботность, навеянная солнцем и ласковым морем, сменялась легкой задумчивостью, радость – светлой грустью, а от всего облика веяло теплотой и заботой, свойственными русским женщинам.

Хочу заметить, что в том же 50-м году моя жизнь резко изменилась: я вышла замуж и переехала в Москву.

Bepul matn qismi tugad.