Kitobni o'qish: «Оберег рыжего разбойника»

Shrift:

Иллюстрации Ирины Бордей

Леший

Начало сумерек кузнец Климушка только на берёзе узрел. На высоте в два его роста ещё было светло. Вниз же косой солнечный луч уж не пробивался. А промышлял он грибом чагой. И купцы не только длинного рубля на него не жалели, но и серебром одаривали.

А улов был богатый, заплечный мешок раздулся под завязь. Тем временем солнце торопилось сползти в алое марево, и Климушка на железных кошках споро сиганул к берёзовому корневищу. Здесь его ещё ждала полупудовая корзина-плетёнка. Надо было выйти из чащи раньше, чем дикий зверь начнёт охоту. А страшнее всего ночью повстречаться с нечистью. В последнее время она шалила безнаказанно. Сельчане пропадали в лесу, а если и возвращались, то седыми и немыми от страха.

Внизу было темно. Он протиснул левую кошку в мешок, а кожаный ремешок правой надел на запястье. Дорогу он знал и легко ориентировался. Днём – по мху и солнцу. Ночью – по звёздам. А ещё у него было чутьё. Он по неуловимому запаху жилья всегда чувствовал дорогу к дому. Сверху пугающе громыхнул филин. Сбоку послышался волчий вой на луну. Она только вынырнула из-за облака. Он вздрогнул от дальнего рёва медведя, но понимал – бояться нельзя. Запах страха притягивает хищников.

Страшнее всего – рысь. От неё голову прикрывал капюшон. Его вязала Дуняша из грубой конопли. Только он мог уберечь от когтей огромной кошки.

Клим поднял голову. Он хотел встретиться глазами с ней: рысь спереди не нападала. Кузнец даже увидел блестящие пуговицы её холодных глаз: Клим хотел показать – я не устал и тебя не боюсь. Хитрое животное чувствовало усталость человека и нападало мгновенно. Кузнец был уверен – рысь его поняла.

На лесной окраине он неожиданно услышал странные тоскливые звуки из глубокого дупла в древнем дубе. Что-то жутковато-звериное и в тоже время жалобно-детское пробивалось сквозь плотную древесную кору. «Скорей всего, кто-то застрял в дупле…» – подумал кузнец.

Климушка узнал это в десять обхватов старое дерево, быстро сбросил мешок, прицепил к ногам кошки и поднялся к дуплу, на высоту конька крыши деревенской избы и, не раздумывая, сунул руку в глубокое дупло. Оно уходило далеко вглубь дерева. И тут боль пронзила запястье: кто-то впился в него зубами и когтями сразу. Кузнец резко выдернул руку и с трудом вытащил наружу что-то похожее на мохнатого ребёнка. Но даже в темноте Клим различил: существо – зелёного цвета, пахнет мхом и необычайно мохнатое. Оно вцепилось в его руку зубами и острыми когтями.

– Да отстань, проклятое! – пытался смахнуть эту нечисть, но существо совсем не торопилось разжимать зубы и убирать когти.

– Спасибо, что спас моё дитё! – прогремел густой бас, и Клим увидел в мерцающем свете луны огромный мохнатый шар. Страх мгновенно проник в сердце. Встреча с лешим не предвещала ничего хорошего: либо неминуемая гибель, либо безумие.

– Да не бойся, ничего дурного не сделаю…

– Как же ничего дурного-то? Сколько народу тобой в прошлом и нынешнем годе загублено. Сколько безумных и юродивых по деревням-то… – пытался побороть в себе страх кузнец.

– Да просто так ничего не деется… – ухал филином леший. – Видно, ваш загубленный люд что-то непотребное в лесу сотворил, и за это был наказан. И что это ты о других печёшься? Сначала освободись от моего сынка… Лешуня, прыг ко мне на руки!

Только после этого острозубый, когтистый, мохнатый, зелёный, с большую собаку, шар отцепился и полетел вниз: то ли в руки, то ли в лапы огромному, в стог сена, шарищу.

– Подойди ко мне и не бойся, руку поправлю! – ухал леший.

Климушка на кошках, как по лесенке, спустился вниз. Правда, цеплялся он только левой. Пальцы правой, из-за перекушенного зубастиком запястья, не шевелились. Большой стог подъехал, как на колёсах, и мягко взял саднящую от боли руку кузнеца в широченные ладони. Потом широко раздвинул рот, не различимый в зелени усов и бороды, и жарким дыханием обдал – сначала открытую ладонь, а потом перевернул её и снова обжёг. Боль в вечерней прохладе мгновенно растворилась, и сила воротилась к нему.

– Вот ведьма лесная, – продолжал леший, – подумаешь, мой волосатый репейник с её Баюном чуток позабавлялся. Ну потаскал кота за хвост. Ну подрал за уши, ну, усы из морды энтой ожиревшей скотинки подёргал. Так зачем надо было так жестоко к чаду неразумному? В дупло моего лапоньку. Он там и повернуться не мог. От страха помер бы. Или Змей Горыныч сожрал бы милое дитятко.

– А чо Змей Горыныч, энтот трёхголовик мог лешон-ка слопать?

– А что ж не слопать? Думаешь, он одними царевнами, княжнами да красавицами питается? Это мы, лешие, народ постный. Всё травками да грибочками пробавляемся, а он у нас без разбору всё скоромное подъедает. И, бывает, падалью не брезгует. Волки кабана задерут. Так он, что останется, подъест. Это только в сказках он знатными девками потчуется. Больно нужно, чтоб на него охоту объявляли. Пошлют войско, так ему не устоять. Где ж столько огня взять, чтоб тыщу стрельцов спалить. А у них ружья, пушки да мортиры. Нет, он хитёр. А тут взял дерево опалил, вот тебе и жаркое из мого Лешеньки-Алёшеньки.

Услышав такие слова, зелёный моховой стожок заухал, да так заунывно, что у Климушки уши заложило.

– Уймись! Уймись, дитятко неразумное! Зачем тебе надо было над Баюнчиком измываться-то? У него в усищах главна силища. Он поёт, а на них, как на гуслях, музыку ведёт. Да таку, что любой мышь, заяц или селезень сразу в дрёму – брык. Вот из усопших или уснувших ведьма жаркое готовит. Тем и пируют.

– И мышью тоже?

– Нет, мыши норные и летучие у неё для лекарств от хвори да котику на зиму пропитание. Не больно любит он по снегу за глухарчиком и тетёрками охотничать. Да и зимой усы отморозить – пустяковое дело. А мы с лешачком Алёшенькой в спячку до весны, как медведи. Хороший он у меня, смирненький.

– Да, уж, смирненький! Зубищи, как у медведя, чай, руку чуть не отгрыз. И остры до неимоверности, будто кузнец камнем точил.

– Так, ещё раз повторю. Мы, лешие, народ не скоромной, а постный. Едим, что растёт. А грибы да ягоды когда идут-то? Вот с поздней осени и по лето корой да кореньями питаемся. А для них зубы надо иметь, как у бобра, заточенными. И расти ежечасно. А то к истиранию они, ой, как быстры. Вот почему от страха и вцепился в тебя зубищами и когтищами. И когти надобны, чтоб коренья из земли выгребать. Ну, как ручонка, вылечилась? Чувствуешь, силёнки добавилось. Давай вторую, тоже подкачаю!

Взял он левую ладонь кузнеца и также обдал горячим духом вяленых грибов. И Климушка почувствовал, что силы и во второй руке заметно прибавилось. Да и усталость куда-то делась.

– Спасибо тебе, леший! – поднял кулаки и сжал кузнец. – Я теперь, считай, богатырь.

– Я хоть и леший, но имя и отчество имею. Можешь Лексей Лексеевичем окликать.

– А я, так, Клим Климыч, – тут же представился кузнец и почувствовал: не боится он лешего. Не сделает тот ему ничего плохого.

– Так вот, Клим Климыч, наделю я тебя полезным умением. Даже не умением, а чутьём. Будешь видеть, што другие не смогут. Ты только волшебные слова произнеси. А они простые: «Лешик, Лексей Лексеич, подсоби!» – и называй, чем я тебе подсобить должон. И тут же то, што тебе надобно, хоть днём, хоть ночкой чернющей засветится тусклым светом. Вот, попробуй, спроси.

Климушка тут же брякнул.

– Лешик, Лексей Лексеич, подсоби с грибочками красноголовиками! – оглянулся, а под деревьями сквозь траву и палые прошлогодние листочки просвечиваются оранжевыми головками грибы подосиновики на ослепительно-белых ножках.

– Ох ты, диво дивное! – удивился он. – Спасибо тебе, Лексей Лексеич!

– А ещё научу видеть угрозу, закрытую от человеческого взгляда. Вот смотри…

И тут глаза у Климушки расширились, и увидел он пять волков. Те скалились и смотрели на него жадным взглядом. И медведя, чей рык был слышен в стороне. И даже узрел недовольные глаза рыси. Как бы она не хотела, а Клим её обнаружил.

– Ну, бывай! – бросил негромко леший. Климушка оглянулся, а тот с лешачонком исчез, будто его здесь не было.

Собрал Клим немного грибков красноголовиков на жереху. Оглянулся, а темень – хоть глаз выколи. Грибы в земле светились, а в корзине – свет теряли. Луна куда-то закатилась, а жадная сила слизала с небосвода россыпь звёзд.

Климушка даже озадачился. Куда идти-то? Хоть он ни разу не плутал, а темнота, как во время казней египетских, загустела клюквенным киселём. И чтоб через неё пробиться, нужно было не просто идти, а ещё руками помогать – ветки да кусты с тропинки убирать. А хоть силищи в руках кузнеца от лешачьего дыхания прибавилось, да одна была корзиной занята. И тут кузнец вспомнил – леший его приговоркой одарил, и негромко произнес:

– Подсоби, лешик, Лексей Лексеич, тропинку-то отыскать! – оглянулся – никакого подсвета не видать. Он ещё раз повторил – то же самое. Неужто надурил волосатый? И всего-то волшебства на один разок хватило. А, может, порядок слов не тот?

Подумал Клим и произнес ещё раз и погромче:

– Подсоби, Лексей Лексеич, лешик! – и опять темно вокруг и тишина. И тогда он вспомнил – нужно обратиться вежливо:

– Лешик, Лексей Лексеич, пожалуйста, подсоби тропинку к дому сыскать! – и тут же перед ним на земле показался свет.

«Не обманул леший, не обманул…» – обрадовался кузнец. И быстрёхонько, почти бегом – ноги сами понесли без всякой усталости – направился к дому.