Kitobni o'qish: «Теням», sahifa 5

Борода

Ты меня не слышишь, я же не говорю, что все это отвратительно или недостойно существования. Я просто не могу представить, чтобы какой-то мужлан подошёл ко мне, и волосы его начали говорить раньше него самого, и для меня уже, у тебя сумка упала. Ну какой ужас: ты всё ещё её не почистил! Ну так вотэээээ… о чем я, скажи? Да, спасибо, ну вот для меня уже совершенно не важно, что именно он скажет, будь это хоть бредни де Селби, анатомия падения велосипеда или строчки из нелизанной, залихватской и зареватой литекатуры. Тьфу. Ты меня понял. Мне абсолютно начхать, включён ли он в литературный процесс, кто его любимые философы, и любит ли он фиалки в вазах. Это даже звучит смешно и позорно, как твоя сумка, честное слово. Нет, ну вот что ты улыбаешься? Что ты молчишь? Ну правда, вынуждаешь меня говорить как этот… ну этот, гхххххоспадииии… простименягрешную, Марк – во! А я не хочу быть, как он. Я порядочная девушка, которая хочет любви, пускай и порядочная, а если серьезно, то в жизни хотелось бы любовь и желательно без бороды. Мужчина с бородой, как правило, вообще не представителен и неопрятен. Еще и не вежлив, как последняя сволочь. Можешь говорить мне что хочешь, это вообще дело каждого, растить ему бороду или нет. В конце концов, и бабушка моя когда-то была молодой, но именно она сказала мне, что с бородой целоваться не удобно. Я, конечно, бороды не носила, но бабушке поверить могу, у нее опыта в жизни больше было. Ой… даже не смей говорить о Набокове, семиотике и о тех умных вещах, о которых ты говоришь обычно. Я вообще тебя иногда не понимаю. Дай ты мне уже тетрадь!

Она сказала мне всё это, вырвав из моих рук монолитную тетрадь, и я слушал, как она рисует сухощавого, как моя скука, чёртика. В какой-то момент даже тому, кто молчит, становится скучно в компании того, кто привык говорить то, что думает. Что уж говорить о тех, кто думает ещё больше, чем мог бы сказать. Из рогов чёртика росли цветы: то фиалки в вазах, то хризантемы во флягах, то гвоздики в повозках, то ландыши в стаканах. Почему в стаканах?

– Не могу сказать, – хихикнула она впершись языком в зубы так, словно нарисованное ею – самое настоящее для неё открытие, не имеющее для неё большого значения.

Происходит это чисто автоматически. Наверное, так даже лучше: то, что ты не осознаёшь тобою творимое, пробуждает скрытый в тебе опыт человечества. Юнг называет это коллективным бессознательным.

– Ты опять? А вообще да, это интересно, но я не совсем с тобой согласна…

Воду из стакана жадно пил исхудавший слон с изумрудными глазами и ушами, полными надежды. Он вслушивался в то, что говорит ему художница, и вставал так, а потом эдак, а потом вертелся и на серебряных крыльях взмывал к пористо-пошлому небу, схематичному, канцелярскому, как язык, которым я стал выражаться. В итоге слон этот долетел до бобовых стеблей, бобовых листьев и бобовой семейки с бобовой кашей на завтрак, обед и ужин. А мы сидим здесь, не на бумаге, едим говяжьи щёчки! Уверен, бобовая семейка чувствовала то же самое, особенно дети, свесившие язык над раскраской.

– Ну вот, наверное, и всё. Теперь он здесь, под солнышком, а оно пусть кричит.

Кричит твоё солнышко, да ты не услышишь.

– … у тебя ещё есть пары?

– Чего говоришь?

– Пары есть?

– А, нет, совсем нет, я и на семинары не пошёл, теперь и на лекцию смысла нет.

– Ну правильно, молодец! Ой, а ты что рисовал?

– Храм, состоящий из букв деванагари.

– Чего?

– Ну, буквы из хинди.

– Поняла. Я просто побегу, мне идти скоро, хорошо? На связи, прости ещё раз, что опоздала.

– Да всё хорошо, ты чего.

Через пару-тройку месяцев она встретила очень молодого, очень опрятного и очень бородатого человека. Незадолго до этого я, прожжённый её скурым отъездом в родной город и следующим за ним скорым отходом от меня, выдержал экзамены и был брошен в пыльный ящик, где хранилась зимняя на меху обувь, томик Астуриаса и бритвенный станок. Последний я выбросил – смотри-ка мы, какой отважный, среди бумаг и пыли – с одной лишь мыслью: только бы не узнали.

Щетина начала расти на третий день после расправы над синим, как стёкла прибором. Меня совсем не прельщал старящий эффект, который оказывает на мой мальчишеский овал его отсутствие. С потерей человека, в то время как молодеет он, начинаешь стареть ты, конечно, полагая, что всё наоборот. Я всё ещё не до конца понимал, по душе ли мне эта затея, и присматривался к новобранным волоскам, которые на пятый день я стал брать и бранить за то, что они не растут так быстро, и за то, что рано или поздно их придётся сбривать. На седьмой или девятый день я стал не видеть, но ощущать серьёзные изменения – само лицо моё стало, как изюм, серьёзным. Мне хотелось морщиться, терять весь свой сахар и укрываться печатью взросления. На двенадцатый день после по-настоящему винодельческого брожения, с окончанием которого любой сомелье с разомкнутым рыком звал бы меня: «Sauternes, Sauternes!», я зашёл в ванную и, стараясь разглядеть себя в зеркале, не разглядел ничего, кроме волос. Восстанавливая хронологию событий, я не могу утверждать, что всё это своеобразное «Руководство по отращиванию бороды», которым может воспользоваться всякий неприспособленный человек. Тем не менее мною были замечены следующие особенности, требующие, как мне это представляется, особенного внимания: зуд, регулярная чистка после каждого приёма пищи, разного рода проявления нарциссизма, преждевременный кризис среднего возраста, превитамемория, угнетённое состояние духа, лень, потеря сознания поступков, вкуса к жизни и чувственного обоняния, обретение бородой речевого аппарата и коммуникативной функции. Перед тем, как заострится многоизбранный мною станок, хотелось бы заострить ваше особенное внимание на последней из перечисленных особенностей. Каким бы странным это вам ни показалось, борода моя действительно начала говорить со мной. Сначала она любезно меня поприветствовала, сделав это так, словно жарит яичницу перед моим пробуждением. Меня это позабавило, как способен позабавить маленького ребёнка новый, как открытая банка с гуашью, попугай, но по мере того, как взрослеет ребёнок, и расширяет свой безграничный тезаурус попугай, последний начинает раздражать первого. Итак, борода начала вторить моим мыслям. Подобно червям, она роилась на моём лице и напоминала. Всего и не перескажешь, и не потому что того было много, а потому что попросту не хочется. Среди прочего она говорила, что я чудесный человек, ведь только такая мудрая и рассудительная личность может набраться мужества, чтобы отрастить себе такого интересного и бесстрастного, но верного собеседника. Тем не менее я оказался живущим в постоянной спешке, доходящей до тех известных пределов, где разница в ощущении времени и невозможность насладиться темпом близости вместе начинают раздражать и порождают страх уйти слишком далеко или же совсем остановиться, отчего вспышки ревности, навязчивости и гнева, пускай порою и скрытого, происходили всё чаще. Около трёх раз, как она признавалась сама, она влюблялась в моё отражение, и около трёх раз приобретённый ею лотерейный билет не окупал и половины его стоимости, из-за чего она до поры до времени решила не влюбляться совсем и посвятить себя искусству риторики, чем, видно, и вызывала постоянный зуд, что, конечно, не отменяло её вполне искреннего сострадания, и именно поэтому всё то время, что мы были знакомы, она давала мне призрачную надежду на лучшее, за что в конечном итоге извинилась, добавив, что мне не стоит расстраиваться, потому что всё происходит так, как нужно. Кроме того, она призналась, что была долго обижена на меня за то, что я отрастил её в надежде на решение всех своих проблем. Ведь что с того, что она нарисовала не меня, но слона? Что с того, что она уехала? Борода, обиженная своей ролью запасного варианта, давно бы ушла от меня, если бы могла, но она, неужто ты хочешь сказать, что и она запасная?