Kitobni o'qish: «Теням», sahifa 4

Солнце

И как на рассвете утра, при восходе солнца на безоблачном небе, от сияния после дождя вырастает трава из земли…

2-я Царств 23:4

Жене

В книге одного из Семи Мудрецов, вписанных впоследствии в талмуд «Тысячи и одного дня», превращавшего как число мудрецов, так и количество дней, в единицу, и образовавшего затем вполне ощутимую пустоту, было сказано, что раз в девятнадцать лет над светом восходит солнце столь яркое и прекрасное, что и сам привычный нам мир становится до надтреснутого ртутного столба эфемерным, являя при этом хрупкому хрусталику до тех пор тщательно хранимый и неестественно долго живущий бледный огонь.

В один из скучных, как ветер, сентябрьских дней я бродил по пыльным отражениям собственных подошв, скользивших по небу, где к тому моменту уже цвели пылавшие листья, мерно возгоравшиеся, мерно угасавшие. Порою отражения становились столь бесцеремонно-явными, что через них, к своему стыду и сожалению, приходилось переступать, дабы избежать уменьшения в душе добра ввиду преображения и существа своего в тень. Под мышкой я нёс Авесту. В один из тех судьбоносных прыжков, к которым никогда нельзя быть готовым, я выронил книгу, и она открылась на странице 267, где лучились строки:

 
Мы славим Тиштрья,
Блестящую, сверкающую звезду…
 

Я прекрасно знал о печати, вырезанной на коре, где ютились любовные «Надежда + Вера» и тому подобные надписи. С раннего детства мне казалось, что, родившись именно девятнадцать лет назад, я упустил ту истину, что несло с собой появление Солнца, но можно ли было предугадать, что я всё же застану его, и кора явит сладкий, до боли алый – а может, и ледяного вида, где растает сияющий круг – сок? Всё же бывают те прыжки, к которым никогда нельзя быть готовым. Слову свойственна последовательность, но то, что произошло потом, случалось как бы параллельно, оплетая каждую точку зрения и каждый волнообразный выгиб шеи, обозначающий обычно обострение слуха. Тем не менее ничего услышать было нельзя, да и узреть тоже. Опорные конструкции в форме буквы «п», видневшиеся где-то, начинали цвести лозами, и не кора, но сталь излила тот самый сок, в котором тонуло не Солнце, но тень его, и стрекоза, путавшаяся в древесном воздухе, уже начинала пить хоботком серебро. В облеченном в Солнце куполе церкви, мимо которой я проходил каждый день, я видел и свои глаза, что раньше блестели подобно Джордано Бруно, отливая, однако, в тот момент золотом Коперника. Они сами были Коперником. Они были всем. В свете Солнца становились акварельными этажи, сгущались и смешивались краски, задурманивая разум запахом трав, сирени, свежего ветра и костра, в конце концов придя не к черноте, но тенистости всего, что казалось мне осязаемым и реальным. О нет, то нельзя назвать солнечным затмением – это было затмением Солнца. Само небо в его свете оборвалось с потолка, и дорога, которая уже стала для меня прямой, превратилась в карусель, полную отражений подошв, облаков, куполов, листьев и крестов. Затем я увидел небо. Всё прекратилось, и случилось это так быстро, словно я остался прежним, но даже при полной неотвратимости и твёрдости мира ничто в нём не казалось мне знакомым.

И только тогда мимо меня прошла девушка, которая явно что-то видела: глаза её тоже были до пышности крон изумрудными, сама она была одета в лучи, а брови, губы её, согретый румянец и походка – всё ясно указывало на её причастность к таинству пустого и неистощимого. Разве было об этом писано в текстах? Я оставил Авесту и ушёл за ней. На корочке виднелось послание о Семи Мудрецах.