Kitobni o'qish: «Моя милиция меня бережет»

Фазиль Искандер
Моя милиция меня бережет

Получив вторую половину денег за свою книжку, я почувствовал неотвратимое стремление потратить их в Москве, а не где-нибудь в другом месте.

Первая половина улетучилась в процессе выхода книжки, она как бы ушла на самообслуживание самого издания, я ее недостаточно четко прочувствовал.

День выезда я приурочил ко дню рождения моего друга. Обычно мой друг отмечал эту дату с широтой и блеском, впрочем, оправданным твердым решением сразу же после праздника начинать новую жизнь.

Дома моя поездка в Москву проходила под общим названием «Покупка Зимнего Пальто в Москве». К этому времени мое легкомысленное черноморское пальто порядочно поистерлось, и мне в самом деле было нужно новое.

Мама, как всегда, пыталась приостановить мою поездку, на этот раз ссылаясь на то, что в Москве, как сообщало радио, стояли сильные морозы, и я в своем ветхом пальто мог простудиться еще до того, как успею купить новое пальто. Мне удалось доказать ей, что покупка нового пальто в такой мороз будет его лучшим испытанием, наиболее полноценной обкаткой, которую нельзя получить в условиях нашей двусмысленной колхидской зимы.

Против этого она ничего не могла возразить, а только предложила мне подшить карман с аккредитивами, с тем чтобы я в Москве вспорол его в гостинице перед самой покупкой пальто, разумеется, в условиях полного одиночества.

Но и эту попытку я отверг на том основании, что я уже больше не студент, а даже как бы писатель; во всяком случае, новенький членский билет лежал у меня в кармане.

– Но не все же об этом знают, – сказала она довольно резонно и предложила хотя бы булавками подколоть карман с аккредитивами.

– Нет, – сказал я и уложил их в чемодан вместе с десятком экземпляров своей книжки.

В день вылета я вместе с другими пассажирами дожидался летной погоды на сухумском аэровокзале. Наш самолет отменили, но нам сказали, что шансы на вылет остаются, только надо терпеливо ждать.

Прождав часа два, я отправился в буфет, где встретил нескольких знакомых летчиков, свободных от полета. Примерно через час они меня таинственно провели сквозь какие-то служебные проходы и посадили в какой-то полутранспортный самолет с жесткими, как мне кажется, алюминиевыми сиденьями. Таинственность оказалась излишней, потому что через некоторое время в этот же самолет вошли все пассажиры, которые вместе со мной ждали погоды.

Чемоданы складывались напротив дверцы. Дальше хвостовое отделение было забито неизвестным мне грузом в мешках и ящиках. Впрочем, ящиков, возможно, и не было. Может быть, даже и мешков не было, но у меня осталось такое впечатление, что в самолете было навалом мешков и ящиков.

Мы взлетели, и минут через двадцать я убедился, что погода и в самом деле нелетная. Было такое ощущение, что мы находимся внутри огромной врубовой машины, которая ввинчивается в меловые горы, а они, время от времени, подточенные ею, обрушиваются сверху на самолет.

Примерно через час после вылета на пути из туалета к своему месту я заметил, что мой чемодан, который я оставил в вертикальном положении, лежит в лежку, словно он уже заболел морской болезнью. Я его приподнял, встряхнул для бодрости и поставил рядом с другими наиболее устойчивыми чемоданами. Тут я заметил, что в этом лежбище чемоданов немало экземпляров, не отличимых от моего. Мне подумалось, что такое сходство к добру не приведет. В кармане у меня оказался химический карандаш, я пригнулся над моим чемоданом и густо закрасил его верхнюю плоскость возле ручки. Получилось довольно симпатичное пятно с голубовато-зеленым отливом, напоминающее абстрактный рисунок.

Когда я вложил карандаш в карман и разогнулся, взгляд мой встретился со взглядом пассажира, который сурово и терпеливо следил за моими действиями. Я сделал неопределенный жест в том смысле, что мои действия совершенно безвредны как для чемодана, так и для нашего полета в целом.

Пассажир этот мой миролюбивый жест почему-то не принял, а продолжал сурово следить за мной, только еще выше приподняв голову, как бы расширяя кругозор бдительности. Так дирижер приподымает голову, неодобрительно прислушиваясь к звучанию самых дальних инструментов.

Я снова вынул из кармана карандаш и, фальшиво подбрасывая его на ладони, отправился на свое место. Мне показалось, что он его не разглядел или принял за какой-то другой инструмент, может быть, портативную отмычку.