Kitobni o'qish: «Птица на привязи»
Посвящаю моей маме и моему любимому городу, М.
«Целое – это некая реальность, отличная от суммы его частей».
Кристиан фон Эренфельс
Об авторе
Киноповесть «Птица на привязи» – первая книга прозы Фани Ви́таль (отдельной книгой до этого выходила только ее поэзия «Моя планета», издательство «Юность»). Однако книга выдержала уже два тиража и долгое время держалась в топах в книжном магазине «Москва» с лейблом «бестселлер». Автор – выпускница МГУ им. Ломоносова и ВГИК им. С. А. Герасимова. Публиковала свои стихотворения и рассказы в сборниках и литературных журналах. Писала для кино, телевидения и других СМИ: сценарии полнометражных художественных фильмов, мультфильмов, телесериалов, клипов, рекламных роликов, статьи на самые различные темы. Занималась адаптацией театральной пьесы (в соавторстве с Сержем Сандором). Также писала тексты песен (в том числе на английском языке – ее одноименная песня «Птица на привязи» (A Bird on a Lead) стала победителем полуфинала британского конкурса UK Songwriting Contest в 2011 г. и вдохновила автора на создание этой киноповести.
Official Site: funnievitalbooks.com
Facebook: www.facebook.com/funnievital
Instagram: www.instagram.com/funnievital
* * *
Я бы хотела выразить самую тёплую благодарность за помощь – прямую и косвенную – в издании этой книги.
Спасибо вам,
– Валентина
– Юрий
– Анна
– Павел
– Анна
– Иван
– Давид
– Моисей
– Илья
– Матрона
– Александр Эммануилович
– Вера
– Тарас
– Галина
– Алла
– Феликс
– Олексий
– Инна
– Наталья
– Юлия
– Николай
– Юлия
– Виктор Викторович
– Наталья
– Олеся
– Томас
– Алиса
– Ольга
– Скип
– Кор
– Труди
– Наталья.
Часть I. (495)
Он не хотел меня отпускать. Вцепившись сильными, загорелыми руками, душил в своих каменных объятиях, заставляя меня вдыхать его до слюноотделения сладковатый, слегка копченый запах рукавов и оставляя на моей шее влажные следы своего дыхания. Он присвоил меня себе – жестко и бескомпромиссно. Не отпускал именно тогда, когда мне это было особенно нужно. Когда было необходимо улететь отсюда, чтобы найти их. Или, не найдя их, – сбежать куда подальше.
Этот город не отпускал меня… Город М.
* * *
Вы скажете, что не было у меня реальных причин, чтобы в тот момент беситься или беспокоиться. Престижный вуз, тачка, родители за рубежом – значит, не достают. Если бы всё было так просто! С уверенностью могу сказать только одно, это был первый в моей жизни реальный кризис: я не знала, куда теперь идти, чем мне заниматься.
В шестнадцать, после школы, всё было ясно, как в погожий денек бабьим летом на Воробьевых горах, на смотровой: город лежит перед тобой на ладони, и тебе прозрачны все его мотивы, все его настроения. Я знала, что эти пять лет нужно быть с ним – ходить в универ и не задумываться о том, что делать дальше. Пять лет пусть относительной, но определённости. И после универа, чтобы хоть как-то сохранить это состояние, я сразу нырнула в новую определенность – получать второе высшее. Это ещё два года беспечной жизни.
И вот теперь, когда второй диплом уже месяц как был получен, я почувствовала, что всё рухнуло. Меня вынули из моей стихии, из отлаженной системы, где у меня всё было расписано и где каждая лакунка времени была наполнена под завязку. И вот я выброшена волной на берег и судорожно открываю рот, вдыхая задымленный смрад этого города.
Мои одногруппники – дело другое. Закончили, стёрли пот с лица – фух, отмучились! Теперь учиться больше ничему не надо. Научились уже – на всю жизнь хватит! По их мнению, вот только теперь ты наконец и свободен – живи и радуйся. Кто-то, прямо в июне, забросив оба диплома на антресоли и достав оттуда чемодан, взял годик «каникул» и рванул в Индию. Кто-то нашел себе работу-синекуру у папы, где можно гонять балду, и живет себе, особо не напрягается – журнальчики почитывает, в киношку ходит.
Я пробовала найти работу, но, кажется, ни одно из моих образований не имеет реального приложения в жизни. Сейчас я бы предпочла делать что-то руками, потому что мой мозг уже и так закипает от жары и всех моих проблем. Но, увы, я не плоттерщик, не долбёжник, не гибщик металлоконструкций – никто другой, кем пестрят объявления в сети. Я бы даже согласилась быть простым сушистом или пиццамейкером, или шаурмистом, на худой конец. Но не берут! Уже три недели я слоняюсь со своей писаной торбой – двумя дипломами, как с парой синих мертвых близнецов, – по разным агентствам, обещающим меня трудоустроить. Бесперспективняк. Город вымер.
На улицах этого мёртвого города я натыкаюсь на обкуренные лица прохожих, больше похожих на призраки, выплывающие из дыма, чем на людей. В моду вошли веера, брызгалки и марлевые повязки, но ничего не спасает. Жара стоит адская, и где-то недалеко от города вот уже третье лето горят торфяники, насылая на нас проклятье удушья. Немилосердный дым чадит своим кадилом, выкуривая из города, как ему думается, всю нечисть. Все, кто мог свалить отсюда в это лето, давно свалили: чиновники отправились на свои Канары, лицедеи – на театральные гастроли, а те, кто не спрятался, я не виноват – сердечники гибнут пачками от голода, сурового кислородного голода.
И тут – надо же такому случиться – вдруг пропали мои родители…
* * *
Свесив одну ногу на улицу и прислонившись спиной к раме распахнутого окна, я сидела на необъятном подоконнике пятого этажа своего векового дома. Я была на грани нервного срыва. Наверное, поэтому, сорвусь ли я с этого окна, меня мало волновало…
В траве зажигались и гасли едва заметные светляки. По крайней мере, так мне стало казаться. В ноздри настырно лез вездесущий запах гари. Возможно, я опять надышалась дымом, и теперь у меня глюки. Да, курить, будучи уже обкуренной торфяниками, – это не самая лучшая идея. Однако я всё-таки потянулась к столу и, нащупав в темноте пачку «Беломора», вцепилась в нее как в руку, которую мне из марлево-белесой завесы темноты подал какой-то невидимый, но вполне осязаемый друг.
«Гарик!» – подумала я. Эта пачка – единственная роскошь, оставшаяся после моего дэрэ. Вообще-то я была против того, чтобы Гарик таскал мне всякую дрянь. Но он парировал, что это типа не дрянь, а «Беломор»-рулетка в подарок: в каждую пачку он подложил «бомбу» – по паре папиросок-непапиросок – короче, с дурью…
Еще каких-то три дня назад я чувствовала себя почти пай-девочкой. А сегодня подумала: «Всё. Полный абзац! Надо покурить. Может, поможет?». Подражая Гарику, я ловко выбила из пачки одну папиросину постукиванием о колено и втянула в себя ее запах так, словно в нем были все ответы, всё спасение…
Вообще-то ночами тут сравнительно тихо. Спать на Малой Бронной ложатся довольно рано, редко какая машина в это время въедет во двор. Моя маленькая «божья коровка» удобно притулилась среди громоздких машин – там, где больше никому и не встать. И каких только понтовых тачек не встретишь на Бронной! Моя, пожалуй, самая скромная среди них.
Дедушка подарил мне ее пару лет назад, на дэрэ и одновременно в честь получения первого диплома. Она мне с самого начала понравилась – ладненькая, покатая, красная, ну разве что черных пятен не хватает. Но портить новенький миникупер такой сомнительной аэрографией мне было жаль. Поэтому дедушка (он у меня еще тот приколист!) прилепил на заднее стекло, вместо банального предупреждающего стикера «туфелька», знак «Осторожно – коровы!»: корова там самая что ни на есть реальная, со всеми рогами-пирогами и копытами, только раскрашена она под «божью коровку», и с крыльями. Вот мы с дедом и стали называть мою мини «божьей коровкой».
Я сидела на вершине облака, а настроение было – хоть вешайся. С высоты пятого этажа я смотрела на задымленный двор, где слабо просматривались туманные очертания машин сквозь молочный шлейф практически не двигавшегося воздушного клуба. И тут я увидела три каких-то плывущих по дну задымленного двора светляка, и одновременно с этим зазвенел трек диджея Next «Отрываюсь от земли». Светляки выплыли из дыма – стало понятно, что это мерцающие в ночи телефонные дисплеи: во двор забрели три подвыпивших тина лет четырнадцати. Хит, сдавленный телефонным динамиком, отзудел мегакомаром, потом отщелкал электричеством ЛЭП, потом опять переродился в комара. Его абсолютный клон затянул ту же песню из второй мобилы, с той лишь разницей, что отставал на несколько секунд. Однако вторая мелодия удачно наложилась на первую, и Next, без его на то ведома, завел стройным хором.
А потом – быц-быц! – третий пацан поставил на своей мобиле композицию «Moscow Never Sleeps». Ну это уже, конечно, диверсия – бомба в ночной тиши двора.
Мелкие стали шарить по карманам, искать что-то.
Я вдыхала сладковатый аромат беломорины, немного судорожно, словно всхлипывала после долгого плача. Мне совсем не хотелось думать, виновата ли я в том, что произошло. Моя совесть сама неизбежно выносила приговор: виновна…
Чиркнула спичкой и закурила. Мы с торфяниками теперь чадим на пару.
Один из тинов, самый высокий, поднял голову, словно услышав мой чирк. В темноте, при свете дальнего фонаря, я могла видеть силуэт его стиляжно загеленного чуба, на манер лисьего носа.
– Эй, слышь? Тя как звать? Зажигалку сбрось, а?!
Сегодня я не слишком расположена вступать в дискуссии, поэтому просто молча бросила спичечный коробок вниз.
– А покурить есть? – не унимался Лисий Нос. Лисята поменьше захихикали.
«Больше всего мне сейчас хочется остаться одной, чтобы…» – мысль на мгновение повисла в воздухе, затем струйкой дыма медленно покинула мой рот и, выплыв в открытое окно, плавно влилась в общее озерцо дворового дыма. Я выбила из пачки половину папирос на подоконник, а саму пачку, где оставалось еще штуки три, злобно бросила вниз. «…Остаться одной, чтобы оказаться наедине с собой», – кто-то медленно разжевал эту тягучую мысль-тавтологию в моей голове. Кажется, в этом чаду я и соображаю, и действую медленно и плавно, сообразно движению потоков дыма.
Лисий нос радостно взвизгнул. Но, ловко поймав пачку и разглядев ее при свете фонаря, он с недоумением поднял голову вверх. Видно, понял, что перед ним простой «Беломорканал», а рассчитывал он, судя по всему, как минимум на «Парламент».
– Чё за штукня! Ты чё ваще?! В каком веке живешь?!
– Жесть! – поддержал его приятель.
– Слышь! А может, ты и сама к нам спрыгнешь? – школота явно вызывала меня на бой. – Посмотрим на это чудо!
Я поняла, что так просто мне от них не отделаться. Неохотно поднялась, сняла очки, положив их на стол, встала на подоконнике в полный рост и, максимально накренившись в сторону улицы, – благо высоты я не боялась даже в детстве – расставила руки в стороны, собираясь полететь…
Странное состояние… Я не играла. Просто была не в себе. И они это почувствовали.
– Чё это она? – забеспокоился Лисий Нос.
– Без понятия… Обкурилась, небось. Уже бледного словила. Может, не надо этот «Беломор»? – предположил кто-то из темноты.
– Эй, ты! Слышь…
На вершине последней «ы» взволнованный Лисий голос сорвался, дав петуха, и я поняла, что Нос не на шутку перепугался. На несколько секунд голос пропал совсем, был только шепоток – лисята совещались. Потом Лисий Нос опять заговорил. Для пущей убедительности – за всех.
– Мне ваще как-то параллельно. Хочешь, прыгай, если хочешь…
Я стояла пластилиновой статуей, не шелохнувшись. Они притихли.
– Но меня как-то не втыкает. Кровяка на асфальте. Крыльев-то у тебя по любасу нет!
Вот уж не ожидала такой прозорливости. Пальцем в небо – а прав: сейчас я бескрыла как никогда…
Мой пластилин внезапно пообмяк и податливо стек с подоконника внутрь комнаты. Стараясь не слушать лисьих улюлюканий и аплодисментов, – последние предназначались, без сомнения, Лисьему Носу, а не мне, – я, немедленно захлопнув окно, исчезла в комнате.
Не включая свет, нашла телефонную трубку и села на пол. Закрыла глаза – «Господи, помоги…» – и набрала номер. Вообще-то я, если честно, не так часто обращаюсь к Богу. Но сейчас не удержалась. Мне очень нужно услышать их…
Я вслушивалась в сигналы трубки с таким чувством, словно пыталась телепортироваться, как в «Матрице», на другой конец «провода», сама взять трубку и получить ответ на свой же вопрос – хотя бы таким обходным способом. Но в ответ лишь прогремел взрыв. Я вздрогнула…
Включился экран телевизора – наверное, я случайно нажала на лежащий на полу пульт. Громкость была включена на полную мощь. Я хотела выключить телек совсем, но, увидев на экране африканские лица, застыла, не успев выдохнуть. Там могут быть они!
– На данный момент нам известно о семидесяти четырёх жертвах этой трагедии, – прогремел в моих ушах голос диктора. – Первые теракты были осуществлены одновременно в ресторане и баре регбийного клуба на последних минутах финального матча чемпионата мира по футболу между сборными Испании и Голландии. И вот, две недели спустя, здесь прогремели еще два взрыва…
Среди раненых, которым оказывали первую помощь, на экране мелькнул белокожий пострадавший. У меня остановилось сердце…
– Также официальный представитель правительства сообщил, что трагедия унесла жизни нескольких иностранцев. Среди них – белая женщина, один человек, похожий на индуса, и десять граждан Эфиопии или Эритреи…
На экране появился плачущий африканский мальчик с перебинтованной головой и окровавленной повязкой на глазу. Он бережно прижимал к себе беспородную псину – вероятно, единственное уцелевшее родное существо.
Эта новостная сводка сменилась следующей: о том, как в Городе М. кругом умирают люди, чье сердце не справляется с дымовой завесой над городом. Прямо «дымомор» какой-то.
Я выключила телевизор и, как в тумане, поднялась по лестнице в свою «нору».
Я долго обуючивала эту комнату на чердаке (что-то типа кабинета) – может, полгода, может, больше. На потолке – небо с предзакатными облаками, на полу – «пляж» на ковре с подогревом, есть даже электрический фонтанчик. Снобизм чистой воды – скажете вы – и будете правы. Но я не могла придушить в себе искушение заиметь дома собственного писающего мальчика – золотого ангелочка, – когда Гарик от чистого сердца притащил его ко мне домой (вечно он тащит сюда разные вещи). Феликс установил его в моей комнате, и мне вдруг показалось, что журчание струи успокаивает нервы. Но знаете что? Сейчас даже в обуюченной «норе» у меня не было ощущения безопасности. Ни в «норе», ни в Городе М., ни в мире.
В комнате было темно и пахло слегка заболоченным аквариумом. Уже несколько дней мне было просто не до чего… Я опустилась на ковер и застыла в оцепенении – как птица, привязанная за ногу…
Видела я однажды в метро девушку, у которой на руке сидел настоящий сокол. На привязи. Вы меня, конечно, пока не знаете, но могу заявить с уверенностью, что я совсем не похожа на какого-нибудь скинхеда. Но тут мне просто нереально захотелось им стать! И разгромить что-нибудь обязательно. Так было гнусно – видеть птицу на привязи.
…Я опустилась на ковер. В одной руке у меня была телефонная трубка, в другой – всё ещё пульт. Через минуту я бессильно свалилась на пол, распятая между двумя беспроводными связями – телефоном и телеком. Обе казались мне в этот момент нелепыми обвесами – бесполезными изобретениями цивилизации. Я не швырнула их об стену только потому, что в этот момент раздался звонок в дверь…
Феликс был некстати как никогда. Если вы хотите представить себе моего МЧ как можно ярче, просто пересмотрите фильм «Беги, Лола, беги». Феликс – вылитый бойфренд Лолы. И уши у него торчат точно так же. Вообще я люблю трепать эту лопоухость даже без именинного повода. Но сейчас… Мне было просто не до него.
– Ку-ку! – забасил он своим низким голосом и, ввалившись в прихожую, нарушил мою темноту. – Ты чё полутёмничаешь? Забыла? Я ж темноты боюсь!
– Лися, не включай!
В глаза я называю его просто Лисей (волосы у него нежно-рыжие, как у лиса). «Феликс», мне кажется, звучит как-то слишком жестко. К тому же и фамилия у него не мягкая – Железнов. Услышав эту фамилию, дедушка, как всегда, отпустил прикол – окрестил Феликса Железякиным. В принципе это в точку: Железякин – гик еще тот, он как никто другой разбирается в компах и вообще, наверное, во всех железяках на свете.
Феликс включил свет. Я зажмурилась, а он, улучив момент во время моего ослепления, чмокнул меня в щеку и бесцеремонно, не разуваясь и не извиняясь за это, с огромной кучей каких-то коробок, прошлепал в гостиную. Вот зачем, скажите мне, заводить бойфрендов? Чтобы они натоптали у вас дома? Или чтобы, услышав вашу просьбу не включать свет, сразу поняли с полуслова, что вы хотите побыть в темноте, причем совсем одна? Я раздраженно вышла из комнаты и… Я хотела бы сказать «хлопнула дверью». Но тут мне придется пояснить, чтобы вы представили моё жилище в деталях.
Мне бы очень хотелось взять и выложить вам тут всё сразу – самую суть. И я с трудом преодолеваю свою нервенность. Но как говорит мой дедушка: «Ты всегда бежишь впереди паровоза». Да, мне нужно научиться не торопиться, поэтому и вы немного потерпите. А еще он любит говорить: «В деталях – Бог». И, возможно, именно его немецкая кровь начинает навязывать мне занудную традицию – разложить всё по полочкам. Есть одна деталь – очень важная в моем доме.
С межкомнатными дверями у меня в квартире не очень. Из прихожей в гостиную ведет арочный проем. Из гостиной в кухню – точно такой же проем, зеркально отражающий первый. На втором этаже, над кухней, – моё пространство, которое я называю просто – «нора»: кабинет, примыкающая к нему крошечная спальня, а к ней в свою очередь примыкает душевая (места для ванны в ней не хватило). В обе эти смежные комнаты можно войти с портика, которым продолжается лестница – и ни там, ни там, опять же, дверей нет. А есть лишь легкие белые занавески, в легкомысленную мелкую ромашку. Я не очень люблю замкнутые пространства. И это была моя идея дизайна квартиры, которую поддержала мама.
Конечно, в верхней душевой и нижней ванной двери есть. Но если вы будете хлопать именно ими – вряд ли ваш бойфренд поймет это правильно. В лучшем случае он подумает, что вы пошли по нужде.
Единственная дверь в нашей квартире, которая ведет в комнату, – в спальне родителей. Она тоже расположена на втором этаже, но не над кухней, а в противоположной стороне от гостиной – над прихожей. Над гостиной же – родители мои, челы не без фантазии, потолок, ведущий на чердак, разрушили совсем, поэтому тут он получился высоченным. Эта огромная комната делит квартиру на два крыла: северное и южное. Родителям достался «юг», потому что я взяла себе «север». Вот такая ориентация.
А теперь та самая важная деталь. Родительская комната уже давно заперта на ключ. Но не папой, который трепетно относится к своим японским гравюрам, циновкам из рисовой соломки и коллекции восточных чаев с посудой для чайной церемонии. И не мамой, которая, возможно, действительно расстроилась бы, узнав, что ее дочь проводит время со своим бойфрендом на их широченной низкой кровати из черного дерева. Эта дверь заперта на ключ мною. Потому что я бы не очень хотела, чтобы мои друзья во время наших пати захаживали туда, даже просто сидели на этих циновках, пусть ничего и не трогая. В комнате какой-то особенный дух, и я хочу, чтобы это пространство осталось только нашим – семейным.
Даже моя «нора» – это вроде моё-моё, и я не пускаю туда кого ни попадя. Но Феликса пускаю, а еще деда, ну и парочку друзей иногда. А в ту комнату нет. Никогда. Может быть, я пустила бы переночевать туда дедушку, если бы он оставался у меня. Но дедушка всегда уезжает к себе. Поэтому сейчас – это только мой дом.
Итак, я хотя бы мысленно хлопнула дверью, пытаясь уединиться на кухне, в надежде успокоить свои нервы чередой суетливых движений. На обеденном столе лежала свежая газета со статьей на первой полосе о теракте в Африке. И стояла сахарница. Я хотела расчистить стол и зачем-то убрала сахарницу и газету в холодильник.
Феликс вошел, бросил коробки на стол, посмотрел на меня сочувствующе и сказал:
– Всё наладится, – потом устало плюхнулся на диван-уголок. Тут он вспомнил, что не разулся, поспешно стянул с себя ботинки, бросив их под стол, и залез на диван с ногами. – Садись! Покажу, что мне удалось добыть. – И скорчил, как он любит выражаться, «funny face».
Сейчас его джим-кэрривские ужимки меня просто раздражали. Но я сжала зубы, вздохнула и, просто чтобы отвлечь себя от дурных мыслей, тоже залезла на диван.
Феликс стал открывать коробки и жестом фокусника доставать из них какие-то белые матерчатые мешочки. В мешках прятались никелированные смесители.
– Вашему вниманию предлагаются – суперкранЫ! Всю сеть облазил. Взял тебе на выбор. Как тебе такой кранчик? – продолжал свою комедию мой кулхацкер, выражением лица намекая на неоднозначную символичность крана.
– Мне не до кранов сейчас, ты же знаешь, – сказала я, пока терпеливо. – Пусть хоть потоп на кухне будет…
– Потопа не будет! – не унимался Феликс. – Вас спасет супергерой Ной! – Феликс поклонился. – Напоминаю, у вас всегда есть выбор!
Уже жестом профессионального рекламщика он срывал с кранов белые чехлы.
Он вполне мог бы стать звездой камеди-клаба и зарабатывать своим обаянием, участвуя в стенд-апах. Если бы умел складно говорить. Но Феликс технарь чистой воды. Вы спросите, что я тогда делаю с ним, имея за спиной два высших гуманитарных: ну, типа, вам поговорить есть о чем? Есть, не переживайте. Во-первых, он служил в армии. И за это я его уважаю. В смысле, не только за это. Он имеет кучу технических знаний, в которых я еще в школе заблудилась, да так и не выбралась. Так что он меня уже на две головы выше. Даже на три, потому что у Феликса разряд по кик-боксингу.
Короче, он жутко умный, в этом году закончил Бауманку. И теперь, осчастливленный волшебной бумажкой, – та-та-та-там, внимание! – не пошел в отрыв, не устроил себе отдых, не уехал в Индию и не мается кризисом «чем-же-мне-заняться-дальше». Он просто занимается тем, что любил все эти годы, – целыми днями копается в «железе» своих родных и знакомых, решая их проблемы с настырным удовольствием. Короче, в офисе не пашет, а работает сам по себе. Да, забыла: он также чинит компы не только своим – уже за деньги, но недорого. Так что обращайтесь. Ну, а краны – это так, хобби.
– Прошу также обратить внимание на упаковку!
Феликс расправил белые упаковочные мешочки на веревках, демонстративно нюхая их.
– Теперь у вас есть дополнительная пара белых носков! На веревочках. Ой, простите, носков в паре оказалось трое, – но Феликс сразу нашелся. – Лишний мешок предлагаю использовать в качестве марлевой повязки в условиях сильного задымления!
Я выдавила из себя беспомощную улыбку. Меня достал этот цирк.
– Железякин… Ты извини. Лучше уйди сейчас, а?
Я злюще так посмотрела на него. Он застыл на пару секунд.
– Ладно, понял. Уже ухожу, – Феликс встал. – Ты сейчас нервная. К тебе не подходи. Какой тебе всё-таки нравится?
Стоит со смесителями в руках, смотрит на меня глазами такими наивными, как у ребенка. Разве такого выгонишь…
– Без разницы.
Феликс кладет мне руку на плечо. Неуклюже так, словно не знает, с какого бока ко мне подойти, чтобы я не оттолкнула.
– Они найдутся. Вот увидишь! С ними точно ничего не случилось. Я ж ясновидящий! Или яснознающий… А хочешь, я тебя замуж возьму?
Тут я схватила со стола чашку и как грохну ее об пол! Она так и разлетелась вдребезги. В другое время его «предложение» меня бы просто улыбнуло. А сейчас я взорвалась. Феликс всё делает «про между прочим»: ласковые слова вскользь, поцелуи по привычке (что может быть омерзительнее?).
Я убежала в гостиную, на диван, разревелась там, как дура. Но не из-за замужества, конечно… Вообще я терпеть ненавижу реветь на людях. Разве только при дедушке. Но он не считается.
– Вали отсюда!
Уходя, Феликс, наверное, решил меня рассмешить. Схватив в охапку ботинки и надевая их уже в прихожей, он взял всю вину на себя.
– Знаешь, я сам виноват, что довел тебя до слез! – Феликс хлопнул себя по лбу. – Носки должны были быть разными! – Он помахал оставшимся белым мешочком, а потом постучал пальцем по своему лбу. – Один левый, другой правый… Старый дурак…
– Ёк-дык-тыг-дык! – я не могла не выругаться. Матом. Последнее время меня так клинит, что я стала ужасной матерщинницей. (Боже, слово-то какое – радость филолога! Матер-щинница.)
Мат совершенно никак не коррелирует с моим образом: вроде вся такая правильная девочка из интеллигентной семьи, и тут на тебе! Это одна из моих дурных привычек, которая подводила меня не раз. Но избавляться от этого сейчас – ну, до того мне? Поэтому давайте так, у нас тут, типа, цензура, и, чтобы мне постоянно не ставить «ПИП», как в телеке, мне придется время от времени писать здесь всякие «ё-словечки». Но когда вы будете их тут встречать, переводите сами – вы ж люди грамотные – на выразительный язык отборного мата.
В Феликса полетела лежавшая на диване недочитанная книжка – не книга, а целый «кирпич», тяжелая. «Кирпич» перелетел гостиную, вылетел в прихожую и попал в мое же отражение – на зеркальной дверце шкафа. Зеркало не разбилось, но треснуло…
Из прихожей донеслось бормотание Феликса.
– Ладно. Держись тут. До завтра.
Входная дверь грохнула – то ли обиженно, то ли подбадривающее, и я наконец осталась одна.
Я вышла в прихожую, чтобы запереть входную дверь. Подняла с пола книжку. Это был «Бойцовский клуб» Чака Паланика. Не помню, откуда она у меня. Ах, да, Гарик подарил как-то. Вечно он тащит ко мне, по его словам, «крышеснос».
Я взглянула в зеркало. В полутьме я напоминала тень – только очки поблескивали отражающимся в них светом гостиного торшера. Зеркало делила длинная вертикальная трещина. Я надавила на нее пальцем, и она быстро поползла вниз, легко, словно анисовую травинку, разрезав мое отражение на две почти равные части.
Оставшись одна, я поревела как следует, потом зло вставила себе градусник под мышку (мне казалось, что я вся горю) и уселась думать о том, что же произошло. Мне вообще удастся сегодня сосредоточиться?! Зазвонил городской телефон. По-видимому, не удастся… Но я ждала звонка, поэтому сразу бросилась к трубке. Поймав на лету выпавший градусник, я схватила трубку.
– Алло! Алло! – хрипло заорала я.
– Тьфу ты! – зазвучал в трубке недоуменный дедушкин голос. – Да не кричи ты так! Это я. Есть новости?
– Нет, – произнесла я сдавленно. – А у тебя?
Дедушка в трубке насторожился и, конечно, выпрямился. Он всегда следит за осанкой. Его любимый фильм «Офицеры». Тут я бы опять сделала вам своеобразный «имаджинейшн спойлер» (imagination spoiler), давайте его так назовём: чтобы вы даже не пытались представлять себе моего деда таким, каким вам вздумается, я скажу, что он похож на покойного актера Пороховщикова. Вылитый. Только дедушка – не актер, а бывший военный хирург. Но по специальности он давно не работает, а имеет прямое отношение к кино. Кино – это его большая страсть. Он и меня с детства кормил только этим: никаких парков-аттракционов, никаких зоопарков – кино, кино, кино… Его постоянно приглашают в качестве медэксперта на разные кинопроекты. Большой человек, практически зав небом.
– Внуча, ты что, плакала?
Иногда такое ощущение, что мой дед видит сквозь стены. Может, он поставил себе «видеоняню» (так, кажется, называется, эта штука, чтобы следить за детьми из другой комнаты)? Но он сидит на даче, а я в Городе М. К тому же я далеко не ребенок.
Я немедленно вытерла щеки ладонью. Но дед уже начал кипятиться.
– Панихиду уже справила? Навыдумывала себе всякой чертовщины! – сердиться дед начинает легко. И в этом я в него. – Да если бы хоть один из наших пострадал, мы бы это первыми узнали…
Я перед экзаменами так не мечусь по коридору, как сейчас по гостиной – туда, обратно…
– Деда! И выдумывать ничего не надо! Как Шамиль летом из Австрии вернулся, разве не помнишь?! В гробу цинковом! «Дипломатическая командировка»! Хоть кто-нибудь в новостях это осветил?! Будут тебе устраивать международный скандал…
Это была чистая правда. Наш хороший знакомый Шамиль так и не вернулся из загранкомандировки. И никто не объяснил его родным, что же произошло. А потом пришел гроб. Цинковый.
А два года назад, еще на пятом курсе, мой одногруппник Саша Левин… Просто пошел утром в универ и пропал. И там его не видели, и вообще нигде. Все в группе считали его укурком, но я-то знаю, что он не такой. Он рубил в мобилах как бог и мне одну шахматную игрушку поставил, просто шикарную, чтобы я не страдала на психологии. Короче, нормальный был парень. Жаль его…
Люди исчезают, и никто ничего не может объяснить… Вот я и поперхнулась на слове «скандал», закашлялась. А может быть, просто от смога.
– Ты совсем не умеешь ждать! – дедушка был, как всегда, прав. Чего не умею, того не умею. – Завтра я буду звонить в посольство.
Пытаясь откашляться, я прислонилась спиной к книжной полке. Вынула из подмышки градусник и всё-таки решила взглянуть: сколько же у меня там «натикало». На улице жара – просто в Африку не езди, а у меня жар вздумал… Тридцать девять и два…
– Это я во всем виновата… – почти бредила я дедушке в трубку.
– Что? Опять, как тогда? Опять за старое?! – почти ласково проорал дедушка.
Я ловила градусник – ну в кого у меня руки крюки?! – и случайно толкнула локтем стопку книг. С полки посыпались книжки и фотоальбомы, сбивая с ног африканских слонов, пузатых негритят из черного дерева и прочую мишуру.
– Да, да, – бормотала я, собирая выпавшие из альбома фотографии, – это я его убила… И теперь…
– Да что ты о себе возомнила?! – кажется, дедушка не на шутку рассердился. – Вершительница судеб! Ты что, совсем спятила?!
– Деда, тебе нужны доказательства?!
Тут из одного альбома высыпался целый ворох каких-то фотографий.
Это были не просто фото. Это были вещдоки! На них мне было лет тринадцать – четырнадцать. На одних я была с братом-близнецом, на других рядом со мной улыбалась сестра-близнец.
– Деда… Я перезвоню…
