Kitobni o'qish: «Всадница ветра»

Shrift:

P. C. Cast

Wind Rider. Tales of a New World

* * *

Эту книгу я посвящаю отцу – Могучему Мышу и моему герою.
Писать ее было особенно увлекательно!

Глава 1

Три года назад – равнины Всадников Ветра – сборное место

Заря дразнила горизонт, нагоняя на небо румянец, когда Ривер тихонько выскользнула из большого шатра, который делила с матерью, двумя тетками, пятью кузинами, тремя младшими сестрами, кобылой ее матери и двумя меринами, которые много лет назад выбрали теток своими Всадницами. Шатер ее матери, Всадницы Старшей кобылы табуна Мадженти, стоял почти в середине спирали, выложенной из каменных монолитов, отмечавших место силы, но особое значение Сборного места ощущалось и без этих древних безмолвных стражей: просторный грот в центре спирали служил свидетельством разрушительной силы солнца, которая сотни лет назад вскрыла землю и навсегда изменила мир. Ривер бросила взгляд на вход в пещеру, пытаясь разглядеть табун жеребят-отъемышей, но увидела лишь тени факелов, хотя до нее доносилось тихое ржание и беспокойный стук копыт.

Ривер с трудом сдержалась, чтобы не заглянуть в пещеру. Закон запрещал Претендентам общаться с молодняком до прибытия лошадей на Сборное место – именно поэтому их прятали в пещере, где обычно размещались целые табуны.

«Сегодня Избрание. Всего через несколько часов произойдет то, о чем я мечтала с тех пор, как научилась мечтать».

От волнения у Ривер закружилась голова. Несмотря на предрассветный полумрак, огромный лагерь уже начинал просыпаться. Она отвернулась от пещеры и торопливо направилась к выходу из лагеря, опустив голову пониже в надежде, что ее не узнают.

– Да пребудет с тобой милость Кобылицы, Ривер! – донесся смутно знакомый голос.

Ривер не остановилась, но помахала в ответ в знак благодарности, ускоряя шаг. Ей хотелось хоть немного побыть наедине с собой перед тем, как начнется день и она окажется в центре внимания.

«Не драматизируй. Далеко не все будут на тебя смотреть – всего лишь весь твой Табун», – саркастично сказала себе Ривер, огибая яркие пурпурные шатры, которые расходились по спирали от шатра ее матери и отмечали границу табуна Мадженти. Ее табуна. Ее жизни. А сегодня – еще и причины ее волнения.

Пурпур сменился оттенками синего, цвета табуна Индиго. Ривер улыбнулась. В отличие от ее табуна, избравшего своим символом один глубокий пурпурный цвет, Всадники Индиго гордились разнообразием создаваемых ими оттенков синего. Это раздражало ее мать, но Ривер считала пестроту Индиго бодрящей и привлекательной.

Стояло раннее утро, и она не остановилась, чтобы полюбоваться богатством оттенков, как сделала бы в иное время, а обошла шатры Индиго стороной. Она повернула налево и перешла на бег, минуя желтые и красные шатры табунов Жонкиль и Киноварь, пока не оказалась у пологого холма, где прерия переходила в редколесье, предвещая близость ручья.

К облегчению Ривер, в этой части быстрого и чистого Жеребячьего ручья никого не было, и она кинулась по травянистому склону к песчаному берегу. С помощью длинной пурпурной ленты, которую она прихватила из вороха лент, предназначенных для украшения ее волос в этот знаменательный день, она убрала в хвост непослушную черную копну. Затем опустилась коленями в мягкий песок и, зачерпнув прозрачной воды, плеснула себе в лицо. От холода у нее перехватило дыхание: весна только началась, и прерия еще не успела прогреться, чтобы хоть немного смягчить прохладу ручья, берущего начало в горах. Не обращая внимания на немеющие руки, Ривер как следует умылась, а потом сбросила ночную рубашку и, обнаженная, вошла в ручей по пояс, осторожно ступая по гладким камням. Не раздумывая, она погрузилась в воду по самую шею и закрыла глаза.

– Унеси мои тревоги и сомнения. Помоги мне стать той, кем будет гордиться табун Мадженти и мама. Великая Мать-Кобылица и Конь-Отец, пусть сегодня меня сочтут достойной, пусть меня выберут Всадницей.

«Выберут Всадницей…»

Эти слова отдавались в ее душе, пока она сидела в воде, позабыв о холоде.

Судьбоносный день настал, и, если это случится – если ее выберут, – ее жизнь изменится навсегда.

Конечно, если ее не выберут, ее жизнь тоже изменится. Да, будут и другие Избрания. По достижении шестнадцати лет каждый ребенок мог участвовать в церемонии трижды – ему давалось три попытки, и те, кого так и не выбрали, оставались полноценными членами табуна. Но они не были Всадниками ветра. Разумеется, все они умели ездить верхом. Но одно дело ездить на лошади, и совсем другое – обладать мысленной, физической и духовной связью с животным, которое выберет тебя своим Всадником, другом, спутником на всю жизнь.

С самого детства Ривер наблюдала за узами, связывающие мать с ее прекрасной кобылой, Эхо, и страстно мечтала о такой же невероятной, нерушимой, неописуемой близости. Большую часть своих шестнадцати лет она готовилась к этому дню, а за последний год мечта о спутнике превратилась в одержимость.

– Моему жеребенку необязательно претендовать на статус Старшей кобылы или Жеребца-лидера. Я буду рада любому – милому маленькому мерину, например. Только, пожалуйста, пусть я стану одной из них. Пусть меня выберут.

– Ты зря беспокоишься. Ты ведь знаешь, что займешь место матери, а Эхо выбрала ее с первой попытки.

Голос доносился с берега. Ривер медленно повернулась. Он стоял у самой воды и, улыбаясь, держал в руках ее ночную рубашку. Как у него отросли волосы! В мелкие косички были вплетены алые ленточки под цвет короткому жилету, который едва сходился на его мускулистой груди, делая его старше, словно их разница в возрасте составляла не два неполных года, а гораздо больше. Ривер почувствовала неожиданно сильный прилив радости – она и не подозревала, как успела соскучиться.

– Клэйтон! Я тебя не видела. Решила, что ты не приедешь на Избрание. Как здорово, что ты все-таки успел, – хоть ты и подслушивал мои молитвы.

– Я не подслушивал. Я просто пришел, когда ты уже молилась – вслух.

– В следующий раз постараюсь делать это потише. Что ты вообще тут делаешь? – Она лукаво усмехнулась. – Хочешь присоединиться?

Клэйтон фыркнул.

– Ну нет! Я соскучился и пошел тебя искать, но мыться я предпочитаю как цивилизованные люди: в лохани с нагретой водой, а еще лучше – в горячем источнике.

– Все такой же ребенок. – Ривер насмешливо изогнула полные губы в улыбке.

– Все такая же оторва, – парировал Клэйтон. – Выходи, пока не посинела, а то придется проситься в табун Индиго. И вообще, у меня для тебя подарок на удачу – хотя вряд ли она тебе понадобится.

– Подарок? – не думая о смущении или соблазнении, Ривер встала и выбралась на берег. Клэйтон подал ей ночную рубашку. Она вытерлась подолом и подняла глаза на друга. – Ты стал высоким.

– Еще выше, – поправил он.

– И еще самодовольнее?

– Не-а. Вот уж чего, а самодовольства во мне ровно столько же, – ухмыльнулся он.

Она надела рубашку и окинула его внимательным взглядом.

– И выглядишь сильнее. Смотри-ка, мышцы накачал. Похоже, табун Киноварь всю зиму держал вас с Бардом в черном теле. Кстати, где он?

Ривер заглянула Клэйтону за плечо, ища трехлетку в тени, что стелилась по траве под раскидистыми дубами, растущими вдоль Жеребячьего ручья.

– Мать взялась переплетать ему гриву и хвост. Хочет заменить красные ленточки на то, что она называет «правильным цветом».

– Пурпурные, разумеется.

– Как же иначе?

– А этого она не заметила? – Ривер подергала за одну из алых лент в его волосах. – И этого? – Она постучала пальцем по кроваво-красному жилету. Вблизи она увидела, что на жилете нитью из гнедого конского волоса вышиты крошечные лошади, вставшие на дыбы.

– Заметила. Она велела снять ленты и надеть приличный жилет, а потом прогнала меня и принялась ворковать над Бардом, рассказывая ему, что соскучилась и что давно пора заплести его как следует.

– Ха. Хочешь узнать, что такое настоящее воркование? Посмотри, как все носятся с Эхо. – Она тихо засмеялась и закатила глаза.

Но Клэйтон ее не поддержал, а, напротив, резко посерьезнел.

– В этом нет ничего удивительного. Она Старшая кобыла, самая мудрая, сильная, ладная и красивая лошадь в табуне Мадженти – а многие считают, что и во всех пяти Великих табунах.

Плечи Ривер поникли.

– Ты прав. Прости. Я вовсе не хотела язвить про Эхо. Она прекрасна, и я люблю ее так же, как люблю маму.

– Тогда про кого ты хотела съязвить?

На его вопрос она ответила двумя.

– Клэйтон, ты мог бы сказать, что Эхо – продолжение моей матери? Что мама – отражение достоинств Эхо?

Он ответил не задумываясь:

– Да. И любой в нашем табуне и в других скажет тебе то же самое.

– Я тоже так думаю. Но я боюсь, что про меня такого не скажешь.

– Чего именно?

– Что я – отражение ее достоинств. – Она посмотрела ему в глаза. – Я не хочу подвести маму и Табун.

– Ты их не подведешь. Ты не можешь их подвести. Или за те шесть месяцев, что мы не виделись, ты настолько изменилась? – Он вопросительно изогнул бровь.

Ривер ощетинилась.

– Я – это я.

– Тогда ты прирожденная Всадница – лучшая из всех, кого я знаю. И не забивай себе голову тем, что говорят люди. Ты ведь знаешь, что жеребята чувствуют тревогу. Просто будь собой – и будь готова принять любую лошадь, которая подойдет к тебе сегодня, только и всего.

– «Только и всего»? – Ривер закатила глаза.

– Ну, почти. Если тебя выберут, на тебя лягут ожидания Табуна, особенно если это будет кобыла. А если не выберут, на тебя все равно лягут ожидания Табуна, потому что всех будут мучить мысли о том, кто тогда станет Всадницей следующей Старшей кобылы… – Он усмехнулся. – Ну вот. Полегчало?

– Нет.

Они обменялись улыбками, и Клэйтон развел руки.

– Иди сюда, беспокойная душа. Я соскучился.

Ривер шагнула вперед. Такое странное и одновременно такое знакомое ощущение! Он крепко сжал ее в объятиях, и она прильнула к нему. А потом отступила на шаг и подняла на него глаза.

– Я надеялся, что ты тоже по мне скучала, – сказал он.

– Еще как!

По его глазам она поняла, что он хочет сказать что-то еще, и затаила дыхание в надежде, что он не испортит момент воссоединения неловкостью. К счастью, этого не произошло. Вместо этого он сунул руку в карман и достал какой-то предмет.

– Это тебе.

Она протянула руку, и Клэйтон уронил ей в ладонь кристалл. Он лег так, словно был выточен специально для нее – длинный осколок поблескивающего кварца. Он был теплым от прикосновения Клэйтона, но, коснувшись ее кожи, нагрелся еще сильнее, почуяв кровь Видящей табуна Мадженти, которая текла по ее венам. Ривер чувствовала кристалл – чувствовала его дремлющую силу – и, хотя она даже не была Всадницей, камень начал пробуждаться и настраиваться на нее, успокаивая лихорадочные мысли, которые осаждали ее уже два дня, с момента их приезда на Сборное место.

Она невольно замедлила дыхание и расслабила плечи, которые впервые за много дней перестали гореть от напряжения. Ривер открыла рот, чтобы поблагодарить Клэйтона за невероятный подарок, но вместо слов благодарности у нее вырвался испуганный вздох, когда луч нежного утреннего солнца упал на граненую поверхность кристалла, и она увидела, что у него внутри.

– Клэйтон! Это же дух!

– Смотри внимательней. Это не просто дух.

Ривер подняла кристалл повыше, прищурилась… и потрясенно распахнула глаза.

– О Мать-Кобылица! Аметистовый дух! Клэйтон, я не могу его принять. Это слишком ценный подарок.

Клэйтон мягко сжал ее пальцы вокруг кристалла.

– Только не для меня. Для меня это просто красивый кристалл. Разбудить его способна только Всадница табуна Мадженти.

– Ты мог бы его на что-нибудь обменять! Да хоть на отдельный шатер! Я серьезно, Клэйтон. Забери его.

– Боюсь, уже поздно. Ты выглядишь спокойной – или, по крайней мере, выглядела, пока не заметила духа. Кристалл пробудился в твоих руках, так ведь?

Ривер не удержалась. Она разжала ладонь и посмотрела на поблескивающий подарок. В кристалле эхом пульсировало ее собственное сердцебиение.

– Ну что? Он пробудился? – повторил Клэйтон.

– Да. – Она не могла отвести глаз от камня. – Он явно пробудился.

– Я так и знал! Ты не только преемница своей матери. Ты еще и Видящая!

Ее взгляд метнулся от кристалла к нему. Она быстро огляделась.

– Тише! Мы не узнаем этого наверняка, пока меня не выберут. Ты ведь знаешь: если кто-нибудь услышит от нас такие слова, скажут, что мы самоуверенные выскочки.

– Но это правда. Ты держишь в руке доказательство.

– Я держу в руке невероятно редкий и могущественный кристалл, который распознал меня и мою кровь, вот и все.

– Кровь, которая течет в жилах могущественных Видящих, – добавил Клэйтон. – Ты знаешь, какими свойствами обладает аметистовый дух? Когда я нашел его, то решил никого спрашивать. Я даже не понял толком, что у меня в руках, но знал, что это дух, и этого хватило, чтобы держать язык за зубами.

Взгляд Ривер вернулся к теплому кристаллу, который пульсировал на ее открытой ладони.

– Аметистовый дух показывает Видящим истоки каждого жизненного цикла.

– Ого. Гм… и что это значит?

– Это значит, что с помощью этого кристалла можно увидеть, какие уроки человеку предначертано усвоить в каждом жизненном цикле. Зная это, Видящая может помочь этому человеку понять, чего он или она должны достигнуть. – Оторвавшись от кристалла, Ривер заглянула в темные глаза Клэйтона. – Например, если бы ты страдал от тоски – настоящей тоски, а не легкой хандры, – Видящая могла бы попросить духа заглянуть в твои жизни и выяснить, чего не хватает твоей душе в этом жизненном цикле.

Клэйтон кивнул.

– В табуне Киноварь была одна девушка – в точности как ты описала. Очень, очень грустная. Она со своей кобылой спрыгнула со скалы – сознательно. И никто не смог их остановить. Думаешь, этот кристалл мог бы ее спасти?

– В руках Видящей – да, скорее всего. Не вини себя. Ты не мог этого знать.

– Это случилось до того, как я нашел кристалл. Но я рад, что теперь я об этом знаю. И еще я рад, что нашел его и теперь он в твоих руках. – Клэйтон взял ее руку и медленно, с нажимом провел большим пальцем по коже ее запястья. – Используй его, чтобы помогать другим, Видящая.

– Я не Видящая, – возразила она машинально, хотя чувствовала, как кристалл вторит ее сердцебиению.

– Пока. Посмотрим, что принесет сегодняшний день. По крайней мере, кристалл помог тебе немного успокоиться.

– Вовсе не немного, – сказала Ривер. Поддавшись порыву, она встала на цыпочки, обняла его и легко поцеловала в щеку. – Спасибо! Это чудесный подарок.

Она подалась назад, но он мягко взял ее лицо в ладони.

– Ривер, пока я был в отъезде, я думал о тебе каждый день.

– Каждый день на протяжении шести месяцев – это очень много. Думаю, ты преувеличиваешь.

– Я не преувеличиваю и не шучу. Я докажу тебе серьезность своих намерений, дай только шанс.

Ривер медленно отступила, вынуждая Клэйтона ее отпустить.

– Клэйтон, сейчас я могу думать только об Избрании.

– Ты всегда только о нем и думаешь.

Она не отвела взгляда.

– Ты прав. Сколько я себя помню, стать Всадницей ветра было главной целью моей жизни.

– Но когда тебя выберут…

– Если, – поправила она. – Никто не может предсказать результат Избрания.

– Хорошо. Если тебя сегодня выберут, у тебя появится время на что-то еще?

– Я не знаю, – сказала она честно. – Я еще не думала о том, что будет после Избрания.

Клэйтон глубоко вздохнул и порывисто выпалил:

– Скажи, я привлекаю тебя хоть немного, или ты предпочтешь быть с другим – мужчиной или, может, женщиной?

В голосе Клэйтона не было желчи. Табун воспринимал сексуальность как нечто меняющееся, и никто не смотрел косо на женщин, которые любят женщин, и мужчин, которые любят мужчин, – и даже женщин, которые решают жить как мужчины, и мужчин, которые предпочитают жить как женщины. Эксперименты считались естественными, и позволительно было все, что происходило с обоюдного согласия.

Ривер не стала ничего утаивать:

– Я думаю, что у тебя приятная внешность. Ты умный и веселый, и мы были друзьями с самого детства. Но я не испытываю к тебе влечения. Я уже говорила об этом раньше – и не раз. Я не испытываю влечения ни к кому. Я просто хочу, чтобы меня выбрали, хочу стать Всадницей ветра и, если получится, Видящей. Вот что для меня важнее всего. Ты меня понимаешь?

Клэйтон застыл. Он скрестил руки на груди и отступил на шаг. Выражение его лица из умоляющего стало плоским, лишенным эмоций. В его приятном голосе прорезалась язвительность.

– Я правильно понимаю, что ты не испытываешь влечения ни к кому? Ерунда. Ривер, тебе шестнадцать. Мне восемнадцать. Все в нашем возрасте – все, с кем мы росли, и все наши ровесники из других табунов, – влюбляются в друг друга напропалую и только об этом и думают. Поэтому – нет, я не понимаю, что с тобой творится. Но это не отменяет того, что я беспокоюсь о тебе – беспокоюсь больше, чем друг. И я бы хотел, чтобы ты дала нам шанс. – Он вздохнул и взъерошил свои волосы. – Я бы пожелал тебе удачи, но сегодня она тебе не понадобится. Твой жеребенок найдет тебя, и тогда, возможно, у тебя появится время на жизнь – на любовь и возлюбленного.

Сказав это, Клэйтон развернулся и зашагал прочь.

Ривер постояла на месте, крепко сжимая кристалл в руке, пока он замедлял ее сердцебиение и успокаивал взбунтовавшийся желудок. Затем она по своим следам зашагала назад по склону.

«Я не позволю его словам меня ранить. Он не заставит меня чувствовать себя неправильной. Не сегодня».

С вершины холма Ривер любовалась рассыпавшимися по Высокотравью шатрами. Над горизонтом показалось солнце. Жирное, цвета спелого персика, оно окрашивало Сборное место золотом.

В гигантских гранитных монолитах, добытых их предками много веков назад в Скалистых горах, виднелись вкрапления кристаллов, которые дивно искрились под утренним солнцем. Камни ровной спиралью окружали расселину, которая образовалась во время землетрясения, расколовшего прерию много поколений назад, когда взорвалось солнце. Табуны разбили лагерь вдоль каменной спирали, превратив прерию в яркое лоскутное одеяло.

Прежде всего в глаза Ривер бросился табун Мадженти. Его пурпурные шатры и длинное, раздвоенное знамя с эмблемой из кристаллов, которое лениво трепыхалось на утреннем ветру, сверкали и притягивали взгляд, как огонь притягивает мотыльков. Ривер любила свой табун и гордилась тем, что лишь среди Всадников Мадженти рождались Видящие – те, кто умел пробуждать кристаллы и дремлющие в них свойства.

«Со мной все нормально! Табун меня принимает. Мама ни разу не выражала недовольства тем, что я не выбрала себе пару и не болтаю с утра до ночи о том, как мне хочется чьего-то внимания. Мы никогда об этом даже не говорили. Да и друзья не настаивают на откровениях. По крайней мере, в последнее время».

Вот только есть ли у нее друзья? Или они прекратили дразнить и расспрашивать ее, потому что она сама отдалилась от них, особенно за последний год?

Ривер вцепилась в кристалл и обратилась к глубинным свойствам кварца, чтобы успокоить беспорядочные мысли, вызванные словами Клэйтона. Она задышала медленнее и глубже. Громкое приветственное ржание переключило ее внимание с моря пурпура на изумрудно-зеленые шатры табуна Виридий и их знамя с силуэтом бегущего жеребца – табун Виридий славился самыми быстрыми в прерии лошадьми. Ривер увидела, как к женщине, одетой во все зеленое, играющей походкой приближается конь. Женщина обняла своего спутника, и он слегка согнул колени – в знак не покорности, но любви, – чтобы ей было проще запрыгнуть на его широкую спину. Едва она села, великолепный конь мотнул головой и, погарцевав на месте, лягнул воздух задними копытами. Ривер могла бы поклясться, что услышала радостный смех Всадницы, прежде чем она исчезла среди шатров и других лошадей и Всадников, которые уже начали просыпаться.

«Вот бы меня выбрал жеребчик – когда-нибудь он станет таким же красивым конем». Ривер была бы ему рада и все же мечтала о другом.

Ее взгляд скользнул от зеленых шатров к табуну Жонкиль и его солнечным ярко-желтым палаткам. Их знамя различить издалека было проще всего: темный контур величественного бизона символизировал великолепных охотников табуна.

С табуном Жонкиль соседствовал табун Киноварь – кроваво-красные шатры и знамя с черным копьем. От скованных льдом озер на далеком севере до солоноватых вод побережья Южного моря, от берегов Могучей Мисси – реки, служившей границей прерии на востоке, – и до подножия Скалистых гор на западе, где табуны находились сейчас, – со всех уголков бескрайней прерии юноши и девушки из разных табунов шли в табун Киноварь, чтобы пройти обучение у его непревзойденных воинов.

«Мог ли Клэйтон уйти к ним из-за меня? Из-за того, что я его отвергла?» Она не задумывалась об этом раньше и быстро отбросила эту мысль сейчас. «Если я – причина его ухода, это его проблема, а не моя. Я ничего ему не обещала. Я никому ничего не обещала!»

Ривер сжала кристалл в кулаке, и от его тепла гнев, наполнявший ее холодом и пустотой, отступил.

Успокоившись, Ривер перевела взгляд на красивые синие шатры табуна Индиго. У каждого из них был свой неповторимый оттенок, и издалека они напоминали водную поверхность, на которой играют лучи солнца. Сейчас их знамя было нежно-голубого цвета летнего неба, на фоне которого четко вырисовывалось сложное плетение, символизирующее познания табуна Индиго в искусстве врачевания.

Каждый из пяти Великих табунов был уникальной частью единого целого. Разные по природе, они полагались друг на друга: торговали, скрещивали кровные линии лошадей, находили себе пары – они были едины, но каждый шел своим путем.

«Почему я такая белая ворона? Неужели для того, чтобы быть частью Табуна, нужно непременно связать себя с другим человеком?»

Этот вопрос мучил Ривер с тех пор, как у них с подругами начала развиваться грудь и появились лунные кровотечения. Эти перемены повлияли на Ривер физически, но, в отличие от других девушек, внутренне она не изменилась – по крайней мере, не слишком сильно.

Ривер желала одного: быть избранной. Она хотела стать Всадницей, которой будут гордиться ее мать и Табун. Другие девушки? Они продолжали выполнять возложенные на них обязанности, но, если прежде они вместе играли во Всадников ветра и мечтали о том, как будут рассекать Высокотравье верхом и вести табун Мадженти к процветанию, то теперь на уме у ее подруг было одно: поскорее покончить с обязанностями и начать прихорашиваться и заигрывать с мальчиками, которых еще недавно считали слишком глупыми и незрелыми.

Ривер считала, что они выставляют себя на посмешище, позволяя похоти управлять своей жизнью. Она вздохнула. Если уж быть честной с собой, придется признать, что, по их мнению, на посмешище себя выставляет она – тем, что не испытывает ни к кому влечения.

Разумеется, она экспериментировала. Она позволила Клэйтону себя поцеловать – и даже несколько раз – до того, как он ушел учиться воинскому искусству в табун Киноварь. Целоваться было неплохо. Не восхитительно. Не отвратительно. Просто неплохо. И тут определенно не о чем было шептаться и хихикать.

Еще Ривер целовалась с Гретхен, одной из подруг детства, которую привлекали и юноши, и девушки. Ей нравилась мягкость Гретхен и ее красота, но поцелуи – поцелуи были просто неплохи.

– Не понимаю, откуда столько разговоров. Ни один поцелуй не вызывает во мне того трепета, который наполняет разум, тело и душу, когда я вижу лошадей Табуна. И что с того? Почему моим друзьям и Клэйтону так тяжело это понять? – спросила Ривер у воздуха, который с каждой минутой становился теплее, пока она разглядывала Сборное место, любуясь объединенной мощью пяти табунов.

Она вздрогнула, заметив, как светло стало вокруг и как оживилась прерия внизу, и торопливо спустилась по склону, а потом помчалась к пурпурным шатрам табуна Мадженти.

* * *

– Не дергайся, я почти закончила, – укорила мать, когда Ривер заерзала на месте.

– Мама, я прекрасно выгляжу. У меня и без того слишком много лент в волосах. Мы опоздаем!

– Лент много не бывает, – заметила тетя Хизер, заглядывая в шатер. – Но Ривер права. Претенденты уже собираются. Табун нас ждет. Пора идти.

– Возьми девочек и идите вперед. Мы с Ривер вас догоним. Им придется подождать всех Старших Всадниц, тем более что дочь одной из них участвует в Избрании, – сказала мать. Казалось, волнение, наполнявшее воздух, совершенно ее не тревожит.

– Мама, пожалуйста. Пойдем. Все мои друзья уже там.

– Последнее, о чем тебе следует беспокоиться сегодня, – это что делают или думают другие. – Мать улыбнулась, смягчая упрек. – Они подождут. Одна из Старших Всадниц табуна Киноварь тоже представляет дочь. Могу поспорить, они тоже еще не явились. – Она отступила на шаг, придирчиво изучая Ривер. – Ты почти идеальна.

– Мама! Почти? – Ривер замолчала, борясь с желанием взвыть и выскочить из шатра.

– Да, почти. И я знаю, как сделать тебя совершенно идеальной.

Мать подошла к деревянному дорожному сундуку, служившему им столом. Она сняла прикрывавшую его пурпурную ткань и, откинув крышку, быстро достала что-то из внутреннего отделения. Затем она выпрямилась и вернулась к сгорающей от нетерпения старшей дочери, держа на вытянутых руках сверкающее ожерелье.

– Вот что сделает тебя совершенно идеальной.

– Это же ожерелье бабушки! Я думала, его погребли вместе с ней.

– Нет. – Мать помолчала, благоговейно поглаживая ожерелье. – Об этом ожерелье она распорядилась особо. Она попросила, чтобы его не отправляли с ней на Иные Равнины. Она хотела, чтобы я отдала его тебе в день Избрания.

– Тебе не кажется, что бабушка имела в виду: если меня выберут? – Ривер сморгнула слезы, глядя на ожерелье, которое не видела пять лет со дня смерти бабушки. Точно таким она его и запомнила. Серебряные бусины, украшенные филигранной резьбой в виде конских голов, чередовались с аметистами цвета весенней сирени, красивее которых Ривер еще не видела. Каждый камень был размером с очищенный грецкий орех, и на их плоских гранях играло солнце.

– Нет. Бабушка сказала именно то, что имела в виду. Она сказала: «Отдай его Ривер в день, когда ее представят в качестве Претендентки, поцелуй ее за меня и передай ей, что я ее люблю». А теперь повернись и дай мне его застегнуть.

Ривер вытерла слезы и повиновалась. Ожерелье приятной тяжестью легло на шею, придавая уверенности. Ривер коснулась двух самых крупных аметистов, свисающих с центральной части ожерелья. Они были гладкими и прохладными, но почти сразу она почувствовала, как они нагреваются, пульсируя в такт ее сердцебиению.

Мать развернула ее к себе лицом и снова осмотрела – на этот раз со слезами на глазах. Затем она подняла повыше отполированный осколок драгоценного стекла и заглянула в него вместе с дочерью.

Ривер коснулась центрального аметиста. Ожерелье бабушки великолепно смотрелось на ее гладкой темной коже. Мать умела мастерски вплетать в волосы дочери ленты, а уж этим утром Дон и вовсе расстаралась, создав из копны черных кудряшек сложное плетение: волосы плотно прилегали к коже головы, а ниже свободно падали на спину, переплетаясь с пурпурными лентами, расшитыми серебристым волосом любимой кобылы матери. Даже Ривер, которая редко задумывалась над тем, как выглядит, вынуждена была признать, что на темной коже ее плеч пурпурные ленты смотрелись потрясающе.

– Это правда я?

Дон смахнула слезу и обняла любимую дочь за плечи.

– Это ты, и ты великолепна. – Она поцеловала Ривер в лоб. – Это от бабушки. – Затем она легко поцеловала дочь в губы. – А это от меня. И помни: я всегда буду тобой гордиться. Я прошу лишь, чтобы ты была добра, справедлива и всегда трудилась на совесть.

– А если меня не вы…

– Нет! – оборвала ее мать. – Мы с тобой говорим не о жеребятах. Мы говорим о моей дочери, которой я горжусь и всегда буду гордиться. Не нервничай. Живи настоящим. Будь открыта. Будь собой. Это все, чего я или любой жеребенок можем от тебя просить.

– Я волнуюсь.

– Я тоже! – Дон нежно коснулась щеки дочери. – Но не потому, что сомневаюсь в исходе сегодняшнего дня. Я не сомневаюсь. Я волнуюсь, потому что сегодня моя старшая дочь станет взрослой. Из-за этого мы с Эхо чувствуем себя ужасно старыми.

Словно по сигналу, Старшая кобыла просунула голову в занавешенный проход и нетерпеливо всхрапнула, раздувая ноздри.

– Я знаю! – Ривер засмеялась и смахнула остатки слез. – Скажи это маме. Она никак не оставит в покое мои волосы.

Мать Ривер подошла к кобыле и погладила ее широкий лоб. Сегодня кобыла выглядела особенно красиво: пурпурные ленты с особым узором вплетены в серебристую гриву, которая изящными волнами ниспадает на белоснежную шкуру – такую светлую, что в Табуне ее часто называли серебряной. Эхо сморщила бархатистый темно-серый нос и прихватила губами плечо своей Всадницы, а потом потянула за край ее праздничной пурпурной туники.

– Ладно, ладно! Мы готовы! – засмеялась Дон.

Ривер вышла за матерью, и при виде опустевших шатров у нее засосало под ложечкой.

– Не волнуйся так, моя драгоценная. Помни, кто ты и кого представляешь. Иди с высоко поднятой головой. В тебе течет кровь знаменитого рода Старших Всадниц – этого никто не может отрицать.

– Я буду об этом помнить, – серьезно кивнула Ривер и, как могла, постаралась успокоиться.

– Эхо, красавица моя, давай покажем табунам, как представляют дочь Старшей Всадницы Мадженти.

Эхо опустилась на колени, и Дон повернулась к дочери.

– Садись.

Она указала на серебристую кобылу.

– Но… гм… разве ты не…

Ривер во все глаза уставилась на великолепное животное. На Эхо редко ездил кто-то, кроме матери, и еще реже такое случалось на глазах у остальных табунов.

– О, я буду рядом. Но сегодня твой день, и мы с Эхо хотим выказать тебе уважение.

– Спасибо, мама. Спасибо, Эхо. Я – я надеюсь, что я вас не подведу.

Эхо всхрапнула и хлестнула хвостом.

– Согласна, – сказала мать. – У нас с Эхо нет времени на подобные страхи. Помни, дочь: от тебя не требуется ничего невозможного. Будь собой. Все остальное – лишь дополнительные дары Великой Матери-Кобылицы. А теперь поспеши, не то опоздаешь! – закончила она с лукавой улыбкой.

– Вот именно, – пробурчала Ривер. Она подошла к Эхо, взялась за сияющую белую гриву, украшенную пурпурными лентами, и с легкостью запрыгнула на лошадь.

Эхо выпрямилась, и мать встала у ее головы. Как только Дон двинулась с места, Эхо последовала за ней. С высоко поднятыми головами Старшая кобыла табуна Мадженти и ее Всадница шагали вперед, излучая красоту и силу. Ривер инстинктивно выпрямила спину, слегка сжимая бедрами бока кобылы. Она знала, что ее обнаженная темная кожа составляет поразительный контраст с серебристо-белой шкурой Эхо. Даже шагала Эхо удивительно грациозно, и сердце Ривер наполнилось гордостью, когда они приблизились ко входу в огромный Амфитеатр Выбора и остановились в воротах. Тут их заметила одна из теток Ривер.