Kitobni o'qish: «Костя в школе. Началка»

Не знаю, как начать. Вроде сел писать для себя, а представляю, что обращаюсь к читателю. Нет, всё-таки для читателя писать интересней. Так что привет тебе, неизвестный читатель! Меня зовут Костя. Я недавно закончил четвёртый класс и переехал из Москвы на дачу. На прошлой неделе у нас был выпускной, где мы играли в «мафию». Мой лучший друг Никита обиделся, что я его сразу вычислил и убедил других мирных жителей, что он мафиози. «По глазам вижу, по глазам вижу, – передразнил он меня после игры. – В прошлый раз я тоже знал, кто ты, но при этом защищал, чтоб дать тебе поиграть!». «А когда был прошлый раз, год назад?» – ехидно уточнил я. «Перед весенними каникулами», – ответил Никита тоном однозначного победителя в споре.

Я вообще не мог вспомнить ту игру, что меня очень огорчило. Поэтому я твёрдо решил записать всё самое интересное и весёлое, что помню о прошедших школьных годах.

Оценки не главное

Летом 2015-го года мне исполнилось семь лет, и первого сентября я пошёл первый раз в первый класс. Точнее – поехал. На автобусе с мамой. И с букетом георгинов самых разных цветов. Мы их вместе сажали и растили на дачной грядке. А первого сентября мама всё утро заворачивала их в прозрачную бумагу.

Она крутила в руках букет, где георгины в странных позах плющились об обёртку, выдыхала и начинала всё заново.

– Вот увидишь, ни у кого не будет такого букета, – говорила она ободряюще.

Я жевал холодную гречневую кашу, и с этими словами она останавливалась на полпути к животу.

Я слишком хорошо помнил мамино «вот увидишь, ни у кого не будет такого костюма» перед новогодним утренником в детсаду, куда она нарядила меня снеговиком. Для этого она набила чем-то похожим на вату свою вязаную белую жилетку с капюшоном. Капюшон удерживался на голове с помощью шарфа, ещё была верёвочка на животе, резинка снизу и чёрная водолазка внутри (чтобы руки были похожи на палочки). На нос надевалась бумажная морковка. «Не жарко?» – спрашивала мама, когда я примерял дома костюм. «В самый раз!» – отвечал я, уверенный в том, что снеговика следует изображать на улице. Ещё мы нашли в парке длинную палку и берёзовые хворостины, из которых соорудили метлу. Так вот, снеговик начал таять, ещё не доковыляв до ёлки, – воспитательница вытащила меня, насквозь мокрого, из этого кокона, и утренник я провёл в водолазке и подштанниках с вялой морковкой на носу и метлой в руках. Да, как ни крути, костюма растаявшего снеговика больше ни у кого не было.

Удачно погрузившись в воспоминания, я незаметно для себя съел кашу.

Измятая бумага тем временем была отправлена в мусорку. Мама перевязала букет красной лентой, оставшейся от коробки с тортом, замотала кончики стеблей мокрой тряпкой, а тряпку укрыла чёрным целлофановым пакетом.

– Только напомни мне снять пакет, когда подойдём к школе, – попросила она, явно уверенная в том, что и сама не забудет.

Я кивнул. Но мы, конечно, забыли, и с тех пор мама вздыхает всякий раз, когда смотрит мои первосентябрьские фотографии, где я выглядываю из-за растрёпанного букета, а на переднем плане развевается чёрный пакет с красной лентой.

Но не буду забегать вперёд. Тогда я вёз ещё бодрые георгины своей первой учительнице, которую зовут Наталья Сергеевна.

– Мам, Наталья Сергеевна?

– Где? – мама вертит головой.

– В школе.

– А, да, Наталья Сергеевна.

Она то и дело поглядывала на часы и тормошила мне чёлку. А вот и наша остановка. Мы бежали, перепрыгивая через лужи от вчерашнего дождя. Георгины радостно кивали в моей руке. Наконец мы замедлили шаг у школьной ограды и с пустынной улицы попали в пёструю и громкую толпу. Я, признаться, немного опешил и невольно потянул маму назад. Мама тут же наклонилась и заглянула мне в глаза: «Костюш, всё хорошо. Уже завтра будет не так страшно, а через неделю совсем привыкнешь. Главное – не волноваться, помнишь?»

Ещё бы!

Тут следует пояснить, что ещё задолго до начала моей учёбы мама волновалась, что я буду волноваться в школе. Например, из-за оценок. Сама она была круглой отличницей. Кстати, что значит «круглой»? Может, это в честь золотых медалек, которые я однажды нашёл на даче в нижнем ящике старого секретера? В общем, когда-то она их очень ценила и переживала, что не получит. А потом горько об этом жалела.

– Представляешь, Кость, – рассказывала она мне пятилетнему, – однажды я чуть в обморок не свалилась. Из-за какой-то тройки! Пошла забирать тетрадь, а в глазах темно, и ничегошеньки не видно. Шарю рукой по учительскому столу, а другой холодный пот со лба стираю…

– Мама, – попытался разобраться я, – так ты переживала из-за пятёрок или из-за троек?

– Из-за всех оценок, – сокрушалась мама, – столько здоровья на них положила, а зачем…

– Да уж, здоровье важнее.

Мама погладила меня по голове:

– Хорошо, Костя, что ты это уже понимаешь. А я вот глупая была.

Тут мама, конечно, преувеличивала. Прабабушка Аня (я её звал бабаней) говорила, что мама гениальна от рождения, и тоже приводила немало историй в подтверждение. Например, в возрасте трёх месяцев мама показывала на холодильник, когда хотела есть. Я долго не мог взять в толк, что ж в этом гениального.

– А что у тебя болело от пятёрок? – справился я тогда у мамы.

Она замялась:

– Голова болела, зрение испортилось, осанка никудышная. А уж сколько нервных клеток потрачено впустую! Обидно до слёз! Лучше б для тебя их сберегла.

И хотя я слабо представлял, как бы следовало распорядиться этим сбережением, мне тоже было очень обидно.

А ещё мама никому не позволяла ставить её мне в пример.

Помню, на шестой день рождения бабаня подарила мне маленький рюкзачок.

– Какой у нас очаровательный первоклассник! – ахнула она, увидев меня с ним за спиной.

Бабушка часто рассказывала мне про школу, уроки, ребятишек, бегающих по коридорам.

– Будешь у нас отличником, как твоя мама, – дабавила она.

И тут откуда ни возьмись прилетела мама:

– Бабуль, ну на что ты подбиваешь ребёнка? Даром эти пятёрки не нужны!

– Как не нужны? – опешила бабушка. – А что же нужно?

– Нужен интерес к познанию! – сказала мама.

– Папа, а ты круглый отличник? – спросил я однажды за ужином. Папа даже поперхнулся.

– Нет, Костя, не круглый.

– Значит, ты всегда знал, что оценки не главное?

– Всегда, – уверенно кивнул папа.

– Тебе родители рассказали, или ты сам догадался?

– Сам, Костенька, всё сам.

– Молодец, – похвалил я. – А вот мама так намучилась.

И мы с папой тяжело вздохнули.

Где-то за полгода до поступления в школу разговоры о бесполезности оценок чуть не вытеснили сказку перед сном. Мне пришлось просить маму начинать со сказки, а уж когда глазки закроются – про школу. Мама, к счастью, согласилась, пробормотав нечто странное про подкорку, на которую всё запишется.

Не знаю уж, куда и чего она мне записала, но я ужасно боялся волненья из-за оценок. Но вот прошло два месяца в школе, а ни одной оценки нам так и не поставили. Всё какие-то галочки и плюсики. Как-то раз я решил поинтересоваться у Никитки, соседа по парте, почему Наталья Сергеевна нарисовала ему в тетради плюсик, а мне галочку.

– Так ты домашнее задание неправильно сделал, вот она тебе двойку и влепила, – обрадовал Никитка.

У меня холодок пробежал по спине.

– Какую ещё двойку?

– Обыкновенную. Галочки – это, считай, двойки, а плюсики – пятёрки.

Вот те на! Мама круглая отличница, а у сына уже куча двоек. Но я тут же вспомнил, что это совершенно не важно.

Встретив маму на школьном дворе, я гордо объявил:

– Двойка!

– Как двойка? – ужаснулась мама, но тут же взяла себя в руки. – Ты расстроился?

– Да вроде не очень.

– Это хорошо.

И я выдохнул с облегчением. Мама была в тот день очень весёлая.

– Можешь поздравить своего сына с первой двойкой! – торжественно объявила она папе.

– И что ж тут такого героического?

– То, что он не расстроился!

– А когда он в институт балл не наберёт, фейерверк устроим? – усмехнулся папа.

– Да причём тут институт? – разозлилась мама. – У ребёнка должно быть детство!

– Несомненно, – согласился папа.

Хоть папа меня и не поздравил, про оценки я и думать забыл. Сосредоточился на том, чтоб не терять интерес к познанию. А это было не просто. На математике, к примеру, я его терял регулярно. Мне даже кажется, я видел, как он убегает за окно. А ещё чаще – за первую парту, где сидела, растопырив светлые косички, Маруся Скворцова. Её рука опускалась и поднималась, как шлагбаум. Она мне кого-то ужасно напоминала, но кого – хоть тресни, сообразить не мог.

– Костя, задержись, пожалуйста, – услышал я однажды вместе со звонком голос Натальи Сергеевны.

Ребята разбежались, а я уселся за Марусину парту. Место шлагбаума было ещё тёпленьким.

– Послушай, – начала Наталья Сергеевна, – у нас пока нет оценок, но это не значит, что их совсем нет.

– Конечно. Есть галочки и плюсики, – со знанием дела подтвердил я.

– Правильно. И по математике у тебя одни галочки.

– Да, – согласился я.

– Так дело не пойдёт.

– Почему?

– Потому что у тебя будет двойка в четверти.

– Оценки не главное, – вырвалось у меня. Видимо, из-под той самой подкорки.

– Кто тебе сказал? – прищурилась Наталья Сергеевна.

– Мама, – немного смутился я.

– А что же главное?

– Главное – это интерес к познанию.

– Ну и где ж твой интерес?

– Потерялся, – честно признался я.

– Тебя мама встречает? Попроси её заглянуть ко мне.

От Натальи Сергеевны мама вышла красная и тихая, но, как выяснилось, не сломленная. Оценки не стали важнее, зато она взялась пробуждать во мне интерес к математике. «Математика, Кость, это музыка», – сказала она весьма напевно. А потом как начнёт музицировать! Задачка за задачкой, одна интересней другой. У меня чуть голова не взорвалась – так я старался вникнуть в одну, пока мама не сочинит следующую.

– Мам, а давай ты мне лучше на подкорку запишешь, – нашёлся я.

Мама, кажется, расстроилась.

– Кость, неужели совсем не интересно?

– Ну, не совсем.

– Как же быть?..

В дверях появился папа.

– Могу поделиться опытом.

Мама вздохнула, а папа подошёл ко мне.

– Слушай меня, сынок. Интереса не будет, не жди напрасно. Будет война, десять лет войны с математикой. Либо ты её, либо она тебя. Чем раньше примешь бой, тем больше шансов на победу.

И, похлопав меня по плечу, папа вышел. С видом предводителя борцов с математикой. Его речь произвела впечатление: воевать казалось проще, чем музицировать.

– Мам, а ведь папа не был круглым отличником, – вдруг вспомнил я.

– Не был, – подтвердила мама.

– Но вы всё равно поженились.

– К счастью, мы не учились в одном классе, – рассмеялась мама.

– Но вы из одного института.

– Да, но папа старше, так что мы учились на разных курсах, – объяснила мама, а мне почему-то стало грустно.

С тех пор, как я принял бой от математики, дела пошли в гору, и к концу четверти я стал скорее плюсочником, чем галочником. Мне даже показалось, что Наталья Сергеевна заняла мою сторону в этой борьбе. Мама тоже успокоилась и лишь иногда, не сдержавшись, напоминала о грядущих контрольных. Но вот устраниться от подготовки к новогоднему конкурсу оказалось выше её сил.

– Мама, представляешь, – рассказал я ей в начале декабря, – у нас будет концерт, и на концерте будет поэтический конкурс – мы расскажем стихи собственного сочинения, а жюри выставит нам оценки.

– Ох, даже на концерте не могут обойтись без оценок! – возмутилась мама.

– Да это не важно, – отмахнулся я. – Представляешь, я, как услышал про конкурс, тут же и сочинил.

– Ну-ка, ну-ка, послушаю с удовольствием.

Зима-красна пришла сюда

И накрыла всё белым одеялом,

Но одеяло холодное,

Потому что снежное.

– Это всё? – спросила мама после паузы.

– Нас просили коротенькое. Ну как, красиво?

– Красиво, – согласилась мама, – только это называется «белый стих».

– Вот и замечательно, – обрадовался я, – в самый раз.

– И правда, – снова согласилась мама.

Потом в течение недели она регулярно подсаживалась ко мне за стол, интересовалась домашним заданием и тут же переводила разговор на новогодний праздник.

– Сегодня выбирали членов жюри, – поведал я. – Марусю Скворцову выбрали.

– Это та отличница с косичками, которая тебе нравится?

Я покраснел и кивнул.

– Правда? – оживилась мама. – А на неё-то ты хотел бы произвести впечатление?

Я снова кивнул, хотя ни о чём таком не думал.

– Тогда послушай, как тебе такой вариант:

Чу, зима пришла в наш край,

Всё белым-бело.

Речка дремлет подо льдом,

А над ней буран…

– Это ты сочинила? – догадался я.

– Да.

– Зачем?

– Ну, – смутилась мама, – про запас, вдруг ты захочешь рассказать не белый, а обычный стих.

– Нет, не хочу.

– Ну ладно.

На следующий день история повторилась.

– Костенька, ты был абсолютно прав, – согласилась мама не понятно с чем, – то, что я вчера тебе предложила, не интересно. У всех будут такие. Чтобы занять первое… то есть чтобы достойно выступить, надо что-нибудь особенное, ни на кого не похожее. Например, шутливое, это всегда выигрышно.

Я молчал, и мама, не дождавшись моей реакции, продолжила:

– Я написала частушку.

– Что?

И она, подбоченясь, вышла на середину комнаты и не своим, а прабабушкиным голосом завела:

По стишку присочинить

Дали всем нам указанье.

Поэтом можешь ты не быть,

Но твой родитель быть обязан, у-ух.

– Ну как? – спросила мама. – Вот увидишь, такого стиха ни у кого не будет!

Я сделал бровки домиком, и мама тут же сникла.

– Ну, петь-то не обязательно, это я так, для примера… Не хочешь? Ну как хочешь… Пойду суп поставлю.

Мне было жаль маму, но не настолько, чтобы исполнить странную частушку на первом школьном празднике, где в жюри будет Маруся Скворцова.

Мама вернулась.

– Прости, Костюш, больше не буду к тебе приставать. У тебя замечательное белое стихотворение. Рассказывай и не переживай, хорошо?

– Хорошо.

Но я всё-таки переживал. За маму. И решил посоветоваться с папой, дождался дня, когда он встречает меня из школы. Оказалось, не так-то просто объяснить ему, в чём, собственно, вопрос.

– Так вот я и думаю – лучше рассказать свой стих или, может, мамин?

– Зачем мамин? – в третий раз не понял папа.

– Чтоб она не расстроилась.

– Почему она расстроится?

– Она хочет, чтоб я занял первое место, чтоб произвёл впечатление.

– Это она так сказала?

– Ну, не совсем. Но мне так показалось.

– Ох уж эта мама! Она сама-то понимает, чего хочет?

– Она хочет… чтоб я нечаянно всех победил.

– «Нечаянно всех победил», – задумчиво протянул папа, почесав затылок. – Совершенно точно. А ещё она хочет, чтоб я подарил ей на день рождения что-то полезное и приятное, но не духи и не украшения. И чтоб на 8-е марта я приготовил обед, вкусный и необычный! Необычный и вкусный, можешь себе представить?! И чтоб я выходил на работу вовремя, но при этом не оставлял тапочки посреди прихожей. И чтоб возвращался вовремя и с покупками… В общем, – спохватился папа, – я обязательно что-нибудь придумаю.

И папа начал думать. Я испугался, как бы он ни сочинил стихотворение. Никитка вот жалуется, что его папа уже две недели не спит и не ест, говорит исключительно рифмами, а стихотворение о зиме так и не сложил. Но мой папа не таков. Он, кажется, просто забыл о своём обещании. А улучить момент, когда рядом нет мамы, довольно трудно. Но о чудо! Папа сам его улучил. Прямо накануне конкурса. И секретным голосом изложил секретный план.

– Слушай, сынок. Первое – выкинь из головы все стихи: белые, чёрные, все. Второе – поверь в себя. Я знаю, ты можешь сочинить что угодно когда угодно.

– Откуда ты знаешь?

– Я мог, и ты сможешь.

Я кивнул.

– Но раз мама хочет шутку, давай начнём с шутки. Микрофон будет?

– Не знаю.

– Если будет, убедись, исправен ли он.

– Как?

– Постучи по нему, подуй, скажи «раз, два, три».

– Зачем?

– Это будет смешно. Проверено.

– А если не будет микрофона?

– Загадай всем загадку: «Какой стих для зимы самый подходящий?»

– Какой? – спросил я.

– Белый. Но это всё так, для завязки разговора. В зале есть окно?

– Есть.

– Значит, смотришь в окно и что видишь, о том поёшь, понял?

Я вздрогнул.

– А зачем петь?

– Это фигурально. Что видишь, о том сочиняешь. Теперь три важных принципа. Первое – читать медленно, с выражением. Чем больше выражения, тем лучше. Не бойся повторов – они усиливают эффект и помогут тебе избежать запинок. Второе – установить зрительный контакт с залом. И третье. Самая главная строчка в стихе – последняя, весь стих ради неё, понял?

Я кивнул. А папа снова задумался.

– Ну и хорошо бы что-нибудь о любви ввернуть.

– К зиме? – уточнил я.

Папа ещё что-то про себя прикинул и сказал:

– Ладно, забудь, это пока рановато. Всех пропускай, иди в конце.

День праздника наступил. Девочки в принцесных нарядах спешили в актовый зал. Маруся Скворцова в пышном голубом платье держала в руках таблички с оценками для участников поэтического конкурса. Все догадывались, что Маруся будет самым строгим судьёй, подбегали к ней, шутили. Но вид у неё был ещё серьёзней, чем обычно.

– Помочь? – предложил я.

– Спасибо, – согласилась она.

И мы пошли наверх.

Родители уже собрались в зале. Мама изо всех сил пыталась обратить на себя моё внимание, а когда это удавалось, делала всякие ободряющие знаки. Наверное, она думала, что я очень волнуюсь. Затрудняюсь сказать, волновался я или нет. Кажется, я ничего не чувствовал. А также ничего не слышал и не видел. Мама потом хвалила наши новогодние песни, а я вообще не помнил, чтобы мы пели.

– А теперь, – объявила Наталья Сергеевна, – поэтический конкурс. Жюри, прошу за судейские столики.

Маруся, ещё две девочки и два мальчика важно отправились за парты, поставленные впереди зрительских рядов. За ними я приметил директора, совершенно несерьёзного.

Мы оставались на сцене, где посередине водрузили микрофон на ножке.

– Кто у нас самый смелый поэт? – спросила Наталья Сергеевна.

Никитка выдвинулся вперёд и продекламировал четверостишие, из-за которого его папа не спал и не ел две недели:

– Стихотворение о зиме.

Добрый дедушка Мороз,

Он подарки нам принёс.

И теперь мы все тут вот

Дружно водим хоровод.

Раздались бурные овации.

– Замечательно, спасибо! – сказала Наталья Сергеевна. – Судьи, прошу оценки.

Никита получил пять четвёрок. Потом была ещё длинная череда поэтических шедевров, я пропускал всех вперёд. А вот и фаворит конкурса – Вергилия Спицына. Мы уже знали, что её мама поэтесса. Настоящая. Зал притих. Вергилия прикрыла глаза и положила правую руку на сердце.

Тени на стекле,

Мысли в пелене,

Чувства взаперти,

В сердце конфетти.

Стоны проводов,

Звон колоколов,

Что ни говорим,

Пустоту творим…

Сколько там ещё было этих стонов, звонов, всполохов и шорохов, не сосчитать. Зал впал в оцепенение. Вергилия, окончив, слегка покачнулась. Мама-поэтесса вскочила и закричала «браво». Все судьи поставили пятёрки. Кроме Маруси, которая спросила, при чём тут зима. Мама-поэтесса выражала готовность объяснить, но её удержали на месте. А я наконец понял, кого мне напоминает Маруся, – мою маму. Да-да, у них совершенно одинаковые заборчики между бровей, когда они готовятся сказать что-то умное.

Тем временем я уже стоял у микрофона и решал, как лучше по нему стучать. Я тихонько стукнул его сверху кулаком, отчего микрофон издал вопль. Затем я дунул, как следует – микрофон зашипел. «Раз, два, три», – громко сказал я. В зале кто-то звонко рассмеялся. Мама. Так я узнал, на ком папа проверял эти трюки.

– Костя, с микрофоном всё в порядке, – строго сказала Наталья Сергеевна.

Я понимающе кивнул и объявил:

– Загадка. Какой стих для зимы самый подходящий?

Зал оживился, зашуршал.

– Белый, – выкрикнул кто-то. Кажется, папа.

– Правильно, – сказал я. – Тогда слушайте.

Тут я не удержался и глянул на маму. Она была бледная и смотрела как будто сквозь меня – небось в глазах потемнело, вот-вот в обморок хлопнется. И я скорей повернулся к большому окну.

– Снег идёт, – начал я медленно, совсем медленно, – метель бушует,

Это зимний снегопад,

Снегопад, снегопад,

Вихри снежные свистят.

Я даже сам удивился, как это у меня так ловко вышло. Я здорово воодушевился.

Вихри снежные свистят,

Хлопья снежные летят,

Тучи серые идут,

Хлопья снежные везут.

Голос у меня стал зычным, со всякими переливами. Я, спохватившись, установил зрительный контакт с залом. А если быть точнее – с Марусей Скворцовой. В этом платье да с распущенными косичками она мне ещё сильнее нравилась. И я готов был поспорить, что она переживает за меня.

Это снежный караван,

Это яростный буран,

Это зимний ураган,

Это… холода капкан.

Я запнулся совсем чуть-чуть, но в этот момент что-то упало, и я подумал, что это мама хлопнулась-таки в обморок, и не осмелился посмотреть в её сторону.

Стих складывался хорошо, но требовалась последняя строчка, а она никак не находилась. И я продолжал, уже вовсю размахивая руками.

Ты в него не попадись,

Ты, дружок, поберегись!

И тут я нечаянно погрозил пальцем директору, который сидел в первом ряду.

Ветер яростно свистит,

Туча грозная летит.

Я чувствовал нерв зрителей как натянутую собственными руками тетиву и понимал, что пора стрелять, но чем? Я восстановил зрительный контакт с Марусей, на мгновение забыл обо всём на свете, а в следующее мгновение понял, какой должна быть последняя строчка. Но ещё недоставало предпоследней, и вихри закружились по новому кругу.

Это зимний ураган,

Это холода капкан…

Всё, вот она, попалась…

– Чтоб в него не угодить, – и тут я взял шикарную паузу, директор даже подался вперёд, – надо горячо любить, – тихим голосом закончил я и обвёл поверженный зал торжествующим взглядом.

В ту же секунду он взорвался аплодисментами, взметнулись ввысь таблички с пятёрками. Маруся даже забыла закрыть рот от восхищения, а мама была в сознании и, кажется, плакала.

– А стих-то совсем не белый, – игриво заметила Наталья Сергеевна.

– Белый я забыл, – признался я.

– Значит, мы были свидетелями блестящей импровизации? – улыбнулась она.

– Чего-чего? – хотел переспросить я, но вместо этого скромно кивнул.

И Наталья Сергеевна вручила победителю томик Пушкина А. С. Я взял и поднял его обеими руками над головой, как папины теннисисты по телевизору поднимают всякие кубки и тарелки.

Да, в тот вечер я понял всё. Ну, если не всё, то очень многое. Я понял, за что мама так любила пятёрки и за что недолюбливала четвёрки. Я понял, что значит волноваться из-за оценок и окрыляться успехом. И главное, теперь я окончательно понял, что оценки не главное. А интерес к познанию тем более. Главное то, что Маруся догнала меня в коридоре и сказала, что это лучшее стихотворение на свете. А папа похлопал меня по плечу и сказал, что это было круто, даже очень круто. А мама ничего не сказала, но время от времени промокала слезинки в уголках глаз. А яростный буран стих, и ровный белый снег сверкал россыпями драгоценных камней.

Кончен ураган, скрылся караван,

Белой скатертью укрыт асфальт…

«Эх, скорей бы следующий поэтический конкурс!» – размечтался я.

День всех влюблённых

У Никиты, моего лучшего друга, есть старший брат Коля. Когда мы учились во втором классе, он уже был в шестом. Иногда у него случалось хорошее настроение, и тогда он рассказывал нам что-нибудь интересное, а мы слушали с открытыми ртами.

В феврале он просветил нас по поводу грядущего дня всех влюблённых, когда ребята и девчонки будут писать друг другу открытки валентинки, класть их в специально оборудованные почтовые ящики, а специальные почтальоны будут разносить их по классам прямо во время уроков!

Никитка, кажется, пропустил всё мимо ушей, а я впечатлился и своим за ужином пересказал. Мама только отмахнулась: «Вам пока рановато». Папа вообще с трудом сообразил, о чём речь. А бабаня нахмурилась и пожаловалась родителям на ерундовые заморские праздники.

Но перед сном мама по-секретному спросила:

– А ты бы хотел отправить валентинку?

Я, честно говоря, об этом не думал, но почему бы и нет…

– Да, – сказал я в полудрёме, – Марусе.

– Хорошо, – обрадовалась мама. – Завтра сделаем, я тебя научу.

Назавтра я уже обо всём забыл. Но мама напомнила:

– Ну что, Кость, помочь тебе с валентинкой?

– Что? А-а, да нет, спасибо, я сам.

Начал вырезать из бумаги сердечко, а оно кривенькое выходит. Наконец получилось ровное, но размером с клубнику. И тут подоспела мама. С коробкой конфет.

– Что, ещё и конфеты дарить? – испугался я.

– Да нет, просто коробка красивая, нам пригодится.

Коробка действительно была красивая – с золотыми на красном фоне цветочками. Мама решительно её вскрыла и отрезала крышку. Я тут же потянулся за конфетой, а мама даже бровью не повела. Она пододвинула стул к моему столику, нарисовала сердце, сложила картонку пополам и принялась вырезать. Получилась настоящая открытка – внутри белая, а снаружи цветная. Покрутив её в руках, мама убежала в другую комнату. Вернулась с белыми кружавчиками и тут же начала приклеивать их по краю. Пока подсыхал клей, маму осенило, что у неё в книжке есть засушенные лепестки роз и они давно ждут своего часа. Я тем временем слопал третью конфету. Тут пришёл с работы папа и спросил, когда будет ужин.

– Скоро, скоро, потерпи, – сказала мама и продолжила колдовать над валентинкой.

– Я сейчас весь хлеб и весь сыр съем, – пригрозил папа.

– Я десять лет мечтала получить такое сердечко, – сказала мама, как будто не слыша папиной угрозы. И он, покачав головой, удалился.

Прилепив внутрь два гербария из серо-жёлтых и бурых лепестков, мама проделала с краю дырочки и завязала открытку красной ленточкой. А потом ещё спрыснула её папиным одеколоном, которому, видимо, тоже не нашлось иного применения.

– А где же подписать? – спросил я в надежде, что эту валентинку мечты мама оставит себе.

– Мы подпишем конверт, – ответила мама. – Давай лучше я, чтоб твой почерк не узнали. Таинственность очень важна в таких делах.

И мама своим ровным почерком, с длинными завитушками вывела на конверте: «Марусе Скворцовой 2-й Б от тайного поклонника». Я вздрогнул, но виду не подал.

Вот наконец весь комплект готов. Жаль только, хлеба на завтрак, небось, не осталось.

Как только довольная мама ушла на кухню спасать остатки сыра, я завернул конверт в целлофановый пакет – иначе бы у меня весь рюкзак пропах одеколоном.

«Вообще, с мамой нужно быть осмотрительней, – размышлял я по дороге в школу 14 февраля. – Денёк такой прекрасный, а этот пахучий конверт оттягивает рюкзак, как кирпич. Надо поскорее от него избавиться».

– Ну, не волнуйся, – как обычно, подбодрила меня мама, – всё будет хорошо.

Я вошёл в школу и сразу почуял: что-то не то. В вестибюле больше народа, чем обычно. Девочки хихикают, перешёптываются. А вот и почтовый ящик для валентинок, весь такой розовый и в сердечках, пронзённых стрелами. И что ж, класть туда свой конверт при всём честном народе? Нет уж, дудки! И я отправился в класс.

Маруся, как всегда, пришла одной из первых. На её парте лежал рюкзак с приоткрытым передним отделением. Самой Маруси не было. Была только Вергилия Спицына, дочка поэтессы. Она стояла у окна и щурилась на утреннее солнце. Скорее всего, сочиняла. «Такой момент нельзя упустить», – решил я. Раз уж услуги почтальона не понадобятся, то можно обойтись и без конверта с кучерявой подписью. Я быстро извлёк конверт из пакета, из конверта открытку и мимоходом сунул её в карман Марусиного рюкзака. А сам побежал из класса, пока она не вернулась, и в дверях налетел на Марусю, за спиной у которой был рюкзак!

– Костя, не проснулся, что ли? – строго спросила она.

И, пройдя в класс, обратилась к Вергилии:

– Привет, это твой рюкзак?

– Да-да, – рассеянно ответила Вергилия и продолжила сочинять, а Маруся отнесла его на место.

Сердце моё забилось часто-часто, я вспотел и разозлился на маму. «Всё будет хорошо, всё будет хорошо», – мысленно передразнил я её и сам же ответил любимой присказкой бабани: «Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего».

Подтянувшиеся в класс ребята начали готовиться к урокам. Предчувствуя катастрофу, я краем глаза наблюдал за тем, как Вергилия достаёт пенал… Конечно, вслед за ним на парту выпорхнуло сердечко в белых рюшах. Вергилия отшатнулась, как будто на стол выпала граната.

– Ах, девочки, что это! – воскликнула она.

Девочки тут же сбежались. Стали выхватывать сердечко друг у друга, ахать, охать, нюхать. Мне хотелось провалиться на этаж ниже, но тут прозвенел звонок, и в класс вошла Наталья Сергеевна.

Надо сказать, что Вергилия, в отличие от меня, до сих пор не приняла бой от математики, ну а уж получив сердечко, любовалась им, забыв обо всём на свете, только пару раз украдкой глянула на нас с Никитой – с чего бы, спрашивается?

Наталья Сергеевна вызвала её к доске. Вергилия услышала с третьего раза и пошла отвечать, не выпуская из рук валентинку.

– Вергилия, что это? – спросила Наталья Сергеевна, а я зачем-то покраснел.

– Любовное послание, – ответила Вергилия таким тоном, как будто она каждый день ходит к доске с валентинками.

– Можно посмотреть? – не без любопытства попросила Наталья Сергеевна. – Я не буду открывать.

– Конечно, там ничего не написано.

– Какая прелесть! – восхитилась Наталья Сергеевна, открыв это чудо маминого рукоделия. Наверное, она тоже одиннадцать лет мечтала получить такую. – Ладно, вижу, тебе сегодня не до математики. Садись. Куликов, к доске!

Я покраснел ещё гуще, но быстро взял себя в руки. Стою у доски, готовлюсь слушать условия задачи и вдруг замечаю, что из кармана моего рюкзака торчит тот самый пакет, а Никитка водит носом, как будто унюхал что-то. Кажется, Наталья Сергеевна в этот момент что-то говорила.

– Да что ж с вами сегодня творится, – донеслось до меня издалека. – Никакого учебного процесса с этими праздниками. Маруся, выручай, пожалуйста. Куликов, садись.

Вернувшись на место, я первым делом запихнул пакет поглубже. Холодный пот снова прошиб меня при мысли о том, что было бы, если б Никита потянул за этот пакет и нашёл конверт, подписанный тайным поклонником Маруси Скворцовой… «Ну мама, ну погоди!»

– Это ты, что ли, валентинку подложил? – шепнул Никита.

– С ума сошёл?

– А чего ты такой?

– Какой?

– Красный, мокрый.

– Домашнее задание не сделал, – удачно соврал я.

Я потихоньку пришёл в себя. Ведь ничего страшного не произошло, только Маруся осталась без валентинки. Ну и что? Все, кроме Вергилии, без открыток. И тут у меня родился план.

– Никита, – сказал я другу на перемене, – все девчонки мечтают о валентинках, давай для всех сделаем.

– Ты что, спятил? Зачем?

– Им обидно, что Вергилия получила, а они нет.

– Ну и что?

– Ты мне поможешь или нет?

– Ты точно с ума сошёл.

И мы побежали к учительнице ИЗО, выпросили у неё несколько листов цветной бумаги, ножницы и пошли в туалет вырезать сердечки. Всего-то нужно было двенадцать штук. На первой перемене мы вырезáли, а на второй подписывали.