Kitobni o'qish: «Трагический оптимизм. Непрекращающийся диалог»

Shrift:

Благодарим Международный Мемориал за предоставленные иллюстративные материалы

Международный Мемориал внесен Минюстром РФ в реестр, предусмотренный п. 10 ст. 13.1 ФЗ «Об НКО»

* * *

Свет во тьме светит,
и тьма его не объемлет.
Евангелие от Иоанна 1:5

…что такое высшее ораторское искусство? Это искусство сказать все – и не попасть в Бастилию в стране, где не разрешается говорить ничего.
Ф. Гальяни

Вступление

Самостоянье человека,
Залог величия его.
А. С. Пушкин

Жизнь – какой это взрослый,
таинственный, жуткий кошмар!
А. Кушнер

Мир прекрасен – это факт,
хоть и безобразен.
Д. Пригов

Формула «трагический оптимизм» принадлежит A. Д. Сахарову. Это взрослое, мужественное отношение к жизни по сути воспроизводит евангельскую истину, вынесенную в эпиграф этой книги. Но к подобному зрелому восприятию мира и себя в нем каждое новое поколение приходит по-своему, что явствует из вынесенных в эпиграфы цитат к данному вступлению. Трагическое и оптимистическое тесно переплетены и существуют неслиянно и нераздельно. В «Траурном марше» Шопена есть трагический мажор и радостный минор. Все мы постоянно живем между отчаянием и надеждой. Педагог по природе своей деятельности призван быть оптимистом. В противном случае надо уходить из профессии, как бы жестко это ни звучало. Унылый учитель – это профессионально непригодный учитель.

Молчащее поколение проигрывает свое прошлое, настоящее и тем более будущее. Исторические источники – инструмент анализа современности. Надо верить в подростков и, опираясь на исторические источники, предлагать им более серьезный разговор, чем тот, к которому они привыкли. При этом нельзя отталкивать молодого человека, который чего-то не знает. Я и сам многого не знаю.

В конечном счете речь идет о передаче каждому вступающему в жизнь поколению ценностей и смыслов культуры. На этот посыл мрачный скептик отреагирует немедленно: «Да кого и когда эта ваша культура спасала от одичания? Народ, взращенный на культуре Шиллера, Гёте и Гейне, в едином порыве поддержал изуверов и палачей, вставших к печам крематориев. Тургенев, Достоевский, Толстой и Чехов не уберегли Россию от ГУЛАГа. В самом деле, зачем писать книги, зачем читать книги, если они ничему не учат?» Но это лишь часть правды.

В финале одного из школьных спектаклей дети скандировали стихотворную строку Д. Пригова: «Мир прекрасен – это факт. Хоть и безобразен». Отчаяние и надежда, красота и мерзость переплетаются. Отсюда и название этой книги. В этом сплетении надо как-то научиться жить.

Я полностью солидаризируюсь с писателем А. Житинским:

«Проблема не в том, чтобы решить проблему, когда решения нет. Проблема в том, чтобы научиться с нею жить, потому что если не жить, то умереть. Но это тоже не решение».
(«Дневник maccolit’a»)

Что же касается «прозорливых» идейных и образованных мизантропов, то на поверку они оказываются людьми недалекими. Почему? Потому что «неумение применить собственные книжные знания и идеи к реальной жизни, состоящей из очень разных и очень слабых людей, и есть эта недалекость» (А. Житинский, там же). Поэтому, оставаясь на небе, спустимся на землю. На этой, прямо скажем, болезненной для неподготовленного (нетренированного) человека растяжке построена данная книга. А еще – на цитатах и даже просто коротких репликах.

Не ищите в этой книге строгой научной последовательности. Это, как определил жанр своего сборника афоризмов Станислав Ежи Лец, – «непричесанные мысли». Расчесывать их на прямой академический пробор – значит убить живую пульсацию мысли.

Часть первая
Дойти до самой сути

Разговор с мудрецами

Краткость реплики – ее несомненное достоинство в глазах современного поглотителя информации, стремящегося сразу вникнуть в суть проблемы. Отсюда чрезвычайная популярность колумнистов, к которым, в силу сложившихся обстоятельств, относится и автор этих строк. Но постепенно авторские колонки сменяются репликами, которые еще короче. Лапидарность как достоинство – плохо это или хорошо?

Писатель Денис Драгунский высказал на первый взгляд парадоксальную точку зрения: современный текст должен быть таким, чтобы его можно было накрыть ладонью. Но это писатель, а что говорят по этому поводу философы и культурологи?

Мой добрый знакомый, серьезный философ, похвастался, что наконец написал маленькую книжицу. На смену моему замешательству и удивлению (серьезная философия и краткость – две вещи несовместные) пришло осознание того, что философское понимание жизни в форме реплик достаточно укоренено в культуре. Мастером точных и глубоких максим был наш выдающийся современник Сергей Аверинцев.

Яркий пример кратких высказываний – творчество В. Розанова, его «Опавшие листья». А Януш Корчак? Да, все его бесценные педагогические книги сплошь состоят из реплик, на первый взгляд никак не связанных между собой. Но это как посмотреть. На деле между ними существует глубинная нерасторжимая связь, суть которой – в предельной искренности и честности по отношению к самому себе, педагогу. В его острых репликах нет никакого самолюбования, ни малейшей попытки скрыть собственные ошибки и просчеты. И еще – они пропитаны самоиронией, без которой педагог немедленно превращается в занудного ментора. А дети всегда не терпели менторства – и во времена Корчака, и тем более сегодня. Причем не в современном понимании этого слова: «эксперт в своей области», а в ранее устоявшемся ироничном значении: навязчивый наставник, не терпящий от своих воспитанников ни малейших возражений. Диалог с таким ментором невозможен, а следовательно, воспитание подменяется муштрой.

Обратимся к В. Розанову, чье педагогическое наследие, я считаю, до сих пор недооценено. Он смог совместить в своих взглядах религиозность со служением науке и просвещению. При этом Василий Васильевич не тушил в себе эмоции, что свойственно адептам «чистой», бесстрастной науки. Во всех его утверждениях чувствуются переживание и порыв. Ну вот, например, в этом:

«Жизнь – неопределима, главное, чтобы она не сближалась, тем более не сливалась до неразличимости с бесцветностью, обескровленностью, нелюбовностью, бездарностью, казенной пошлостью».

Розанов понимал, что утверждающее начало не может быть сведено к однозначной конструкции, схеме или лозунгу. А мы до сих пор наступаем на эти идеологические грабли. Именно идеологические, в какой бы блестящей, конфетной упаковке они ни преподносились. И мы продолжаем и продолжаем путать идеологию и мировоззрение.

Розанов справедливо полагал, что жесткие разграничения позиций адептами той или иной идеологии не способствуют прояснению действительного положения дел, ибо подчеркиваемая апелляция к идеям патриотизма, почвенничества или, наоборот, толерантности и демократии всегда грешит «страстной односторонностью» (метафора Г. С. Померанца).

Но вернемся к цитатам – в данном случае не к розановским (хотя их будет еще немало), а как к явлению.

В своем «Разговоре о Данте» О. Мандельштам писал: «Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна». Предлагаемая читателю книга – не набор цитат. Это непрекращающийся диалог с теми, чьи голоса не были услышаны. Разговор с мудрецами, которым была открыта сокровенная суть бытия. Их краткие высказывания, что называется, не в бровь, а в глаз. Такие люди были, есть и будут всегда. Порой их разделяют десятилетия и даже столетия. Что с того? Выдающийся, недооцененный до сих пор русский философ В. Розанов или писатель, сценарист и блогер А. Житинский… И тот и другой успели подняться над злобой (в прямом и переносном смыслах слова) дня, преодолеть так называемую современность. Как им это удалось? Ответ находим снова у В. Розанова: «„Современность“ режет только пустого человека. Поэтому и жалобы на современность – пусты» («Сумерки просвещения»).

Отсюда возникает необходимость включить острые современные сюжеты в контекст этой книги. На поверку оказывается, что не такие уж они и современные. Взглянув на них глазами мудрецов, мы видим, как сквозь них проступает вечность.

Вступить в этот диалог я предлагаю и своим коллегам-педагогам. Помимо прочего, такой непрекращающийся разговор с мудрецами имеет мощное психотерапевтическое воздействие, ибо мы быстро убеждаемся в том, что острые проблемы и коллизии, выворачивающие нам душу, превращающие педагогов в невротиков, отнюдь не новы. Поэтому стоит успокоиться и приступить к разговору.

Путь к истине тернист

Все мы, находясь между отчаянием и надеждой, стремимся «…дойти До самой сути. / В работе, в поисках пути, / В сердечной смуте» (Б. Пастернак). На этом пути срывы в бездну неизбежны даже у гениев. Оторопь берет от прочтения некоторых страниц дневника Ф. М. Достоевского. Не случайно и не без основания он считался любимым писателем Геббельса, который, в свою очередь, старался влюбить в нашего классика Гитлера.

Но тот же Фёдор Михайлович прорывался к Истине, о чем свидетельствуют и его речь на открытии памятника Пушкину, и «Сон смешного человека». Короткое произведение – всего двадцать страниц, но это одна из вершин в его творчестве. Бесконечно жаль, что педагоги проходят мимо этого шедевра.

И наконец, надо отдавать себе отчет в том, что задача педагога состоит не только в том, чтобы научить мыслить по-другому, но и побудить жить по-другому. А это, пожалуй, самое трудное. Здесь не обойтись только работой ума. Ведь человек познает жизнь еще и сердцем. Христос проповедовал не фарисеям и книжникам, а людям неискушенным (рыбакам, мытарям, домохозяйкам), иными словами – простецам, которые сердцем почувствовали Его правду и последовали за Учителем. Эти люди посвятили свою жизнь стяжанию добра.

Отсюда целый раздел книги – «Стяжание добра», который на первый взгляд, как позже увидите, выбивается из ее контекста. В его основу положены малоизвестные эпизоды нашей недавней истории, которые документально свидетельствуют о том, что в годину суровых испытаний, перед лицом смертельной опасности обычные простые люди проявляли величие Духа.

Мои пять копеек в копилку консерваторам и либералам

Хоть убейте, но я не смогу ответить на вопрос: who вы, мистер Ямбург? Консерватор или либерал? Утешает только то, что не я один впадаю в ступор при такой категоричной постановке вопроса. Оказывается, вышеупомянутый А. Житинский задолго до меня испытал те же трудности самоидентификации.

«Я тут недавно выяснял – консерватор ли я? Выяснил, что нет. Думаю, что если бы спросил в такой же форме про либерала, получилось бы то же самое. Хотя с меньшим счетом.
Вопрос самоидентификации продолжает меня волновать, потому как хочется все же выяснить – в каком я лагере? Я же учил математику и знаю, что если А = В, а В = С, то это автоматически означает, что А = С.
А тут, понимаешь, я считал, что я в одном лагере с Быковым, а с Ольшанским – не в одном. Оказалось же, что Быков с Ольшанским в одном лагере, и я автоматически, как говорилось, попадаю в лагерь к Мите. Прямо за его колючую проволоку, „сядем усе“. Или лагерь все же поделен на зоны, объяснил бы кто.
Опять же Холмогоров и Крылов – куда их девать, в какой лагерь? Про Крылова ничего сказать не могу, а Холмогоров такой весь положительный из себя, его кредо русского националиста мне определенно по душе.
Не говоря о многих других моих френдах и просто знакомых – бывших и настоящих.
Я никогда не классифицировал их по партиям, так же как и по национальностям. Иными словами, поговорка „скажи мне, кто твой друг“ вряд ли ко мне применима».
(«Дневник maccolit’a»)

И Житинский и Розанов, по сути дела, говорят об одном и том же: об опасности фанатичного поклонения одной идее.

Лично меня успокоил и, как принято говорить сегодня, помог мне самоопределиться Розанов. Но начну издалека.

Путь Розанова к осмыслению жизни становится более ясным после прочтения его философской работы «О понимании», вышедшей в 1886 году. В ней он предвидит всю кровавую трагедию нового «века-волкодава» (О. Мандельштам) с его повсеместным отливом культуры и наступлением «грядущего хама» (Д. Мережковский).

Мало того, он вплотную подходит к опыту травмы, насилия и террора в XXI веке. До своей смерти, 5 февраля 1919 года, он успел непосредственно ощутить тяжелую поступь эпохи, которую гениально предвосхитил. Смею думать, что сбывавшееся пророчество не утешило философа. Его «Трактат о понимании» и завершающая работа «Апокалипсис нашего времени» – два запредельных открытия. Розанов – великий диагност.

«Мы довели историю свою до мглы, до ночи. Но – перелом. К свету, к рассвету! К великим „да“ в истории, на место целый век господствующим „нет“».
(«Идиллия на вулкане». Неизданная статья 1919 года)

И вот, наконец, та самая его мысль, к которой я так долго подходил:

«В жизненных силах и философских идеях могут сойтись в единении утверждающий консерватизм и открывающее жизненное творчество либеральные свободы. Главное, чтоб никогда не могла случиться утрата меры. Следовательно, задача мысли – сделать войну-вражду хотя бы в малой степени предотвращенной».

Вот какие советы к примирению русских и украинцев дает Розанов:

«Нужно друг друга беречь, и нужно беречь не только деловым образом, но и мысленно, т. е. не заподозривать, не приписывать худых мотивов и худых поползновений. Вопрос размежевания составляющих Россию народностей должен идти эпически и спокойно, а не лирически, страстно и с порывом. Если в наступающей эре государственных и этнографических отношений содержится какое-нибудь живительное зерно, какой-нибудь новый напиток, то не в вере ли он заключается, что есть же средство жить по любви, а не по закону подчинения и что привязанность и братство соединяет крепче, нежели страх и повиновение. Но все это – именно сказ <…> неторопливый и эпический. Не торопите нас, хохлы, – не торопите эти страшные дни, месяцы, годы: и вам все будет дано, будет дано больше и лучше, чем вы сами желаете».

Великий мыслитель, он верил в просвещение. Его «Уединенное» и «Опавшие листья» тому доказательство. Выходит, нам есть на кого опереться в наших исканиях. Не зря сказано от века: «И свет во тьме светит, и тьма его не объемлет» (Евангелие от Иоанна 1:5).

И еще одно предварительное предупреждение, основанное на реплике Розанова:

«Счастливую и великую родину любить не велика вещь.
Мы должны ее любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша „мать“ пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, – мы и не должны отходить от нее…»
(«Сумерки просвещения»)

На память тут же приходит стихотворение А. Тимофеевского «России»:

Я добегу туда в тревоге
И молча стану,
И мать в канаве у дороги
Увижу пьяной.

Ее глаза увижу злые,
Лицо чужое,
И космы редкие, седые
Платком прикрою.

Услышу запах перегара
И алкоголя.
И помогу подняться старой —
Пойдем-ка, что ли…

И мать потащится за мною
Мостком дощатым,
Хрипя и брызгая слюною,
Ругаясь матом.

Мне трудно будет с нею пьяной,
Тупой и дикой,
И проходящие все станут
В нас пальцем тыкать.

А мне, мальчишке, словно камень,
Позор сыновний,
Как будто в этом страшном сраме
Я сам виновен,

Как будто по́ уши измаран
В чужой блевоте.
Измаран, что ж… Еще мне мало,
Я плоть от плоти!

И удержать рыданья силясь,
Я тихо плачу.
О, пусть скорей глаза мне выест
Мой стыд ребячий.

И я тяну ее упрямо,
От слез слабея,
Хочу ей крикнуть: – Опомнись, мама!
Да не умею.

К слову сказать, у стихотворения есть не только бытовой педагогический пласт, но и сильный политический. Написано оно 21 августа 1968 года, в день, когда советские танки вошли в Прагу.

Bepul matn qismi tugad.