Kitobni o'qish: «Генезис личности. Теория и эксперимент. 2-е издание, исправленное и дополненное»

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ (2010, Москва: Смысл)

Интерес к изучению личности ребенка возник у меня случайно. Будучи студентом 3 курса факультета психологии МГУ, я изучал произвольное (или, как любил это называть мой научный руководитель А.Р. Лурия, программированное) поведение у детей раннего и дошкольного возраста. Однажды я работал в разновозрастной группе и столкнулся с непонятным поведением: ребенок трех с половиной лет, который несколько минут назад прекрасно выполнял конфликтную программу (он должен был поднимать погремушку всякий раз, когда я подниму игрушечного медвежонка, и, наоборот, поднимать медвежонка, если я подниму погремушку), вдруг начал имитировать все мои действия. Обернувшись, я увидел за моей спиной двухлетнего малыша, который, подобрав такие же игрушки, подражал моему поведению. Так вот в чем дело, – подумалось мне, – мой испытуемый теряет программу, как только окружающая его социальная среда начинает сталкивать его с правильного пути. Вот тут я понял, что изучать развитие познавательных (как теперь модно говорить, когнитивных) процессов вне естественной социальной среды, вне отношений ребенка с окружающими людьми – значит получать обедненную и искаженную картину этого развития.

Так я заинтересовался мотивационной стороной поведения детей. Даже если ребенок знает и умеет выполнять определенную программу, он будет выполнять ее правильно лишь тогда, когда «игра мотивов», побуждающая ребенка к действию, позволит ему сделать это. Как же узнать эти мотивы и управлять ими? Одним из самых главных мотивов поведения ребенка раннего возраста является стремление к подражанию, но наступает момент, когда подражание всему подряд становится тормозом развития и у ребенка появляется новый мотив – стремление критически мыслить и настаивать на своем даже вопреки действиям и суждениям других людей. Этот переход я и сделал предметом своего изучения. Мне казалось, что в этом переходе сотоит первый шаг превращения индивида в личность.

Я стал более углубленно интересоваться психологическими теориями личности, но в психологии личности царила разноголосица. Я обратился к философским трактатам. Постепенно выяснилось, что в философии понятие личности связано с понятиями свободы, психики, нравственности и другими фундаментальными категориями. Иными словами, потянув за ниточку под названием «личность», я оказался перед группой проблем, связанных с самим основаниями категориальной структуры психологии. Сам того не желая, я был вынужден решать эти проблемы. В итоге, в рамках моей любимой философской традиции – философии рационализма – понятие личности высветилось как эквивалент понятия подлинной нравственности, а понятие личностного действия – как эквивалент нравственного действия.

Конечно, не все согласятся с таким определением личности. А как же Наполеон, Гитлер или Чингисхан, – спросят некоторые читатели, – они что, не личности?Разве они не оставили неизгладимый отпечаток в истории и судьбах миллионов людей? Не стану спорить, тем более что раньше я и сам уравнивал понятие личности с понятием яркой творческой индивидуальности, пусть и далекой от добра и морали. Но сегодня мне кажется, что есть гораздо больше оснований назвать личностью обычного человека, способного, не афишируя того, пожертвовать своими личными интересами ради идей (добра, истины, справедливости, красоты), чем того, кто ради богатства, власти и других благ, которые дают богатство и власть, погубил миллионы. Есть какая-то загадка в способности человека жертвовать «своим кровным» ради идеи. Мне всегда была понятна мотивация Александра Великого, с небольшой армией смело бросившегося покорять весь известный ему мир, но до сих пор я задумываюсь над тем, почему Сократ добровольно пошел на смерть перед лицом явно несправедливого приговора Афинского суда, имея возможность избежать гибели, отправившись в недолговременное изгнание.

Сократ, Христос, Альберт Швейцер, мать Тереза, святые мученики за веру – это маяки нравственности и личности. А при чем тут дети, спросит читатель? Но ведь все, что в своих зрелых проявлениях поражает ум современников, когда-то возникло. Так когда же, на каком этапе развития ребенка возникают зачатки, первые ростки нравственности и личности? Этот вопрос показался мне достойным того, чтобы посвятить ему время и силы.

Сначала надо было создать экспериментальные модели ситуаций, в которых могут проявиться зачатки нравственной мотивации. В тех исследованиях, которые уже имелись, не было ясно, почему дети соблюдают моральные нормы – из любви к идее морали или из соображения личной выгоды? Ведь казаться добрым, честным, щедрым и справедливым часто бывает очень выгодно. Нет в истории политики злодея, который не притворялся бы борцом за благо людей. Именно поэтому можно без преувеличения сказать, что в экспериментальном исследовании личности ребенка метод решает все. Поработав над методом и проведя ряд исследований, я выяснил, что, действительно, зачатки личностного поведения можно увидеть уже у дошкольников. Но это сейчас, в современных культурно-исторических условиях. В определенном смысле эти условия уникальны, поскольку именно они создали феномен дошкольного детства – период, когда ребенок максимально свободен от суровых требований реальности и может посвятить большую часть времени игре и совершенствованию своих творческих сил. Но всегда ли так было? Когда сложились исторические условия для возникновения личностного поведения у детей, а не только у взрослых? Эти вопросы привели меня от экспериментальной психологии к необходимости проанализировать материалы по детству в других культурах и другие исторические эпохи. Сколько долгих, но невероятно интересных вечеров пришлось провести в Ленинской Библиотеке, читая старые и новые книги по антропологии и рассматривая микрофильмы о воспитании детей в далеких странах и племенах!

Итогом этих исследований (занявших в общей сложности 16 лет) стала докторская диссертация, защищенная в 1986 году в Институте Психологии АН Грузинской ССР, а затем и эта книга. Ее первый вариант был написан в 1987 году. Попытка опубликовать книгу в издательстве МГУ (единственно доступном мне издательстве в то время) успеха не имела. Первые же слова редактора («Ну вы тут понаписали! Вы знаете, что нам с вами за это будет?») сказали все. Вскоре я уехал за границу и уже не мог систематически следить за исследованиями в России.

Прошло 20 лет. За это время в России произошла революция – сначала политическая, а затем и «культурная». Время от времени посещая Москву, я растерянно бродил среди завалов книг по НЛО, НЛП, оккультизму и другим экзотическим прдметам. Разделы книг по психологии не отставали. Размножившиеся издательства опубликовали всех классиков зарубежной и отечественной психологии, потом всевозможные компиляции с тех же классиков, а затем взялись за книги по консультированию и терапии. Возникло впечатление, что в сфере психологии личности делать нечего; не только известно, что такое личность, но известны все возможные способы управления ею. Приобрести друзей? Найти партнера по жизни? Дибиться успеха в бизнесе? Без проблем! Все время мне приходила на ум строчка из любимой поэмы моих детей «Всех излечит, исцелит добрый доктор Айболит».

Несколько оправившись от «культурного шока», я стал выборочно покупать и читать некоторые из книг и сразу увидел их «ахиллесову пяту» – за красивыми обложками и броскими заголовками скрывалось отсутствие сколько-нибудь серьезной логики и доказательности. Например, в одной толстой книге по психотерапиям в измененных состояниях сознания в первой части излагались история гипноза, психоанализа и другие хорошо известные вещи, а во второй описывались всевозможные техники терапии. Все техники начинались с рекомендации «Войдите в измененное состояние сознания», после чего все последующее казалось легким. Начав, по своему обычаю, читать книгу с конца,, я надеялся, что где-то в начале второй или в конце первой части авторы объяснят, как же войти в это состояние. Но надеялся я напрасно. Первая часть заканчивалась чем-то очень обыденным, а вторая начиналась загадочной фразой «Войдите в …». Другой автор в своих многочисленных интересно написанных книгах дает психологические советы по поводу почти всего – от того, как воспитывать детей, до того, кого любить и во что верить. Но все советы основаны на мнении или одном-двух примерах из жизни и практики самого психолога. Поистине нужно быть очень доверчивым, чтобы принимать эти советы всерьез. Иными словами, в психологии происходит массовая манипуляция сознанием неподготовленного читателя: многие книги по психологии личности вместо скромных, но реальных достижений психологии как дисциплины продают обещания быстро и без особых усилий осуществить мечту читателя – решить его, часто действительно очень серьезные, проблемы личной жизни и воспитания детей. Конечно, нельзя сказать, что все книги таковы. Есть немало и серьезных, основанных на исследованиях книг, в основном переводных. Но вот серьезных новых экспериментальных разработок (перепевы хорошо известных тем в счет не идут) я не увидел. Как объясняли друзья, в новой российской реальности у исследователей нет времени и средств на кропотливое, времяемкое и дорогостоящее копание в методических тонкостях экспериментальных процедур – надо было «делать дело». Не появились новые экспериментальные работы по психологииличности ребенка и в западной психологии, но по другой причине: усиление этического контроля за экспериментальными процедурами сделали эксперименты с детьми в области личности практически невозможными. Судьба, постигшая некогда популярные, но действительно сомнительные с этической точки зрения работы по детскому «макиавеллизму», накрыла и остальные исследования (кроме, пожалуй, некоторых видов опросников), пусть и вполне допустимые с этической точки зрения.

Наверное, по этой причине те видеоматериалы по поведению детей в ситуации морального конфликта, которые я привез из России, оказались уникальными и в течении более двух десятилетий вызывали неослабевающий интерес у английских студентов, у которых мне пришлось преподавать.

Тогда я решил, что моя книга по личности ребенка, пусть и написанная давно, все же может понабиться читателю. Чудес она не обещает, но подсказать, как воспитывать у детей качества, полезные и ребенку и обществу – такие как творчество, критическое мышление, зачатки подлинной честности и порядочности в отношениях с людьми, – может.

К моему облегчению, с самого начала написания этой книги я решил отказаться от подробных литературных обзоров, по трем причинам. Во-первых, я опубликовал несколько таких обзоров в российской и зарубежной печати (Субботский, 1975, 1977а, 1979д; Subbotsky, 1993); во-вторых, подобные обзоры периодически появляются в литературе и нет необходимости их дублировать (Hoffman, 1988; Eisenberg, Fabes, 1998; Turiel, 1998); наконец, включение детальных обзоров существенно утяжелило бы книгу. Таким образом, я был избавлен от необходимости вписывать в книгу всю релевантную литературу, появившуюся за последние 20 лет, и заранее прошу прощения за это у авторов, на которых не сослался. Вместо обзоров литературы я включил в книгу, в качестве последней главы, статью «Повествовательная функция речи и моральное развитие», над которой работал последние несколько лет. В этой статье я обобщил и переосмыслил некоторые свои прошлые исследования, включил новые данные, полученные уже в Великобритании, а также рассмотрел свои исследования в контексте дебатов о нравственном развитии, идущих в настоящее время в англоязычной психологии.

И последнее. Если кому-то теоретическая часть книги покажется трудной, можно ее опустить и начать чтение прямо с раздела 3, без существенного ущерба для понимания.

Наконец, я выражаю благодарность моим сотрудникам, студентам и аспирантам, помогавшим мне в проведении экспериментов с детьми, а также моим коллегам за их помощь и ценные замечания по поводу разных аспектов развития личности у детей, затронутых в этой книге.

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ (2024, Москва: Литрес самиздат)

Прошли 14 лет после первого издания книги. Многое из того, что я написал в предисловии к первому изданию, остается почти без изменений, но изменилась сама атмосфера в обществе: теперь редко ходят в библиотеки и читают бумажные книги. Вот и мою книгу теперь редко встретишь на полках книжных магазинов. Поэтому я решил поместить книгу онлайн. Кое-что пришлось изменить, дополнить и исправить. Для того, чтобы сделать изложение более доступным и привлекательным, я дополнил его иллюстрациями и рисунками, которые использовал в презентациях на различных конференциях. Чтобы не усложнять и без того не простой материал, я не стал включать в новое издание данные исследований последних лет, да их и немного. Но тема – личность и ее развитие – остается по прежнему актуальной.

ВВЕДЕНИЕ

Каждая наука помимо задач, диктуемых запросами практики, имеет и иную задачу: задачу разработки и обоснования некоторого фундаментального понятия, цементирующего данную науку как целое и задающего ее духовную перспективу (понятие элементарной частицы в физике, жизни в биологии и т.п.). В психологии одним из таких понятий является понятие личности.

Как известно, терминологически понятие личности восходит к латинскому “persona”, обозначавшему первоначально маску актера, а затем – его самого. История этого термина прослежена неоднократно (106, 263). Но история термина не есть история понятия. Веками то содержание, которое сейчас мы обозначаем как личность, существовало и разрабатывалось в обличье иной терминологии, в разных науках и даже в разных сферах деятельного освоения мира. Иногда, как в Древней Греции, этим содержанием монопольно завладевали философия и этика, в иные исторические эпохи оно продуктивнее всего осваивалось искусством, а в XX столетии стало предметом экспериментально-психологического исследования.

Исключительность понятия личности по сравнению с другими психологическими категориями состоит в том, что оно всегда было связано с самими основами понимания мира и человека, с такими краеугольными понятиями о человеке, как понятия вины, ответственности, свободы, творчества, индивидуальности и т.п. Такая укорененность в исторически и культурно изменчивых философских категориях и в разных сферах освоения мира обусловила сложную судьбу понятия личности, его многослойность и многомерность. Оно не могло быть одинаковым в объективистской религиозной этике средневековья и индивидуалистической этике Возрождения, в субъективистски-отточенной философии Фихте и социально-исторически укорененной марксистской традиции. В произведениях изобразительного искусства понятие личности выступает как индивидуальность образа человека, как та неизгладимая печать, которую накладывают на внешность профессиональная деятельность, переживания и образ жизни. Художественная литература, обогащая содержание понятия личности, вскрывает недоступную живописи внутреннюю картину переживаний. И тут понимание личности бесконечно разнообразно: если Толстой формирует «ткань» личности из социально-типического и индивидуально-своеобразного в поступках и переживаниях героев, то для Достоевского проблема личности – это прежде всего проблема свободы, способность или неспособность «преступить» вековечные человеческие устои и привязанности. Содержание понятия личности еще более усложняется междисциплинарными и междеятельностными взаимодействиями: представления о личности, развитые в этике, стали канвой многих художественных произведений, а художественные открытия, например, Достоевского, дали толчок новым философско-этическим воззрениям на личность; в пьесах Сартра отчетливо проступает его философская теория личности, а в сюрреализме С. Дали нетрудно увидеть концепцию человека, построенную психоанализом.

Эта сложная картина понимания личности не могла не отразиться и на психологических ее исследованиях. По существу, вся психология личности представляет собой постоянную теоретическую конфронтацию разных течений и школ. Как в капле воды, в проблеме личности отразились почти все существующие философско-психологические традиции. Но если в начале века дискуссии вокруг понятия личности не выходили за рамки теории, то теперь они все более облекаются в плоть экспериментальных исследований. В настоящее время в психологии личности уже невозможно построить эксперимент, не укоренив его в определенной концептуальной схеме, не задав его методологическую и мировоззренческую перспективу.

Дело осложняется еще и тем, что само по себе принятие той или иной концептуальной схемы и выработка понятия личности еще не гарантируют успешности ее экспериментального исследования. Для проецирования полученного понятия «на эксперимент», для облачения его в «плоть и кровь» конкретных методик и экспериментальных задач должна быть проделана специальная работа, которая-то и составляет главную трудность.

Таким образом, задача экспериментального исследования личности в психологии распадается на ряд этапов. Первый этап представляет собой историко-критический анализ существующих в психологии концепций личности, выявление того «категориально-семантического поля», в котором «живет» и функционирует понятие личности. На втором этапе должен быть осуществлен логический анализ этой системы понятий, итогом которого должна быть выработка (конструирование) собственно понятия личности. Третий этап представляет собой спецификацию полученного понятия на конкретную психологическую реальность, воплощение его в форму специальных проблем и методик, реализация которых в эксперименте должна наполнить понятие личности конкретно-психологическим содержанием, а возможно – и изменить его.

Раздел 1. Проблема личности в психологии (исторический аспект)

В античной мысли (Платон, Аристотель) то содержание, которое впоследствии стало обозначаться как личность, было разлито в общих космологических понятиях самодвижения, активности, души, психики, жизни. Тенденция отождествления личности с «causa sui», наметившаяся в античности, была развита в философии рационализма.

Основу классического понимания мира и человека, наиболее ярко воплощенного в работах Декарта и Канта, составляла особая концепция деятельности. Для рационалистов деятельность есть экспериментальная деятельность, способ понимания мира человеком. В мире «разум видит только то, что сам создает по собственному плану» (Кант, 1965-b, с. 85).

Теоретическим выражением таких представлений о человеке явилось противопоставление беспредпосылочного человеческого «я», осуществляющего критическую рефлексию, и мира природы, «царства вещей». При этом «я» наделяется такими атрибутами, как свобода, спонтанность, активность, деятельность, нравственность. Элементом же мира природы является вещь, которая наделяется противоположными атрибутами, подчинена законам природы и включена в бесконечную цель причинно-следственных зависимостей. В отличие от вещи, строго выполняющей законы природы и абсолютно пассивной, «разумное существо имеет волю, или способность поступать согласно представлению о законах» (Кант, 1965-b, с. 250). Научное познание обосновывается тут как способ изучения природы, установления причинно-следственных зависимостей данных чувственного опыта. Поскольку человек как телесное существо принадлежит миру природы, его изучение научными средствами аналогично изучению вещи, т.е. включению в цепь природных зависимостей.

Так как вершиной научного знания того времени была механика, то изучать человека научно, будучи логически последовательным, означало изучать его как машину. Уже Декарт (1950), описывая работу человеческого тела, рисует его в виде своеобразной машины, а открытые им элементы поведения – рефлексы – были копией некоторых механических приспособлений. Другой попыткой строго научного изучения человека была книга Ламеттри (1911). Это, конечно, не означает, что оба исследователя считали человека машиной, а только то, что изучать его научно можно лишь как машину.

В то же время человек, как существо разумное, принадлежит миру свободы. Именно свобода делает человека, в отличие от вещи, «целью самой по себе» или «лицом». Не случайно Кант употребляет термины «лицо», «личность» именно тогда, когда он говорит о свободе. Таким образом, в классическом понимании личность есть субъект абсолютно свободной, творческой деятельности, а любой акт деятельности есть личностное действие. Понятно, что при таком понимании ни личность, ни деятельность не подлежат научному исследованию.

***

Следы классического понимания личности прослеживаются и в современной психологии. Не претендуя на полноту, кратко очертим лишь контуры основных направлений. Подробный обзор и анализ исследований дан нами в другой работе (см. Субботский, 1983-b). Анализ понятия личности в психологии предполагает выделение двух его аспектов: структурного и динамического.

1.1. Структурный аспект

Структурный аспект понятия личности представлен целым рядом концепций, характеризующихся разнообразием подходов и теоретической неоднородностью. Тем не менее отчетливо выделяются несколько «внутренних шкал», по которым располагаются эти концепции.

Наиболее ярко выступает противостояние интегративных концепций и теорий, ограничивающих сферу личности какой-либо одной, специфической реальностью. На одном полюсе этой шкалы мы видим, хотя и по разным причинам, персоналистскую концепцию (G. Allport, 1932) и бихевиористские концепции личности (Bandura & Walters, 1964; Eysenk, 1960, 1970; Mowrer, 1950; Sears, Rau & Alpert, 1965); первая зачисляет в сферу личности практически все, что имеет отношение к психике, от высших духовных потребностей и смысла жизни до навыков и рефлексов, вторые растворяют понятие личности в понятии условного рефлекса, опять-таки охватывающего всю психическую реальность. Обычно сторонники интегративного подхода объединяют в рамках единой структуры когнитивные, мотивационные, социальные, а иногда и биологические особенности человека; в итоге понятие личности сближается с понятием индивидуальности, индивида вообще (Ануфриев, 1971; Бодалев, 1979; Ковалев, 1970; Лазурский, 1918; Ломов, 1984; Парыгин, 1971; Платонов, 1975; Шорохова, 1974). Напротив, другие исследователи стремятся ограничить структуру личности какой-то одной, специфичной для нее областью, например, мотивационной сферой или сферой индивидуальных деятельностей, системой факторов, установок или ролей. К этому классу можно отнести факторные теории личности (Cattel, 1957; Mounier, 1974; Ананьев, палей, 1969; Кречмер, 1930; Мерлин, 1974; Франселла, Баннистер, 1987; Юнг, 1929), ролевые и культурологические (Kardiner, 1946; Linton, 1959; Mead, 1970; Moreno, 1946; Гройсман, 1979; Кон, 1967), психоаналитические (Adler, 1929, 1970; Freud A., 1965, 1969; Fromm, 1961, 1967; Horney, 1950; Sullivan, 1953, 1955; Фрейд З., 1910, 1922, 1924), гуманистические (Maslow, 1954; Rogers & Kinget, 1966), диспозиционные (Бжалава, 1969; Мясищев, 1960; Норакидзе, 1969; Ядов, 1975), деятельностные (Абульханова-Славская, 1980; Асмолов, 1979; Божович, 1968; Давыдов, 1980; Запорожец, Неверович, 1974; Леонтьев, 1981, 1977; Лисина, 1974; Мухина, 1980; Рубинштейн, 1959, 1969; Эльконин, 1960, 1971) и другие.

Так, полемизируя с представителями интегративного подхода, сторонники теории деятельности различают понятия личности и индивида; если «в основе понятия индивида лежит факт неделимости, целостности субъекта» (А.Н. Леонтьев, 1977, с. 174), в своей тотальности охватывающего и психические и физиологические свойства, то понятие личности существует лишь в том «разрезе» этой тотальности, который раскрывает перед нами слой индивидуальных деятельностей субъекта.

Ограничение понятия «структура личности», однако, еще не решает вопроса о соотношении понятий личности и уникальности (индивидуальности). Всякая ли уникальная структура деятельностей (мотивов) может быть отнесена к личности, или только та, в которой наиболее полно выразилось некоторое всеобщее? К последней точке зрения склоняется, например, С.Л. Рубинштейн: свойства личности, пишет он, «никак не сводятся к ее индивидуальным особенностям. Они включают и общее, и особенное, и единичное. Личность тем значительнее, чем больше в индивидуальном преломлении в ней представлено всеобщее» (1959, с. 119).

Такое понимание структуры личности резко суживает ее объем, теперь уже в рамках самого деятельностного подхода. Не всякая иерархическая структура деятельностей может быть названа личностью, даже если она является «социально типичной», наиболее часто встречающейся в популяции иерархией, а только та, которая уникальным образом воплощает в себе всеобщее человека и продукт которой также имеет черты всеобщности. В последние годы появились и новые перспективные подхода к пониманию структурного содержания личности (личность как система смысловых образований (Асмолов, Братусь и др., 1979); личность как «инобытие» человека в деятельности и сознании других (Петровский, 1985); личность как высший уровень самосознания (Столин, 1984).

Внутри указанных теорий, ограничивающих «объем» структуры личности, можно выделить особую шкалу, имеющую своими полюсами «мотивационные» и «интеллектуалистские» подходы. Авторы мотивационных теорий рассматривают личность как сложную систему потребностей и мотивов, целиком детерминирующую поведение человека; напротив, сторонники интеллектуалистского подхода (см., например, Piaget, 1954, 1957, 1968) противопоставляют понятие личности понятию мотивации, рассматривая личность как способность субъекта к децентрации и преобразованию своих мотивов.

По существу, измерение «мотивация–интеллект» является частным случаем третьей, и главной, «внутренней шкалы» – оппозиции субстанциалистских и несубстанциалистских концепций личности. Первые представляют личность как некую устойчивую структуру, как «систему», функционирование которой может быть изучено наукой, предсказано и сформировано. К этим теориям можно отнести все вышеперечисленные подходы. Противоположный полюс занимает экзистенциалистский подход (Existential Psychology, 1969), согласно которому личность не есть нечто устойчивое; напротив, она есть способность индивида к постоянному выходу за свои пределы, к непрерывной утере прежней структуры, к творческому самосозиданию. Именно эта внутренняя шкала и составляет главный «нерв» дискуссии, идущей среди теоретиков личности; при всем разнообразии концепций по вопросу о субстанциональности личности они концентрируются на двух противоположных полюсах, а вопрос о структуре личности переходит в проблему ее динамики.

1.2. Динамический аспект

В динамическом аспекте мы видим противостояние натуралистического и рационалистического подходов к проблеме генезиса личности. В рамках первого процесс порождения личности рассматривается как полностью исчерпывающийся взаимодействием сил биологической и социальной природы. При этом биологическая детерминация обычно трактуется как генетическая предрасположенность, социальная же понимается по-разному – то как прямое обучение или научение, то как косвенное влияние «социального фона» (социального статуса семьи, уровня благосостояния, образования и т.п.). По существу, к натуралистическим можно отнести большинство названных концепций.

Напротив, сторонники рационалистической позиции рассматривают личность как «causa sui», как самотворчество и самоопределение. Наиболее ярко такое понимание воплотилось в экзистенциализме (Camus, 1942; Sartre. 1971), экзистенциальной психологии (Existential Psychology, 1969), у русских психологов-рационалистов (Астафьев, 1889; Грот, 1889; Лопатин, 1889; Лосский, 1903). Близкой к указанному пониманию является позиция сторонников деятельностного подхода (Анцыферова, 1969; Арсеньев, 1971, 1977: Бахтин, 1979; Ильенков, 1979; Леонтьев, 1977; Михайлов, 1977; Толстых, 1981). Согласно этому подходу человек изменяет себя в той степени, в какой это позволяет ему его исторически сформированная среда. Но среда выступает тут не как «демиург» личности, а как условие ее саморазвития. Процесс же такого «изменения обстоятельств» и «самоизменения» и есть подлинное бытие личности. Нетрудно видеть близость этой точки зрения к экзистенциалистскому подходу: свобода рассматривается тут как неотъемлемый атрибут личности, как само ее существо.

Однако экзистенциальная психология встречается с новой трудностью. Отрицая натуралистическое «обездвиживание» личности, освобождая ее от слепого детерминизма среды, сторонники экзистенциальной психологии освобождают личность от всякого детерминизма вообще, делают ее беспредпосылочной. На пути безудержной стихийной самореализации она не имеет никаких ориентиров, способных направить ее движение. Тем самым фактически снимается проблема генезиса личности: ведь конечным пунктом, в который упирается исследователь, является 2фундаментальный выбор». Абсолютная свобода личности в этом выборе делает принципиально невозможным ее изучение, попытка преодолеть натурализм простым отказом от него заводит в логический тупик.

Подобная проблема встает и перед деятельностным подходом. Прежде всего возникает вопрос, как понимать свободу (активность) личности? С одной стороны, личностный акт не есть акт индетерминированный, он обусловлен предметной деятельностью субъекта, имеющей статус бытия; с другой стороны, свободный акт и есть сама эта предметно-социальная историческая деятельность. Как соотносится понятие свободы личности с другими фундаментальными категориями, такими как «спонтанность», «творчество», «нравственность», «ответственность»? Одни авторы отождествляют понятия «личность» и «творчество», другие сближают личность и нравственность, показывая, что не всякое творчество представляет собой нравственный акт. В каком отношении находятся понятия «личность» и «мотивация», как вписывается понятие личности в контекст более широких представлений о «психическом», «духовном», «идеальном» и т.п.? Какими должны быть методы экспериментального исследования личности и практического ее изменения, если она не представляет собой никакой устойчивой «субстанции»? Эти, как и многие другие, проблемы остаются пока открытыми.

Рассматривая все сказанное в целом, нетрудно видеть, что в современной психологии личности четко воспроизводится рационалистическая дихотомия, заданная еще в работах Декарта и Юнга, рассмотрение личности либо как спонтанного беспредпосылочного «Я», либо как чисто природной «вещи» (структуры мотиваций, черт характера, факторов и т.п.).