Kitobni o'qish: «Корректор. Книга четвертая. Река меж зеленых холмов»
Зима 848 г. Катония, город Масария
Природа плакала.
Мелкий зимний дождь водяной пылью сыпал с серого, затянутого угрюмыми обложными облаками неба. С черных веток, на которых местами чудом сохранились сгнившие скелетики листьев, под порывами ветра летели холодные мутные капли, стучащие в оконное стекло и по жестяному подоконнику, словно заупокойные барабаны, и в щель приоткрытого окна врывались сырые порывы уличного ветра. Зима царила на улице, и такая же зима прочно угнездилась в душе Нобары.
Урна с прахом жены стояла перед ним на столе. Вот и все. Вот и все. Все. Тридцать восемь лет они провели бок о бок. Тридцать восемь долгих лет, иногда солнечных и счастливых, иногда холодных и суровых, как нынешняя зима. Тридцать восемь лет, промелькнувших как одно мгновение. Казалось, только вчера он встретил Суйгин, такую молодую и цветущую, застенчивую и пахнущую новой весной, словно бутон еще не распустившейся розы. Он был старше ее на восемь лет, и когда назвал ее своей женой, беспокоился, что умрет раньше, оставив ее коротать вдовий век. Но вышло иначе. Она умерла задолго до срока, в шестьдесят три, оставив его доживать свою жалкую и уже никому не нужную жизнь. Последнюю свою куклу он сделал семь лет назад, поклявшись, что больше никогда не возьмет в руки резец и сверло, и лишь некоторые коллекционеры еще помнят его имя. Теперь ушел из жизни последний человек, для которого он что-то значил, и мир забыл про него полностью.
Модный гений, чьи уникальные поделки расхватывали богачи и коллекционеры, уже несколько десятилетий назад вышел в тираж. Когда врач объяснил ему, что у них с Суйгин не могут родиться дети, он с головой ушел в работу. Куклы заменили ему детей, которых не смогла дать жена, но былая страсть давно перегорела. Из творца, вкладывавшего душу в каждое творение, он превратился в ремесленника. Из создателя шедевров – в кустаря – конкурента индустрии игрушек, держащегося только за счет былой славы. О, безусловно, его куклы всегда получались великолепными – даже сейчас он чувствовал в груди колючую искру гордости за свой отточенный профессионализм – но не шедеврами, как ранние его работы.
И, в конце концов, они оставались всего лишь куклами.
Суйгин страдала молча. Она винила себя за бесплодность. Винила, наверное, до последних дней. Но она никогда не показывала ему свою слабость, и если бы он не знал ее так хорошо, то мог бы и не догадаться. Она предлагала ему взять ребенка из детдома, но он каждый раз отказывался. Чужой ребенок есть чужой ребенок, пусть даже живет с тобой под одной крышей. Наверное, тем самым он заставлял Суйгин страдать еще больше, но думать о том поздно, поздно, поздно…
Что заставляло его с головой уходить в работу, бежать от мира, закрываясь в своей мастерской? Гордость – или гордыня? Теперь уже все равно. Ушел человек, женщина, единственная во всем мире что-то значившая для него, и теперь впереди осталась лишь серая пустота последнего бессмысленного дня.
Старик отвернулся от урны с пеплом и тяжело пошаркал к старому секретеру с полировкой, покрытой частой сеткой мелких царапин. Открыв крышку, он достал лист старомодной бумаги. Он не признавал ни компьютеров с терминалами, ни даже писчий пластик. Впрочем, ему вообще нечего и незачем писать, и древняя пачка пожелтевшей от времени бумаги так и пылилась бессмысленно на полке много лет – до вчерашнего вечера. Он взял лист и перечитал набросанное карандашом. Строчки тянулись по нему вкривь и вкось, упорно не желая идти прямо, но почерк даже сейчас у него оставался каллиграфически разборчивым. Все верно. Нужно отнести документ нотариусу, а потом и позаботиться о том, чтобы его нашли. Детский дом, которому он завещал остатки своего невеликого имущества, он выбрал наобум. Какая разница? Главное, что деньги, оставшиеся после уплаты долгов, помогут детям. Наверное, все-таки следовало бы взять приемного ребенка. Сейчас он бы мог верить, что жизнь имела хоть какой-то смысл. Но поздно жалеть. Осталось лишь добраться до нотариуса, а потом вернуться домой и достать из шкафа на кухне пузырек с оставшимся от Суйгин снотворным. Таблеток, что там лежат, ему вполне хватит, чтобы заснуть окончательно и бесповоротно.
– Суйгин была хорошим человеком.
Выронив лист, Нобара обернулся настолько резко, насколько позволяло ему изношенное старческое тело – и почувствовал, как внезапно затряслись пальцы. В дверном проеме стояла темная фигура. Силуэт. Резкая черная тень на фоне полумрака с ровно горящими белыми огнями там, где полагалось находиться глазницам. Кто… что это такое? Призрак? Невозможно…
– Суйгин была хорошим человеком, – повторила тень. Она пошевелилась и шагнула в комнату – и все равно осталась бесплотной тенью даже в свете льющегося из окна тусклого зимнего света, дырой в никуда. Глаза же ее, казалось, разгорелись еще ярче. – Но всего лишь человеком. А люди умирают, мастер Нобара, хотя с этим так тяжело смириться.
– Кто ты? – дрожащим шепотом спросил старик. – Кто ты? Как ты сюда попал?
– Не все ли равно, кто я, мастер Нобара? – откликнулась тень. – Ведь ты все равно решил умереть. Неужели ты боишься какого-то призрака даже на пороге смерти?
– Я не боюсь призраков и духов. Я никогда не верил в них. И не намерен верить сейчас. Ты грабитель? У меня почти нечего взять, все деньги на счету в банке. Хозяйственные деньги здесь, я покажу, только уходи…
– Я не грабитель, мастер. Я не человек, верно, но я не желаю тебе зла. Наоборот.
Тень скользнула вперед. Движение бесплотной руки – и рядом с урной на столе из ниоткуда возникла черная прямоугольная коробка с двумя полушариями по бокам. Вделанный в ее крышку голубой кристалл слабо светился.
– Когда-то твоя слава гремела среди ценителей, мастер. Тебя знали и уважали. Но ты ушел из мира и забыт. Я хочу, чтобы ты вернулся к своему ремеслу. Я не предлагаю тебе вернуть былую популярность, ты даже не сможешь выставить свои новые творения на публичное обозрение. Но ты станешь тем, кто поможет сделать мир чуточку лучше.
– Зачем? И как? Я просто старик, – Нобара медленно наклонился и подобрал с пола завещание, потом нащупал стул и сел. Дрожь в пальцах постепенно проходила. – Многие молодые мастера давно превзошли меня. Десятки фабрик штампуют яркие блестящие игрушки, которые так нравятся детям. Что толку, если я вырежу еще десяток-другой деревяшек?
– Много толку. У тебя нет и уже никогда не будет детей. Но я принес тебе подарок – Колыбель. Положи в нее куклу, и она оживет. Она обретет разум и чувства – те, что вложишь в нее ты. Нужно лишь взяться за полушария и думать о том, каким бы ты хотел видеть своего ребенка. Долго думать – период, два. Полгода. И не только думать – ты должен вложить всю свою душу, чтобы получилась не глупая игрушка, а что-то настоящее.
– Ты смеешься надо мной, – горько проговорил старик. – Зачем? Что я сделал тебе, незнакомец, что ты отравляешь мои последние дни своей издевкой?
– Я не смеюсь, мастер Нобара. Все сказанное – чистая правда. Но помни – ты стар. Ты не сможешь сделать много живых кукол. Каждая заберет с собой кусочек твоей души, и когда вся она кончится, ты умрешь. Я не знаю, на сколько тебя хватит – на две, три или пять игрушек. Решать тебе. Просто положи куклу в Колыбель и думай, каким бы ты хотел видеть своего ребенка. Условие единственное: она должна быть сделана тобой. Неважно из чего – из дерева, гипса, пластика, глины, хоть из бумаги. Но тобой. Теперь прощай. Возможно, мы еще увидимся.
Тень отступила назад, ее очертания задрожали и размазались. Горящие глаза вспыхнули в последний раз – и погасли. Нобара снова остался один.
Какое-то время он молча сидел на стуле, глядя в пустоту. Потом поднялся и дошаркал до стола. Он протянул руку и коснулся урны с прахом.
– Суйгин… – прошептал он.
Он осторожно, словно до раскаленной, дотронулся до коробки. Дерево. Просто дерево, небрежно отшлифованное и плохо лакированное. Он приподнял крышку и заглянул внутрь. Ничего, кроме стенок, обитых складчатым синим бархатом или чем-то похожим.
Что же явилось ему только что? Призрак? Кто еще мог попасть к нему домой сквозь запертые двери? Но он всегда оставался убежденным безбожником и не намеревался становиться суеверным на закате дней. Кроме того, призраки обычно не носят с собой деревянные коробки и не оставляют их в подарок смертным.
Он опустил крышку и осторожно дотронулся подушечками пальцев до одного из полушарий. На ощупь – что-то вроде кожи, мягкой, слегка продавливающейся при касании и, кажется, немного теплой. Что, если он стал жертвой чьей-то злой шутки? Он вышел в крохотную прихожую своего маленького домика, прямо в домашних тапочках шагнул на грязный низкий пол и подергал дверь. Заперта. И цепочка накинута. Он по очереди заглянул в каждую из четырех оставшихся комнат, включая там свет. Везде окна снаружи закрыты тяжелыми ставнями, запирающимися изнутри надежными болтами. Он захлопнул их в день смерти Суйгин и с тех пор не открывал. А больше в дом проникнуть неоткуда.
Призрак? Призраков не существует, что бы ни рассказывали суеверные старухи своим внукам и правнукам. Но кем бы ни оказался странный визитер, он явно не являлся человеком. Может, какой-нибудь хренов инопланетянин, или что там нынче показывают в скверных фантастических фильмах. Шутка инопланетянина? Зачем? Какой ему смысл издеваться над наполовину выжившим из ума стариком?
Он вернулся в комнату и остановился перед столом. Он долго смотрел на странный подарок, потом перевел взгляд на секретер. На его верхней крышке, бездумно пялясь в никуда, сидела кукла. Старая, грубо вырезанная из дерева, с негнущимися руками и ногами, в ветхом тряпичном балахоне и с криво приклеенными глазами из разноцветных пластмассовых пуговиц. Сколько же ему было? Да, как раз вскоре после четырнадцатого дня рождения. Пятьдесят семь лет назад. Бокува. Самая первая сделанная самостоятельно кукла, всю его жизнь остававшаяся для него талисманом. Единственная, что сохранилась у него. Он часто разговаривал с ней, иногда мысленно, а когда-то даже и вслух. Он часто воображал, как бы воспитывал ее, стань она настоящей девочкой, его живой дочерью. Как учил бы ее читать и писать, проверял бы домашнее задание, вместе с Суйгин водил ее в зоопарк и парк развлечений, вытирал слезы из-за разбитых коленок и противных мальчишек, дергающих за косички… Кукла. Почему он не согласился взять ребенка из детдома?
Он тяжело дошагал до секретера и взял Бокува в руки.
– Прости меня, Суйгин, – прошептал он, баюкая куклу.
«Джао, контакт. Камилл в канале».
«Джао в канале. Что скажешь плохого?»
«Да уж скажу. Джа, ты представляешь себе, сколько сил я в эту штуку вложил? И кому ты ее отдал?»
«Камилл, во-первых, она стоила тебе максимум полудня работы. Планетарного полудня, прошу заметить, не галактического. Во-вторых, ты не спрашивал у меня раньше, что я хочу с ней сделать. Я спросил, сможешь ли, и ты согласился. Все. Я не обещал, что оправлю Колыбель в золото и стану молиться на нее трижды в день».
«Вообще-то я пребывал в твердой уверенности, что ты ее попросил для своей ненаглядной семейки, которую дрессируешь в Масарии. Не стыдно врать?»
«Врать? Я ни разу ни словом не обмолвился, что делаю ее для, как ты выражаешься, своей ненаглядной семейки».
«Но эн-сигнатуры, которые ты передал…»
«Ну и что? Камилл, еще раз: ты лучший из всех доступных сейчас специалистов в данной области, и я крайне признателен тебе за помощь. Но ты не ставил условий по использованию Колыбели, а я ничего тебе не обещал. Какие у тебя претензии?»
«Хм… да никаких, в общем-то. Кроме того, что ты сначала покопался в ней своими кривыми руками, а потом всучил ее полоумному дряхлому старикашке, который не сегодня-завтра близко познакомится с крематорием. Я вообще не понимаю твою идею, и мне уже жалко времени, которое я потратил на Колыбель».
«Не жалей. В свое время все разъяснится. Я ведь, кажется, обещал тебе, что твои искины замечательно впишутся в мои планы? Обещание до сих пор в силе».
«Обнадежил, спасибо. Я ведь всю жизнь мечтал подарить тебе все свои игрушки! Кстати, что ты там ему говорил про кусочки души? Я ничего подобного не закладывал. Ты, что ли, напортачил, когда с ней возился? Вроде бы дарить биоформам смертельные подарки не в твоем стиле».
«А, всего лишь необходимый мистический антураж. Ничего такого, разумеется. Просто мне нужно, чтобы он очень серьезно относился к каждой кукле».
«И кто-то тут еще пытается рассуждать про состояние моей психики!.. И все-таки, Джа, что за очередную глупость ты замышляешь? Не хочешь поделиться? А то невысказанные тайны тяжко лежат на сердце…»
«У меня сердце без малого миллион лет отсутствует. Считай, что мне просто хочется поставить долгосрочный эксперимент из области прикладной философии. Суть ты обязательно узнаешь, если только я не провалюсь. Тогда, уж извини, я сделаю умное лицо и что-нибудь навру с три короба».
«И все-таки, Джа, мог бы и поделиться. Ты же меня до сих пор сумасшедшим считаешь, ага? А вдруг я настолько сумасшедший, что мне твоя идея понравится?»
«Ты не сумасшедший, а совершенно безответственен и со сдвигом по фазе, и тебя все время нужно возвращать на путь истинный. Скажи спасибо, что я не дал тебе запереться на Текире, как ты намеревался. Вот тогда бы ты в одиночестве точно свихнулся, и быстро. Но за последние пару терций ты изменился в лучшую сторону. Наверное, компания Мио и Майи на тебя хорошо влияет. Еще вопросы есть?»
«Все-таки ушел от ответа! Ладно, я тебе еще припомню. Конец связи».
«Отбой».
А старый кукольник сидел за столом, неотрывно глядя на урну с пеплом жены, и его ладони бережно охватывали полушария Колыбели. И голубой кристалл, вмонтированный ее крышку, бросал на его лицо мерцающие отблески мягкого умиротворяющего света.
20.05.858, перидень. Сураграш, горный гребет Шураллах
– Восходящий поток магмы идет в мантии верстах в восьмистах южнее точки, где мы сейчас сидим, – Миованна ткнула пальцем в указанном направлении. Ее проекция имела вид женщины лет сорока с небольшим, в узких очках со стальной оправой, забранными в пучок на затылке волосами и в строгом брючном костюме. Она непринужденно висела в воздухе, ни на что не опираясь. – Карты планетарного строения в общем доступе Текирской рабочей группы, доступ у вас у всех туда есть, так что можешь поизучать на досуге. Если что непонятно, спрашивай. Ты вообще с геологией как, дружишь?
– Читал популярные книжки в школе да обязательный вводный спецкурс в университете сдал, ничего больше, – откликнулся Палек. Он сидел на краю скалы над разверзшейся внизу пропастью. С западной стороны южная вершина бывшего вулкана Аллахамана, возвышавшаяся на пять с лишним верст, представляла собой почти вертикально обрубленную голую поверхность, и Палек время от времени бросал вниз камешки, наблюдая своим новым зрением их процесс полета до самых лесистых низин. – Сама понимаешь, Мио, я в университете совсем не на горном факультете учился. Кое-что из прочитанного еще помню, но глубокого понимания не жди. Это принципиально?
– Не слишком. Следует лишь помнить, что сейсмическая нестабильность участков коры под Сураграшем за прошедшие два века задавлена почти полностью. Однако «почти» и «совсем» – две разные вещи. Я не могу мгновенно заморозить здесь всю активность – пойдет отдача в другие участки. В частности, резко увеличится число толчков под Тролличьими островами, и берега Срединного океана снова начнут еженедельно хлестать цунами. Система слишком тонкая – переменных слишком много, реакция на изменения проявляется не сразу, с задержками в периоды, а то и планетарные годы, так что баланс подбирать трудно. Я к тому, что в течение ближайшей терции или двух, а то и дольше, вас будет потряхивать, пусть и редко и несильно.
– Терция – сто лет, да?
– Около восьмидесяти планетарных лет Текиры. Плюс-минус.
– Никак запомнить не могу, – пожаловался Палек. – Терции, секунды – вроде привычные названия, а в голове путаются. Придумали же вы системочку летоисчисления…
– Ну, извини. Мерить космогонические процессы планетарными годами как-то не слишком удобно. Галактический год – и то слишком коротко, когда о конструировании миров речь идет. На самом деле все просто. Метрический год – один оборот Солнечной системы вокруг центра масс Млечного Пути, примерно двести пятьдесят миллионов земных лет. Текирских чуть меньше, но не суть. Далее последовательно на двенадцать делишь – месяц, день, час, минута, секунда, терция, минитерция. У тебя сложности потому, что еще не привык к стандартным каналам общения. Там символы метрических и планетарных единиц четко различаются, никакой путаницы.
– Тебе хорошо говорить, у тебя искин в башке сидит, все автоматически пересчитывает, – буркнул Палек. – А у меня – нет. Мне подсказывать некому.
– Во-первых, не в голове. Исходные человеческий и машинный разумы в нас переплетены так, что их друг от друга не отделить. Так что я вся целиком одновременно и человек, и искин. По-моему, вполне удобно. Не знаю, чего вдруг Джа вас решил иначе конструировать, но все претензии к нему. Может, еще и перерешит, когда убедится в неудачности идеи. А головы у меня вообще нет, как и у тебя теперь, кстати. Вообще отвыкай отождествлять себя со своей проекцией, ни к чему хорошему такое не приводит. Во-вторых, не ворчи. Ты же не думаешь, что в состоянии мгновенно изучить все, что мы накапливали почти пять миллионов лет? Привыкнешь и научишься, и пары секунд не пройдет. Метрических, я имею в виду.
– К тому времени все самое вкусное съедят, – Палек состроил унылую физиономию, но тут же не выдержал и рассмеялся. – Не обращай внимания, Мио. Просто я все еще не могу толком осознать… перемену статуса. Язык себя Демиургом не поворачивается называть, а уж метрическими секундами мыслить и подавно не получается. Давай-ка вернемся назад. То есть ты хочешь сказать, что дороги, если мы начнем их прокладывать, необходимо рассчитывать на сейсмические толчки?
– Да. А в горных и пригорных районах вроде вашей Муммы – и на лавины с селями и оползнями.
– Что не может не радовать… – Палек закусил губу и принялся задумчиво ковырять мерзлую скалу. Гранит под его пальцами крошился и сыпался как песок. – Интересно, во сколько раз это версту удорожит?
– Ты сначала пойми, куда и зачем намереваешься свои магистрали прокладывать, – посоветовала Миованна. – Прикинь на пару с Семеном, какие регионы и как могут развиваться, откуда и куда пойдет грузопоток, провесь главные трассы, а уж потом оптимизируй по стоимости. Карты, как я уже сказала, тебе доступны, основные инструменты геоанализа – тоже. Возможно, за счет подбора оптимальных путей найдешь способы сократить издержки. Впрочем, с этим не ко мне. Я ведь тоже не инженер-дорожник и даже не экономист. Мои интересы в Игре никогда выше медиевальных обществ не поднимались, и в индустриальной экономике Конструктору разбираться незачем.
– Догадываюсь, – Палек отломил кусок камня размером с детскую голову, удивленно посмотрел на него и сбросил в пропасть. – Спасибо, Мио, у меня вопросов не осталось.
– Да всегда пожалуйста. Если захочешь геологией или тектоникой вплотную заняться, свистни. Вводный курс я тебе прочитаю, а дальше ты у нас мальчик умный, разберешься. Только, пожалуйста, давай общаться дальше по стандартным каналам, без колебаний воздуха. Хотя бы в виртуальности, если без визуализации пока обойтись не можешь. Понимаю, что тебе пока непривычно, но так масса времени и сил экономится.
– Договорились. Конец связи.
– Отбой.
Проекция Миованны на мгновение мигнула и растаяла. Палек рассеянно покачал ногой над пропастью, уронил в нее сандалию, остановил ее парой сотен саженей ниже и поднял обратно.
– Ну и на кой сдалась мне ваша божественность? – уныло спросил он, натягивая ее на босую ногу. – Как все просто без нее было…
– Можно подумать, Лика, тебя кто-то заставляет ей пользоваться, – раздался за спиной ехидный голос Яны. – Отключи своей проекции все возможности сверх человеческих и живи себе желтым земляным червяком. Можешь и половину мозгов заодно отключить – все равно ими не пользуешься.
Палек лениво запрокинул голову назад и посмотрел на нее.
– Между прочим, ваша толпа нарушает мою благочестивую медитацию, – сообщил он. – Я, может, себе сознание очищаю, к просветлению стремлюсь, а тут сгущаются из воздуха всякие…
– Потом очистишь, о блистательный камисама, – неторопливо сгустившийся из воздуха Семен непринужденно присел на скалу. – У меня выдался свободный часок, так что я решил, что нам пора поболтать за жизнь и определить жизненные ориентиры. Рассаживайтесь кружком, молодая поросль, поболтаем.
– Великий шаман Панариши, как всегда, краток и сразу приступает к делу, – Цукка села на корточки рядом с опустившейся на пятки Кариной. – Мати, ты у нас большой и сильный, скажи ему, чтобы с дамами вежливо обращался. Может, он тебя испугается.
– Дор у нас самый большой и сильный, он пусть пугает, – Саматта недоуменно посмотрел на зажатую в руке автоматическую винтовку. – А ее-то я как прихватил? Совершенно точно из рук выпустил.
– Подсистема перемещения смещает все, что, как она определяет, в данный момент принадлежит к зоне прямого владения проекции, – пояснил Семен. – Не обязательно держать объект рукой, есть и другие отношения принадлежности. Одежду, например, вы не держите, но система смещает и ее. Отправить назад сумеешь?
– Сумею, – кивнул Саматта. Винтовка медленно поднялась перед ним в воздух, потом ее поглотил длинный черный кокон, мгновенно стянувшийся в тонкую линию и пропавший. – Дома, в Масарии, у Дзи охранная система с тем же интерфейсом работает, один в один. Только там не смещает, а уничтожает. Ну ладно, какова повестка нынешней встречи?
– За жизнь поговорить, – Панариши поерзал, устраиваясь поудобнее. – Ну что, молодежь, освоились немного со своей новой формой? В себя пришли? Лика, тебя даже не спрашиваю – вижу, ты уже до средств управления проекцией на низком уровне добрался…
– Погоди, – перебил его Палек. – Раз уж мы все здесь собрались, почему Каси нет? Она чем хуже?
«Палек, контакт. Канса в канале. Лика, не волнуйся, я слушаю. Рис мне транслирует».
– А, ну если так… – пробурчал Палек. – Между прочим, могла бы и меня попросить. А Би где? Тоже слушает?
– Ты что, не знаешь? – удивился Семен. – Он в Кураллах утром переместился. Там ему лабораторию пообещали, у него новые идеи насчет того, как связь организовать – надежную и полностью на текирских технологиях… во всяком случае, не отличимую от современной промышленной технологии. Какие-то там сложные схемы городит, гиперсвязь в промышленные коммуникационные чипы незаметно встраивает. Сейчас наверняка возится с наноманипулятором или в какой-нибудь страшной программе схемы рисует. Кара, как у тебя ощущения?
– Я в порядке, – Карина задумчиво посмотрела на него. – Почти. Состояние странное, но я притерпелась. Только вспомогательные системы на нервы действуют, особенно система мониторинга.
– Они необходимы, и система мониторинга – в первую очередь. Не забывайте, что видеозапись ваших нечеловеческих способностей можно сделать чем угодно, хоть камерой пелефона. И если она ненароком попадет в Сеть… Ребята, я говорил с каждым из вас по отдельности, но все же задам вопрос еще раз всем вместе: вы осознали, почему нельзя допустить утечку информации о существовании Демиургов в общество? Лика, тебя вопрос в особенности касается. Осознаешь?
– Рис, ты зануда еще похуже Дзи, – Палек взмыл в воздух и вытянулся горизонтально, заложив руки за голову. – Разумеется, я не собираюсь показывать такие фокусы на публике.
– На публике – полбеды, – Семен ехидно усмехнулся. – А тот факт, что сейчас эту местность активно снимает катонийский спутник «Космос-18» с оптикой, различающей предметы в пять сантиметров в диаметре, тебя никак не настораживает?
– Спутник? – насторожился Дентор. – Какой спутник?
– Военный. Шпионский, если хочешь, – любезно пояснил Семен. – И у вас у всех система оповещения о том настойчиво сигналит – ага? И у вас у всех она наверняка заглушена до уровня, когда предупреждение воспринимается только при явной концентрации сознания. Если бы я не закрыл гору маскирующей сетью, в Министерство обороны Катонии уже ушли бы очень интересные снимки небольшой компании людей, развлекающейся на свежем разреженном воздухе на неприступном пике на высоте в пять верст – в легкой одежде и при температуре минус двадцать три. Лица, правда, не разглядели бы, но кто еще в здешних краях фигурирует в досье «Камигами»? Намек на будущее: интенсивность сигнализации для живых и электронных наблюдателей может регулироваться раздельно. И радиусы игнорируемых зон – тоже. Я понимаю, что неприятно, когда в спине все время чешется и колет, но пора бы уже и привыкать потихоньку. Или переназначьте датчики на другое ощущение, несложно.
– Действительно, сигналит… – Дентор задрал голову и посмотрел в зенит. – Как тут зрение регулировать, опять забыл… а, вижу. Снимает, зараза. Ну ладно, учтем на будущее.
– Да уж сделайте любезность.
– Между прочим, господин ты наш Семен, – Палек покровительственно улыбнулся, – не все такие олухи, как ты думаешь. Я тоже занавески над горой задернул, прежде чем Мио сюда звать.
– Действительно, некоторые не олухи, а просто поверхностные самонадеянные пустозвоны, – подмигнул ему лже-шаман. – Или типичные технари по стилю мышления, начинающие читать инструкции, только если что-то внезапно взрывается. Лика, техника «задергивания занавесок» рассчитана только и исключительно на биоформы с их характерными особенностями высшей нервной деятельности. А у небиологических наблюдателей, в том числе у искинов анализа изображений, знаешь ли, психики не наблюдается, так что «занавесками» от них не скроешься. От них можно защититься только прямым воздействием, в частности «маскировочной сетью», которая, в свою очередь, совершенно прозрачна для биоформ.
– Врешь! – не поверил Палек. – Я же читал… вот… – Он задумался. – Действительно, на электронику не действует, – наконец признал он. – Не обратил внимания. Ладно, уел, признаю. Я тормоз, о Великий Раскрашенный В Полосочку Учитель Панариши!
– Если не нравится в полосочку, могу пятнышками. Ребята, повторяю еще раз: если мы хотим добиться стабилизации обстановки на планете, публика не должна ничего знать о Демиургах. В противном случае мы получим такой расцвет религиозных культов и связанных с ними войн и охоты на ведьм, что вся двухсотлетняя работа Старших пойдет псу под хвост. Получим то же самое, что и после Пробуждения Звезд, с поправкой на подводные атомные ракетоносцы. А видеозапись с самого обычного пелефона, утекшую в Сеть, втихую вычистить практически невозможно. Поэтому очень прошу всех – на первых порах будьте очень аккуратны. Очень. Лучше, – он покосился на Палека, – если вы вообще не станете трогать настройки по умолчанию своих основных проекций и продолжите изображать обычных людей. Если хочется поупражняться, что, кстати, весьма приветствуется, слепите новую проекцию, которая никогда не показывается на людях, и измывайтесь над ней.
– А там очень сложно? – деловито поинтересовалась Цукка. – Я с компьютерами как-то не очень…
– Если ты думаешь, что Старшие Демиурги в массе своей отличаются высоким интеллектом, я тебя разочарую. Они хотя и симбионты людей с искинами, эмоционально доминирует все-таки человеческая компонента – за отсутствием эмоций у искина. А человек от природы глуп, туп, нелюбопытен и очень не любит учиться. Вы еще не изучали списочный состав Старших? Не обратили внимания, что наукой в подавляющем большинстве занимаются только первое и минус первое поколения? Наши Джа и Майя – едва ли не единственные исключения. Так что основная система управления проекциями настроена на уровень средней домохозяйки. Все элементарно: раздел базовых возможностей – управление проекциями – библиотека шаблонов. Кукол в детстве в платья одевала? Там немногим сложнее. Можно создавать по стандартным шаблонам или же лепить по-своему. Лику потом спроси, он уже во всем разобрался, я смотрю.
– Ага, я крупный авторитет, – важно подтвердил Палек. – Стану брать по маеру за консультацию, и уже лет через тысячу разбогатею. Рис, ты нас собрал, чтобы про осторожность напомнить?
– Лика, кончай хамить, – Яна попыталась пихнуть его кулаком в бок, промахнулась, оступилась и едва удержалась на ногах. – Рис, не обращай на него внимания, он с детства старших не уважает и кошельки по карманам тырит.
– Кошельки-то при чем! – возмутился Палек. – Сто лет их не…
– Ша, малявки! – внушительно сказал Саматта. – Потом доругаетесь. Рис, давай дальше, а то этой парочке только позволь сцепиться!
– Я собрал вас для того, чтобы обговорить планы на будущее. Неделя – не такой большой срок, но первый шок у вас уже прошел. Пора определяться, чем вы займетесь дальше. Если вы все-таки решили пока сохранить прежнюю жизнь, то пора к ней возвращаться. Если же хотите мне помочь, то скажите прямо сейчас. Я не могу в одиночку контролировать весь Сураграш, и мне отчаянно нужны помощники, которым я могу доверять безоговорочно. Я не настаиваю – если откажетесь вы, начну потихоньку будить остальную молодежь. В первой очереди восемнадцать кандидатур, и кто-нибудь обязательно согласится. Если не можете ответить сейчас, подумайте еще сутки. Но завтра крайний срок. Пришли в движение процессы, которые следует брать под контроль с самого начала, и один я не справлюсь.
– Я для себя давно все решила, – спокойно сказала Карина. – Рис, у тебя разве были сомнения?
– Нет. Но тебя слишком многое привязывает к прежней жизни. Я до сих пор не уверен, что ты вот так сразу сможешь порвать старые связи. Ты решилась окончательно?
– Да. Нужно только закончить несколько важных дел. У меня несколько операций намечены были, которые никто, кроме меня, не проведет. В том числе запущенный рак печени, с которым я из-за истории с похищением и так непростительно затянула. Пациент пока жив, я проверила, но еще пара недель промедления – и он умрет.
– Хорошо. Цу?
– Рис, я все-таки пока не могу. Мне нужно завершить проработку темы. От меня зависят люди, и я не могу просто так их бросить. Думаю, осенью я освобожусь и смогу вплотную заняться местными делами. Но вряд ли раньше.
– Хорошо. Мати?
– В твоем распоряжении. Лекции по истории и без меня найдется кому читать, а больше мне дома делать особенно нечего.
– Дор?
– Аналогично. Меня достало из года в год командовать спецотрядом. Жаль ребят бросать, но переживу. Может, еще и сманю кого сюда. Заодно молодость вспомню.
