Kitobni o'qish: «Жены, которым не повезло»

Shrift:

* * *

Глава 1
Скверный сон, или Звонок от старой знакомой

Воскресенье четырнадцатого декабря две тысячи четырнадцатого года я провел наихудшим образом. По городским улицам стелился вязкий и густой туман – из квартиры выходить не хотелось, а дома было совершенно нечего делать. Пробовал читать, так книга просто выпадала из рук, пытался смотреть телевизор, но не мог усидеть и пяти минут. Гостей я не ждал, самому в гости пойти не к кому, да и не было никакого желания куда-либо топать.

Грустновато, когда отсутствует интересное дело. А его не было с того самого времени, как в сентябре я раскрыл три убийства, совершенные тремя руководителями риелторской компании «Бечет», и передал господ преступников в руки Главного следственного управления по городу Москве в лице майора юстиции Владимира Ивановича Коробова. С тех пор я его не видел, он вдруг куда-то запропастился. Наступило затишье: унылое и тусклое, отбивающее всякое настроение и провоцирующее зеленую тоску. Мое настроение отнюдь не походило на предпраздничное, а ведь приближался Новый год, люди начинали к нему готовиться загодя: закупать еду и питье, приобретать подарки для дорогих людей, пряча их покуда подальше от глаз. В некоторых домах, как мне было видно из окна, уже устанавливали елки, развешивали на них гирлянды. Я же пребывал в депрессии, с которой просто не было никакого сладу. Так у меня бывает, когда какая-то серьезная цель достигнута, результат получен, а новая цель еще не определена. Я всегда боялся этого периода междуцелья, поскольку именно в это время впадал в хандру, из которой всегда тяжело было выбираться, даже водка не помогала.

Несколько раз я принимался смотреть по своему ноутбуку второй сезон сериала «Марьина роща». Время от времени интерес к нему проскакивал, но когда я угадывал наперед, как разрешится та или иная ситуация с героем Домогарова, мне снова становилось смертельно скучно, и я мстительно хлопал крышкой ноутбука. Заполучи!

Чтобы день поскорее закончился, я лег в половине десятого и, кажется, почти сразу уснул. Мне приснились какие-то размалеванные девицы в черных ажурных колготках, сидевшие за длиннющей стеклянной витриной и делавшие призывные знаки. Я шел вдоль этой витрины, но, к своему немалому сожалению, не находил двери. А рядом с этим магазином почему-то вращала крыльями красная мельница.

Потом я очутился в собственной квартире. Но, к моему неудовольствию, – не один. В кресле напротив дивана, на котором я лежал, сиживал тот самый господин в джинсах и стильном пуловере песочного цвета от Кельвина Кляйна, который со своим товарищем как-то однажды заходил ко мне, когда я расследовал дело о вагонах с евро на запасных путях Белорусского вокзала. Этот его безымянный товарищ, что без труда и лишних эмоций убил тогда двух охранявших меня фээсбэшников, тоже был тут, но держался очень скромно: стоял чуток поодаль от нас, прислонившись к дверному косяку, и наблюдал за мной. Его правая рука пряталась в кармане серого пиджака, где, очевидно, лежал черный пистолет. И он готов был в любую секунду выстрелить в меня, если бы получил на это санкцию от господина в песочном пуловере…

– Вот мы и снова встретились, господин Русаков, – спокойно объявил человек в песочного цвета пуловере.

– Я это уже заметил.

– Скучали?

– Не особенно… Во всяком случае, по вам точно не скучал, – ответил я и попытался приподняться. Человек в сером костюме немного подался вперед и буквально вонзил в меня свой взор:

– Не надо делать резких движений, Русаков, это сильно беспокоит моего товарища… А он может быть крайне нервным. Уж я-то знаю!

– Что вам нужно? – спросил я.

– Ничего особенного, – харизматично улыбнулся господин в песочном пуловере. – Вы можете не беспокоиться. Если бы мы хотели вас убить, – мой собеседник улыбнулся еще шире, – то уже давно бы сделали это. Вы невероятно крепко спите! Но в наши планы пока не входит, – добавил он, сделав ударение на слове «пока», – подобный расклад.

– Тогда, может, вам что-то предложить… чай, кофе? – как можно более радушно спросил я с елейными нотками в голосе. – Сигареты, спички, коробок? Ну, что вы как не родные? Я, право, даже не знаю…

– Вы все шутите, – одобряюще посмотрел он на меня. – Похвально, что вы, как и в прошлый раз, не теряете чувства юмора и самообладания. Знаете, такая черта не у каждого найдется.

– Ну, так мне больше ничего и не остается, – беззлобно огрызнулся я, изобразив на лице дежурную улыбку.

– А вот это верно, – произнес мой гость. – Хотите, я вам прочитаю небольшую лекцию?

– А у меня есть выбор?

– Вам, господин Русаков, больше ничего не остается, в то время как мы за последние всего-то тридцать лет уже стерли из употребления такие слова, как порядочность, совесть и честь. Эти понятия уже сделались анахронизмом. Головы у людей теперь забиты жаждой потребления вещей и удовольствий. Из молодых людей уже никто не пойдет работать на фабрику или завод, даже за хорошие деньги. И это сделали мы. Мы отбили охоту к труду физическому и труду вообще. – Господин в песочном пуловере победно посмотрел на меня. – Мы развалили экономику, медицину, образование. Сегодня повсюду царят хаос и неразбериха. Особенно для рядового гражданина. У него не осталось жизненных ориентиров, нет какой-либо цели и совершенно отсутствуют перспективы. Зато есть сонм забот и куча всевозможных неразрешимых проблем. И ему уже некогда думать о чести и совести, а уж чтобы блюсти их – тем паче. Ему надо кормить себя, свою семью и растить детей, которых рождается все меньше и меньше. И это тоже наша заслуга…

– Позвольте вас перебить.

– Пожалуйста.

– Есть рядовые граждане, для которых честь и совесть – не пустой звук и вовсе не анахронизм.

– Полагаю, это вы про себя? – вполне серьезно спросил человек в песочном пуловере.

– И про себя тоже, – ответил я.

– Ну, таких, как вы, осталось немного, – усмехнулся мой собеседник. – И они скоро вымрут… Как мамонты.

Я промолчал, и он продолжил:

– Вы не можете не видеть, что многое удалось. Нам удалось уничтожить мораль, а вместе с ней и основы общества, например семью. Она, как институт, вот-вот развалится. Уже сейчас большинство молодых людей сожительствуют друг с другом, не торопясь скреплять свои отношения браком или венчанием. А нет семьи, нет и ответственности друг за друга. Простите меня за откровение, идет простое спаривание. Пожили, полюбились и разбежались… Разврат и блуд посеяны нами повсюду. Еще немного наших усилий, и от страны останется только пустой звук. Пшик, так сказать…. И вот тогда наступит наше время. Хотя практически оно уже наступило. Как я вам ранее говорил, мы уже везде. И вам, лично вам, не удастся нам помешать, значит, и угрозы вы никакой для нас не представляете. Вы – пустое место. Призрак. Мираж. Фантом. Поэтому мы и оставили вас в живых, когда приходили в первый раз…

– Это я уже слышал, – нетерпеливо сказал я. – Неужели нет ничего новенького?

– Новенького желаете? – внимательно посмотрел на меня человек в песочном пуловере. – Извольте. Правда, мне казалось, что вы и сами догадаетесь. Помните, господин Русаков, я вам говорил, что очень хочу, чтобы вы увидели результаты нашей работы?

– Ну, помню, – ответил я без особого восторга (а если быть предельно откровенным, так и вовсе без него, незваный гость мне уже крепко поднадоел).

– Ну вот, – ободряюще улыбнулся гость. – Украина и есть новенькое…

Впрочем, я мог бы и сам догадаться…

– В Киеве на Южном вокзале в одном из тупиков тоже стояли вагоны с евро. Как и те, которые вы обнаружили на Белорусском вокзале в Москве. Таких вагонов с евро было там два. И все деньги из них использовались по назначению… – Мой собеседник поднялся с кресла и насмешливо посмотрел на меня: – Мы снова оставляем вам жизнь, Русаков. Догадайтесь с первого раза, почему?

– Откуда же мне знать, – буркнул я. Хотя ответ знал: чтобы я и дальше мог видеть результаты работы этого человека в песочном пуловере и иже с ним. Мог видеть, злиться, бороться против них и претерпевать одно поражение за другим… Его отчего-то забавляла эта игра. Незваный гость хотел от меня именно этого: осознания его правоты и моего поражения. – Может, вы мне симпатизируете?

– Ну-ну, – с усмешкой произнес он. – Не обманывайте себя… – И с этими словами прошел к входной двери, открыл ее, пропустил вперед себя человека в сером костюме, после чего вышел сам. Уже закрывая за собой дверь, просунул голову в дверной проем и помахал ручкой: – Бай, бай… Хорошего дня!

Я открыл глаза. Взял свой сотовый и, посмотрев, невольно поморщился: 15 декабря, 9:40. Однако я заспался. Двенадцать часов сна. Нехило… Столько времени потеряно бездарно.

Конечно, настроение было препаршивейшее. Из-за этого сна, конечно. Не дай бог, если он окажется вещим. Не хотелось бы мне, чтобы подобная встреча и разговор состоялись наяву. К тому же не факт, что товарищ человека в песочном пуловере, тот самый господин в сером костюме, не получит приказ прикончить меня на сей раз…

Ну, разонравлюсь я ему!

Я быстренько собрался и, хлебнув раскаленного кофе без ничего, отправился на работу. Когда тебе паршиво, на людях все как-то легче. К тому же если ты устроился на какую-либо работу, то по будним дням на нее надо ходить (в моем случае – хотя бы иногда). Так уж заведено…

Я работаю на телеканале «Авокадо».

Спросите, почему такое название? Потому что его придумал наш шеф (а шеф у нас реальный авторитет). И объясняет он его так… «Наши передачи, как и сам фрукт авокадо, экзотически вкусны для восприятия, полезны для ориентации в жизненном пространстве и тонизируют, то есть не дают расслабиться в гонке за удовольствиями и достатком, дабы вас не обошли на повороте завистники и конкуренты».

Что ж. В его словах присутствовал определенный резон.

В телекомпании я работаю уже шесть лет. С тех самых пор, как прикрыли в две тысячи восьмом году газету «Московский репортер», где я два года отработал корреспондентом.

Почему прикрыли «Московского репортера»? Да потому, что газета опубликовала статью, точнее, всего-то информацию о возможном разводе одного очень крупного фигуранта в российской политике. И все! Издание было задушено проверенными и весьма эффективными методами…

Механизм был таков.

Вначале было прикрыто финансирование, и «Московский репортер» из газеты ежедневной превратился в еженедельник, наполовину сократив штат сотрудников и их зарплату. Затем от газеты, по отмашке сверху, отвернулись рекламодатели. После чего осталось только пять сотрудников-патриотов: два корреспондента, я и Вова Чикин, корректор Полина Шлыкова, зам главного редактора, он же верстальщик и ответственный секретарь – Витюня Жмуркин. Пятым был сам главный редактор Геннадий Павлович Нехватов. Однако «Московский репортер» вопреки всему продолжал держаться на плаву и стоически бороться с обрушавшимися на него невзгодами. Более того, через пару месяцев положение еженедельника даже стало заметно выправляться. Тем, кто жаждал закрытия газеты, это явно не понравилось, и последовала новая, еще более серьезная опала, после которой торговая сеть и киоски перестали брать нашу газету на реализацию под ложным предлогом «газета не расходится». Тиражи, естественно, стали зависать. И в августе две тысячи восьмого года холдинг «Национальная медиакомпания» остановил выпуск «Московского репортера» «ввиду явной убыточности». Тогда Нехватов последний раз собрал нас всех, накрыл богатую «поляну», по-отечески расцеловал всех и попрощался, сказав напоследок вполне искренне, что для него было большой честью работать с нами.

Я не знал, что мне делать. «Московский репортер» был уже третьей газетой, из которой, после того как я окончил журфак МГУ, мне приходилось уходить не по собственной воле. А тут еще развод с благоверной меня сильно подточил. Не буду расписывать в подробностях, как мы морально уничтожали друг друга, скажу только одно, что инициатором развода выступала она, поскольку у нее появился другой мужчина, «не лузер», по ее словам. Она же затеяла и болезненный размен бабкиной трехкомнатной квартиры в самом центре, в результате которого у меня оказалась неплохая, правда однокомнатная, квартира на Садовом кольце (у меня было условие, что из центра я никуда не поеду), недалеко от пересечения с Новым Арбатом.

После того как я снова стал безработным, я попытался устроиться в пару мест, куда меня когда-то зазывали, но безрезультатно. И вот совершенно случайно (а теперь я понимаю, что это вовсе не было случайностью, поскольку таковых в жизни просто не бывает и все, что происходит с нами, подчиняется определенным вышним законам) мне на глаза попалось объявление, что молодая, но перспективная телекомпания «Авокадо» объявляет конкурс на вакансию телевизионного корреспондента, имеющего опыт работы. Я тут же отправился на собеседование, где и познакомился с нашим шефом, Гаврилой Спиридоновичем. Несмотря на серьезный конкурс, я был все-таки принят, правда, с испытательным трехмесячным сроком.

Не знаю, удержался ли бы я в «Авокадо» после испытательного срока, если бы не мое первое журналистское расследование. Оно касалось крупных хищений в департаменте градостроительной политики Москвы, в частности, по программе «Народный гараж». Всего начальники из департамента «увели» из кармана государства в свой собственный около ста тридцати миллионов рублей. В возбуждении уголовного дела против них есть и моя заслуга. Помимо этого, мое расследование принесло полезные знакомства среди ментов и прокурорских и возобновило общение с университетским товарищем, учившимся со мной на одном потоке, Володькой Коробовым, служившим тогда в Следственном комитете при прокуратуре Российской Федерации. Так я остался на телеканале в качестве криминального репортера. Хорошо было и то, что располагалась наша телекомпания в двухэтажном особняке бывшего дворянского имения, находящемся в Черноградском переулке недалеко от Садового кольца, а стало быть, и от моего дома.

В телекомпании жизнь кипела вовсю: с листочками в руках сновали по коридорам ведущие, операторы со своими ассистентами тащили камеры и треноги, спеша на выход к ждущим их авто, дабы ехать на съемки, из монтажных доносилась музыка, которую накладывали на видеоизображение звукооператоры, в одном из монтажных кабинетов мычала корова и блеяли овцы (кому и для какой передачи понадобилась сия звуковая подкладка, было не ясно). Я даже заглянул в эту монтажную и увидел сидящего за монитором нашего монтажера Игоря Светочева и – ну, конечно! – примостившуюся рядышком Катюшку. Она вот уже несколько лет вела по субботам свою программу для женщин «Ты – богиня» и все время выискивала для своих новых рубрик какие-нибудь креативные решения в подаче и в оформлении передачи. На этот раз, похоже, у нее была рубрика, сравнивающая типажи женщин и мужчин с определенными видами животных (весьма смелое решение!). Надо полагать, что с коровой она сравнивала спокойный и покорный тип женщин, скорее всего, домохозяек, а с овцами – так называемых «телок», безмозглых и готовых на все ради призрачных благ. А может, блеяли вовсе не овцы, а козы, с которыми можно было бы сравнить определенный типаж молодых женщин, упрямых, своенравных и себе на уме… Признаюсь откровенно, во всех этих блеяниях я слабо разбираюсь.

– Ага! – радостно воскликнула Катюшка, едва завидев меня. – Ты-то мне и нужен! Ты ведь у нас в телекомпании главный эксперт по женщинам!

Сказано было довольно сильно, и я поспешил ретироваться, поскольку у Катюшки имелась привычка брать у меня интервью, особенно когда она делала передачи для одной из своих рубрик, называющейся «Мужской взгляд на женщин». Так вот, одним из мужчин, взгляд которых на женщин освещался в этих ее передачах, был я. Одно время она терроризировала меня этими интервью нещадно, после чего я зарекся попадаться ей на глаза. Честное слово, мне, как криминальному репортеру с навыками и некоторым имеющимся опытом сыщика, надлежало бы догадаться, что мычание и блеяние использует именно Катюшка, и ни в коем случае не заглядывать в эту монтажную. Так что, когда она вышла из кабинета, меня в коридоре уже не было…

Удивительно, но по дороге к себе я не встретил шефа. Обычно он всегда попадался мне навстречу и бывал несказанно рад видеть меня, поскольку случалось (когда я вел какое-нибудь серьезное расследование), что я днями, а то и неделями не появлялся на работе. На этот раз я беспрепятственно проник в свой кабинет, конечно, пустой, поскольку еще четверо корреспондентов, которые считали его также своим, были на съемках или на задании. Репортера ведь кормят ноги, господа. Ну, и немного голова…

Я сел за свой стол и включил компьютер. И почти одновременно с появлением надписи на мониторе моего компьютера «ПРИВЕТ» мой рабочий телефон зазвонил.

– Да, – поднял я трубку.

– Аристарх Африканыч, это вы? – услышал я обрадованный женский голос.

– Да, это я.

– Как хорошо, что я вас застала… – Женщина на том конце провода была натурально счастлива. – Это Маша. Помните такую?

Я ничего не ответил, судорожно вспоминая всех знакомых (а порой мимолетных) мне Маш, с которыми свела меня мужская судьба.

– Ну, Маша… – несколько поубавилось радости у женщины. – Из измайловской клинической больницы, что на Верхней Первомайской. Мы все там лежали, отравленные кисломолочными продуктами из магазина «Изобилие». Вы у нас в августе были, когда вели расследование этого группового отравления и расспрашивали нас, кто что ел-пил и где покупал продукты…

– Да, я вас помню, – ответил я. И после того, как ответил, я ее действительно вспомнил…

Маша… Ну, конечно: дородная женщина сорока с небольшим лет. С мужицкими кулаками и ростом под метр восемьдесят. Отравившаяся ряженкой, купленной в том злополучном магазине «Изобилие» на Измайловском бульваре. Эта Маша еще все время расспрашивала меня, когда я уже собрался уходить из их палаты, когда будет показана моя передача. Похоже, она смотрела ее, поскольку на следующий день смогла до меня дозвониться (а звонков, надо признать, был самый настоящий шквал), после чего хвалила меня и называла «молодцом» за то, что я нашел «эту подлюку Ларису», как она выразилась, «травившую честных людей». А еще сказала, что гордится знакомством со мной…

– Так вы правда меня помните? – услышал я снова радостный голос женщины.

– Разумеется, – сказал я. – Вы отравились ряженкой.

– Все так, – восторженно ответила она, словно случившееся отравление доставило ей незабываемое удовольствие. – Знаете, а ведь у меня до вас дело. – Голос ее стал вдруг серьезным и даже, кажется, печальным, что вовсе не вязалось с ее образом бойкой неунывающей бабенки, которой палец в рот не клади. – Беда у меня, беда… Только вы можете помочь.

– У вас что-то случилось?

– Случилось, ой случилось!

– Да что случилось-то? – недоумевая, спросил я.

– А то, что мне с вами поговорить надобно самым срочным образом, – выпалила Маша и замолчала, ожидая моего ответа.

Ну, что я мог сказать на это? Разве одно:

– Хорошо, давайте поговорим.

– Где? – последовал новый вопрос.

– Приезжайте ко мне на работу. Я вам выпишу пропуск. Как ваше полное имя?

– Мария Афанасьевна Федосова.

– Хорошо, Мария Афанасьевна, приезжайте. Паспорт только не забудьте захватить с собой, иначе вас не пропустят…

– Вот спасибочки-то, Аристарх Африканыч, – снова сделалась счастливой Мария Афанасьевна. – Прям щас же и поеду…

Я не стал гадать, что за дело такое имеется ко мне у Маши Федосовой. Приедет – расскажет. Все равно делать мне пока нечего: мой оператор Степа малость приболел, дела стоящего не предвиделось, да и шеф что-то не спешил обременить меня новой передачей, хотя идей у него не поубавилось. Словом, затишье. Уж не перед бурей ли?

С полчаса я шарился по Интернету, собирая разные новости и сплетни. Ужаснулся сегодняшнему курсу доллара и евро. Мама родная! Доллар 67 рублей, а евро – 83! Нефть стоит уже меньше 60 долларов за баррель, а эксперты утверждают, что и до сорока докатится. Снова кризис, мать его растак! А может, этот кризис, что начался в две тысячи девятом, еще и не кончался? Надо бросать курить, хоть какая-то экономия.

Почитал я и про новые санкции против России поседевшего и стареющего на глазах президента Барака Обамы в области энергетики. Какой вредный, однако, этот негр оказался… А говорили, что чуть ли не наш, что в Пермь ездил, будучи сенатором, девушкам русским комплименты раздавал. Оженить его надо было бы на одной из них, глядишь, история по другому руслу пошла бы.

Потом ознакомился с высказыванием Никиты Михалкова касательно слов Андрея Макаревича о том, что Крым надо отдать обратно Украине и тогда, дескать, мы станем цивилизованной нацией. Михалков заявил, что Макаревичу нечего делать в этой стране, которая дала ему все и которую (за это?) он так не любит. Что же ты, Андрюша, так заболтался? Эх, обидно разочаровываться в людях… Ведь столько пива было выпито под твои песни в студенческие годы! Теперь бренчать их на гитаре я уже не буду.

Интересно, Макар, как Герцен и Березовский, поедет в Лондон и там будет оцивилизовываться? Так сказать, подальше от русского мира…

Зачем-то прочитал про хеджирование и деривативы – ни черта в этом не понял, только время зря потратил.

Полюбовался на пухленького полуторагодовалого принца Джорджа…

Крайне опечалился заявлением вице-премьера Ольги Голодец, что хотя количество бедных в России уже достигло на 15 декабря 2014 года почти шестнадцати миллионов человек, цифра эта будет расти и дальше (интересно, я окажусь в числе тех самых безработных? Судя по тому, как разворачиваются события, то да). Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Стабилизируемся, господа! Конечно, я далеко не оппозиционер и уж тем более не приверженец их политических взглядов, но все-таки…

Э-хе-хе!

Короче, кругом полная безнадега и реальный кирдык, как говорят наши братья татары. Нагнали страху на население. А ведь это становится уже законом: каждый новый год чем-то хуже предыдущего. Кажется, уже падать-то некуда, ан нет, снизу еще постукивают. Каков, интересно, будет наступающий год? И какую новую подлянку он выкинет для нас, кроме вводимого налога на недвижимость?

Я вздохнул и оторвался от монитора. И в это время услышал нерешительный стук в дверь.

– Да! – громко сказал я, развернувшись в кресле лицом к двери.

– Здрасьте, это я, Маша…

– Здравствуйте, Мария Афанасьевна. Проходите, присаживайтесь, – сделал я широкий жест рукой, будто предлагал ступить во дворец.

Женщина робко и как-то бочком прошла в кабинет и примостилась на краешке кресла. Обычно бойкая и острая на язычок, насколько я успел заметить, Маша Федосова явно стеснялась, и я, чтобы успокоить ее, мягко улыбнулся:

– Усаживайтесь поудобнее, Маша, и не волнуйтесь. Вы пришли не в министерство. И даже не в соцзащиту. Вы пришли на рядовое производство. На фабрику, так сказать, где делаются телевизионные передачи. Кроме того, в этот кабинет, я думаю, до конца дня никто больше и не придет…

Маша села в кресло поглубже, что получилось у нее с трудом ввиду дородной комплекции, и сказала:

– Но ведь я все равно в гости пришла.

– В гости, – согласился я. – Но не к министру и даже не к его заместителю, а к рядовому репортеру.

– Я бы не сказала, что вы рядовой, – заметила Маша, потупившись.

– Ну, пусть я буду лей… нет, скорее старший лейтенант, – улыбнулся я. – Чин все равно небольшой.

– Умеете вы… это… – Она замолчала, не договорив.

– Успокоить? – догадался я.

– Ага, – кивнула Маша.

– А вы уже успокоились?

– Да, – слегка улыбнулась она.

– Тогда рассказывайте, – предложил я.

Маша какое-то время собиралась с мыслями. Я терпеливо ждал. Мне даже стало интересно, что такого у нее было ко мне, раз она так долго собирается и не решается начать говорить. Наконец Мария Афанасьевна выдохнула и проговорила:

– Пашку снова хотят посадить…

– Какого Пашку? – удивленно посмотрел я на Федосову.

– Брата моего. Он, конечно, непутевый, но не убийца…

– Ему что, предъявлено обвинение в убийстве?

– Пока с него взяли только подписку о невыезде, – ответила Маша. – Но и он, и я чувствуем, что за ним скоро придут. Ведь настоящего убийцу полицейские найти не могут. Не найдут, так и отыграются на нем, ироды проклятые…

– Простите, но чтобы, как вы говорите, «отыграться» на вашем брате и предъявить ему обвинение в убийстве, нужны веские улики, доказательства, – заметил я, как мне показалось, вполне резонно. – А их, как я понимаю, у следствия нет, иначе его бы уже давно арестовали и посадили в КПЗ, а с него, как вы говорите, лишь взяли подписку о невыезде.

– Улики будут, – рассерженно посмотрев куда-то вдаль, заверила меня Маша. – Это только дело времени. Вы же знаете, как у них там все делается.

– Я бы не стал так огульно утверждать. Если ваш брат никого не убивал, то откуда у следствия появятся улики, изобличающие его в убийстве?

– Эх, Аристарх Африканыч, – снисходительно посмотрела на меня Мария Афанасьевна, как смотрят взрослые люди на несмышленого младенца. – Хороший вы человек, вот только очень наивный. Но ведь не все такие. Далеко не все. Ну, подбросят Пашке что-нибудь с места убийства, и привет. И загремит он под фанфары в четвертый раз.

– У него что, три судимости уже было?

– Да, три. Непутевый он у меня, я же вам уже говорила.

– Непуте-е-евый, – протянул я. – Ничего себе непутевый – три ходки за спиной.

– Ну, так сложилось, – опустила голову Маша.

– А какая у него, так сказать, криминальная специализация? – немного подумав, спросил я.

– Он квартиры богатеев обворовывает.

– Что-то вроде Робин Гуда? – Я попытался не улыбнуться.

Она молча пожала плечами.

– Значит, он вор-«домушник», – резюмировал я. – Да, вот вы сказали, улики могут и подбросить. А вы кого-нибудь конкретно имели в виду?

– Да, есть такие, – поспешно ответила Маша, вновь становясь бойкой и острой на язычок. – Это следователь Михеев, который ведет дело.

– Михеев? – переспросил я. – А он откуда?

– Из Следственного комитета.

– То есть делом об убийстве, где косвенные улики указывают на вашего брата Пашу, занимается Главное следственное управление по городу Москве? – уточнил я.

– Ну да. Наверное, – не совсем уверенно ответила Маша. – Там бабу какой-то шишки убили, вот Следственный комитет это дело у районного полицейского отделения и забрал. Так мне Паша сказал…

– Понял. А еще что вам сказал Паша? – с небольшой долей сарказма спросил я.

– Что он не убивал никого. И что если настоящего убийцу не найдут, то все подведут под него. Подставят, – добавила она популярное словечко, употребляемое в детективных сериалах.

– Ну что ж, тогда вашему брату следует быть крайне осторожным. Свои сомнительные дела, если они у него, конечно, имеются, по телефону не обсуждать, ни по домашнему, ни по сотовому тем более. Если он оставляет где-нибудь свою машину на время, то всегда потом, вернувшись к ней, проверять, не подбросили ли в нее что-нибудь. Смотреть в бардачке, под сиденьями, в багажнике. И при обнаружении какого-либо предмета, которого раньше у него в машине не было, ни в коем случае не трогать его руками…

– У него нет машины, – воспользовавшись паузой, вставила Маша.

– Это даже хорошо, – констатировал я. – Дальше: когда он уходит из своей квартиры, пусть оставляет какую-нибудь заметочку, в смысле «маячок». Скажем, приклеивает волосок между полотном двери и косяком. Или тонкую леску. Если кто-то проникнет в квартиру в его отсутствие, он это поймет, ведь волосок или леска будут оторваны, и в таком случае пусть в квартиру не заходит…

– У него нет постоянного места жительства, – сказала Мария Афанасьевна.

– А где ж он живет? – спросил я.

– Да где придется, – вздохнула она. – Я же говорила, что он у меня непутевый. Когда у дружков своих кантуется, когда ко мне приходит…

Ничего хорошего нет в том, что человек не имеет собственного жилья. Даже если он бывший зэк. И потому, глубокомысленно выждав паузу, я завершил наш разговор словами:

– Ваш брат должен быть все время начеку. И чаще бывать на людях, чтобы его видели. Это пригодится для его возможного алиби, если на него вдруг и правда захотят повесить какое-нибудь преступление. Такой вот, Мария Афанасьевна, будет мой вам совет.

Я заерзал в своем кресле, давая понять, что на этом аудиенция закончена. Но Маша Федосова не двигалась, как вросший в землю памятник, и во все глаза продолжала таращиться на меня, очевидно ожидая какого-то продолжения.

– Что-то еще? – был вынужден спросить я.

– Да, – не сразу ответила она. – Я это… в общем… не за советом к вам пришла.

– А за чем? – удивленно посмотрел я на нее.

– За помощью, – негромко произнесла Федосова.

– В смысле? – не понял я, что конкретно она подразумевает под словом «помощь».

– Ну, чтоб вы помогли, – еще тише произнесла Маша.

– Да в чем помог-то?

– Чтобы Пашу не посадили. Он ведь не убивал, понимаете?

Выходит, она хочет, чтобы я взялся за расследование убийства, в котором подозревают ее брата…

– Вы что, предлагаете мне найти настоящего убийцу той женщины, жены какой-то шишки? И тем самым отвести подозрение от вашего брата?

– Ага, – энергично подтвердила Маша.

– И как вы это себе представляете? – снова спросил я.

– Не знаю, – честно ответила Мария Афанасьевна. – Но у вас же это как-то получается.

– Но я не полицейский. И не частный детектив. У меня нет таких возможностей, какие есть у них… За ними государство, система. Вам, скорее всего, следует обратиться в детективное агентство. Их у нас в Москве имеется, наверное, уже сотни полторы…

– Я обращалась.

– И что?

– С меня запросили три тысячи в час плюс пятьдесят тысяч за сбор необходимой информации по делу, – сказала Федосова. – А у меня нет таких денег…

– Вот оно что получается! А я, стало быть, все то же самое должен делать, но уже бесплатно? – с ехидцей в голосе поинтересовался я.

– Но вы ведь проводите журналистские расследования по всяким там отравлениям и убийствам, – резонно заметила Маша, отведя от меня взор. – Это же ваша работа…

Если бы это была явная наглость, я бы немедленно закончил этот разговор. Наглецов я терпеть не могу и вижу их за версту. Здесь же была некая женская хитрость, граничащая, конечно, с нахальством, но все же больше присутствовала лапотная непосредственность и почти святая простота. Ну, простая была баба эта Марья Афанасьевна Федосова! А у таких проявление хитрости настолько не закамуфлировано, настолько заметно для постороннего глаза, что впору умиляться, а не гневаться или негодовать. И я потихоньку стал сдаваться, сам того не желая…