Kitobni o'qish: «Убойный репортаж»

Shrift:

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Глава 1
Я – герой, или Новое задание шефа

Вот они, «медные трубы», дождался наконец! Жаль, что моего триумфа не видит моя бывшая жена. Может, позвонить ей да рассказать?.. Я уже было потянулся к трубке телефона, внутренне торжествуя, но потом передумал. Пожалуй, не стоит. Хуже того, не поймет, а еще и на смех поднимет. Она это умеет… Так и скажет: «Герой – штаны с дырой!»

После пятого, завершающего, выпуска передачи «Кто убил Санина?» я ходил героем. Вернее, в героях, поскольку, изобличая преступницу, Наталью Кудашеву, рисковал жизнью в прямом смысле этого слова, и все это было зафиксировано на видео, как репортаж с места событий или даже как оперативная съемка. Я выступил своеобразной «наживкой», и преступница клюнула на нее. Да, Наталья вполне могла убить и меня, как убила известного актера Игоря Санина, расчищая этим дорогу своему возлюбленному, актеру Антону Путятину, бывшему постоянно на вторых ролях. Если бы не оперативники, я бы пополнил список убиенных ею людей, куда, помимо Санина, входили алкаш Петруха Самохин и парень с неизвестным мне именем, которого она наняла, чтобы убить Самохина.

Звонков в редакцию программы «Кто убил Санина?» приходило уйма. Это говорило о том, что наш телеканал «Авокадо» москвичи смотрят, причем смотрят не десятки или сотни людей, а десятки тысяч и даже сотни тысяч. Рейтинг канала после завершения этой программы взлетел едва ли не до небес, чем наш шеф был весьма доволен. Он даже выписал мне премию и разрешил отдохнуть пару деньков. Отпуск пролетел в полное мое удовольствие, где было и бесцельное валяние на диване с книжкой в руках, и выезд на шашлыки с милыми дамами, и шатание по ночному городу, и посещение приятелей, с которыми не виделся длительное время. Даже как-то странно, что все эти запланированные и незапланированные мероприятия уместились в столь короткий отрезок времени. А затем шеф вызвал меня к себе, чтобы дать новое задание, о чем я был предупрежден его секретаршей.

Начал он издалека…

Мило улыбаясь, спросил, как я себя чувствую. Наверняка моя слегка помятая физиономия навела его на какие-то невеселые размышления (могу же я, в самом деле, слегка расслабиться во время отпуска!). Я поблагодарил за предоставленный отдых, ответил, что чувствую себя вполне нормально и готов немедленно приступить к исполнению своих репортерских обязанностей. Слово «репортерских» я употреблял чаще, нежели «корреспондентских», поскольку имелась у меня такая привычка еще со времен моей работы в газете «Московский репортер», прикрытой в 2008 году из-за скандально-сенсационной публикации о возможном разводе с супругой одного очень крупного фигуранта в российской политике. Сначала урезали финансирование газеты. Газета держалась, сократив число сотрудников и зарплаты. Потом властная рука сверху дала новую отмашку, и с газетой перестали сотрудничать рекламодатели. Она продолжала держаться, но дала заметный крен, превратившись из ежедневной в еженедельную.

Тогда последовала новая отмашка сверху, и киоски Москвы вдруг разом просто перестали брать газету на реализацию под тем предлогом, что «Московский репортер» не расходится. Подписчиков было недостаточно, чтобы держаться на плаву, тиражи стали зависать, накапливаться на складах, приносить убыток. А убыточная газета никому не нужна. И в августе две тысячи восьмого года холдинг «Национальная медиакомпания» приостановил выпуск означенной газеты «ввиду явной убыточности». Слово «приостановил» в действительности означало «закрыл». После чего мне подфартило, что в моей журналистской карьере случалось крайне редко, – я устроился телевизионным журналистом на телеканал «Авокадо». Через несколько лет после этой публикации фигурант российской политики и правда развелся с женой, заявив во всеуслышание, что это решение «принято обеими сторонами вполне добровольно». Но газета «Московский репортер» реанимации не подлежала, несмотря на попытки бывшего главного редактора ее хоть как-то воскресить. А все потому, что подобные несанкционированные демарши СМИ в сторону правящей головки не прощаются.

В «Московском репортере» я привык говорить вместо «корреспондент» «репортер», на что наш шеф, кажется, не обращал особого внимания. Ибо привычка есть вторая натура. И если работодателя устраивает натура исполнителя, то ему поневоле приходится мириться и с некоторыми его привычками.

Моя расхристанная натура, похоже, шефа всецело устраивала. Особенно после двух программ, которые я вел в минувшие месяцы: «Последнее желание» и, главное, «Кто убил Санина?» В них я предстал во всей своей красе вдумчивого и удачливого репортера. А после программы «Кто убил Санина?», в съемках которой я «без дураков» рисковал жизнью, если я и не стал «лицом канала», то ведущим и самым популярным телерепортером сделался точно…

Словом, я ответил шефу, что готов незамедлительно приступить к своим обязанностям.

Тогда шеф мудро стал разглагольствовать о поднятой «планке». Дескать, я сумел поднять планку интереса передач канала на весьма высокую высоту, и теперь стоит «труднейшая» (одно из любимых словечек шефа) задача удержаться, а то и протолкнуть по возможности ее повыше.

– Надо толкать и толкать эту планку, – назидательно сказал шеф, глядя мне прямо в глаза, и, похоже, пытался внедрить эту доктрину в самые глубины моего мозга, о которых я сам не подозревал, чтобы мысль «поднять планку» свербила меня подспудно и изъедала изнутри всякий раз, как только я брался бы за какое-либо дело, связанное с каналом «Авокадо». Хитрый он, наш шеф. Правда, не в самом худшем смысле этого слова. – Ты должен быть как штангист на помосте, который всякий раз идет на установление мирового рекогда. – Шеф любил завернуть что-нибудь эдакое! – Поскольку, если мы сделаем наши передачи менее интересными, нежели были предыдущие, то этим обманем ожидания нашего искушенного зрителя. Он попросту отвернется от нас и переключится на другой канал, чего допустить нельзя ни в коем случае…

– Я вас понял, Гаврила Спиридонович, – ответил я так, как он и ожидал от меня.

– Хорошо. – В голосе шефа послышалось удовлетворение. – Пару дней назад я говорил о новом задании. Ты готов?

– Готов, шеф! – ответил я бодро.

– Хорошо, – повторил он. – Это будет новый цикл передач. Его название – «Корень зла». Каково, а!

– Ого! – Я придал взгляду восхищение, что, в общем, удалось мне без труда: шеф всегда умел придумывать броские названия своим новым программам. – Звучит!

– Ты знаешь что-нибудь об Институте неврологии имени Божевникова при МГУ?

– Абсолютно ничего не знаю, шеф.

– Придется узнать. Все, что можно и нельзя, – произнес он безапелляционным и слегка разочарованным голосом.

– С целью? – спросил я.

– С целью посещения одной научной конференции, куда ты будешь аккредитован, – сказал шеф. И добавил: – Мою заявку на тебя и Степу уже утвердили.

– Хотелось бы знать цель нашей новой программы, шеф, – задал я резонный вопрос, давая понять всем своим видом, что уже всецело погружен в рабочий процесс. – На что делать упор: на философию добра и зла, научные достижения и перспективы или на паскудную человеческую сущность, которая никак не может обойтись без делания злых дел?

– На все! – отрезал шеф. Кажется, он и сам пока точно не знал, чего хочет от новой программы. – Мне известно только, что конференция эта будет посвящена работе главного научного отдела института, занимающегося исследованиями мозга. Что-то о воздействии электромагнитных или просто магнитных излучений на участки мозга, отвечающие за мораль и нравственность. У меня там один знакомый человечек работает, – шеф несколько замешкался, что было явлением крайне редким, и я с удивлением посмотрел на него, – которого я давно знаю… Так вот, она говорит, что в экспериментальной лаборатории этого отдела добились возможности блокировать участки мозга, отвечающие за зло. И стимулировать те, что отвечают за добро. А это крайне интересно, согласен?

– А то, – ответил я. – Я с вами, шеф, всегда согласен… Стало быть, получается, что всех людей можно сделать хорошими?

– Ну, где-то примерно так.

– И преступников можно сделать хорошими и добрыми людьми? – с энтузиазмом уточнил я.

– Наверное, – неопределенно пожал плечами шеф. – Это все предстоит узнать тебе самому. Вот тебе и цель, и задачи.

– Но это же мировое открытие!

– Возможно, – сдержанно сказал шеф. Судя по тону, он не особенно разделял моего оптимизма. – Это тоже тебе предстоит выяснить.

– А как ее зовут? – спросил я.

– Кого? – удивленно сморгнул шеф.

– Ну, этого вашего человечка.

– Ее зовут Бережная Маргарита Николаевна, – не сразу ответил шеф. – Кандидат биологических наук, кстати.

– Понял, – уважительно произнес я. – Мне можно будет с ней побеседовать?

– Побеседовать – можно, а что касается интервью – не уверен.

– Когда конференция?

– Послезавтра. К этому времени ты уже должен знать во всех подробностях, чем занимается институт, кто его руководитель, кто начальник отдела исследований мозга и руководитель их экспериментальной лаборатории. Каковы перспективы разработок этого отдела и их прикладное значение. Словом, ты должен знать максимум возможного и быть подготовленным к конференции. Если задашь на конференции пару грамотных вопросов докладчику и тот честно на них ответит, то будет совсем здорово!

– А кто основной докладчик? – проникся я темой.

– Основной докладчик – сам руководитель этой экспериментальной лаборатории отдела исследований мозга, доктор биологических наук Рудольф Михайлович Фокин. О нем тоже что-нибудь найди. Словом, к конференции ты должен быть просвещен касательно мозга и его функций. Все… Двигай!

Сегодня на телевидении, да и вообще в журналистике, много случайных людей, которых и на пушечный выстрел нельзя допускать к работе в СМИ. Ведь СМИ для журналиста – это своеобразная трибуна, с которой он информирует массы о том или ином событии, причем не без собственного отношения к этим самым событиям. Грубо говоря, журналист неосознанно или осмысленно навязывает свои, личные взгляды относительно определенных событий, явлений, конкретных личностей читателям его статей и зрителям его репортажей и передач. Это значит, что он формирует определенное общественное мнение. А для этого он должен хотя бы иметь какое-то собственное мнение. Лучше – профессиональное, которое у людей случайных либо отсутствует вовсе, либо искажено в силу субъективности. Вот и получается, что никакой идеологии у нашего общества сегодня нет. Конечно, виной этому не только случайные люди в СМИ, но и вообще случайные, которые не на своем месте. Просто отрабатывают нехилые бабки, показывая в сочных картинках творящийся на улице хаос. К тому же здоровски помелькать по ящику, чтобы услышать потом лестный комплимент от знакомых! Но ведь цель и идея должны быть совершенно иными: как двигаться вперед и, главное, куда двигаться.

Я не хотел, чтобы меня причисляли к случайным людям в журналистике, да, собственно, и не считал себя таковым, поэтому на мероприятия всегда старался приходить подготовленным и знающим хотя бы его тему и общее содержание. Так же обстояли дела и с интервью. Ибо просто задать вопросы интервьюируемому человеку – этого мало. Надо еще знать, почему такие вопросы задаются именно ему, разбираться в теме, о которой пойдет речь, и быть готовым к содержательному разговору. Так что и без напоминаний шефа я бы готовился к конференции и возможным интервью по максимуму. Тем более ни о самом институте неврологии имени Божевникова при МГУ, ни о том, чем он занимается, я не знал.

Начал я с того, чьим именем был назван НИИ неврологии. Об Алексее Яковлевиче Божевникове я узнал из Интернета. Родился он в Рязани в 1836 году. Умер в Москве в 1902-м. Это был человек, преданный своему делу до самого последнего дня. Он окончил медицинский факультет Московского Императорского университета, защитил докторскую диссертацию, изучал деятельность мозга за границей. Был доцентом МГУ и заведующим одной из его кафедр. Он – создатель неврологической клиники при МГУ и неврологического музея. Именно профессор Божевников выделил невропатологию в самостоятельную клиническую дисциплину. А его работы, посвященные деятельности отдельных участков мозга, являются актуальными и по сей день…

Затем я изучил материал о самом НИИ неврологии имени А. Я. Божевникова. Возник институт на базе межфакультетской лаборатории МГУ в девяностые годы прошлого века. Его бессменным директором был ныне семидесятидвухлетний доктор биологических наук, академик Российской Академии наук, профессор Леонтий Янович Раскин, ученик видного советского невролога Лазаря Соломоновича Минога, который, в свою очередь, был учеником Алексея Яковлевича Божевникова. Так что научная преемственность налицо.

Отделом исследований мозга руководил доктор медицинских наук профессор Борис Георгиевич Базизян, пятидесяти двух лет, а руководителем экспериментальной лаборатории отдела являлся доктор биологических наук Рудольф Михайлович Фокин, тридцати восьми лет от роду. Он же должен быть главным докладчиком на предстоящей конференции. Его лаборатория занималась воздействием магнитного поля и электромагнитных излучений на отдельные участки мозга, отвечающие за различные функции человеческой души и тела, и, кажется, была на грани мирового открытия, если уже его не совершила. По крайней мере, публикации в специальных медицинских журналах явно намекали на это. Предстоящая конференция грозила сенсацией, что и нужно было нашему телеканалу, впрочем, как и любому другому.

Два дня я только тем и занимался, что изучал человеческий мозг. А когда к исходу вторых суток голова начинала распухать от полученных знаний, ко мне пришла шальная мысль, что я его постиг не хуже самого Бехтерева.

Разумеется, я и раньше знал, что нашим телом всецело командует это серое вещество, которое зовется мозгом. Оно подает сигнал – и мы поднимаем ногу, оно подает еще сигнал – и мы хотим откушать селедки с лучком, порезанным аппетитными кружочками. Оно выдает некий импульс – и мы вдруг вспоминаем, что на небе есть звезды. И начинаем задаваться вопросами, ответов на которые не существует. Ну или, по крайней мере, эти ответы нам никто не скажет… И сколько нового я узнал о строении и функциях мозга, вы даже не представляете! Таламус, гипоталамус, вентромедиальная префронтальная кора, лимбическая зона, базальные ганглии… Про все эти вещи, если данные участки мозга можно так назвать, я узнал впервые. А о базальных ганглиях, что приводят к согласию наши мысли, чувства и движения, я вообще впервые услышал… Одним словом, на конференцию я пришел достаточно подготовленным, чтобы понимать, о чем пойдет речь, и уметь сделать выводы.

Мы со Степой, моим молчаливым оператором, который походил как минимум на заслуженного доцента, прошли в актовый зал института (сам НИИ неврологии имени А. Я. Божевникова располагался недалеко от биофака МГУ) и заняли место в проходе, совсем недалеко от кафедры.

Людей было много…

Первые ряды занимались, как издавна повелось, руководством. Ведь оно должно все видеть и слышать, и все должны видеть их.

Вот пришел и сел, отдуваясь, профессор Борис Георгиевич Базизян, крупный и тучный мужчина с прической Эйнштейна, какая у того была, когда он показывал язык журналистам. Я узнал Базизяна по фотографии, размещенной в Интернете.

А вот пришел и сам академик Леонтий Янович Раскин, суховатый горделивый старикан, которого под руку держала некая юная особа, то ли его дочь (она тоже работала в НИИ неврологии имени А. Я. Божевникова), то ли его секретарша. Остальные места первого и второго ряда заняли такие же степенные и немолодые личности, имеющие научные регалии и оттого наполненные бросающейся в глаза важностью и неизбывным достоинством.

Рассаживались и остальные, кто пришел послушать главного докладчика, а возможно, и поспорить с ним. Ибо в научной среде споры – вещь частая и, наверное, необходимая.

Рядом с нами присела на краешек стула женщина в деловом костюме, которая, как мне показалось, волновалась и все время оглядывалась, словно выискивала в зале знакомых. В руках у нее была бутылочка с минеральной водой, и она время от времени прикладывалась к ее горлышку. Не будь я занят – а впрочем, когда мне это мешало? – я бы непременно обратил на нее больше внимания, поскольку эта женщина явно была из разряда «роковых», то есть умных, знающих, чего они хотят от жизни, красивых не кукольной красотой (таких предостаточно за прилавком в каждом супермаркете), а притягательно женской и, несомненно, обладающих обаянием и шармом. И, конечно, загадкой, которую хотелось разрешить более всего на свете, но чаще всего – безуспешно… Просто те мужчины, кто уже обжегся на подобного рода женщинах и испытал нешуточную сердечную муку, стараются обходить их стороной. И правильно делают! Поскольку знакомство с такими женщинами, помимо настоящих минут счастья, несет еще и погибель. Причем в самом прямом смысле этого слова.

Вот и я, побывавший в шкуре этих мужчин, старался больше не наступать на брошенные грабли…

Ее звали Наташа…

Короткая прическа, умные карие глаза с темными точечками и небольшим прищуром, который можно было принять и за внимание к тебе, и за затаенный смех (а возможно, и намек на насмешку). Я так и не смог точно определить, что означает выражение ее лисичьих глаз. Это было ее тайной… Несколько неярких веснушек вокруг небольшого прямого носика придавали ей нежность и женственность до такой степени, что их хотелось немедленно поцеловать. И вообще при виде ее все мои чувства невероятно обострялись и я начинал испытывать нешуточный восторг. Она была, несомненно, из породы роковых женщин. Море обаяния, шарм, как у Мата Хари, ум, как у Софьи Ковалевской, тайна, как у египетского сфинкса… В жестах и движениях грация, как у балерины Павловой. И я, конечно же, попался. Иначе – влюбился. По уши! Правда, не сразу, некоторое время еще пытался противостоять прямо-таки нечеловеческим чарам, но, признаюсь откровенно, надолго меня не хватило.

Тогда у меня не было еще большого опыта «общения» с женщинами, но интуитивно я уже понимал, что если не заставить женщину печалиться и переживать по поводу имеющихся чувств к тебе, то печалиться и переживать будешь ты сам. В жизни не бывает так, чтобы оба любили друг друга одинаково. Любить с «открытым забралом» – счастливо, без хитроумных уловок и борьбы – почему-то не получается. По крайней мере долго. Обязательно начнется какое-то противостояние. И еще я отметил одну такую закономерность: в любви двоих всегда выявляется кто-то главный, и чтобы быть счастливым, этим главным должен быть непременно я. А так называемая демократия отношений – вещь вообще крайне неблагодарная и невероятно скользкая.

– Женщина в любви не должна быть главной, – сказал как-то мне, шестнадцатилетнему пацану, мудрые слова один мой двадцатисемилетний друг. Разговор состоялся в коротком интервале между вторым разводом и третьим браком. – Часто она и сама не хочет быть главной. Женщина хочет быть мягкой, нежной и беззащитной, чтобы мужчина защищал ее, охранял и заботился о ней. Что вполне нормально. Это, брат, сегодня пришло такое время, когда бабы стали загребастее мужиков, а мужики предпочитают быть ведомыми, но не главенствующими, ибо им так проще и беззаботнее. А счастье и любовь зиждутся на вещах банальных и простых. Надо, чтобы мужик просто добывал деньги на житье и еду, а женщина хранила дом, рожала детей и ждала его возвращения, желательно с добычей. Что, звучит примитивно?

– Ну… – протянул я, не зная, что сказать, но мой старший товарищ ответил за меня:

– Может, и примитивно. Но с пещерного времени мало что изменилось, по большому счету… Все отклонения от этих простых правил чреваты несчастьем. И разрушением отношений. Хотя бы посмотри на мои браки… каждая из них так и норовит протиснуться в лидеры. Дело мужчины – подчинять женщину. Дело женщины – подчиняться мужчине. Запомни это, пацан…

В принципе я поначалу действовал именно так, как учил меня мой старший товарищ. И Наташа вскоре всецело оказалась под моей властью, несмотря на ее ум, обаяние, шарм и еще бог знает чего, что было в ней заложено! Схема, предложенная мне в давнем разговоре дважды разведенным другом, работала! И еще как работала! Она молча сносила мою независимость и стремление распоряжаться собой в своих личных интересах. Мои уходы и приходы были для нее непредсказуемы, что заставляло ее постоянно ждать меня. И, как бы это ни звучало странно, смирившаяся с моими отлучками и показной независимостью, она была по-настоящему счастлива, когда я оказывался рядом. А я? Я по уши влюбился. Наперекор советам и всему прочему, включая здравый смысл, то есть рассудок. И меня, не оперившегося еще молодого мужчину, понесло. Как щепку по волнам океана. Который зовется любовью…

И сразу же наши отношения пошли как-то наперекосяк! Ради нее я был согласен на многое, если не на все. Я распахнул перед ней все двери своего сердца, сорвав с них последние замки… Я словно сорвался с цепи и просто утопил ее в море собственных чувств.

Ради нее я был готов на все, но ей уже нечего было желать: только скажи – и я опрометью бежал исполнять женскую волю со щенячьим повизгиванием.

Я видел все ее недостатки, но они лишь умиляли меня. Мы сходили с ума друг по другу, растворяясь в объятиях. Как искренне я радовался! Как ликовал, что люблю и сделался наконец любим! Меня просто переполняло долгожданное счастье, и я забыл о том, что это когда-нибудь может закончиться, и как-то незаметно отдал ей власть над нашей общей судьбой.

Наташа опомнилась первой.

Как был, оказывается, недальновиден король Лир, когда, отказавшись от власти, полагал, что будет окружен почетом и станет поживать по-королевски и далее. После обрушившегося на нас с Наташей счастья наступило горькое похмелье, и вскоре действительность швырнула меня на загаженный пол.

Отказавшись от власти над женщиной, я стал потакать всем ее желаниям, не понимая, что это была одежда с чужого плеча, не подходившая мне.

Моя любовь к ней вытеснила все прочие интересы. Мир перевернулся с ног на голову. Я жил только ею, а у нее, кроме меня, отыскалась вдруг масса других привязанностей. Теперь уже мне приходилось ее дожидаться и радоваться тем счастливым минутам, когда она окажется рядом. А этих минут становилось все меньше, и наши встречи происходили все реже. В ее глазах не было прежней страсти, размылись душевные переживания, а любовь как-то помельчала.

Открылись глаза у меня слишком поздно. И началась раздирающая душу боль, бесконечные сомнения. Разумеется, попытки порвать окутавшие меня сети были, но как только Наташа начинала замечать, что ее власть надо мной слабеет, она снова становилась внимательной, ласковой, покорной и уступчивой, как бы добровольно отдавая бразды правления нашей общей судьбой в мои руки. Конечно, на время… Я успокаивался, после чего все начиналось сызнова. Потом Наташа перестала замечать все, что связано со мной, ее это просто уже не интересовало. А я, как рыба, ухватившая заманчивую наживку, заглатывал крючок все глубже. Наступил момент, когда я уже не мог с него сорваться, и любое движение причиняло мне невыносимую боль. Попытки как-то поговорить с Наташей о наших отношениях ни к чему не приводили. Она просто не желала меня слушать. Я продолжал безумно ее любить, а она охладела окончательно…

Это был самый край в наших отношениях, после которого наступил конец. Наташа ушла окончательно. Я был вынужден выдавливать из себя любовь вместе с кровью и слезами. Вырывать ее с мясом, долго и мучительно. Долгих два месяца я провел в добровольном заточении. Сидел в четырех стенах и пялился неподвижным взором в потолок, вспоминая все самое светлое, что связывало меня с Натальей. Никуда не выходил, никому не звонил… Потом как-то выбрался. Город продолжал жить прежней обычной жизнью. В его ритме ровным счетом ничего не изменилось, и он даже не заметил моих страданий. Это поразило меня более всего. Мир рухнул, раскололся на крупные обломки, а все идет так, как будто бы ничего не произошло.

Я машинально брел по улице и вдруг увидел ее… Она шла на несколько шагов впереди меня, и ее, как мадонну, окутывало сияние. А может, это тусклое осеннее солнце отдало ей весь запас своего света.

Я догнал ее и тронул за плечо. Она обернулась и сделала удивленное лицо.

– Простите, – произнес я, увидев незнакомую девушку. – Обознался…

– А че сразу трогать-то? – прозвучал хрипловатый вульгарный голос. – Чуть что, так сразу трогать…

– Простите, – повторил я, отнял руку и пошел дальше, не глядя по сторонам.

А когда неожиданно остановился и поднял голову, оказалось, что я стою перед ее домом. Было уже темно, и в ее квартире горело несколько окон. И окно спальни тоже. Я стал смотреть на него, надеясь увидеть хотя бы ее силуэт, пусть даже мельком, и понимая, что это ровным счетом ничего не изменит.

В тот раз мне не повезло… Я простоял около трех часов, а потом отправился в обратную сторону.

С того дня прошло два года нестерпимой боли, а мне все никак не удавалось успокоиться: Наталья являлась ко мне в снах, я разговаривал с нею в мыслях, мне приходилось что-то доказывать, упрекать, но все тщетно, она меня не слышала!

Наверное, у этой болезни есть диагноз, и называется она «несчастная любовь». Ею надо обязательно переболеть.

Чтобы выздороветь…

Зал постепенно заполнялся. До меня доносились обрывки фраз, по которым можно было сделать заключение, что конференция обещает в самом деле быть сенсационной.

– Великолепные результаты… Он просто молодец! – говорил чей-то восхищенный голос.

– Великолепные – не то слово… Фантастические!

– Какой умница! Наша надежда. Знаете, он даже внешне похож на Бехтерева.

– Базизян и Фокин заткнули за пояс и немцев, и американцев…

– Это точно! Теперь ребятам из Массачусетского технологического института со своими опытами остается только облизнуться…

– А что вы хотите, это же Рудольф Фокин! После его работы остается выжженная земля! Он ничего не пропускает. Невероятный педант.

– А что Рудольф? Идея-то принадлежит профессору Базизяну, – произнес какой-то злопыхатель.

– Да-а… Базизян – это настоящее светило… – уважительно отозвался в ответ тихий голос. – Он умеет найти великое даже в простых вещах. А какой великолепный организатор!

– Что ж, Базизян опять получит грант и федеральные деньги, причем львиная их доля придется на его отдел, – раздраженно проговорил мужчина средних лет. Тоже, поди, из профессоров.

– А мы так и будем прозябать, подбирая объедки со стола Бориса Георгиевича, – поддержал его мужчина помоложе с небольшой рыжеватой бородкой – явная заявка на некоторую академичность. – И то, если он нам это позволит…

– А вы делайте свои открытия, тогда не будете прозябать, – язвительно парировал грузный человек с гладко выбритым лицом и в дорогом сером костюме, чем-то напоминавший преуспевающего бизнесмена. – И подбирать объедки…

– Ну не все же у нас такие гениальные, как Базизян…

– Да, Борис Георгиевич у нас такой один, – согласился круглолицый.

– Насколько мне известно, последние результаты исследований лаборатории Рудольфа Михайловича просто поразительны, – говорила какому-то мужчине дама, проходя мимо меня. – А ведь начинали с крыс и собак… Вы видели Матильду?

– Какую Матильду? – удивленно спросил мужчина.

– Их подопытную крысу…

– Нет, не видел. А что с ней такое? Что-то серьезное?

– А вот вы взгляните и тогда сами все поймете…

– Говорят, что результат тестирования с группой добровольцев превзошел все ожидания! – заметил мужчина. – Девяносто восемь процентов из ста – это превосходный результат.

– Да было бы и все сто, можете не сомневаться, – ответила дама. – Просто дезориентация работы правого височно-теменного узла у одного из добровольцев оказалась не до конца успешной. Наверное, у него была какая-то травма в детстве. Вот отсюда эти два процента. Иначе были бы все сто!

– Приветики! – вдруг раздался за моей спиной приятный девичий голос.

Я обернулся и увидел ту, кого меньше всего рассчитывал встретить не только на научной конференции, но и вообще в своей жизни.

– Что, не ожидали меня здесь встретить?

– Не ожидал, – оторопело произнес я, вглядываясь в прелестное личико девушки и ее смеющиеся глаза. – Привет… Что ты здесь делаешь?

– То же, что и ты. – Ее «ты» прозвучало так, будто нас связывало нечто большее, нежели простое и абсолютно случайное знакомство. А может, так оно и было, поскольку в первую нашу встречу (она же и последняя) между нами протянулась некая паутинка, связавшая нас… Во всяком случае, мне так показалось. Теперь я понимал, что не ошибся в своих ощущениях.

Это было около двух недель назад.

Я занимался журналистским расследованием гибели заслуженного артиста России Игоря Валентиновича Санина, и в один из дождливых дней снова отправился к дому, где он жил, поскольку до этого мне не удалось побеседовать с хозяевами квартиры номер семь. Сам Санин жил на втором этаже обычной высотки, в квартире за номером шесть. В пятой квартире жила его соседка Клава Печенкина. Та самая, что обнаружила тело Игоря Санина, заглянув в приоткрытую дверь его квартиры. Но Печенкина не только отказалась со мной разговаривать, но даже не захотела открыть дверь. Так что мы со Степой сняли только синхрон со мной у ее квартиры, на том и успокоились.

В восьмой квартире проживала доисторическая старушенция, которая не слышала шума в квартире Санина в день убийства и не видела никаких посторонних личностей, которые бы приходили к нему. А вот в квартире номер семь, когда я приезжал снимать передачу про гибель актера, никого тогда не было. И вот уже без оператора Степы и без особой надежды на успех я поднялся на второй этаж и вдруг услышал музыку. Доносилась она как раз из седьмой квартиры. Я нажал на кнопку звонка, но мне никто поначалу не открыл. Музыка играла столь громко, что звонка в квартире просто не было слышно.

Тогда я стал жать и жать на звонок, намереваясь делать это до тех пор, пока мне не откроют. Мне повезло только после восьмого или девятого нажатия, когда терпение мое было уже на исходе. Открыла дверь юная девушка, глянула на меня одним глазом (второй был закрыт дверью, придерживаемой цепочкой) и спросила, кого мне нужно.