Kitobni o'qish: «У нас в посольстве, или дипломаты тоже люди!»

Shrift:

Давая возможность авторам высказаться,

Издательство может не разделять мнение авторов.

От автора

Если вы, уважаемые читатели, немножко интересуетесь миролюбивой внешней политикой России, но не желаете ограничиваться строгими сообщениями пресс-службы МИД РФ, если вам невмоготу страстные эмоциональные дебаты политологов и депутатов, бурным потоком низвергающиеся с экранов и репродукторов с утра до вечера, а к тому же если вы хотели бы узнать о буднях отечественных дипломатов – дня сегодняшнего и недавнего прошлого – чуть-чуть побольше и подостовернее того, как жизнь их и работу изображают «мыльные оперы» государственного телевидения, то, возможно, есть смысл взять в руки эту книжку.

В 2015-м году, возвратившись из последней загранкомандировки и испытав горечь отставки, я опубликовал объёмные, аж на 528 страниц убористым шрифтом, воспоминания о долгой, длиной в 43 года, дипломатической жизни. Назывались они «Трусцой по мидовским дорожкам». Их перевели на немецкий и издали в Германии, с которой связана основная часть моей биографии. Это было искреннее объяснение в любви родному МИДу и дипслужбе нашего государства, но признание по Лермонтову: «Люблю отчизну я, но странною любовью…» От других мемуарных изданий сочинение моё отличала необычно высокая степень откровенности, а она, как вы, наверное, догадываетесь, никогда не была в почёте ни на столичной Смоленской, ни на всех других площадях нашего замечательного, дорогого сердцу отечества. В укор мне поставили «ну слишком уж субъективные» оценки отдельных фактов и некоторых действующих лиц моей дипломатической эпохи.

Друзья, которым книжка та скучной не показалась, уговорили продолжить пробу пера. Я последовал этому совету, но теперь уже не в документальной, а в художественной форме. Так что в отличие от первого опуса с реальными событиями и именами ныне я торжественно заявляю: всё, излагаемое ниже (за исключением крошечных главок в конце о периоде моей жизни, предшествовавшей службе в МИДе, которые творчески заимствованы из вышеупомянутой книжки воспоминаний), следует рассматривать как сплошной вымысел, плод фантазии автора, не имеющий под собой никаких оснований, кроме как четырёх десятилетий бега трусцой по мидовским дорожкам. Совпадение же или сходство фамилий некоторых персонажей с существующими на самом деле видными фигурами советской и российской дипломатии надлежит считать исключительно случайным.

Счастливое число Славина

«При-ни-ма-ем почту!» Добродушный голос Ивана Колодяжного звенел как всегда серебряным колокольчиком. Из всей команды дежурных комендантов этот рослый парень нравился Глафире Игнатьевне больше других. Не чета вечно смурному, ершистому Аркашке Суркову, любителю поживиться за чужой счёт, или простосердечному, но хитроватому Лёньке-брательнику, получившему прозвище за пристрастие именовать всех, кроме старших дипломатов, «брательниками» («Брательник, сигареткой не угостишь?», «Брательник, дай взаймы до получки»). А про других и говорить не пристало. Не те нынче пошли стражи-дозорные наши, явно не те. Разве можно чувствовать себя спокойно внутри посольской ограды, коль ночные дежурные норовят вздремнуть на боевом посту? Как их на должности-то такие серьёзные отбирают? Куда смотрит офицер безопасности?

Впрочем, заведующая канцелярией, дородная, в продвинутом возрасте, но молодящаяся дама, по стажу работы в мидовской системе превосходившая любого сотрудника посольства, включая его предводителя, питала недоверие и ко всем остальным сослуживцам. Если бы директором была она, то решительно и немедля разогнала бы две трети персонала. Распоясались, вольничают, дисциплины никакой, не знают, черти, как вкалывали на службе лет двадцать назад, не испытали на себе крутизну некогда бытовавших требований. Ушли, к сожалению, в прошлое те времена, былинные времена… А сегодня всё катится по наклонной, надёжных работников можно пересчитать по пальцам: раз-два и обчёлся. Среди передовиков, конечно, и Колодяжный. Поэтому когда крепкие руки бережно опустили объёмное пластмассовое корыто на широкий стол перед входом в машбюро, завканц не могла сдержать одобрительной улыбки: «Спасибо, Ваня, заждались. Проверил, надеюсь, тщательно, ничего не взорвётся? Иди, дорогой, отдыхай после ночной смены».

Короб, до отказа набитый письмами и бандеролями, теперь предстояло кропотливо рассортировать, как это делалось Глафирой Игнатьевной изо дня в день. Процедура сия особых хитростей не содержала. Поступившую в посольство корреспонденцию надлежало просто-напросто разложить по ячейкам на длинной многоярусной полке, дабы каждый из сотрудников мог, не опасаясь за утрату строго оберегаемой конфиденциальности, взять в руки адресованное лично ему послание. В самой канцелярии вскрывали отправления только на имя посла да те, на которых не значилась конкретная фамилия получателя. Через пару дней государство пребывания собиралось встречать Рождество, а следом за ним Новый год. В здешней заграничной жизни у каждого из дипломатов великой страны были свои предпочтения. Одним кое-что нравилось, другим не нравилось многое, третьи категорически отвергали почти всё. Но абсолютное большинство объединяла любовь к этому замечательному времени года, когда чёрно-белые будни каким-то волшебным образом неожиданно превращались в разукрашенную цветными огнями сказку. Родина, забывшая про Рождество, предложить своим гражданам такие чудеса пока не могла.

Накануне праздников здесь испокон веков было принято обмениваться поздравлениями, поэтому в предрождественские дни местные почтовые отделения работали в режиме чрезвычайной перегрузки. В такое время и посольская почта по обыкновению превышала норму в несколько раз. Сегодняшние письма – последние в уходившем 1979-м году. Не успевшие своевременно добраться до адресатов пламенные приветы и искренние пожелания поступят уже в начале января, так заведено. Промежуток времени между Рождеством и Новым годом в здешних трудящихся массах с давних пор рассматривался в качестве отпускного периода, редкие заведения функционировали как в обычные дни, преимущественно отдыхала, отчаявшись разгрести завалы, и почта.

Опытная заведующая канцелярией по привычке быстро и чётко раскладывала по назначению тонкие и толстые пакеты. Основная часть представляла собой праздничные открытки в ответ на поздравления посла и посланника, рассылавшиеся, в соответствии с правилами протокола, пару недель назад. Ничего необычного в этом явлении не было – переписка с официальными организациями и отдельными гражданами всегда входила в прерогативы руководящего звена. Не остались, однако, обделёнными и рядовые сотрудники. Число полученных на Рождество поздравлений издавна рассматривалось верным мерилом эффективности работы того или иного дипломата. И, судя по этому показателю, стахановцев в посольстве хватало. Как обычно, в почте оказалось немало брошюр с рекламой различных товаров. Прибывавших с родины «на новенького» молодых и зелёных коллег, пока не успевших в полной мере проникнуться спецификой местного образа жизни, эта колоритная, шикарно изданная продукция привлекала далеко не в последнюю очередь. Но и среди старожилов посольства рекламные буклеты, в особенности с волшебным словом «распродажа», пользовались повышенным спросом и в мусорный ящик отправлялись только после досконального изучения, под лупой и с калькулятором.

Хозяйка посольского делопроизводства пропустила через свои руки не одну тонну всевозможных почтовых отправлений. Их главной ценностью Глафира Игнатьевна считала, конечно, не содержимое, сколь бы увесистым оно ни было, а скромную деталь упаковки в виде малюсенькой четырёхугольной бумажки, наклеенной в правом верхнем углу. В те годы увлечение коллекционированием почтовых марок охватило весьма широкие круги советского общества. Однако на отечественном рынке филателии, закрытом от внешнего мира, царил такой же дефицит предложения, как и на всех других. Работники загранпредставительств старались чуть-чуть восполнить нехватку заветной продукции, порадовать крохотными сувенирами хотя бы своих близких друзей и знакомых. Немаловажное значение имело и то обстоятельство, что доставались они бесплатно, поскольку просто-напросто срезались с поступавших в посольство в большом количестве писем. Пристрастившихся к этому хобби насчитывалось немало. Марки собирали и заядлые профессионалы, и любители, непреднамеренно поддавшиеся общей стихии коллективизма. И те и другие стремились заручиться дружеским расположением влиятельной особы из канцелярии, исполнявшей роль почтмейстера и распоряжавшейся столь сказочным богатством.

Завканц умело использовала монопольные позиции в собственных интересах, твёрдо руководствуясь стержневым принципом дипломатии – взаимностью (в переводе на более понятный язык звучавшим как «ты – мне, я – тебе»). Количество аккуратно, дабы не поранить драгоценные зубчики, срезанных ею с конвертов марок, здешних и иностранных, дорогих и дешёвых, обыкновенных и экзотических, измерялось тысячами. В хлопотном хозяйстве под названием «документооборот», значимость которого, к сожалению, не все в посольстве могли оценить подобающим образом, начальница ощущала себя экспертом высшей квалификации. Ассортимент местной почтовой утвари, всех этих бандеролей и пакетов, ярлыков и штемпелей, она научилась идентифицировать с первого взгляда, метко распознавая своим профессиональным взглядом всё подозрительное и нестандартное. Вот и на сей раз острый взор Глафиры Игнатьевны привлёк диковинный красочный конверт с необычной маркой, светившийся всеми цветами радуги. На его левой половине жирным шрифтом была пропечатана загадочная цифра «1».

В качестве получателя неординарного послания значился «господин Славин Фьодор». Атташе Славина в посольстве уважали, несмотря на его молодость, неопытность и замкнутость. Он не лез на рожон, стремился не выпендриваться, был почтителен со старшими, вроде бы не рыл коллегам ямы и в меру возможного проявлял готовность оказать помощь – подменить на дежурстве, подбросить на служебном автомобиле в магазин или аптеку, а то и милостиво взять на экскурсию в другой город. У немоторизованных посольских жителей последняя услуга расценивалась как знак особого доверия. По возвращении на родину всем хотелось похвастаться как можно более развёрнутыми впечатлениями о пребывании за рубежом, но подсобрать таковые удавалось не каждому. Вырваться в сопредельные государства, хотя они располагались под боком, в те годы железной дисциплины и чекистской бдительности считалось делом абсолютно нереальным. Такие поездки строго-настрого запрещались инструкциями ЦК. Даже остро необходимый выезд по служебным делам надлежало заблаговременно согласовывать с центром. Да и путешествия по территории государства, в котором судьба начертала представлять интересы отечества, были сопряжены с преодолением подчас непреодолимых барьеров.

Согласно правилам, доминировавшим в ту мирную эпоху холодной войны, посещение сотрудником советского посольства другого города за пределами отведённой зоны обитания предполагало предварительное оповещение местного министерства иностранных дел в виде специальной ноты с указанием полного маршрута, мест остановок, размещения и прочих пикантных подробностей. А перед этим требовалось получить разрешение на выезд со стороны собственного руководства. Оно-то во многих случаях и становилось основным камнем преткновения. Вопросы «А зачем, а почему, а что ты там не видал?» интересовали ответственных в представительстве лиц не в меньшей мере, чем враждебные спецслужбы. Федька Славин принадлежал к тем скромным мастеровым, которым каким-то непонятным образом удавалось уговорить строгих начальников дать добро на поездки за пределы столицы. А как ещё прикажете расширять деловой кругозор (о чём проели плешь на производственных совещаниях), если не изучать достопримечательности близлежащих населённых пунктов? Иногда по доброте душевной он позволял присоседиться к его семейной компании и завканцу.

С учётом этих и других обстоятельств Глафира Игнатьевна также испытывала к Фёдору некоторое чувство симпатии сродни материнской. На своём специфическом уровне она старалась защитить того от нападок его непосредственного руководителя – советника, вечно недовольного и ворчавшего по любому поводу. Такие мерзкие личности, люто-бешено ненавидевшие и откровенно презиравшие всех, кто ниже статусом, составляли на советской дипслужбе микроскопическое меньшинство, но всё-таки водились и в центральном, и в загранаппарате. В покровительстве, хотя бы и со стороны канцелярии и машбюро, обладавших правом всего лишь совещательного голоса, молодой сотрудник, впервые выехавший на работу в посольство и ещё не шибко освоившийся в интригах заграничной обстановки, явно нуждался. Вследствие, очевидно, врождённой застенчивости и неважнецких языковых знаний, т. е. недостаточной развитости двух существенных предпосылок успешного дипломатического труда, Славин за два года командировки так и не смог разжиться полагавшимися знакомствами в местных политических кругах. Неприличный факт сей советского дипломата, безусловно, не украшал, на что ему не раз указывалось на партийных собраниях.

Поэтому Фёдору редко приходила корреспонденция со стороны. Ячейку напротив его фамилии заполняли преимущественно здешние газеты с поступавшей из центра по международной почте «Правдой» (оформлять на неё подписку за кровные валютные обязали весь персонал) да всё та же реклама. С местной прессой он по распределению обязанностей должен был знакомиться каждое утро и о стóящих публикациях докладывать наверх, что случалось, честно говоря, нечасто. Конкуренты равного должностного уровня днями, а иногда и ночами бороздили открытые и закрытые просторы государства пребывания. А этот чудак, невзирая на советы старших и опытных сослуживцев, предпочитал просиживать штаны в душных посольских стенах. Общение с окружающей средой протекало главным образом на перекурах в компании себе подобных. В те непросвещённые годы табачный дым в посольстве, внутри и снаружи, стоял коромыслом. По численности товарищество курильщиков уступало только абсолютному и беспрекословному лидеру – партийной организации, противников никотина можно было пересчитать по пальцам. Поэтому прибытие странного послания на имя скромняги атташе, до сих пор не замеченного в широких связях с местными гражданами, заведующая канцелярией, как один из наиболее осведомлённых членов коллектива, посчитала далеко не рядовым событием. О чём она, любопытством распираемая, не преминула тут же оповестить адресата.

Примчавшийся на зов Фёдор или, как его величали всё чаще, Фёдор Петрович мгновенно охладил пыл своей доброжелательницы, разочаровав её в высшей степени. Ничего-то необычного в отправлении, оказывается, нет и быть не может. И конверты такого формата и такой расцветки он, дескать, где-то уже видел, они только у нас на родине все на одно лицо, и почтовые марки этой серии давно в ходу, хотя выпущены, что правда то правда, ограниченным тиражом. Во всяком случае в его личном портфеле одна такая уже имеется. Цифирь разную, как и прочие украшения, впаривать на почтовые отправления здесь тоже умеют. А вместо того, чтобы изумляться, надо было, многоуважаемая и горячо любимая Глафира ибн-Игнатьевна, всего-навсего повнимательнее вглядеться в обратный адрес, где и таилась вся незамысловатая разгадка.

Письмо на самом деле пришло из компании, название которой в совколонии было у всех на устах. Она специализировалась на том роде деятельности, который в Союзе именовался «товары – почтой». Правда, в сравнении с отечеством, где едва ли не все предметы повседневного обихода постепенно переходили в разряд труднодоступных или вообще недосягаемых, это предприятие не только располагало в своём ассортименте тысячами мелких и крупных товаров, но и настоятельно предлагало (если не сказать – навязывало) приобрести их всем желающим. Два раза в год цветной фотоперечень всех этих сокровищ с точным указанием цен, размеров и прочих параметров изображался в каталогах, распространявшихся повсеместно, свободно и безвозмездно. Такие тяжеленные книги на родине воспринимались прежде всего в качестве журналов мод и пользовались невероятным спросом у спутниц жизни, официальных и неофициальных, начальников всех мастей. Поэтому после выхода в свет очередного тома несколько десятков экземпляров тут же отправлялись по различным московским адресам дипломатической почтой, вследствие чего её объём и вес увеличивался в разы. Помнится, в первый свой отпуск Фёдор также привез в родительский дом сей толстенный фолиант, и тот произвёл эффект куда больший, чем все другие, казалось бы, более ценные материальные подарки. «Неужели всё это можно вот так запросто купить?» – недоумевали родные и знакомые. Капиталистическое слово «купить» на финише тех тишайших времён застоя начинало исчезать из русского языка. Его постепенно вытесняло социалистическое «достать».

Услугами упомянутой посылочной фирмы в посольстве пользовались все без исключения, вне зависимости от возраста, пола, должностного положения и ведомственной принадлежности. Не соблазниться на сказочно полезную вещь, кем-то вначале случайно обнаруженную среди тысяч наименований каталога, а затем приобретённую по выписке и старательно разрекламированную в многоэтажном посольском общежитии, было абсолютно невозможно. Поэтому заказы от внушительного сообщества советских дипломатов поступали на посылочный конвейер весьма внушительным числом. Подозрительно тесные связи совграждан с организацией, олицетворявшей нехорошие идеалы капитализма, не беспокоили даже партком, организатора и вдохновителя всех побед на дипломатическом фронте. В условиях неприятельского окружения партийная организация своей первостепенной задачей рассматривала укрепление стабильности в коллективе посольства. Стабильность, стабильность и ещё раз стабильность – на её упрочение и совершенствование направлялись все силы. Разоблачение пороков чуждого социализму общества временно отступало на задний план. Тем более что пороки эти удавалось разглядеть – обман зрения – исключительно на расстоянии, но никак не лицом к лицу. В непосредственном соприкосновении язвы капитализма куда-то исчезали, превращались в нечто безликое и неразличимое, хотя из далёкой Москвы ещё недавно были видны даже невооружённым глазом.

В суровых условиях зарубежья считалось поэтому куда более важным обеспечить дальнейшее сплочение дружной посольской команды в её расширенном понимании. Кроме командированных из центра «рабочих лошадок», т. е. сотрудников с так называемыми расчётами-аттестатами, на основании которых выплачивалась валютная зарплата, команда эта включала, причём в качестве серьёзнейшего элемента, членов семей – детей и, в особенности, супруг. На них, правда, зарплата не полагалась. Но если упомянутые члены выезжали на родину, хотя бы на несколько дней, глава семьи на этот же срок автоматически лишался пятой части оклада. Двадцать процентов изначально удерживалось с получки и всех холостых. Таким простым и немудрёным способом советское государство стимулировало гармонию семейной жизни совзагранработников.

Партком же заботился о том, чтобы ни одна из женщин представительства не чувствовала себя обделённой, не испытывала зависти и прочего дискомфорта вследствие появления у соседки вещицы, которой пока не удалось разжиться ей самой. В соответствии с этой установкой лучшей половине посольского коллектива надлежало предоставить равные возможности в деле пополнения семейных закромов. Такое равенство и братство в условиях полнейшего отсутствия товарного дефицита могли гарантировать только в посылочной компании. И не беда, если бриллиантик в одну десятую карата, в каталоге сверкавший всеми огнями фейерверка, на поверку, по получении с трепетом ожидавшейся посылки, оказывался едва различимым осколком некоего стеклоподобного материала, к тому же не вполне удачно вставленным ювелиром в тонкий кружок золотого колечка. Зато как у других!

Клиентами посылочной фирмы числились и Славины. Несмотря на периодическое ворчание мужа, а иногда и назло ему Наташа выписывала всю ту же, как правило, бесполезную ерунду, что и все посольские жёны. Заказы обычно оформлялись на имя супруга. Поэтому он ничуть не удивился тому, что партнёр и одновременно пожиратель части семейных доходов вознамерился поздравить с наступающими праздниками. Такая практика в полной мере соответствовала традициям взаимоотношений внутри здешнего гражданского общества. В эпицентре отечественного мироздания, как учили со школы, возвышался человек, которого обязывали быть его соплеменнику другом, товарищем и братом (между прочим, эта замечательная заповедь, красиво звучавшая по-русски, с трудом поддавалась переводу на иностранные языки). А здесь, в буржуазном заграничье обходились иными, весьма странными, бездуховными понятиями, отсутствовавшими в библии советской жизни – моральном кодексе строителей коммунизма, – вели речь вроде как и не о людях вообще, а только о продавцах и покупателях. Потребитель, мол, – главный двигатель жизни, он, дескать, – и друг, и брат и всё такое прочее, за клиента надлежит бороться, а продавцу следует если и не мыть тому ноги по вечерам, то время от времени хотя бы напоминать о себе, поддерживать дружеские связи любыми способами. Фёдор не очень хотел разбираться, кто в какой системе ценностей прав более, а кто менее. По собственному, не ахти какому опыту он не без оснований предполагал, что в системе мидовских ценностей такие сравнительные разборки в любом случае не поощрялись. Но получить в знак признательности даже самый скромный пустячок было приятнее всех пустопорожних и набивших оскомину лозунгов.

Предчувствие не подвело. В письме, осторожно вскрытом за рабочим столом в родном кабинете, на самом деле содержались слова благодарности за доверие, оказанное фирме в истекающем году в виде многочисленных заказов («Надеемся, что их исполнение удовлетворило Вас в полной мере как в части сроков, так и по качеству изделий»). Кроме того, на высококлассной мелованной бумаге (в МИДе такую именовали «верже» и вследствие её дороговизны использовали главным образом для сочинения докладов в высшие инстанции) высказывались, как и полагается в таких случаях, наилучшие поздравления по случаю приближающихся праздников. Выражалась также уверенность, что господин Славин и впредь останется в кругу верных клиентов этой посылочной службы. Однако помимо этих трафаретных формулировок послание таило в себе ещё кое-что.

Фёдор Петрович, как уже упоминалось, владел языком государства пребывания отнюдь не в совершенстве. Но и его неполноценных знаний хватило, чтобы разобрать ключевой смысл сообщавшейся ему информации. Оказывается, фирма, товары которой время от времени приобретала его драгоценная супруга, в этом году в рекламных целях решила провести лотерею среди своих партнёров – покупателей. И вот главный из совсем не хилых призов размером в 1 000 000 (один миллион) денежных единиц страны пребывания выпал – о чудо! – на его, славинский, клиентский номер. Мгновенно прошибла мысль: ай да Глафира, ай да ясновидящая наша! Стало быть, как в воду глядела: то ли сквозь конверт узрела, то ли своим уникальным обонянием унюхала…

Фирма спешила поздравить счастливого обладателя этого необычайного выигрыша, от всей души желала распорядиться столь грандиозной суммой наилучшим образом. Далее в письме излагалась просьба для обеспечения быстрого и точного перевода денежных средств направить в бухгалтерию посылочного предприятия личные банковские реквизиты, причём в максимально короткие сроки. Кроме того, обращалось внимание на установленные государством требования в части уплаты причитающихся налогов и сборов. Господина Славина информировали также, что компания собирается обнародовать итоги розыгрыша, однако в строгом соответствии с положениями закона о защите персональных данных. На обратной стороне письма мелким шрифтом печатались обычные, насколько можно было судить, выдержки из соответствующих законодательных актов, регулировавших подобные лотереи, в том числе касательно процедур разрешения возможных судебных споров. К письму прилагался красочный банковский чек, на котором каллиграфическим почерком были выведены его фамилия (латинским шрифтом) и гигантская цифра (единица с шестью нолями). Правда, чек был не всамделишный, рекламный. Здесь же пояснялось, что вся сумма выигрыша поступит на его счёт безналичным образом в виде банковского перевода.

Несколько печатных строк на твёрдой жёлтой бумаге произвели в федькиной душе ошеломительный переворот, вызвали шквал чувств и буйство воображения. Славину стало по-настоящему дурно, голова закружилась, задрожали коленки, остервенело забилось сердце, засосало под ложечкой, на лбу выступила испарина, сжало горло, дыхание чуть не остановилось. Федька попытался было что-то произнести, но почувствовал, что сделать это не в силах – язык стал каменеть как во время вызовов в партком. Одна рука лихорадочно потянулась к шее с намерением ослабить галстук и расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, дабы освободить проход к груди остро необходимой порции свежего воздуха. Другая спешно пыталась наполнить водой из графина стоявший рядом стакан. «Эй, дружище, с тобой всё в порядке?» – поинтересовался сидевший напротив и вечно поглощённый изучением каких-то скучных бумаг Игорь Померанцев, недавно произведённый из атташе в третьи секретари. С ним Федька по-товарищески делил рабочие пенаты в десять квадратов и частенько делился радостями и горестями. Мгновенно прошибла мысль: рассказать, довериться? Но через секунду включился разум, и Славин, стремясь сохранить максимальную видимость душевного спокойствия, не без труда выдавил из себя: «Всё в порядке. Спасибо, Игорёк. Не беспокойся».

Ситуация требовала решительной мозговой атаки. Фёдор Петрович поспешил на посольский двор. К счастью, соратников из сигаретного братства на нём не оказалось, кое-кто уже стал выдвигаться на обед. Поэтому имелся редкостный шанс сосредоточиться, заставить работать серое вещество, напрячь извилины. Первая затяжка любимым «Астором» малость притушила разбушевавшееся внутри цунами. Главный вопрос, который одолевал Славина в тот момент, – насколько серьёзно надлежало воспринимать сенсационное сообщение. Не мистика ли этот гром среди ясного неба? Может быть, феноменальный выигрыш есть не что иное, как оглушительный розыгрыш ушлых сослуживцев? В посольстве обожали этот вид развлечений. Любителей схохмить, отчебутить что-нибудь оригинальное было хоть отбавляй. На первое апреля конструировали такие приколы, какие не могли взбрести на ум даже лучшим советским юмористам Славкину с Аркановым. Одного чуть кондрашка не хватила после того, как бедолаге подсунули оформленную на бланке местного МИДа, с печатью и прочими причиндалами: входящий – исходящий, сдал – принял, ноту с объявлением того персоной нон-грата и высылкой из страны в течение 24 часов.

Но сегодня всё же не день смеха. В конце декабря посольство из года в год в едином порыве демонстрировало поголовный, без каких-либо изъятий трудовой энтузиазм. В это время дел по горло хватало всем – требовалось подвести итоги успешной работы, завершить плановые справки, сочинить вдохновляющие отчёты, вымучить аргументированные предложения по курируемому участку на следующий год. Картина всеобщей занятости обычно вырисовывалась только в этот период, когда оперативно-дипломатический состав в целом и каждый из его членов в отдельности старался показать себя ударником коммунистического труда. Вряд ли кому пришло бы в голову смастерить столь забавную авантюру в предновогодние праздники. Нет, скорее всего послание – действительно не мистификация. И всё же в ближайшие часы стоило бы присмотреться к отдельным сородичам – не умирает ли кто за его, Славина, спиной от смеха?

Фёдора вновь начал пробирать пот. Неужели неожиданный дар неба – на самом деле не сон, а явь? Неужели обделённому пока судьбой Фёдору Петровичу (в 30 лет всё ещё жалкий атташе, хотя в этом возрасте большинство в секретарях ходят, вон и соседа повысили) взаправду привалило счастье? Неужели его, молодого человека, почти на самом старте трудовой деятельности, ей-богу, посетила та самая госпожа удача, которую другие ждут, но так и не могут дождаться всю жизнь? И почему, почему фортуна возвела на пьедестал именно его, пока ничем не примечательного дипломатического отрока?

На Федьку внезапно обрушилось желание срочно, здесь и сейчас, заняться арифметикой. Если он и впрямь выиграл, то какую величину составил бы фонд счастья? Допустим, удастся доказать, что иностранные дипломаты не подпадают под местное налогообложение и выполнять упомянутые в письме правила о налоговых вычетах не придётся. С какой, кстати, стати советский человек, да к тому же с дипломатическим паспортом, обязан отстёгивать капиталистическому государству, не испытывающему нищету, часть легально выигранных денег? Месячная зарплата атташе – 1637 денежных единиц. На эту сумму делим выигранный миллион. Получается денежное вознаграждение за 50 лет, 10 месяцев, 3 недели, 5 дней да ещё мелочишка на жвачку останется. А в переводе на крепкие советские рубли цифры эти следовало бы умножать, вероятно, раз в десять. Хватит на всю оставшуюся жизнь или около этого, да ещё и следующее поколение Славиных, возможно, кое-что унаследует. Неплохо, совсем неплохо! И всё же, пожалуй, нехорошая примета вот так сразу, преждевременно, до выяснения всех сопутствующих подробностей приступать к дележу медвежьей шкуры. Вначале, уважаемый и дорогой Фёдор Петрович, надо бы обстоятельно разобраться, действительно ли зверь этот стал твоей добычей или по-прежнему вольготно сосёт лапу где-то в сосновом лесу.

По ходу операций деления и умножения в федькином сознании всё рельефнее начал обозначаться масштаб проблем, в круговорот которых, возможно, вовлекло свалившееся на его голову счастье. На инструктаже в ЦК КПСС перед выездом он самолично, собственной росписью обязался вести себя за границей в точном соответствии с установленными партией правилами. А одно из них как раз касалось категорического запрета на участие в разного рода азартных играх и лотереях. Подпадает ли под этот разряд казус Славина, когда некая компания волюнтаристски, без однозначно выраженного согласия со стороны клиента злоупотребила его добрым именем, присудив ему главный выигрыш? На первый взгляд – нет. Сам ведь совработник никаких материальных преимуществ не добивался и на лотерейные билеты не тратился. А кроме того в казино не наведывался, к рулетке не прикладывался, основную часть зарплаты честно отдавал супруге, вовремя платил партийные, профсоюзные и прочие членские взносы и – самое главное – госсекреты идеологическому противнику не выбалтывал. Так какие могут быть предъявлены к нему претензии? Не надо, товарищи, взывать к совести! С совестью – и человеческой, и партийной – у него всё в порядке. Славин мысленно прокручивал возможные ответы на каверзные вопросы, убеждая себя в том, что никаких прегрешений за ним не числится и он вправе претендовать на получение выигрыша. Но, к сожалению, сердце подсказывало, что от миллиона его отделяла, как ни крути, дистанция огромного размера. Преодолеть оную без потерь едва ли удастся.