Kitobni o'qish: «Будни наемника»

Пролог

Если из Силинга до Севра мы ползли, то как обозвать возвращение обратно, я даже не знаю. Впрочем, ползти тоже можно по-разному. Змея, скажем, ползет очень быстро, а дождевой червяк медленно. Так вот, нынче мы двигались, словно беременный дождевой червяк. Обоз, увеличившийся раза в три, растянулся теперь мили на четыре, а если я даже и преувеличивая, то ненамного. Но когда передние возчики уже миновали гать и вышли на твердую почву, замыкающие еще даже не достигли середины. Похоже, что нынче даже простой латник имеет собственную телегу, а то и две, а я-то ворчал по поводу множества возов с приданным для маленькой принцессы. Эх, а мы-то, в свое время, обходились заплечными мешками, куда вмещалась смена белья, запасные штаны да мешок с сухарями. И куда катится мир? Впрочем, вру, не обходились. Вслед за тяжелой пехотой доброго короля Рудольфа шли бесконечные обозы с провиантом и прочим, потребным для жизни и выживания солдата на войне. Это уже потом, когда я стал вольным наемником, предпочитал не связываться ни с возами, ни со слугами, но когда сам занимал должность командира полка, имел пять телег, но это немного, по сравнению с иными колонелями, насчитывавшими в собственном обозе по двадцать, а то и более возов. И шли наши обозы еще медленнее, нежели свадебный обоз княгини из Севра.

Я опасался, что маленькая княгиня будет носиться туда-сюда, а мне, как телохранителю, придется скакать вслед за девчонкой, но нет, Инга фон Севр вела себя очень достойно – ехала в центре обоза, в окружении двух придворных дам (обряженных в панцири!), подремывая в седле, словно бывалый воин. Вот что значит воспитание в княжестве, где не только мужчины, но и женщины вынуждены сражаться.

Но рано или поздно заканчивается даже болото, поэтому я с чистым сердцем наблюдал, как возчики и воины разбивают лагерь неподалеку от кургана легендарного короля Алуэна, не любившего бриться. Еще пара стоянок в открытом поле, а потом мы выйдем на тракт, где есть и постоялые дворы, и деревни. А там и до Силинга рукой подать. С таким количеством воинов никакой разбойник не осмелится напасть, так что путешествие будет скучным.

Но как говорят умные люди, не надо делать преждевременные выводы относительно тех дел, исход которых еще не известен.

Глава первая
Помощь идет…

Я лежал в дальней комнате захудалого постоялого двора, жалея о своей загубленной жизни и размышлял о бренности всего сущего. Болело все – позвоночник, плечи, руки и ноги, локтевые и коленные суставы, а также все остальные косточки. Медикус говорил, что их насчитывается не то сто, не то двести штук. Не помню, сколько именно, но до тоффеля, то есть, много. Но больше всего меня беспокоило сердце. А ведь еще с утра, когда я вышел присмотреть за возчиками, все было нормально. А тут… И всего-то потянулся погладить рыжего котенка, шмыгнувшего под ноги, а тут, словно ударило копьем в грудь, причем удар нанесли изнутри и снаружи. Нет, скорее не копьем, а боевым молотом.

Лекарь, состоящий в свите принцессы – немолодой дядька, с пышными седыми усами и вытаращенными глазами сказал, что все дело в старых ранах, открывшихся изнутри и мне нужно просто полежать денька три-четыре, а лучше недели две. Лекарств у него для этого дела нет, да и не знает, какие лекарства сгодятся. Предложил напоить меня настойкой из боярышника, но вспомнил, что боярышник он забыл собрать, да и валерианы у него нет. Решил отворить мне кровь, но потом сам же и передумал. Мол – недостаток крови лишь ослабит организм, так что покой, покой и еще раз покой. Но что понимает лекарь, привыкший кромсать тела, чтобы вытащить арбалетный болт или через край зашивать раны, оставленные мечом? Уж я-то знаю, что у меня сердечный удар. Но спорить с медиком не стал, чтобы не позориться перед маленькой княгиней и перед остальным людом, привыкшим видеть во мне стальную скалу, способную сокрушить любую преграду и встретить любой шторм. Старые раны для воина гораздо приличнее, нежели какая-то сердечная болезнь. Мой друг и двоюродный дедушка герцога лишь повздыхал, сказав, что подходящих трав у него тоже нет, а то, что есть, для моего организма не годится. Мол, старые раны – штука тонкая, это тебе не бодрящее зелье, чтобы по девкам бегать. А магическое воздействие, способное поставить на ноги тяжело раненого, для меня, невосприимчивого к волшебным штукам, тоже не подойдет. При этом, Габриэль посматривал на меня слегка насмешливо, будто на что-то намекая. Он что, считает, что мое нынешнее состояние – прямое следствие некоторых э-э … бессонных ночей? Врет, собака такая, хоть и маг. Отродясь по девкам не бегал, тем более в Севре, а те, что сами ко мне приходили, они не в счет. Элис и Миса мои боевые подруги, девы-воительницы. Да что маги, бросающиеся по пьянке огненными шарами, понимают в нормальных человеческих болячках?

Понятное дело, что в Силинг обоз ушел без меня. Куда годится умирающий телохранитель, а трогать с места увечного воина тоже не дело. Договорились, что как только я встану на ноги, то сразу же догоню. Я даже Генрика вместе с телегой отправил с остальным народом, чтобы он не замедлял нас с гнедым. Барон предлагал оставить со мной пару вооруженных рыцарей, чтобы было не скучно, но я отказался. Неизвестно, сколько я пролежу, к чему ребятам торчать на постоялом дворе и перемывать мои больные косточки?

Провалялся день, потом ночь и утро следующего дня. Лучше не становилось, но долго пролежать в постели не мог. Во-первых, трудно устроиться поудобнее, если ноет каждая косточка, а во-вторых, хозяин не озаботился поставить в комнате ночной горшок. А в-третьих… А в-третьих, я просто терпеть не могу лежать просто так, особенно если это белый день.

Вышел, боясь потревожить сердце, но все равно оно давало о себе знать. Прижал его ладонью, чтобы не выскочило из груди, так и пошел. Когда проходил по общему залу, увидел, что около стойки пьет пиво какая-то странная, полупрозрачная фигура, похожая на привидение. Возможно, к трактирщику заглянул в гости призрак какого-нибудь усопшего родственника поболтать да заодно выпить пива. Это старый рыцарь фон Йорген не пил со мной кавы и даже не разговаривал, а в этих местах все возможно.

Сделав свои дела, доковылял до конюшни. Гневко, в одиночестве жевавший овес, с недоумением спросил:

– Иго-го?

– Да вот, приболел, – грустно пояснил я, досадуя, что никто не рассказал жеребцу о неприятности с его хозяином. Впрочем, а кто догадается, что это следовало сделать?

– Го-го, – мотнул головой жеребец, сочувственно ткнувшись мне в щеку теплыми губами. – И-г-го-го…

– Постараюсь, – вздохнул я, погладив верного друга по лбу.

– Го, – кивнул гнедой на выход. Дескать – иди, отлеживайся.

– Пошел, – грустно ответил я, отправляясь в свою комнатушку.

Когда возвращался обратно, никого, кроме хозяина не было. Видимо, призрак решил вернуться в могилу. Трактирщик смерил меня оценивающим взглядом. Верно, уже прикидывал, во сколько ему обойдутся похороны и хватит ли того, что отыщет в сумках и карманах на расходы. На коня и оружие с доспехами вряд ли кто-то покусится, их отправят ко двору герцога, а вот все остальное – законная добыча не только мародеров, но и прислуги, включая трактирщиков и хозяев постоялых дворов.

Пока ходил во двор, замерз и предпочел опять забраться в постель. Улегшись, принялся вслушиваться в звуки сердца. Кажется, стучит сильнее, чем прежде. Правильно, как я и думал – сердечный приступ.

Себя мне было не жалко, зажился на этом свете, но предполагал, что умру иначе, а не столь нелепо. Чем хорошо умереть в бою, а не в постели, так это тем, что не заморачиваешься о грядущем. Словил себе палицей по башке или стрелу в грудь, брякнулся оземь, умер и не надо размышлять – как там твои друзья и родственники, а тут лежи и думай. Может, я малость оклемаюсь и доеду-таки до Силинга, а иначе остается много нерешенных дел. Скажем, кому оставить свое оружие и доспехи? Лучше всего завещать их Мисе и Элис, юным воительницам пригодятся. Панцирь отдадут оружейнику, переделает. А что с мечом и кинжалом? Для девчонок клинки великоваты, значит, достанутся их детям, если родятся мальчишки. Надеюсь, от наших кратковременных встреч последствий не будет, хотя, кто его знает.

Так, теперь с Кэйтрин. Она нынче не бедная сиротинушка, приживалка у собственных слуг, а целая баронесса, со всем вытекающими. Но все равно, женщина, оставшаяся в одиночестве, легкая добыча всяких мерзавцев. Вдова графа – это куда солиднее. Жаль, что официально мы не успели пожениться, но в Силунге практикуется не только официальный брак, но и сожительство. Нет, сожительство звучит некрасиво, укажу ее в завещании как невесту, чтобы девушке досталось имение предков, а заодно и мои деньги, хранящиеся у господина Мантиза. Впрочем, часть денег нужно завещать юному принцу на просвещение малолетних жителей герцогства. Половину? Нет, половина на образование – слишком жирно. Студиозы должны быть голодными, чтобы поглощать знания. И сколько?

– Помирать собрался?

Вопрос, прозвучавший неожиданно, помешал моим расчетам. О, так это мой брауни. Как всегда, явился неожиданно.

– Как пойдет, – буркнул я, потом спохватился. – Ты мне листок бумаги не отыщешь, а заодно стилос?

– Завещание собрался писать? – заинтересовался домовой. Почесав нос, глубокомысленно изрек. – Деньги ты Кэйтрин отдай, девке нужнее, а вот котика, не взыщи, себе заберу.

– Сейчас сапогом кину, – мрачно пообещал я, недовольный таким нахальным заявлением. Я, понимаете ли, еще не умер, а эта мелкая домашняя нечисть уже Шуршика собрался забрать. Ишь, на котика пастенку раззявил. Хрен тебе, а не котик.

– Слышал, что твой дружок в брауни кувшином кинул и что теперь? – хмыкнул домовой. – Привел как-то девку домой, в постель уложил, а домовой им дохлую крысу в самый интересный момент подложил. Знаешь, как оба орали?

Я только отмахнулся. Что мне теперь какие-то дохлые крысы, песок в постели? Все это суета и бренность. Вздохнул.

– Я же говорил рыцарю, что нужно перед брауни извиниться, пивка с ним выпить, поговорить.

– Так он и выпил, только не пивка, а шнапса, а потом решил с брауни на брудершафт выпить, а мы такого фамильярства не любим.

– И что ему теперь делать? – заинтересовался я так, что даже о сердце забыл.

– А что делать? – картинно взмахнул домовой ручонками. – Терпеть и ждать, дурака не валять, а домовику каждый вечер пивка оставлять. Глядишь, он со временем и простит. Мы же ребята отходчивые, да и хозяина жалко.

Что ж, у рыцаря фон Шлангебурга свои проблемы. Эх, мне бы их сейчас.

– Ясно, – вздохнул я, снова почувствовав биение сердца.

– Э, так что у тебя стряслось-то? – поинтересовался-таки доброжил. – Ты еще на Кэйтрин не женился, а норовишь девку вдовой оставить. А в подвале, между прочим, окна не забраны, снег сойдет, все зальет. Кто присматривать станет? Я Кэйт уже раза два говорил, а она забывает. Ну, так чего разлегся?

– Сердце, – с достоинством отозвался я, показывая на левую часть груди.

– Сердце? – с недоверием переспросил брауни, внимательно вглядываясь в меня. – Не, не похоже.

– А ты что, специалист по сердечным заболеваниям? – фыркнул я. Хотел сказать еще что-нибудь нелестное для бородатого знахаря, но не стал. А вдруг не умру, что тогда? Брауни существа пакостные. Чесотку нашлет или, как его коллега, подкинет в постель дохлую крысу. Вздохнув, жалостливо попросил. – Ты бы мне чашечку кавы принес, а? Вдруг не доведется больше попить.

– Подождет твоя кава, – отмахнулся домовой. – Я гляжу, губы у тебя розовые, а у тех, кто сердцем мается они синюшные, как слива. И шустер ты не в меру, болтаешь много. Те, у кого сердечко прихватило, помалкивают и лежат спокойно, как старый мерин.

– Ну спасибо дедушка, обласкал, – обиделся я, а потом мне стало смешно.

– Ты чего это? – удивился доброжил.

– Представил, как старый мерин лежит в постели и жалуется на сердце.

Теперь мы смеялись оба. Я хохотал так, что опять прихватило и спину, и шею, да и сердце дало о себе знать. Закашлялся, зашелся от боли, ухватившись за грудь…

– Ну-кось, парень, рубаху задирай и ложись на пузо, – потребовал брауни, а когда я с кряхтеньем и кекеканьем начал задирать подол, а потом с трудом перевернулся на живот, кинулся мне помогать.

Я даже не думал, что у домовых столько сил. Старый доброжил вытряхнул меня из нижнего белья, а потом приступил к пыткам – мял мои больные кости, разглаживая сочленения, прощупывая каждый позвонок. А еще щипался, как ошалевший гусь. Я подумал, что, коли выживу, то мне теперь даже пыточная камера и Натэла-палач не страшны. Захотелось завыть, но мешала гордость – как это так, цельный граф начнет стонать в присутствии домашней нечисти?

А эта бородатая скотина продолжала измываться над моим беззащитным телом. Мало того, что засовывал свой маленький, но тяжелый кулачок в мою спину (мне казалось, что он проникает насквозь, до самого брюха), но в завершение еще и принялся прыгать по мне. А задние лапы у домового оказались еще тверже, чем передние.

– Дед, да ты совсем ошалел, – еле-еле простонал я. – Скачешь по мне, словно … этот самый.

У коня копыта помягче, слон тоже топчется не так сильно, как дух дома. Придумать, с кем сравнить пляшущего по спине домового не сумел, поэтому притих. А эта … бородатая зараза, закончив пытку, укутал меня одеялом и довольно сказал:

– Полежи малость, погрейся.

– Э-ке-ке, – сказал я в ответ, понимая, что если еще не умер, то теперь уж точно помру.

– Костохрящики у тебя болят, вот и все.

– Что болит? – вытаращился я.

– Кости болят и хрящики, – любезно пояснил брауни. – Я научного слова этой болезни не знаю, может, это и не болезнь вовсе, а так, возраст, да старые болячки.

– А сердце?

– Это тебе только кажется, что сердце болит, но оно в порядке. Ну-кось, встать сможешь?

Я привстал с постели ожидая, что сейчас опять прихватит, а боль разойдется по всему телу, но ничего. Руки и ноги побаливали, в спину, между лопаток, словно кол вбили, но по сравнению с тем, что было недавно, совсем другое дело. И руки зашевелились. Понял, что могу не только забраться в седло, но и скакать, да и мечом смогу поработать. А еще захотелось есть. Еще бы не захотелось, если не ел с позавчерашнего дня.

– Вот теперь можно и кавы тебе принести, – резюмировал брауни, исчезая в неизвестном направлении.

Вернулся домовой позже, чем обычно, зато на подносе, кроме приличной чашки с дымящейся кавой имелась тарелка с омлетом и два куска хлеба, щедро намазанных маслом. Словом, именно то, что требуется для утреннего перекуса. Откуда он это все спер? Вон, даже вилка есть. Хотя, какая разница?

Пока я уплетал завтрак, осознавая, что коли есть аппетит, то помирать я пока не стану, домовой говорил о том, что кроме подвальных окон, есть и другие заботы – на крыше треснули две черепичины, но чтобы их заменить, придется меня весь ряд.

– Как вернусь, обо всем распоряжусь, – сообщил я, допивая каву.

– А когда ты вернешься? – хмыкнул дух дома. – Опять, небось куда-нибудь ускачешь, а крыша скоро течь начнет.

– Если герцог ничего не придумает, то скоро, – пообещал я. Подумав, добавил. – Вот, честно тебе скажу – по возвращении и подвал, и крышу отремонтирую.

– Сам? – усмехнулся брауни.

– Ну, конечно не сам, – смутился я. – Где это видано, чтобы графы по крышам лазили да черепицу перекладывали?

– Эх, и чего меня в графскую усадьбу занесло? – затосковал брауни. – Нет бы, жил себе в крестьянской лачугу, покой и нега. Крыша прохудилась – пнул пейзанину в бок, сам бы полез, как миленький.

Я только развел руками. Откуда мне знать, по какому принципу домовые выбирают место для жилья? Хмыкнул:

– Ты радуйся, что тебя в герцогский или королевский дворец не занесло. Представь, сколько там помещений, да и крыша огромная. Там бы ты точно пропал.

– Да я и радуюсь, – буркнул доброжил. Вздохнул. – Чувствую, придется мне самому и крышу крыть, и оконце заделывать. Не посылать же Томаса.

Я рассеянно кивнул и принялся собираться. В спину стрельнуло, но терпимо. Если прямо сейчас выеду, то к утру догоню обоз.

– Рано тебе еще в седло, – заметил бородатый знахарь. – Сегодня полежать нужно, а завтра с утра и выедешь. Дни нынче короткие, скоро стемнеет. Куда спешить?

Пожалуй, домовой прав. Зачем ехать впотьмах? Да и спина еще немного побаливает.

– А почему раньше такого не было? – поинтересовался я.

– Раньше? – фыркнул брауни. – Раньше-то ты с седла не слезал, мечом кажий день махал, а теперь дома сидишь, бездельничаешь.

– Почему бездельничаю? – обиделся я. – Я, между прочем, и с разбойниками сражался, и с лягушкой огромной.

– Представь, что ты ночью от волка удираешь. Представил? – От волка бы я удирать не стал, а иначе, зачем носить при себе меч, но кивнул, понимая, что доброжил выражается образно. – Так вот, когда ты от волка удираешь, – продолжил домовой, – тебе все равно, что по морде ветками бьет, в пятку сучок впился, потому что все это ерунда по сравнению с зубами. Так?

– Ага, – согласился я.

– А вот когда ты от волка удрал, в свою норку забился, вот тогда до тебя и дойдет, что рожа ободрана, из ноги кровь хлещет и все болит, чешется, и впору лекаря звать. Понял?

Не скажу, что я очень умный, но ума хватило, чтобы осознать – мелкие беды, на фоне большой опасности меркнут, но никуда не деваются, а просто ждут своего часа.

– И что мне теперь делать?

– А что делать? – хмыкнул доброжил. – Либо дожидаться, пока тебя и на самом деле смертушка заберет, либо себя вести по-другому.

– Это как?

– Да просто. На ночь не нажираться, ложиться и вставать вовремя, а не тогда, когда тебе хочется, по девкам поменьше бегать, а самое главное – телу своему не давать расслабляться, а чем-нибудь его занимать. Вспомни, ты же наверняка в прежние времена по утрам бегал, мечом размахивал не только в бою, но и для удовольствия…

– Ну, когда это было, – хмыкнул я, вспоминая учебный лагерь короля Рудольфа, где мы по полдня, а то и дольше, бегали и скакали, упражняясь с оружием, а еще таскали какие-то тяжести.

– Вот, а в последнее время ты чуйку потерял, расслабился, пузико отрастил. Так что, вернешься домой, займись чем-нибудь. Побегай там, попрыгай, еще можешь в речке поплавать, а лучше дров поколи. И для тебя польза, и дому выгода.

Глава вторая
Раскрашенные люди

– Ваша милость, а меня сдачи нету, – хитровато прищурился трактирщик, перед которым я кинул свою последнюю монету. Ту саму, убереженную на празднике. Как чувствовал, что она мне может понадобится.

Я не стал поправлять, что меня следует титуловать не «милость», а Сиятельство и непременно с большой буквы. Талер за два дня и две ночи, пусть даже с учетом Гневко, по здешним ценам дороговато. На серебряную монету постоялый двор может прокормить полуэскадрон.

– Врешь ведь, и не краснеешь, – хмыкнул я. В прежние времена наемник Артакс вытряс бы из трактирщика не только медь, но и душу, а графу, вроде бы, неловко. Но попустительствовать нахалу тоже не след.

– И какие предложения? – холодновато поинтересовался я, поглядев в наглые глазенки.

– А не хотите, Ваша милость …

– Светлость, – поправил я трактирщика.

– Виноват, Ваше сиятельство, то есть, светлость, – залебезил тот.

– Если хочешь мне девку предложить, сразу скажу, что откажусь.

– Нет, Ваша светлость, зачем же девку? – набычился тот. – Да и девки, как обоз пришел, перепугались и разбежались, их теперь дня два искать придется.

– Короче, – сурово сказал я.

– Ваша светлость хочет обоз догнать, верно? Так я предлагаю не вслед за обозом скакать, а путь сократить. Ежели прямо сегодня выйдете, то через язык пройдете, а к вечеру в Тавлинках будете, вам еще самом придется ждать.

– Ну-ко, ну-ко, – заинтересовался я. – И что за язык такой?

Трактирщик плеснул на пыльную стойку каплю вина, размазал ее и нарисовал нечто похожее на вытянутую кляксу.

– Вот тута, – ткнул он пальцем в основание рисунка, – вот тута мы. А если напрямую пройти, вот так вот, – резанул он кляксу на две неравные части, – так вы два дня выгадаете. Обоз-то вокруг пойдет, а вы напрямую.

– А в чем подвох? – полюбопытствовал я. – И почему дорога не прямо идет?

– Так раньше тута болото было, куда по болоту идти? Дорога вокруг огибает, так подлиннее, зато по суше. Болото высохло. Ну, почти высохло, – поправился хозяин, – а тракт по старинке идет, крюк делает. А я вам проводника дам. Он так проведет, вы даже копыт и сапог не замочите. Проводник за свою услугу два медяка берет, а я с ним потом сам рассчитаюсь. И всем хорошо будет. Вы, Ваша светлость, обоз нагоните без труда, проводник денежки заработает.

Я раздумчиво посмотрел на «чертеж». А ведь в том, что говорил трактирщик, был смысл. Зачем гнать гнедого сломя голову, если есть возможность и время сэкономить и путь срезать?

– А проводник – это не привидение часом?

– Не, привидение – это хозяин прежний, – хохотнул хозяин. – Лет двадцать как помер, а ходит, интересуется. Мы поначалу побаивались, а теперь привыкли. Вреда от него нет, а польза бывает. А в проводники я вам живого человека определю.

Болото я не люблю. Но что толку его любить или не любить, обожать или ненавидеть, если жидкая и полужидкая грязь, проросшая кустами и травой составляет добрую треть земель хоть в Швабсонии, хоть здесь, в Силингии? Болота и болота, тоффель им в дышло и селезенку и прочие части, если они есть. Осушили бы их поскорее, что ли. Земли, годной для пашни, станет больше, а комаров поменьше. Хотя мои ученые коллеги уверяют, что болота для чего-то нужны, но ученые, равно как и писатели, постоянно болтают невесть что. И художники, малюющие унылые пейзажи, им вторят. Кому нужна земля, перемешанная с водой до состояния киселя? И голодные комары, атакующие живого человека похлеще вражеских лучников? А еще постоянно кто-то орет, словно заблудившаяся собака. Вот бы сюда ученых мужей, чтобы помесили сапогами болотную грязь, посматривая по сторонам – нет ли приличной кочки, на которую можно поставить мокрую ногу? Нет, я определенно по возвращению домой найму и отправлю в эти края работников, чтобы осушили выделенный мне князем кусок болота. Внесу, так сказать, свой вклад в дело окультуривания почвы, а заодно превращусь из «болотного ярла» в сухого. Чем плохо прибавить к имеющимся титулам ярл Сухоземельский?

М-да, какого тоффеля я так некстати приболел? Мог бы плюнуть на разболевшиеся косточки и ребрышки, собраться с силами, сесть в седло. В дороге все болячки проходят, проверено. Сейчас полеживал бы где-нибудь на суше, грея старые косточки у огня и потягивая кипяток, сдобренный листьями мяты, посматривая на воинов и возчиков.

Ладно, чего это я так разворчался? Возраст, наверное. Нет, стареть не хочу, у меня невеста молодая. Значит, будем искать положительные стороны. Да, болото под ногами, но почти не хлюпает, ну и что? Зима, комаров нет и нас с гнедым никто не жрет. Змей не видно и это тоже неплохо. И ноги, хотя и в холоде, но сапоги крепкие, не промокли. Ветер дует, но плащ теплый.

Ниврад, как звали моего проводника, повел нас с Гневко куда-то в сторону, отчего я поначалу встревожился, но потом успокоился. По моим расчетам мы шли не напрямик, а забирали влево, но не чрезмерно. Общеизвестно, что не существует прямых путей и если мы собираемся «спрямить» маршрут, то по болоту придется «кривить».

Болото не промерзает и зимой. Даже сейчас кое-где виднелись лужи (некоторые ржавого цвета, что указывало на наличие железной руды), но идти все-таки полегче, чем летом.

Если парень решил завести меня в трясину, так ему хуже. Голову я проводнику оторвать успею, а заблудиться не заблужусь. Все-таки ориентироваться на местности обучен, солнышко и луна никуда не делись, звезды тоже. Авось да сумею с помощью небесных светил и гнедого отыскать дорогу обратно, а уж там, как пойдет.

Но проводник не производил впечатление злодея. Дорогу выбирал почти сухую, а из оружия имел только короткий нож, годный, разве что потрошить лягушек или подрезать черенки у цветов. А вот одет странно – в кожаной безрукавке на голое тело и короткие штаны. И без обуви. Я не стал спрашивать – холодно ему или нет и так понятно, что не холодно. Знаю, что есть такие люди, которым нравится холод, но сам я кутался в плащ, подбитый мехом и поглубже нахлобучивал шапку с ушами. И кости время от времени ныли, и сердце напоминало о своем существовании. А проводнику хоть бы хны. Идет по болоту босой, приподнимая ноги и шествуя, словно цапля. Я даже попытался рассмотреть – нет ли между его пальцев перепонок, но нет, конечности самые обычные.

С гнедого все-таки пришлось слезть, хотя Гневко и готов нести хозяина куда угодно и по чему угодно. Но наш путь проходил по болотной жиже, в которой мой конь утопал по самые бабки и я решил не рисковать. Ежели ухнем в какое-нибудь болотное «окно», так лучше тонуть по отдельности, чтобы помочь друг дружке. А вместе, так и уйдем куда-нибудь вниз, в глубину болот. Я даже не уверен, что достигнем дна, зато далекие потомки, лет через тысячу отыщут в торфе всадника на коне, станут гадать – и чего же эти дураки сюда полезли?

– Скоро выйдем на твердь, – успокоил меня проводник, будто прочитавший мои мысли.

И впрямь, мы прошли по болотной жиже каких-нибудь сотню ярдов и вышли на твердую поверхность. Нет, определенно веселее. И жижа не чавкает под ногами, и ветер, вроде бы, воет не так противно и зловеще. Зато уши наполнились иными звуками. Откуда – то доносились удары в барабаны и пение на языке, которого я никогда не слышал. Нет, врать не стану, что слышал все языки на свете, но эти звуки мало напоминали человеческие. И ритм, что отбивал неизвестный барабанщик, был абсолютно не знаком и не согласовывался с чем-нибудь родным и знакомым – хоть со строевым маршем, хоть с танцем. Впрочем, мало ли на белом свете музыки?

Пение все громче и громче. Если вслушаться, то можно различить щебет птиц, вой ветра и кваканье лягушки. Пожалуй, кваканье как раз больше всего и подходило к болоту. Надеюсь, мы идем в гости не к родичам ундины, которую мы с магом едва-едва успокоили?

На клочке суши, окруженном сплошным болотом, горел яркий костер, вокруг которого плясали странные люди – почти голые, если не считать одеждой передники стыдливости. Правда, одежду им с лихвой заменяла краска – красная, зеленая и синяя, покрывавшая тела толстым слоем. Присмотревшись, я понял, что цвет имеет прямое отношение к полу и возрасту. Взрослые мужчины окрашены в красный (вернее, в охристый) цвет, женщины (грудь-то рассмотреть можно) – в синий, а молодежь обоего пола – в зеленый. Что же, все логично. Я напрягся, а рука привычно легла на эфес клинка, скосил глаз на Гневко, не сомневаясь, что жеребец прикроет мне спину, если понадобится, но Ниврод тронул меня за локоть.

– Они мирные, даже слишком мирные, – успокоил меня проводник. – Болотные люди лягушку не убьют.

Спокойные и миролюбивые дикари? Разве так бывает? Да они бы уже должны нашпиговать меня стрелами. Не потому, что я враг, а на всякий случай. Чужак, он враг по определению. Интересно, чем они тут питаются, если даже не в состоянии убить лягушку? А змею могут?

Но раскрашенные люди при появлении чужаков не схватились за луки или копья, а начали разбегаться, причем, делали это довольно умело. Вроде, на болоте и прятаться – то негде, все кругом видно, а вот уже все исчезли, словно бы их тут и не было, а кругом дохлые березки да чахлые сосенки. Молодцы, мысленно похвалил я дикарей, но тут же их и отругал. Все – таки, допустили нас до самой поляны, а могли бы дозорных выставить, чтобы мы обнаружили лишь костер. Ловушки могли бы какие-нибудь изготовить, сети на чужаков поставить.

Но убежали не все. Остался один из дикарей – старше остальных лет на сто, с длинной седой бородой. Старик улыбнулся мне вымученной улыбкой и кивнул на место рядом с собой.

– Садитесь, ярл, – предложил мой проводник, а потом с беспокойством спросил: – Вы же не станете убивать старейшину?

– Почему я должен кого-то убивать? – обиделся я. Он что, считает меня записным убийцей? Хорошее же обо мне мнение в княжестве сложилось. – Если старейшина не попытается меня убить, так и я его не трону.

– Он не попытается, – горячо заверил проводник. – Я ж говорил, они даже лягушку не тронут.

Лягушку-то может не тронут, кому она нужна, а вот человека? Ладно, посмотрим.

Проводник просиял и защебетал-заквакал, донося мое миролюбие до старика. А тот разразился в ответ длинной речью, состоящей из воя ветра и крика болотной птицы.

– Старейшина рад, что вы не станете его убивать, – сообщил проводник.

Вместо ответа я только вздохнул. А что отвечать-то? Я тоже бываю рад, если меня не хотят убивать.

– Эти люди привыкли, что если их кто-то встречает на болоте, то спешить убить, – сказал Ниврад. – Незнакомых всегда боятся.

Вот это я прекрасно понимаю. Все странное и непонятное лучше уничтожить сразу, чтобы не бояться и не ломать голову над последствиями.

Проводник хотел еще что-то сказать, но старик вдруг громко зачирикал, обращаясь куда-то в сторону. Не иначе, сообщал своим людям, что мы не представляем опасности.

– Ты понимаешь их речь? – поинтересовался я, хотя вопрос и был глупым. Ясно, что понимает, если чирикает так же, как «болотники».

– Немного, – скромно ответил Ниврад. – Я вырос на этих болотах, даже играл с в детстве с детенышами.

И скорее всего, приходишься этим людям либо близкой родней, либо дальним родичем. Но это я не стал говорить вслух.

– Спроси старейшину – можем ли мы немного отдохнуть и идти дальше? – попросил я.

– Не нужно спрашивать, – отозвался проводник. – Он уже сказал, что сейчас нас накормят, а потом проведут по короткой тропе.

– А Гневко пройдет? – обеспокоенно спросил я.

– Телега пройдет, а не то, что конь, – сказал Ниврад. – На самом-то деле на болоте очень много дорог.

– Это хорошо, что дорог много, – кивнул я. – И то, что покормят, тоже неплохо.

– Только, господин ярл, – замялся парень, – вы вряд ли станете есть их пищу. Они не едят горячего, да и еда для вас непривычная.

Тоже не страшно. В седельном мешке у меня хранился кое-какой запас и для себя, и для гнедого, поэтому не переживал. Лучше я сейчас расседлаю жеребца и отпущу его попастись. И сапоги с портянками неплохо бы просушить.

– Гр-рр. Иго… – недовольно пробурчал гнедой, кивая на траву.

Я только пожал плечами. Сам вижу, что трава здесь дохлая, подмороженная да еще и притоптанная пятками. А где я другую найду? Одуванчиков с клевером придется ждать до весны. Полез, было, за овсом, но жеребец отмахнулся – мол, потом. Пристукнув меня хвостом, гнедой отправился отыскивать съедобные травины. Авось, что-нибудь и найдет. Ну ничего, перейдем болото, а там будет и настоящее сено. Хотя, если перед нами прошел обоз с принцессой, то отыскать фураж для жеребца проблематично. Ничего, отыщем, не в первый раз. Приходилось нам с жеребцом хаживать такими дорогами, по которым шло тысячное войско и, ничего. У пейзан всегда есть какая-нибудь заначка, с которой они расстанутся, если дать денежку.