Kitobni o'qish: «Время собирать камни»
Всему своё время, и время всякой вещи под небом. Время плакать и время смеяться. Время сетовать и время плясать. Время разбрасывать камни и время собирать камни. Время обнимать и время уклоняться от объятий. Время искать и время терять. Время сберегать и время бросать. Время раздирать и время сшивать. Время молчать и время говорить. Время любить и время ненавидеть. Время войне и время миру.
Книга Екклесиаста.
Глава 1
Октябрь 1840 года выдался хмурым и дождливым. Солнце редко прорывалось сквозь тяжёлые, свинцовые тучи, и не успевало просушить мокрую землю. Кругом лужи и грязь. Уныло поздней осенью в российской глуши: скука, слякоть и тоска смертная. По правде говоря, провинциальная жизнь скудна на развлечения.
20 октября, с самого утра сыпал нудный, моросящий дождь. Непогода прогнала всех с улиц села Кречевицы. Только пьяный сапожник Тимоша, бредёт, меся грязь своими длинными, тощими, как у цапли, ногами. Впрочем, вот и он скрылся в дверях трактира.
Поручик Одинцов отошёл от окна, и сел за стол. Тишину канцелярии батареи, лишь изредка нарушал скрип половиц под ногами часового, расхаживающего в коридоре. Поручик покрутил пуговицу на мундире, а она возьми да оторвись. «Чёрт, незадача! – досадливо поморщился Одинцов, – Федька сволочь опять напился и не привёл мундир в порядок. Да, не фартит мне с денщиками». Действительно, с этим народом Алексею решительно не везло. Первый был лентяй и манкировал своими обязанностями, второй пойман на воровстве. Федька, третий денщик, шустрый малый, лишенный недостатков своих предшественников, да вот беда, большой любитель заложить за воротник.
– Часовой! Ко мне! – крикнул Одинцов, приоткрыв дверь.
Загремели шаги, и на пороге дежурной комнаты, возник рослый, детина лет тридцати. Вытянувшись во фрунт, он доложил:
– Ваше благородие, рядовой Онищенко по вашему приказанию явился.
– У тебя есть нитка с иголкой? – спросил Одинцов.
Онищенко с удивлением уставился на офицера.
– Порвали что господин поручик? Дык вам зашивать несподручно будет. Дозвольте мне ваше благородие.
– Не надо братец, – покачал головой поручик. – Твоё дело канцелярию охранять, а не пуговицы господам офицерам пришивать. Я и сам справлюсь, ты только дай мне нитку и иголку. У тебя они должны быть с собой. По тебе видно, ты солдат справный.
– Рад стараться ваше благородие! – Онищенко протянул иголку с чёрной ниткой.
– Благодарствую братец. Теперь иди, служи дальше.
– Слушаюсь ваше благородие! – Онищенко пошёл дальше мерить шагами канцелярию.
В детстве у Одинцова был гувернёр, француз по имени Мишель. Он служил капралом в наполеоновской армии, и попал в плен при отступлении из Москвы, да так и остался в России. Весёлый, неунывающий коротышка, до службы в армии, зарабатывал себе на хлеб, работая портным. Обшивал он французов в славном городе Лионе.
Мишель обучал Алёшу Одинцова французскому языку, а между делом, карточной игре вист. Научил он так же ставить заплаты и пришивать пуговицы. Сейчас навыки портняжного ремесла Одинцову как раз и пригодились.
Сделав дело, Алексей хотел было вздремнуть сидя за столом, но тут за дверью послышались торопливые шаги. Принадлежали они явно не часовому. Одинцов вышел в коридор и увидел фейерверкера своего взвода Тихонова.
– Ваше благородие, разрешите доложить, – выпалил Тихонов, – фельдфебель Назаров приказал мне спешно бежать к вам в канцелярию.
– Что такого могло стрястись?! Опять война с турками? – усмехнулся Одинцов.
– Никак нет ваше благородие, нам об этом ничего неведомо, – развёл руками Тихонов.
– Тогда что же? Зачем ты братец сломя голову принёсся ко мне?
– Солдат первого года службы Васька Аристархов в петлю полез. Мы его успели снять и насилу откачали, а он орёт: « Не мила мине жизня, всё равно себя порешу!»
– Пойдём во взвод, посмотрим на этого горемыку – сказал Одинцов, одевая фуражку.
У казармы их встретил фельдфебель Назаров, старый служака с пышными усами.
– Дозвольте доложить ваше благородие, – начал он, едва Одинцов поднялся на крыльцо, – Аристархов сменился с поста, и должон был отдыхать, а он шельма смастерил себе петлю из пояса да завязал за балку, а потом с табуретки сиганул в неё. Аккурат тут мы с портупей-юнкером Удальцовым зашли. Глядим, Васька в петле хрипит. Удальцов схватил нож, и порезал ремень, а потом за фелшером побёг. Я же послал Тихонова к вашему благородию, а сам значит с Васькой остался.
– Понятно, – кивнул Одинцов. – Фельдшер там?
– Никак нет, – ответил Назаров. – Ушёл, грит, оклемался парень.
– Сам Аристархов что говорит? Зачем в петлю полез?
– Молчит, господин поручик.
– Раз вам не сказал, может мне поведает.
– Дай-то бог, – перекрестился Назаров, – грех то, какой вздумал учудить.
Аристархов, щуплый, парень лет двадцати, сидел на койке. Около него стоял Удальцов, поглаживая свои залихватски закрученные усы. При появлении офицера, Аристархов вскочил и вытянулся во фрунт.
– Оставьте нас вдвоём, – приказал поручик.
– Слушаюсь, ваше благородие, – козырнул Назаров. Он кивнул Удальцову: – За мной шагом марш!
Одинцов прошёлся по казарме, Аристархов стоя по стойке «смирно», делая равнение то налево, то направо, в зависимости от того где находился поручик.
– Может, расскажешь, что за причина толкнула тебя на самоубийство? – спросил Алексей.
– Чего уж там ваше благородие. Прикажите всыпать мне шпицрутенов, и слажено дело! – посмотрел исподлобья Васька.
– С превеликим бы удовольствием голубчик, – вздохнул Одинцов, – только это не выбьет дурь из твоей башки. Не помогут здесь шпицрутены. А если ты поведаешь мне, что мучает тебя, может и легче стане. Вдруг и я смогу подсказать тебе какое либо решение.
– Как же, дождёшься от господ помощи! Держи карман шире! – зло усмехнулся Василий.
– Ты только что, чуть было, не переступил черту, что отделяет живых от мёртвых, потому я прощаю тебе, твои дерзкие слова. Однако ты упомянул господ, и я не понял о чем ты. Изволь объяснить.
– А чего уж там! – махнул рукой Васька. – Девка у меня была. Обвенчаться хотели, да меня в солдаты забрили. А намеднись деревенского своего видел, он на подённую сюда приехал. Говорит, спуталась моя Анютка с барином нашим. Он в прислугах девок содержит и пользует их. Грешат в бане все скопом, и бога не боятся.
– Он что насилует их?
–Зачем?! Сами к нему лезут. Барин им материи отрез спрезентует али бусы какие подарит, а они и рады радёшенки. А барин-то наш, до бабьей ласки дюже охоч. Вот таперича, и Анютку мою приблизил. Вам же господам всё дозволено! Она как узнала, что Михей сюды на заработки собрался, так велела яму сыскать меня, да передать, чтоб и думать о ней забыл.
– Если твой барин её не насиловал, и она добровольно ушла к нему, следовательно, это её выбор. И потом, тебе ещё служить как медному котелку! Что ж ты, рассчитывал, что она до старости тебя ждать будет? Всё равно бы замуж вышла бы.
– Дык коли по-людски замуж вышла, не муторно было бы на душе!
– Скажи Василий, а бывали ли девушки, что отказывали вашему барину?
– Знамо были.
– Вот видишь! Я вот что хочу сказать, ваши ли деревенские девки, или барышни-дворянки, все одинаковы. Среди них встречаются и такие как твоя Анюта, а есть и другие, те, что берегут свою честь. Для них это превыше любых богатств, – говоря это, Одинцов про себя усмехнулся, подумав: «Правда, я таких почему-то не встречал», – но вслух продолжил: – Но у нас ещё будет время поговорить с тобой об этом. Только ты должен дать мне честное слово, что больше не будешь делать попыток суицида.
– Чего? – не понял Васька.
– Больше не полезешь в петлю, и вообще ни каким образом не лишишь себя жизни. Не ты её себе дал, следовательно, не тебе и лишать себя жизни.
– Слушаюсь ваше благородие, – ответил Васька.
– Вот и славно, я прикажу Назарову сегодня дать тебе отдохнуть. Ну а дальше видно будет.
Одинцов, вышел из казармы. На крыльце стояли Назаров, Удальцов и Тихонов, увидев поручика, они вытянулись во фрунт. Надевая перчатки, Одинцов сказал:
– Вот что Назаров, мой денщик порядком надоел мне. Пьет мерзавец.
– Прикажете всыпать ему шпицрутенов господин поручик? – спросил Назаров.
– Не надо, – покачал головой Одинцов, – возьму Аристархова.
– Уразумел ваше благородие, – козырнул Назаров, – тотчас же пошлю Ваську к вам на квартеру.
– Вечером пришлешь, – возразил Одинцов. – Сейчас дай ему отдохнуть.
Одинцов отправился обратно в канцелярию. Дождь больше не шёл, но на улице по-прежнему не было ни души. Поручик думал о Ваське Аристархове и совершенно не смотрел за дорогой. А зря! Чуть было не угодил под ноги лошадей.
По пустынной улице катила коляска, в которую была запряжена тройка вороных рысаков. Правый пристяжной жеребец, толкнул мордой Одинцова. От удара, у того слетела фуражка.
– Эх, господин офицер, смотреть надыть за дорогой! – в сердцах плюнул кучер.
– А ты сивая рожа, налил бельма и не видишь куда едешь! – взревел Одинцов. – Сейчас я тебя мерзавец стащу с козел, да измордую.
– Будьте же милосердны господин поручик, – раздался из экипажа нежный женский голосок, – бедняга-кучер и так до смерти напуган.
«Обладательница такого голоса должна быть красавицей», – подумал поручик, посмотрев в экипаж, он убедился, что не ошибся. Женщина была прекрасна, белокурая, красавица лет тридцати. Её томный взгляд, больших, голубых глаз и пухленькие губки, вызывали одно желание, обладать ей. Греховные мысли зашевелились клубком змей и в голове Одинцова, но женщина была не одна. Спутник её, со сморщенным, как печёное яблоко лицом, брезгливо смотрел на Алексея.
– Я приношу вам свои извинения господин поручик, – проскрипел он, – кучер будет мной тотчас же наказан, а сейчас разрешите нам проехать.
До чего ж не приятен вид у этого господина! Одинцов поднял фуражку, и сделал шаг в сторону. Коляска тронулась с места, и скрылась за поворотом, а поручик побрёл к себе в канцелярию. После столкновения с лошадью, мысли о Ваське Аристархове вылетели из его головы.
Коляска же въехала на площадь что была в центре Кречевиц. Находились тут церковь, бакалейная лавка купца второй гильдии Семенихина и постоялый двор. Стоило экипажу остановиться у постоялого двора, как тотчас же на крыльцо выскочил половой , длинный, вертлявый парень, с прилизанными, чёрными волосами и тонкими усиками. Маленькие, раскосые глазки делали его похожим на крысу. Одет этот молодец был в грязную, ситцевую рубаху, красного цвета. Рубаха его наводила на унылую мысль, что и в гостинице не чище.
Белокурая красавица первой вышла из коляски, а следом её спутник. Он оказался почти на голову ниже своей дамы. Ноги его были слегка согнуты в коленях, а непропорционально длинные руки, делали этого господина похожим на обезьяну. Едва только эта пара поднялась на крыльцо, половой, склонившись в низком поклоне, высоким голосом, пропищал:
– Милости просим-с в наше заведение.
– Голубчик, соблаговоли-ка приготовить мне и графине комнаты. Да вели накрыть стол, проголодались мы изрядно, – проскрипел в ответ обезьяноподобный господин.
– Будет исполнено! – половой кинулся перетаскивать чемоданы.
– Павел Афанасьевич, голубчик вы ли это? – раздался за спиной путешественников удивлённый голос.
Коротышка оглянулся, у коляски стояли два драгунских офицера: корнет и поручик.
– Если не ошибаюсь, господин Лежин? – спросил обезьяноподобный Павел Афанасьевич.
– Нет, не ошибаетесь, это я. Как поживаете? Что за нужда привела вас в эти богом забытые края? – улыбался поручик.
– Благодарю, я живу не плохо. Путешествуем с графией, вот и до ваших Кречевиц добрались. Кстати господа прошу знакомиться с моей спутницей, графиня Скобаньская.
Указав графине на Лежина, коротышка заскрипел:
– Честь имею представить, Лолина Юзефовна, мой давнишний приятель, поручик Александр Лежин.
– У вас Павел Афанасьевич, везде находятся знакомые, куда бы мы ни приехали, – улыбнулась графиня, подавая Лежину руку для поцелуя.
Тот галантно приложившись к ручке, представил своего спутника:
– Знакомьтесь господа, мой друг, корнет Аносов.
– Надеюсь, у корнета есть имя? – рассмеялась графиня.
– Конечно мадмуазель, меня зовут Владимир.
– Что ж господа, думаю, мы ещё увидимся, – нетерпеливо сказал Павел Афанасьевич, – а сейчас позвольте откланяться.
– Мы не смеем вас задерживать, и надеемся на встречу, – Лужин поклонился.
Графиня со своим спутником вошли в постоялый двор, а офицеры отправились по своим делам.
– Славная мармулетка эта графиня, – сказал Лежин, чмокнув губами. – Интересно кем она доводится этому обормоту. Не жена, это точно. Может любовница? Ну, ничего разузнаем. Этот Бошняков, заядлый игрок. В Петербурге мы с ним немало времени провели за карточным столом.
Раньше Лежин служил в лейб-гвардии Семёновском полку. Кутила и мот, как и все гвардейцы, Сашка был заядлым картёжником. Из-за этой пагубной страсти, у его матушки появилось немало седых волос на голове. Она оплачивала все его карточные долги, а потом терпение и кошелёк матушки стали иссякать. Однажды она заявила, что больше не даст Сашке ни копейки. Если же он и дальше будет так безалаберно себя вести, то и вовсе лишит его наследства. Дела Сашкины пошли совсем худо.
Он вечно был по уши в долгах. Дошло до того, что ему пришлось скрываться от своих наиболее ретивых кредиторов. В конце концов, разгорелся скандал, и матушка, употребив все свои связи, добилась его перевода в Кречевицы, подальше от соблазнов столичной жизни.
Улыбнувшись своим воспоминаниям, Сашка сказал:
– Ладно, к Павлу Афанасьевичу мы ключик подберём! А через него подступимся поближе к графине. Умеючи Володечка можно сделать всё. Через неделю я расскажу тебе, как кричит она в постели, когда махается.
– Не строй из себя героя-любовника Сашка. И почему ты решил, что понравишься ей.
– А ты думаешь, она без ума от этой обезьяны, Бошнякова?
–В самом деле, что их связывает?
– Ну не любовь же – рассмеялся Сашка.
Лежин оказался прав, не любовь связывала Бошнякова и графиню. Оба они являлись агентами Бекендорфа – начальника третьего отделения собственной Его императорского величества канцелярии. Проще говоря, жандармерии.
После польского восстания в 1830 году, шефу жандармов всюду мерещились заговоры. Особенно он опасался их в армии. Бошняков со Скобаньской шныряли в обеих столицах, разнюхивая, нет ли где заговора.
В октябре Скобаньская и Бошняков, получили от Бекендорфа задание ехать Кречевицы. Сексотам надлежало узнать там настроения офицеров, разнюхать, не ведутся ли крамольные разговоры. Большие надежды Бекендорф возлагал на обольстительные чары пани Скобаньской, и надо сказать не без оснований.
В 1830 году в Кракове, ей удалось втереться в доверие к руководителю кружка польских националистов Исидору Млинскому. Тот пытался организовать партизанский отряд, для борьбы с русскими. Конфедерат Млинский, в постели много секретов выболтал соблазнительной графине. По её доносу он со своими сторонниками был арестован. Все заговорщики, по приговору суда отправились в Сибирь на каторжные работы, а Млинский так и не узнал, кто явился причиной его бед.
Пока очаровательная графиня и её менее обольстительный спутник обедали, к постоялому двору подвезли служанку Скобаньской, и она тотчас же начала приводить в порядок гардероб хозяйки, а господа отобедав, отправились делать визиты.
«А этот корнет, очаровашка», – подумала графиня, садясь в экипаж.
Тем временем очаровашка Аносов, вместе с Сашкой Лежиным стояли навытяжку перед своим командиром полка, генерал-майором Офенбергом. Тот принимал их дома, в своём кабинете. С самого начала аудиенции, генерал приступил к главному, заявив:
– Господа офицеры, беседа наша носит неофициальный характер, и надеюсь, разговор наш будет конфиденциальным.
Аносов и Лежин поклонились, всем своим видом давая понять, что слушают они очень внимательно.
– Так вот, – продолжил Офенберг, – мне стало известно о вашей ссоре, третьего дня, с подпоручиком Васнецовым. Дело дурно пахнет. Только дуэли в полку мне ещё не хватало.
– Ваше высокопревосходительство, мы с корнетом Аносовым вас не совсем понимаем, о какой дуэли вы изволите говорить?
– Молчать! – рявкнул Офенберг. – Мальчишки, жизнь себе изломать хотите! Ещё раз повторяю, мне всё известно! Я не сегодня родился и прекрасно знаю, чем заканчиваются такие ссоры. Так вот господа, я хочу вас предостеречь от последствий, куда вас может завлечь, ваше пагубное безрассудство. Потому приказываю вам, никаких ссор с Васнецовым! Держитесь от него подальше!
– Ваше высокопревосходительство, но честь офицера… – начал Аносов.
– Честь офицера состоит в преданном служении государю и отечеству, а не в дуэлях по пустым поводам, – резко оборвал его генерал.
Лежин решил поддержать друга.
– Однако ваше высокопревосходительство…– начал он.
Но Офенберг нетерпеливо махнув рукой, продолжил:
– Перестаньте ломать комедию господа! Ещё раз, настойчиво вам рекомендую, более того, приказываю, держаться подальше от Васнецова! Прошу вас господа, дать мне слово чести, что с вашей стороны не будет ни каких попыток к разжиганию конфликта. Не беспокойтесь, с Васнецовым я так же буду иметь беседу по этому поводу. Смею вас уверить, ему будут даны подобные же указания.
– Будет исполнено ваше высокопревосходительство, – ответил за обоих Лежин.
– Надеюсь, господа, я достаточно ясно выразил свою волю, – кивнул Офенберг. – Больше я вас не задерживаю.
Щёлкнув каблуками, офицеры вышли из кабинета. На улице вновь заморосил дождь, подставив ладонь под его капли, Лежин сказал:
– Быстро Прусак всё разнюхал.
У крыльца остановилась коляска, из которой вышли графиня и Бошняков.
– Интересное совпадение господа офицеры, – рассмеялась графиня, – куда бы мы с Павлом Афанасьевичем не поехали, везде встречаем вас.
– Здесь нет ни чего удивительного, – пожал плечами Аносов. – Нас вызывал командир полка.
Мило улыбнувшись, графиня заворковала:
– Мы так же направляемся к его высокопревосходительству. До скорой встречи господа.
Графиня с Бошняковым вошли в дом генерала, а друзья пошли своей дорогой.
***
«Уважаемый Иван Петрович!
Мой старинный приятель Павел Афанасьевич Бошняков, по своим делам направляется в Кречевицы.
Зная твоё радушие и желание помочь ближнему, прошу тебя оказать всяческую помощь господину Бошнякову, если таковая ему потребуется.
Передай от меня нижайший поклон супруге Наталье Дмитриевне, и дочерям своим и моим крестницам Нинель и Поленьке.
С глубочайшим уважением, князь Илларион Васильевич Васильчиков».
Прочитав письмо, Офенберг задумался. Генерал от кавалерии Васильчиков был шефом его полка. Они приятельствовал, но Офенберг был уверен, что никогда бы Васильчиков не обратился к нему с такой просьбой, о которой упоминал в своём письме. Что бы это значило? Взглянув на слугу, стоявшего у дверей, Офенберг спросил:
– Где этот Бошняков?
– Здесь-с. Ожидают вместе с дамой.
– Что ж зови.
***
Ночью ветер разогнал тучи, и всякий, кому вздумалось бы гулять в столь поздний час, мог лицезреть на небе ярко блестевшие звёзды и отливающую серебром луну. Кто же, однако, будет месить грязь в такую темень? По ночам только Ванька, сын купца Семенихина, бегал к молодой вдове Кудиновой. Да и тот сегодня умаявшись в лавке, дрых без задних ног.
Одинцов сидел за столом, и в задумчивости смотрел в окно. На столе горела свеча, лежала толстая тетрадь в кожаном, коричневом переплёте. Ничто не восстанавливало тишину и покой в его квартире. Кухарка Дарья мирно похрапывала на кухне, денщик Аристархов разместился на лавке в соседней комнате, и всё вздыхал во сне. Одинцов обмакнул перо в чернильницу, принялся писать:
«20 октября 1840 года
Закончился ещё один день в моей жизни. Что нового он принёс мне? Ровным счётом никаких изменений. День такой же серый, как и все остальные. Они похожи как горошины в мешке. Нет ни чего печальней гарнизонной жизни. Впрочем, вряд ли я бы лучше чувствовал себя в столице.
Неужели сплин, что сейчас так моден в Петербурге, поразил и меня? А я ещё потешался по этому поводу над Вольдемаром Воронцовым. Правда меня может утешать то, что скука моя не наиграна. К великому прискорбию, она настоящая, и от того печально мне.
Сегодня командир батареи, полковник Штольц, в очередной раз пытался вызвать меня на откровенный разговор. Забавно наблюдать, его потуги казаться отцом-командиром, радеющим о своих подчинённых. К чему ему всё это? Вероятно, считает своим долгом, влезть каждому в душу, и копаться там как в своём кармане.
Впрочем, что я взъелся на него? Штольц по-своему милый человек».
Обмакнув перо в чернильницу, поручик продолжил:
«На досуге прочел труд Лафатера: «Физиогномические фрагменты, способствующие познанию людей и любви к людям». Согласно этому трактату, Штольц должен обладать буйным характером, о чём говорят его густые брови и крутой лоб. Однако бедняга полковник, под каблуком у своей жены, которую боится пуще начальства.
Сегодня он час мурыжил меня, пытаясь узнать, почему я прослужив три года на батарее, так и не нашёл общего языка ни с кем из офицеров, редко посещаю офицерское собрание. Что мне было ответить?
Не прельщают меня игра в штос и попойки до утра, а больше здесь заняться не чем.
Впрочем, так живут везде, и в Петербурге не лучше. Потому, нигде не будет мне хорошо и покойно. Скорее всего, в моём положении наилучшем выходом будет подача рапорта об отправке на Кавказ. Вот где настоящая жизнь! Много тревог и опасностей. Заодно проверю на личном опыте всё то, о чём писал в своих повестях Марлинский.
И так решено, подаю рапорт!»
Одинцов усмехнулся, вспомнив, как однажды с грустью признался его старший брат: « Понимаешь Алёшка, всё время события проходят мимо меня! В 1825 году мои товарищи вышли на Сенатскую площадь, а я в это время отирался в парижских кафе».
Пётр Одинцов входил в Северное тайное общество, в ноябре 1825 года он уехал в Париж. Из газет узнал о неудавшемся восстании в Петербурге, и последующих арестах членов общества. Решил, раз он не был со своими товарищами на Сенатской площади, то, по крайней мере, разделит с ними горькую участь заключения, но его не арестовали. Предписали следовать в родовое имение Константиновка Саратовской губернии, где и надлежало ему пребывать.
Через год Пётр получил дозволение вернуться в Петербург, но предпочёл остаться в Константиновке. Он решил воплотить в жизнь свои идеи по переустройству страны, начав с деревни. Но и тут его ждало горькое разочарование! Мужик, которому Пётр с друзьями жаждал дать свободу, не торопился брать её. На деревенском сходе, он объявил крестьянам, что собирается дать им вольную. Любой желающий может взять у него в аренду землю и обрабатывать её, а не хочет, может отправляться на заработки.
Мужики, почёсывая свои бороды, молчали.
«Я барин не уразумел, кака така свобода коли землицу нам не даёшь?»– спросил щупленький Фома Зацепа.
«Земля принадлежит мне по праву наследования, – ответил Пётр. – За определённую плату я выделю вам земельные участки».
«Дык где ж нам деньги взять барин?» – не унимался Фома.
«Я готов вас субсидировать».
«Чаво, чаво?» – одновременно спросили несколько мужиков.
«Я выделю вам землю в счёт будущего урожая».
«Это как же так барин! – всплеснул руками Фома. – Землицы, стало быть, не даёшь, а соберём урожай, ещё и хлебушко заберёшь!»
Мужики загалдели.
«Поймите вы неразумные!– закричал Пётр. – Я даю вам свободу».
«Да на хрена нам свобода! Чо нам её с кашей есть?!» – орал Фома, брызгая слюной.
Мужики угрожающе гудели. Пётр посчитал, что благоразумнее ретироваться, пока дело не закончилось худо. Вечером он вызвал старосту. Тот долго выслушивал его пространный монолог о необходимости перемен в жизни крестьян, а затем, почесав затылок, сказал: « Эх, барин, зря вы всю эту кутерьму затеяли! Ить мужики как разумеют: « Мы барин ваши, а землица наша». Пущай всё по-старому остаётся, так-то оно лучше будет».
Больше о реформах Пётр не помышлял. Вёл жизнь обыкновенного помещика, спал до девяти утра, за тем принимал доклад старосты. После чего запирался у себя в кабинете и с упоением читал Вольтера и прочих французских вольнодумцев. С соседями отношения не поддерживал, изредка встречался со своими старыми друзьями, теми, кому удалось избежать каторги или ссылки после декабрьского восстания.
Так прошло несколько лет. В ноябре 1830 года в Королевстве Польском вспыхнуло восстание, Пётр решил ехать туда, чтобы с оружием в руках воевать против тирании.
Но оказалась не нужен он высокомерной польской шляхте. Разобиженный Одинцов уехал в Париж, где прожил год. После чего вернулся в своё имение. Больше Пётр о переустройстве мира не помышлял. Впрочем, в дни приезда Алексея, они подолгу спорили о путях преобразования России.
Укладываясь на кровати, Одинцов улыбнулся, вспомнив о старшем брате, и тут же заснул.
***
Аносова разбудил Сашка Лежин. Пьяный он, ввалился на квартиру к другу.
– Эх, Володя славный штос мы сообразили на постоялом дворе с Бошняковым, – сказал он, усаживаясь в кресло. Потянувшись, продолжил: – Понтирую на крестовую даму, Бошняков банкует. Первая талия , моя карта убита . Снова понтирую, надогнул , а зря, обрезался и опять моя карта убита. Думаю: «Что-то больно фартит уважаемому Павлу Афанасьевичу, не иначе тёмными картами играет».
Рассмеявшись Лежин, продолжал рассказывать:
– Вздумалось тому по нужде выйти, а взял и обменял колоды. В банке уж три империала , а у меня в кармане пусто. Я иду ва-банк! И что ты думаешь? Талия моя! Эх, славная была игра! Эта бестия Бошняков, в последнее время свёл дружбу с Пьером Листовым, а тот известный пройдоха, вот и обучил сию обезьяну всяким штучкам. Ну да пёс с ними! У тебя есть вино?
– Да помилуй! Как можно пить в такую пору? – улыбнулся Владимир. – Завтра, а вернее уже сегодня, на службу.
– Не будь занудой Володя, тебе это не идёт. Прикажи денщику подать вина. Ванька, где ты?! Бегом сюда!
Ванька, брюнет с цыганистой рожей, позёвывая, появился в дверях.
– Здесь я ваше благородие, – спросонья хриплым голосом, доложил он.
– Принеси вина, – приказал Аносов.
Тот, молодецки щелкнув голыми пятками, брякнул:
– Слушаю-с ваше превосходительство! – и отправился исполнять приказание.
– Глядя на твоего Ваньку, всегда удивляюсь, как он мог попасть к нам в полк? – сказал, усмехаясь Лежин.
Осушив первую рюмку, Сашка заметил:
– Между прочим, когда мы с Бошняковым выпивали после карт, он сказал по секрету, что тобой чрезвычайно заинтересовалась графиня. Советую, не мешкая приударить за ней. Моя скромная персона не удостоилась её внимания, – Сашка развёл руками, – что ж уступаю её тебе.
Сердце Аносова учащённо забилось. Он больше не слушал пьяную болтовню друга, а грезил о белокурой красавице. Лежин пропустив ещё пару рюмок, совсем сник и уснул сидя в кресле.
***
На следующий день, весть о приезде красавицы – графини, быстрее пули разнеслась среди офицеров гарнизона. Общее мнение о ней выразил полковой священник отец Феофан:
– Эта дева послана в мир наш, дабы усладить взор человеческий!
Аносов к своему огорчению быстро понял, что у него немало соперников. Только поручик Федосеев остался равнодушен к приезду Скобаньской, поскольку был по уши влюблён в Поленьку Офенберг, старшую дочку командира их полка. Юная Поленька отвечала Федосееву взаимностью, и поручика не интересовали другие женщины.
Все с нетерпением ждали вечера. По случаю праздника Покрова пресвятой Богородицы, должен был состояться бал.
Зал ресторации Федякина, разукрасили гирляндами из бумажных цветов. Заведение это располагалась неподалеку от канцелярии артиллерийской бригады. В виду того что завсегдатаями тут были в основном господа офицеры: драгуны и артиллеристы, то ресторация служила так же и офицерским собранием.
К шести вечера стали подъезжать экипажи. Окрестные помещики привозили сюда взрослых дочерей, в надежде сыскать им женихов. Девицы под строгим присмотром мамаш строили глазки господам офицерам, а их папеньки, пропустив по рюмочке в буфете, усаживались за карточные столы.
Лежин перебравший накануне, весь день ходил на службе с больной головой. Мелочными придирками он до крайности изводил солдат своего взвода. Наконец наступил вечер, и Сашка поспешил к Федякину. В буфете ресторации он первым делом выпил два фужера хереса, после чего подошёл к Аносову:
– Успеха тебе Володечка. Мне не везёт в любви, однако надеюсь, что посчастливиться за карточным столом, – сказал он подмигивая.
– Спасибо на добром слове, – ответил Аносов, – желаю тебе удачи, но не теряй благоразумия.
В ожидании графини, Аносов прогуливался по залу. У окна он увидел поручика Одинцова, с которым приятельствовал. Среди офицеров, Алексей Одинцов имел репутацию сноба. Был он остёр на язык, и многие пострадали от его шутливых эпиграмм, это не прибавляло ему друзей. Пожалуй, Аносов, единственный с кем Алексей приятельствовал.
– Вот кого не ждал увидеть у Федякина, так это тебя, – Владимир поздоровался с Одинцовым.
– Полковник Штольц посетовал, что я не посещаю офицерское собрание, – ответил тот, – он рекомендовал мне чаще бывать в обществе, и выполняя пожелания своего командира, я здесь.
Аносов совершенно не слушал своего собеседника, он с нетерпением ждал прихода графини.
– Это хорошо, что ты сюда пришёл, поверь здесь очень весело, – ответил он, не спуская взгляда с входа.
– Посмотрим, – усмехнулся Одинцов.
Наконец появилась та, которую ждал Владимир. Сопровождал графиню господин Бошняков.
– Ого, что это за красавица с обезьяноподобным кавалером?!– воскликнул Одинцов.
– Графиня Скобаньская и некто месьё Бошняков, – пояснил Аносов, – они вчера прибыли в Кречевицы.
– Интересно, с какой целью?
– Не знаю, но постараюсь узнать. Пойдем, я представлю тебя графине.
– Зачем? – пожал плечами Одинцов.
– Ты сам только что заметил, что графиня красавица, а раз так, то сам бог велел познакомиться с этой очаровательной особой.
– Представь себе, не имею ни малейшего желания.
– Ну как знаешь, – сказал Аносов и направился навстречу вошедшей парочке. Пока его никто не опередил, он постарается завладеть вниманием Скобаньской, Владимир улыбнулся и сказал: – Здравствуйте графиня, добрый вечер господин Бошняков.
– Мне приятно видеть вас корнет, – проворковала графиня, – признаться, я была уверена, что мы здесь встретимся. Очень рада, что не ошиблась.
Бошняков учтиво раскланялся с Аносовым.
– Ваш приятель Лежин в соседнем зале, – сказал ему Владимир, – там собрались любители карточной игры.
– Замечательно, если не возражаете графиня, я взгляну на игру. Думаю, что месьё Аносов не даст вам скучать.
– А кто этот офицер, что стоял с вами у окна? – спросила Скобаньская.
– Одинцов, он служит в артиллерийской бригаде.
