Kitobni o'qish: «Скелеты Острова мух»

Едят, когда хотят. Пьют, когда испытывают жажду. Спят, когда клонит ко сну, и если до постели далеко, то ложатся под первым же кустом, только не под пальмой: если кокосовый орех упадет на голову, он может убить насмерть.

А. Фальк-Рённе. «Слева по борту-рай»

Глава первая, в которой я описываю свою жизнь до Острова мух

…Время от времени меня вновь навещает ставший привычным этот цветной сон. Я плыву в зеленовато-синей воде подводной пещеры, откуда-то сзади, от входа пробивается последний луч заходящего солнца. Но тут я вижу на дне пещеры чудовищный призрак, в ужасе стремлюсь наверх и… просыпаюсь в холодном поту.

Почти все мы читали в детстве удивительные книги о людях, попавших волею судеб на дальние острова, затерянные в океане: «Жизнь и приключения Робинзона Крузо» Даниэля Дефо, «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона, «Таинственный остров» Жюля Верна. Казалось бы, времена, описанные в этих книгах, навсегда остались в прошлом. После того, как Юрий Гагарин за 108 минут облетел нашу планету, все мы поняли, какая она, Земля, в сущности, маленькая и сама походит на островок жизни в океане бездушных звезд.

Однако ужасные приключения, случившиеся со мной недавно на крошечном островке в Атлантике, заставили меня поверить, что подобное может случиться и сегодня.

Впрочем, расскажу обо всем по порядку.

По сути дела, вся эта история началась за несколько лет до описываемых мною событий. Если бы не развелись мои родители, если бы моя мать не вышла второй раз замуж, то, наверное, я бы тогда никогда не побывал в тропиках, на другом конце земного шара, и никогда бы не узнал про злосчастный Остров мух.

Я родился в семье русского офицера, который служил в маленьком гарнизоне на Крайнем Севере. Там же, продавцом в гарнизонном магазине работала и моя мать. Когда она забеременела, родители решили, что будет лучше, если мать родит меня у себя на родине, в Средней полосе России. Так я появился на свет в старинном русском городке на Волге. Когда у матери закончился декретный отпуск, она оставила меня жить у бабушки, а сама вернулась к отцу. Я жил с бабушкой и дедушкой в маленьком домике на самом берегу одной из проток Волги, заросшей рогозом и камышом.

Пенсия у стариков была маленькой, а помощь от моих родителей редкой и небольшой, потому что отец был вынужден помогать и своим родителям, живущим на другом конце громадной страны. Стремясь поправить семейный бюджет, дед часто браконьерствовал. Когда мне исполнилось пять лет, он стал меня брать на ночную постановку сетей в протоке. Я садился за весла и, стараясь грести как можно более бесшумно, без всплесков опуская весла в воду, пересекал по несколько раз пятидесятиметровую протоку, а дед, сидя на корме, ставил сети.

Несколько раз нас за этим занятием настигали инспекторы рыбохраны, но это оканчивалось ничем. Дед ведь был отставным речником, водил в свое время по Волге теплоходы и его все хорошо знали. Поэтому молодые инспекторы, смущаясь от своей неприятной работы, лишь по-дружески журили старика:

– Ну, что ж ты, Андреич…

Дед слабо оправдывался, теребя бороду:

– Так время же такое, ребята. На одну пенсию не проживешь..

Инспекторы допытывались:

– Сколько сетей поставил?

– Две. Какая уж тут в протоке рыба? Десяток-другой карасей за ночь, да и всё. – И кивал на меня. – Поймаю рыбки и засолю. Местным алкашам под пиво, а вырученную денежку внуку собираю на лисапед.

Сказав несколько назидательных фраз, инспекторы уезжали, взревев подвесным мотором своего катера.

Только один раз сети у нас отняли. Но на другой день дед, надев свой потрепанный капитанский китель и положив в кошелку две бутылки бабушкиной самогонки, пошел их выручать и вернулся с сетями, хотя и сильно навеселе.

Однако в этом нашем ночном браконьерстве было море романтики, если бы я в то время понимал значение этого слова. Полная луна серебрила реку. Нередко в ночной тиши громко била хвостом какая-то большая рыба и дед уважительно говорил:

– Однако наш Сом Сомыч проснулся.

– А большой он будет, дед?

– Метра два, не меньше. Утку запросто на дно утащит. Сети мне рвет, разбойник.

– Сколько же ему лет?

– Наверное, не моложе меня. Сколько здесь живу, столько его и помню. Заметил, что лягушек у нас в протоке, считай, что теперь и нет. Всех сожрал.

– Может, выловим его, дед?

– Он нам лодку перевернет. Да и не вкусный он, трухлявый от старости, тиной пропах.

Днем я часто помогал бабушке пасти коз на соседнем пустыре, точнее, подменял её, когда она уходила готовить еду. Никакого труда эта работа не составляла. Коз у нас было пятеро, спокойных и не бодливых. Нужно было только время от времени переставлять колышки с привязанными к ним за веревку козами на новый, свежий участок травы. Доила их сама бабушка.

Но занимали меня по хозяйству мало. Большую часть времени я проводил в кампании своих друзей. Наша ватага собрала из разного деревянного хламья – досок, старых дверей, выброшенных за ненадобностью, бревен – большой плот, который выдерживал шесть-восемь пацанов и лихо скользил по нашей протоке, управляемый шестами. Это был наш речной крейсер. На нем мы рыбачили, ловили раков и переправляли на другой берег свои велосипеды (дед выполнил свое обещание), чтобы съездить в лес, который был километрах в десяти от нашего городка. И там ели до отвала малину, ежевику, собирали грибы и ягоды.

Мое беззаботное детство у дедушки и бабушки закончилось, когда мне исполнилось семь лет. Приехала мать, чтобы забрать меня в Заполярье. Там, в довольно большом поселке, я должен был учиться в школе.

В поселке, окруженном сопками, было несколько рудников и воинская часть, которой командовал мой отец. Мы жили в многоквартирном бревенчатом одноэтажном доме, распластанном между подножием сопки и бухтой. Он официально назывался ДОСом – домом офицерского состава, но мать, назло отцу, неизменно называла его «проклятым бараком». Кроме электричества, никаких удобств в доме не было. Воду нам привозили с водокачки на тракторе, а туалетом служил закуток с выносным ведром под стульчаком. Я еще застал полярное лето, когда приехал, но уже в сентябре выпал снег, а скоро закружили метели. В пургу, в полярную ночь, даже в школу в двух сотнях метрах от нашего дома приходилось ходить, держась за веревку, протянутую вдоль дороги, чтобы не заблудиться и не замерзнуть в белой мгле, когда идущего навстречу человека можно разглядеть только за метр.

Впрочем, дед меня приучил к трудностям, и скоро я освоился в этом неласковом крае. В зимние месяцы, придя из школы и сделав уроки, я потом часами играл с соседскими ребятами в коридоре нашего ДОСа, либо у кого-то в квартире. Если и в доме было холодно, мы, закутавшись в одеяла, рассказывали друг другу страшные истории, особенно о посещении поселка белыми медведями, что было вовсе не редкостью.

А когда пурга стихала, мы отваживались прогуляться в сопки. Несколько раз я приходил в часть к отцу и сдружился со служившими там солдатами. У некоторых из солдат остались на родине младшие братья, и они с удовольствием со мной проводили свободное время. Полным счастьем было, когда они, с разрешения отца, сделали мне настоящую собачью упряжку: небольшие нарты, в которые впрягли четырех лохматых псов, выбракованных из упряжек местных жителей – чукчей и эскимосов.

Собаки были выбракованы аборигенами по странной причине – это были здоровенные сильные лайки, но обладавшие слишком добродушным, покладистым характером. А настоящая ездовая лайка должна быть, оказывается, злобной, иначе не выживет в стае, где у неё будут отнимать еду другие псы. Но для мальчишки эти веселые, ласковые псы были настоящей находкой. Солдаты сами построили возле нашего барака ледяной дом – чум, сложив его из выпиленных плит многолетнего льда, и раз в день приносили лайкам ведро отбросов из солдатской столовой.

Теперь, когда стояла хорошая погода, я впрягал лаек в упряжку, и они мигом доставляли меня на вершину ближайшей сопки. Там я отстегивал упряжь и летел с горы на нартах, как на обычных санках, а собаки, радостно лая, бежали следом. Поскольку моя упряжка могла поднять в гору только одного мальчишку, внизу выстраивалась очередь из желающих прокатиться с ветерком. Только у одного меня была привилегия, как у хозяина упряжки: каждая третья поездка считалась моей. Но иногда я великодушно уступал очередь соседской девочке.

Учился в школе я хорошо, предметы мне давались легко, а по английскому вообще был первым учеником в школе. У меня была природная склонность к языкам. Чужие языки меня завораживали. Любое незнакомое мне слово я пытался разгадать сам, не обращаясь к словарю и выискивая в нем знакомые корни и знакомое звучание. Готовя уроки дома, я нередко настраивал радиоприемник на какую-нибудь американскую радиостанцию, которые в нашем краю принимались очень хорошо, и вполуха слушал их речь. А иногда это были франкоязычные передачи из Канады или даже на испанском из Мексики. По произношению английских слов у меня случались споры с учительницей. Она-то учила в институте классический английский, а я знал – на слух – американский диалект. Однако, когда в нашей школе как-то побывали несколько американских ученых-полярников, с ними я общался без всяких сложностей, а вот учительницу они порой переспрашивали, уточняя значение слов.

Из других предметов я больше всего любил физику. У нас был отличный учитель физики, бывший метеоролог, влюбленный в Заполярье и решивший здесь жить до конца своих дней. Когда наступало полярное лето, а это всего два-три месяца в году без снега, он организовывал для ребят походы в сопки. Там мы жили на заброшенных зимовьях, запускали в небо авиамодели, сделанные в техническом кружке в долгие зимние месяцы, а как-то раз построили за несколько дней настоящую крохотную электростанцию на горном ручье. Самым трудным в этом деле оказалось не само строительство, а необходимость притащить силами дюжины ребят в сопки центнер цемента, самодельную маленькую турбину и генератор. Поэтому на 20 километров пути мы потратили целый день. Но когда запруда из камней, скрепленных цементом, была сделана, установлены турбина и генератор, учитель, хитро сощурившись, сказал:

– А теперь пусть кто-нибудь скажет: какова будет мощность нашей мини-ГЭС?

– Чего же тут сложного, – сразу ответил я, – до двух киловатт.

Учитель был поражен:

– Ну-ка, ну-ка, расскажи, как ты это рассчитал?

– Так и рассчитал.

– Нет, подробнее: напор воды, КПД установки.

Тут я не выдержал и под общий хохот сказал:

– Так я же тащил генератор. На нем написано – два киловатта.

Теперь каждый, кто посетил зимовье после нас, мог пользоваться дармовой электроэнергией: вскипятить чайник на электроплите, зарядить аккумуляторы, послушать приемник.

Я вполне обжился в Заполярье и тоже полюбил его. Особенно оно красиво в период цветения полярных тюльпанов, камнеломок, покрывающих скалы. А еще у нас в сопках было место, где били горячие ключи. Там тоже сделали запруду. Купаться в ней можно было даже осенью, когда шел снег. Но нас, подростков, туда в это время не пускали. Была большая вероятность, что после купания, уже одевшись в бараньи полушубки или местные кухлянки, можно схватить простуду и слечь с воспалением легких.

Как я сказал, наш поселок стоял на берегу бухты. Вспомнив свою жизнь на Волге, я летом предложил одноклассникам сделать плот. Мы с энтузиазмом взялись за дело, благо бревен на берегу, упавших с теплоходов-лесовозов во время разгрузки, было видимо-невидимо. Но солдаты из части, которые маялись от безделья во время своих увольнительных – пойти-то в поселке было некуда – наш плот забраковали. Со скользких бревен плота было легко упасть в воду, которая и летом была в бухте чуть выше нуля. За несколько часов они превратили наш плот в настоящий корабль: поставили бревна на шесть пустых металлических бочек из-под горючего (в Заполярье этими бочками усеяны все берега), сколотили поручни-ограждения и в, довершении, установили мачту и кормовое весло-руль. Теперь на этом плоту под парусом, сделанным из старого автомобильного тента, мы с легкостью пересекали бухту во всех направлениях.

У нашего плота появилось и полезная для всех функция. Когда он стоял у берега, к нему было удобно швартоваться моторкам аборигенов. Иногда мы, сбросившись с ребятами по несколько рублей, просили кого-то из взрослых купить бутылку питьевого спирта в магазине. Эта бутылка перекочевывала в карман кухлянки одного из аборигенов, он цеплял наш плот к своей моторке и возил с ветерком по бухте, не забывая прикладываться к бутылке.

А потом в очередной раз моя жизнь сделала крутой поворот. Отец уже прослужил в Заполярье 15 лет, стал подполковником, выработал полярный стаж и мог в свои сорок лет уйти на пенсию, поселиться в Средней полосе, о чем давно мечтала мать.

Однако вскоре его вызвали в штаб округа, откуда он вернулся порядком смущенный. Дело в том, что командующий округом сделал ему предложение: не уходить в запас, получить очередную, полковничью звезду и возглавить отдельную часть на далеком полярном острове, где, кроме его части, вообще ничего не было. И тогда через пару лет отца бы направили на учебу в Академию Генерального штаба.

Мать была взбешена:

– Мы туда не поедем. Что, с белыми медведями целоваться? Ты подумал, где будет сын оканчивать школу?

– Александр уже взрослый. Спокойно проживет эти годы в интернате. А если захочет, могу устроить его в суворовское училище. Поздновато для него, но парень физически сильный, догонит сверстников.

– У него талант к языкам, – возразила мать, – он будет оканчивать иняз.

– Но ведь можно стать военным переводчиком, – настаивал отец.

Скандал между родителями продолжался несколько часов. Мать наотрез отказалась уезжать. Решили, что отец поедет служить один.

Я тогда не придал этому большого значения: ну, поживем какое-то время без отца, зато через несколько лет мой папа станет генералом. Но случилось непредвиденное: через полгода мать тайком подала на развод, о чем я узнал только задним числом, а еще через год она объявила мне, что у меня будет отчим.

Вскоре он появился у нас дома.

Как и следовало ожидать, отчима я встретил в штыки. Этот человек был полной противоположностью отцу. Отец – высокий и очень сильный человек, ежедневно делавший зарядку с двухпудовыми гирями, а отчим был невысок ростом и щуплый. Кроме того, отец всегда был очень серьёзен и редко шутил, даже дома, а отчим происходил из породы весельчаков.

Но надо признать, повел он себя со мной умно. В друзья не набивался, однако дал понять, что отныне любая моя прихоть будет выполняться. Почти мгновенно у меня вместо старенького 486-го компьютера, оставшегося от отца, появился новейший ноутбук. Отчим был бизнесменом средней руки и сам привез его из США, куда ездил время от времени. Из ненавистного матери ДОСа мы переехали в каменный дом, правда, очень холодный. Как-то отчим даже стал поговаривать о том, что пора бы сменить мою собачью упряжку на современный снегоход, но я, переборов себя, вежливо отказался.

Так мы прожили пару лет. Время от времени со своего далекого острова звонил отец и просил позвать меня, расспрашивал, не изменились ли мои планы на будущее, нужна ли мне помощь. Но я чувствовал, что мы уже порядком отдалились.

И вдруг события стали меняться с ужасающей силой, как в калейдоскопе. Мать по-прежнему работала продавцом в гарнизонном магазине. В один из дней я узнал, что против неё заведено уголовное дело за растрату. Естественно, я сразу заподозрил, что она провернула какие-то дела совместно с отчимом и виноват последний. Но мать плакала и божилась, что отчим тут ни при чем, и просила меня, если её посадят в тюрьму, «не бросать отчима, потому что он человек слабый и может сломаться». Мне так не казалось, но и уходить от отчима тоже было некуда, если матери дадут срок.

Матери дали три года тюрьмы. Отчим успокаивал меня и говорил, что за хорошее поведение мать могут освободить через полтора года. Потом прилетел мой отец, и они долго и, как мне казалось, вполне дружески, проговорили с отчимом далеко за полночь, выпив две бутылки водки. Утром они объявили мне свое совместное решение: поскольку я уже перешел в девятый класс, то школу буду оканчивать в поселке и жить с отчимом, а о дальнейшей моей судьбе они, отец и отчим, будут думать совместно.

– К тому же, тебе нужно время от времени навещать мать, – добавил отец. – От их колонии до поселка 20 километров. Думаю, что к твоему окончанию школы мать действительно будет на свободе.

Потом они мне сообщили приятную новость: летние каникулы я проведу на Волге, с бабушкой и дедушкой, которых не видел с семи лет. Отец выложил из кармана толстую пачку денег на мой проезд. Отчим тут же возмутился и сказал, что расходы он берет на себя. Они малость поконфликтовали, но сошлись в мнении, что расходы на мою поездку поделят поровну.

Отец улетел на вертолете, принадлежавшем его части, а я стал жить с отчимом. Мы жили довольно дружно. Отчим любил сам готовить еду и каждый день приносил с работы всякую вкуснятину со своей фирмы. Фирменным его блюдом были громадные, чуть ли не с человеческую руку клешни дальневосточных крабов, которые он готовил по собственному рецепту с множеством специй. Единственное, что омрачало нашу жизнь – отчим в отсутствие матери стал много пить. Бутылка водки или виски за вечер стала для него нормой. Но ко мне со своими любезностями он по-прежнему не приставал, инстинктивно чувствуя, что я держу дистанцию.

А весной случилось новое ЧП. Отчим пришел с работы рано, трезвый, и с порога объявил:

– Александр, произошло чудо: мы – миллионеры!

– Продали американцам щетину от гарнизонных свиней? – съехидничал я. – А щетина превратилась в золото, как в том старом советском фильме?

– Без всяких шуток: мы – миллионеры.

И потряс в воздухе какой-то бумажкой.

– Что это такое?

– Меня, старина, уже полгода разыскивают по всему миру, как наследника крупного состояния. Нашли, наконец.

– И что же это за состояние?

– Не поверишь: остров. Остров в Карибском море. Он называется, – отчим заглянул в бумажку, – Moscas de la isla.

– Если я правильно понимаю, то на испанском языке это, кажется, мушиный остров или остров мух.

– Мух ни мух, – рассмеялся отчим, – но стоит он, как тут пишут юристы, три миллиона долларов.

Я рассмеялся:

– Поздравляю. В интернете полным-полно «писем счастья» из Нигерии, где сообщается, что вы стали наследником многомиллионного состояния. Нужно только вложить несколько десятков тысяч долларов, чтобы оформить наследство.

Отчим разозлился:

– За кого ты меня принимаешь? Я как-никак бизнесмен и в этом кое-что смыслю. Уже звонил в Москву и мне наши российские юристы подтвердили, что всё правильно, наследник разыскивается.

– Кто же этот граф Монте-Кристо, который оставил вам миллионы?

Он рассмеялся:

– Не поверишь, я никогда его в глаза не видел, хотя знал, что был такой человек. Кажется, я тебе рассказывал, что родом я с Кубани. В нашем селе жила и моя тетка, старшая сестра моей матери. Вот её-то я помню, совсем старенькой. А её муж в войну был у немцев полицаем и сбежал вместе с оккупантами, когда те отступали. Без жены. Детей у них не было. На Западе он тоже семьей не обзавелся. Вот и получается, что я – его единственный наследник.

– И не в облом наследовать фашистские деньги?

– Какие фашистские? Там, на Западе он сам долго перебивался с хлеба на воду, тётка рассказывала, какие он ей слезные письма слал. Но, видать, разбогател, в конце концов, если остров купил.

– Разве остров можно купить?

– Да запросто, были бы деньги. Да и не полная эта продажа – аренда у государства на 99 лет. Но нам-то что до этого? Через 99 лет нас не будет. А вот передать эту аренду наследнику по закону можно.

– Что-то это сомнительно…

– Всё по закону, только мне лететь туда нужно, чтобы в наследство вступить. И оформить кучу бумаг. Придется продать свое дело здесь.

– Не торопитесь.

Отчим махнул рукой:

– Меня только волнует, что делать с тобой? – И вдруг он просиял: – Господи, а я еще думал, как же решить проблему с переводчиком?! В языках-то я плаваю. Облапошат еще, подпишу что-нибудь не то. Решено: летим вместе. Будешь у меня за переводчика.

– Мне шестнадцать лет.

– Но паспорт ведь уже получил? Возьмем официальное разрешение у матери, что отпускает тебя со мной.

Это было сказочное предложение. Облететь, по сути, весь земной шар. Я недоверчиво смотрел на отчима. Лишь бы он не передумал. Лишь бы не передумал…

– Так как, рванем на необитаемый остров? – рассмеялся отчим.

– Рванем.

– А ты не забыл, что должен летом ехать на Волгу, к бабушке и дедушке?

У меня, видимо, было столько досады на лице, что он стал хохотать:

– Документы на наследство придется оформлять довольно долго. Переписка через всю планету: пока придет одна бумага, потом другая. Так что это займет не менее двух месяцев. Здесь, в России. А ты пока поживешь на Волге. Потом, в августе, я тебя заберу, и полетим на Карибы из Москвы.

– До Москвы я сам доберусь.

– Вот и прекрасно. А у меня для тебя есть подарок. Я как-то подумал: брать тебе в дорогу ноутбук неудобно – он всё-таки тяжелый, громоздкий.

Отчим стал разворачивать небольшой пакет.

– Догадываешься, что это такое?

– Неужели электронный планшет?!

Улыбаясь, отчим постучал себя пальцем по щеке: мол, целуй.

Конечно, я его поцеловал. Первый раз в жизни. Это, и правда была мечта. Теперь бы мне позавидовал каждый чукотский мальчишка.